Мой отчим - советский пенсионер

Глава 21

Глупо я себя повела, конечно: почти что в обморок упала перед представителем закона. И что он должен обо мне подумать? Что я чего-то боюсь? Совесть нечиста?

Но зачем этот милиционер к нам пожаловал, на ночь глядя? Неужели что разузнал о делишках отчима? Не приведи Господи… Мама-то уже спит, как бы не проснулась…

Но, с другой стороны, вряд ли участковый пришел с чем-то серьёзным: слышала не раз, что на задержание преступников приезжает целый наряд милиции, — кто же пойдет арестовывать вот так-то, в одиночку? Только успокоиться: выгляжу, наверняка, странно, вон как оба на меня уставились…

— Ты бы, Зоенька, пошла к себе в комнату, прилегла, — участливо заметил дядя Семён. — А мы с товарищем… эээ… потолкуем…

— Георгий Иванович, — позвольте представиться, — наклонил голову участковый, и по тону его спокойному и незлобивому, понятно вдруг стало: ничего дурного нет у него в мыслях. Просто пришел участковый, с бытовыми вопросами. Успокоиться нужно!

— Разрешите, пожалуйста, мне остаться! — попросила я. — Так мне интересна работа нашей родной милиции! Пожалуйста!

Засмеялся участковый в шелковы рыжеватые усы, кивнул:

— Ну, оставайся, девонька! Ничего секретного в том нет. Вон присядь поодаль, слушай, может, и пригодишься. Слыхивал: ты с Катькой соседкой — дружна?

Безмолвно и удивленно, кивком я подтвердила факт своей не то чтобы дружбы, но достаточно тесного общения с нашей одинокой соседкой.

— На Вашем участке я — новый человек. Всего несколько месяцев как перевелся сюда, в Сальск, переводом из далекого Кемерово: там работал, но супружница занедужила, легкие у неё болеть стали в суровом сибирском климате, вот и исхлопотали перевод. С трудом… Местных жителей почти не знаю, вот хожу со всеми знакомлюсь… Давненько уже хочу и с Вами познакомиться, Семён Васильевич, равно как и с супругой прекрасной Вашей, Аграфеною, да вот никак днём не соберусь, но таков уже мой род занятий, — все знать о людях, проживающих на подведомственной мне территории. Ведомо мне, что Вы — честный советский пенсионер, все больше дома сидите да в окно глядите…

— Позвольте! — дядя Семён встрепенулся весь. — С чего бы это мне в окна-то глядеть? Я и на кухне днём хозяйничаю, — девочки-то мои работают обе, — и в гараже заведую, да и недосуг мне понапрасну в окна посматривать… Не таков я человек!

— Да Вы не беспокойтесь, Семён Васильевич! Ничего дурного в мыслях не держу! Просто мне нужна информация, — вот и хожу народ опрашиваю. Знаете ли Вы, что в последние дни кто-то повадился в почтовые ящики, что висят на дверях каждого дома частного, — бросать журнальчики такие нехорошие, пропагандистские, агитирующие советских людей к религии и чуждым идеалам?

Удивился дядя Семён, и я удивилась. Правда, нам почту не носят на дом: мы специальное заявление оставили на почте, чтобы вся наша газетно-журнальная продукция оставалась в почтовом отделении, — теперь и письма нам не носят, — все я домой приношу сама, что меня очень устраивает… То есть в ящик мы не смотрим.

— Это какие такие журнальчики? — спросил дядя Семён с искренним удивлением.

— Псевдорелигиозные, сектантские издания, — со знанием дела ответил участковый. Чувствуется, что специально этим вопросом занимался, изучил терминологию. Сам по себе участковый, похоже, — дядька простой… Но умничать любит. — Каждый день некий злопыхатель бросает вместе со свежей почтой в ящики эту галиматью, но никто еще не смог выследить этого подвижника иностранного сектантства.

— Почему же Вы к нам-то пришли? — спросила я невинно. — Разве мы можем иметь что общее с теми сектантскими агитками? Мы — люди неверующие, глупостями не занимаемся, души людские не тревожим.

— Да разве же я против Вас что имею? Да боже упаси! Просто в вашем переулке мужчин подходящего возраста, почитай, что и нет, вот и решил дружбу завести с Семёном Васильевичем. Он тут один фронтовик, человек заслуженный, может, что видел, что знает, вдруг да подскажет что новому в ваших краях человечку?

