Моя идеальная

Глава 44

Я исполню все твои желания

Следующие три недели проходят спокойно, но всё же напряжённо. Настя всё реже просыпается по ночам, но всё равно напрягается каждый раз, стоит зазвонить телефону или раздаться стуку в дверь. Из дома выходит только при острой необходимости и исключительно со мной или с Тохой.

Выйдя из ЗАГСА, едва сдерживаюсь, чтобы не зайти в магазин за пачкой сигарет. Я, как и обещал, бросил. Но, сука, с тем количеством нервных клеток, которые приходится тратить, мне просто необходим никотин. Загребаю полные лёгкие морозного воздуха и запрыгиваю в Гелик. Выезжая с парковки, звоню любимой. Отвечает мгновенно, что, впрочем, и не удивительно, потому что с мобилой она вообще не расстаётся. Едва проходит соединение, сразу выталкиваю:

— Малыш, у меня для тебя отличные новости. — растягиваю рот в улыбке.

— Получилось?! — сразу повышенные берёт.

— А ты сомневалась в своём будущем муже? — смеюсь, когда в трубке раздаётся счастливый визг. — Тридцать первое наше. В полдень ты станешь моей женой.

— Я тебя обожаю, Артём! Так люблю! — кричит так, что приходится трубу от уха убрать, чтобы не оглохнуть на хрен.

А вообще, мне сейчас самому хочется орать, потому что я уже третью неделю оббиваю все пороги, чтобы сдержать слово, данное Насте и сыграть свадьбу до конца года. Блядь, чувство такое, что весь Питер решил заключить браки до Нового года. Пришлось все связи подключить, чтобы выбить несчастных пол часа для короткой церемонии, но смех моей девочки того стоит. И гораздо большего стоит, я ведь на всё ради неё.

— Я тебя тоже, родная. — отбиваю смехом. — Скоро буду дома. Всё, малыш, отключаюсь, на дороге гололёд.

— Жду тебя. Будь осторожнее.

По дороге заезжаю за нашими кольцами и в цветочный. В супермаркете покупаю бутылку вина, сыр и фрукты. Нам есть что отпраздновать. И не только подачу заявления, но и Настино выздоровление. Пусть кошмары всё ещё преследуют её, так же как и страхи, но кости срослись, а синяки прошли, а это уже что-то.

Как я и предполагал, от похода к психологу она отказалась напрочь, а я не собираюсь настаивать. Ни за что в жизни не стану на неё давить.

Входя в квартиру, слышу тихую попсятину и, тяжело вздохнув, иду на звук. Моя девочка сидит на подоконнике, закутавшись в плед, с чашкой чая и смотрит в окно. На моё появление даже не реагирует. Пересекаю разделяющее нас пространство и тихо зову, чтобы не напугать:

— Насть.

Она тут же поворачивается и улыбается, отставляя чай в сторону.

— Привет, любимый. — тянет ко мне руки, и я шагаю к ней. Едва смыкает пальцы на пояснице, кладу ладони на её щёки и нежно целую. Да, в последнее время только скромные поцелуи, потому что ей противопоказана физическая нагрузка, а мы оба знаем, чем заканчиваются наши страстные поцелуи. — Я скучала, Тёма. — шепчет тихо, сжимая лодыжками мои бёдра.

— Я тоже, родная.

— Как тебе удалось выбить дату?

— Тебе лучше не знать, маленькая. Главное, что мы поженимся, как и хотели, в этом году. Когда по магазинам поедем?

Она отводит взгляд, а потом и вовсе отворачивается к окну.

— Артём, я думала над твоими словами по-поводу переезда. — толкает шёпотом, наблюдая за снежинками. — Может, нам действительно стоит уехать из Питера? Сколько можно трястись от страха? Я даже в академию не могу вернуться. Наверное, лучше забрать документы. Уверена, что в Карелии можно найти что-то подходящее, а если нет, то переведусь на юридический или ещё куда-нибудь. К тому же…

Не позволяю закончить, крепко прижимая одной рукой к себе, а второй поднимаю её голову вверх, пока взглядами не сталкиваемся. Она так громко выдыхает, что вибрациями по моему телу воздух идёт.

— Какой на хрен юридический, Настя? Следственный комитет — твоя мечта. И я уверен, что ты станешь отличным следаком. Это же твоё призвание. К тому же в академке ты никогда не будешь одна. Если надо, то я телохранителя тебе найму.

— Серьёзно, Артём? — тянет вверх одну бровь, выражая неверие. — Ты меня сам из дома не выпускаешь, а теперь предлагаешь вернуться на учёбу?

Понимаю же, что она права. Настя с ума сходит в четырёх стенах. Не глядя на то, что у нас постоянно торчит то Тоха, то Вика, то будущая тёща, последняя вообще с завидной периодичностью является, а точнее каждый грёбанный день, что меня начинает конкретно так напрягать, любимая здесь как узник в тюрьме. И не потому, что боится выходить, а потому, что этого боюсь я. Блядь, трус, знаю, но сделать с этим нихера не могу.