Посмотрела я на дядю Семёна искоса, подмигнула, да на подоконник указала: там, в погребочке малом под подоконником, хранятся у нас нерушимые запасы хорошего алкоголя. Дядя Семён без слов меня понял: мигом извлек початую бутылку коньяка "Васпуракан", две стопки и палку подсохшей чудесной колбасы "Брауншвейгская", которую ели мы медленно и с уважением к её дефицитности и высокой цене. Георгий Иванович пытался было заерничать, отказаться хотел от угощения, а потом рукой махнул, — рабочее время давно истекло, по домам он ходит явно по своей инициативе, — почему бы и не хряпнуть рюмашечку благородного напитка. Только велел отчиму и мне налить, — тот и налил — чайную ложку, для приличия.

Может, и надо было мне уйти спать, но разве поздний час удержит любопытную Зойку от возможности узнать что-то интересное? Нашла себе дело: колбасу нарезала тоненько, хлеб темный "Бородинский" достала, — он так подходит к бутербродам…

Выпили мужики, ухнули, и стали беседовать. Оказывается, у участкового к нам немало вопросов: во-первых, кто из пацанов-хулиганов периодически костры зажигает да спички бросает в чужие огороды, и окна бьет у одиноких старушек, — на это мы ничего ответить не смогли, незнакомы с уличными ребятишками? Во-вторых, кто из местных пенсионерок водку самодельную, — проще говоря, самогонку, — гонит и продаёт: не стучали ли к нам по ошибке среди ночи и в какую сторону ушли дальше те пьяницы? Снова мы смолчали с отчимом, — никто к нам по ночам не стучит, а стукнет, так отчим им таких профитролей покажет… В-третьих, что можем мы сказать о нашей соседке Катьке, муж которой снова сидит. Что она за человек?

Тут мы несколько даже растерялись: Катьку мы будто и хорошо знаем, но разве можем мы сказать, что знаем её?

— Ну, она где-то работает… По-моему, швеей или что-то в этом роде, — запнулась я. — Муж у неё был дурной, сейчас в их доме — тишь да благодать без Мишки. Вот Маруська, что к Вам, Георгий Иванович, на коленки лезет, — котенок той кошки, что Мишка убил в день задержания… Что вы про Катьку конкретно знать хотите?

— Вовсе она не швеей работает, а рабочей на овощной базе. Работа — грязная, но зато у Катьки в любое время года не переводятся фрукты-овощи: она часть своих продуктов даже меняет с соседками на яйца и мясо. То есть, судя по всему, является "несуном". Ну, да это её проблемы, пусть само начальство базы следит за такой малостью…

С мужем ей не повезло, это точно: в августе еще, только второй месяц тогда работал здесь, в первый раз столкнулся с этой семейкой. В наше отделение милиции поступило заявление от ближайшей соседки Катерины, — старушка писала, что Катьки и Мишки дома вроде бы как несколько дней нет, а из дома через форточку доносится ужасающий, смердящий запах. Будто там мертвые лежат… Не слишком поверило моё начальство старушке, — может, из ума выживает?…

Отправили сперва меня в разведку, узнать, что стряслось. Подошел я к их дому, — калитка незаперта, собака с цепи сорвалась и убежала незнаемо куда, — оно и понятно, раз в доме — тишина, значит, собака не кормлена, вот животина и сбежала… Стучал я, стучал: и в дверь, и в окна, — не открывает никто!

Вернулся назад в отделение, отчитался, так мол и так: не открывают, а в доме… пахнет нехорошо.

В тот момент, когда я отчитался, вечер был: только лейтенант Иваньков в наряд суточный заступил, да сержант Мурков со мной поехали. А еще один сержант, Маркелов, остался на посту в отделении. Сели мы, значит, на мотоцикл и вскоре прибыли к дому. История со стуком повторилась, но, конечно, никто так и не открыл.

Лейтенант Иваньков сам в детстве беспризорником был, в банду его затягивали в десятилетнем возрасте: лазил в узкие форточки поначалу, а потом, как подрос, научился и отмычками орудовать. Это уже потом он стал милиционер, а только навыки остались. Взял он крошечную проволочку безобидную и быстренько открыл замок во входной двери.

А не тут-то было: оказалось, дверь изнутри на засов закрыта, только узенький просвет виднеется. Форточки — узкие: не пролезешь, фрамуги маленьких оконных рам — дубовые, не пилить же нам их. Что делать? Пошли в сарай, переворошили инструмент Мишкин: нашли ломик, начали дверь ломать.

Потом только Муркину пришло в голову: вытащил он ножик и подсунул в щелочку, под тот засов внутренний, — он и откинулся сам собой.

Входим в дом: пусто, ни души, по всем комнатам пробежались, — нет никого, только в зале некто на кровати широченной недвижимо лежит, одна голова с закрытыми глазами виднеется, на голове — кровь запеклась, а тело всё простыней накрыто.

И запах стоит отвратительный, ужасный, нестерпимый, — все нам сразу стало ясно: мокруха. Иваньков велел мне садиться писать протокол осмотра места происшествия, а Муркин еще по другим комнатам пошел, не отыщется ли чего компрометирующего преступников. Сел, значит, начал писать под диктовку Иванькова про картину происшествия, — тут входит из другой комнаты Муркин да как заорёт, — чертям бы тошно стало!

Мы с лейтенантом перепугались, не сбрендил ли наш товарищ, — а он пальцем немо на тело убитого показывает. Глянули мы на тело Мишки, и сами онемели: глаза у покойника были закрыты, как мы вошли, а теперь вдруг открылись! Ожил покойник! Ох, и испугались мы в тот момент: даже нечистую силу вспомнили, едва не закрестились от испуга, но нельзя же, при исполнении.

И здесь тело Мишки пошевелилось, и он сам так-то тихо прошептал:

— Пить… Пить дайте, ироды!..

Иваньков самолично сгонял на кухню, принёс ожившему покойнику стакан воды. Тот выпил, опамятовался и как заорёт:

— Кто такие? Что в моем доме делаете? Все вон отсюда! — И снова головой на подушку упал, и вдруг, вместо прежнего недвижимого сна, такой храп раздался!

Вот мы с ним опростоволосились…

Бабуля-то соседская верно заявление написала: запах был трупный, да какой… Но только паразит Мишка, оказывается, неделю назад еще выменял на Катькины мандаринки славный кусок баранины у кого-то в деревне, но не поторопился мясо приготовить: в запой впал. Несколько дней безвылазно пил и не вставал почти, сил у него не было. В какой-то момент, потеряв координацию, упал и ударился головой, — отсюда и кровь, запёкшаяся на голове у мнимого покойника. Мясо-то и протухло…

А мы решили: убийство тут, но какое же может быть убийство, если дверь изнутри заперта… Правда, была мыслишка, что преступник мог выйти через чулан задними дворами, но, оказалось, ошиблись мы… Жив паразит Мишка, жив!

С работы Мишаню тогда, конечно, по статье поперли за длительный прогул. Было бы время сталинское, так и посадить бы могли…

— А где же была Катька всё то время, пока Мишка пьянствовал, — робко спросила я.

— Верный вопрос! Катька в больнице лежала: Мишка её так отлупил после очередной его попойки, что она в женское отделение больницы угодила, ребеночка скинула… А только скажу Вам, что и слава Богу: от такого как Мишка такие же "мишутки" пойдут… Я бы таких просто… не при девушке будь сказано… Словом, поняли?

— Так вот, когда Вы, Семён Васильевич, сообщили в отделение о факте поджога Мишкой заброшенного домика, а две старушки соседские подтвердили, что видели Мишку со спичками на том участке, где домик стоял (тут мы с дядей Семеном изумленно переглянулись), — обрадовался я несказанно: нашелся повод избавиться от паршивой овцы. И после этого Вашего. Семён Васильевич, поступка, еще не зная Вас, я проникся к Вам глубоким уважением и благодарностью: приятно иметь "своих" людей на участке, тем более, таких заслуженных и достойных.

Тут я чуть было не прыснула. С другой стороны, что смешного: отчим действительно немало отличился в годы Великой Отечественной, и награды у него, уверена, самые настоящие: за них же дополнительную пенсию не платят…

— Словом, нужна мне информация от Вас, Семен Васильевич: что вы можете мне сказать интересного про соседку вашу Катерину? — участковый почти строг стал.

— Но, надеюсь, она ничего дурного не совершила, бедная девочка? — отчим не торопился с ответом. — В тюрьму её сажать не собираетесь? Натерпелась она и так…

— Нет, в тюрьму пока не собираемся ее сажать. Но, если полученные сведения верны, придется прибегнуть к беседам воспитательным, видимо. Но все это я затеял не ради наказания Катьки, а чтобы ей самой помочь… Словом, чего-то подозрительного или странного в её поведении в последнее время вы не замечали? Мне известно, что ни к кому, кроме вашей семьи, она в дом в этом переулке не ходит.

Мы засмеялись: ясно, что информация от старушонок скучающих исходила.

— Ничего в ней особенно странного нет, — сказала я, видя, что отчим колеблется. — Тихая она, спокойная, не пьёт, не курит, только в последнее время стала большую активность появлять в отстаивании своего мнения. Вот мы у ней чай пили и заспорили о переливании крови, так она фактически против этого выступила. И так убедительно доказывала своё мнение!

Участковый почесал волосатый нос, кивнул этак радостно, словно кот сытый.

— Спасибо, Зоенька! Вы мне одной фразой все пояснили… Большая просьба к вам: чаще с ней общайтесь, дурные люди к Катьке зачастили, а она — душа зависимая… А Вам, Семен Васильевич, еще одно скажу: вы, пожалуйста, как время будет, понаблюдайте на досуге за теми, кто приходит рано поутру или на закате к Катерине, премного Вам благодарен буду…

Отчим пообещал, и участковый Георгий Иванович потом разоткровенничался еще больше, — видно, "Васпуракан" заставлял говорить:

— Я, признаться, жду и надеюсь, что мне скоро жильё дадут собственное: живем мы у тёщи в крошечном домишке, а какая жизнь со свекровью? Вот жду-не дождусь, что либо очередь подойдёт, либо какая квартира останется бесхозной…

— Это как же: бесхозная квартира? — переспросили мы.

— Э, друзья мои, чтобы вы знали: квартиры участковые получают в обход всех законов про разные там очередности. Вот, допустим, с утра, на рапорт, один участковый представляет информацию о том, что освободилась коммунальная квартира в жилом доме.

Если у одного из участковых жилья своего нет, — он быстренько пишет заявление на имя начальника милиции о предоставлении ему этого жилья, — тот визирует и быстро переправляет прошение председателю райисполкома, — тот, как правило, подписывает заявление и вскоре уже милиционер становится счастливым обладателем квартиры…

Но не вся информация доходит до участковых, — бывает, что соседи покойного, действуя на свой страх и риск, захватывают эту квартиру, — все законно, через райисполком, оформив… И хочу я Вас, Семён Васильевич, попросить: если вдруг узнаете, что где-то квартирка пустует, — мигом мне сообщите, — мне почему-то кажется, что вы — человек, достойный доверия, вон и пенсия у Вас такая приличная Не зря трудились шахтером… В свою очередь, если у вашей семьи будут какие проблемы, — обращайтесь, всегда рад помочь…

Распрощался Георгий Иванович с нами вежливо, сердечно и даже уходить не хотел. Понравилось ему у нас. Дядя Семён уже занервничал даже. Но, наконец, участковый ушел. Калитка заскрипела и закрылась, собаки соседские утихли… Вошли мы в дом с отчимом, и он мне подлинный допрос устроил:

— Почему ты, Зоя, вдруг так неожиданно плохо себя почувствовала? Что с тобой? Ты, случаем, не того… не беременна от своих Трактора или там… Гранта?

— Да как ты, дядь Семен, даже помыслить такое можешь? Я — девушка гордая…

— Хорошо, так что же тогда? Наверняка, за тобой грехов не водится? На почте перлюстрации не устраиваешь? Немецкие пфеннинги из конвертов не тащишь?…

— Испугалась я… Не знаю чего, — такой смутный, неосознанный страх… Помню, как в пятьдесят втором пришли забирать бабулиного мужа, и забрали, конечно… Я тогда жила у бабушки, все это наблюдала своими глазами, — до сих пор помню тот страх…

— Пожалуй, Зоя, поверю тебе! — отчим смотрел зорко, как орёл. — Поверю… Но ты зря про кровь сказала, подставила Катьку поневоле, участковый теперь следить станет за ней неусыпно. Потому что Катька сказала то, что могут, по доктрине своей, лишь сектанты говорить. Потому что её явно вербуют представители некоей секты, — Катька ведь осталась одна, без всякого защитника… И наверняка именно Катька на рассвете рассыпает свои листовки в почтовые ящики жителей…

— Но зачем? — удивилась я. — Утром спать нужно, а не за души бороться…

— Именно так. Но Катерина борется за свое право входа в царствие небесное… У них, у сектантов, необходима пропаганда и агитация, а не созерцательный образ жизни…

Ладно, Зойка, иди спать: завтра тебе на работу… Очень удачно получилось: нужное знакомство к нам само пришло, я было подумывал сам наведаться к участковому… Следует развить это знакомство, постараться подружиться с Георгием Ивановичем…

Пошла я спать, а сама думала: как помочь Катьке? Если её правда втягивают в секту, наш долг как советских людей, провести с ней целительные для ее души беседы… И что отчим имел в виду под "нужным знакомством"? Зачем нам дружба с милиционером? Но отчим — умнее: раз он так считает, значит, нужно… Эх, выдала я себя своим страхом: теперь отчим меня будет подозревать в лишнем знании… Но возникает новый вопрос: могу ли я спокойно доверять отчиму? Если он будет знать, что я знаю о нем всё, чего мне следует от него ожидать?