Девушка снова отворачивается к окну и ведёт пальцами по стеклу следом за сползающей снежинкой.

— Как на счёт прогулки, родная? — высекаю, ловя её левую руку и разминая пальцами ладонь.

Гипс сняли ещё на прошлой неделе, но пальцы всё ещё плохо слушаются, поэтому приходится делать постоянные разминки и массажи.

Впрочем, я занимаюсь этим с удовольствием.

Моя девочка оборачивается и переспрашивает с сомнением:

— Прогулки?

— Да, любимая, прогулки. — сиплю, придвигаясь к ней, пока между нами не остаётся расстояния. — Хватит уже вести себя, как шизик. А тебе торчать в квартире, как в клетке. Вечно я тебя прятать не смогу.

— Тёмочка! — кричит, бросаясь мне на шею.

Едва успеваю перехватить её задницу, чтобы не слетела с подоконника. Она обвивает ногами поясницу, отчего мой член вжимается ей прямо в промежность. Тяжело сглатываю вязкую слюну, опуская её обратно. Вот только спасает слабо, потому что ведьма продолжает сжимать меня ногами, не позволяя отстраниться.

— Настя. — толкаю хрипло, предпринимая новую попытку. — Не заводи меня. Ещё рано.

Она только шире растягивает рот в улыбке и тянется вверх. Едва между нашими лицами остаётся расстояние одного вдоха, быстро тарахтит сиплыми интонациями, вызывающими новый прилив похоти в моём теле:

— Не рано, Тёма. Я сегодня говорила с Виктором Андреевичем. Он сказал, что мы можем заниматься с тобой любовью, если не будем перегибать палку.

Не только член, но и каждая грёбанная клетка в моём теле жаждет немедленно утащить её в спальню, сорвать с нас обоих шмотки и овладеть горячим, мягким, податливым телом моей девочки, но я гашу всё это на корню.

— Не будем спешить, маленькая. — выбиваю, обжигая губы её рваным дыханием.

— Только не говори, Тёма, — шелестит, обводя языком контур моих губ, в то время как ногтями скребёт шею и плечи, — что не хочешь меня. — толкается ближе, упираясь пышущей жаром промежностью в налитый кровью половой орган.

Весь воздух с хрипом лёгкие покидает, а новой порцией забиться не удаётся, как ни стараюсь. Только поверхностно получается урвать кислород. Глубже вдавливаю пальцы в упругую задницу и, высунув свой язык, обрисовываю сладкие губы своей девочки по кругу. Мотор определённо решил суициднуться, долбясь на пределе.

Настя ловит губами мой язык и принимается посасывать, загоняя руки под мою толстовку и водя пальчиками по прессу.

Блядь, мы уже три недели даже нормальных поцелуев себе не позволяем, не говоря уже о большем. После той ночи у Егора никакой близости у нас не было, потому что врачи категорически запретили Насте любую физическую активность.

Закидываю руки на скрещённые на пояснице ноги, размыкая плен, и отступаю на пару шагов назад. Обоюдно дышим так, будто стометровку бежали. Отвожу взгляд от малышки, потому что возбуждённые твёрдые соски чётко выделяются под тканью футболки.

— Тёма. — шипит девушка, спрыгивая с подоконника и направляясь ко мне с самым что ни на есть угрожающим видом.

Позволяю себе лёгкую улыбку, а потом крепко сжимаю её в объятиях, блокируя движения. Вот только ведьма не оставляет попыток вырваться и продолжить начатое.

— Родная, — выдыхаю сипом, — я тебя очень хочу, но пойдём сейчас прогуляемся, а ночью я отдам тебе все долги.

Она тут же замирает и вскидывает голову с горящими глазами.

— Значит ты не собираешься и дальше ждать?

Кладу ладонь на её затылок и врываюсь языком в рот, с голодом и жадностью засасывая свою девочку. Наши языки в таком жарком танце сплетаются, что член до боли кровью перекачивает, но мне сейчас не до этого.

Разрывая поцелуй, задыхаемся.

— Блядь, Настя, какой на хрен ждать? Прикалываешься что ли? Я тебя, сука, до трясучки хочу. Меня каждую минуту растаскивает от того, что я не могу оказаться в тебе. — на её скулах расцветают два красных пятна. А я то думал, что краснеть она разучилась, но как же, мать вашу, я от этого тащусь. — Я давно понял, малыш, что ты не фарфоровая кукла, которая рассплется от одного неосторожного касания. Если ты чувствуешь, что готова, то я не только отказывать тебе не собираюсь, но и с радостью выполню все твои желания, потому что с каждым днём мне и самому всё сложнее держаться и не прикасаться к тебе. Но сейчас я хочу, чтобы ты просто выбралась отсюда на свежий воздух. Завтра поедем в свадебный салон. А ещё… — не закончив фразы, выхожу в коридор и цепляю огромный букет белых роз и коробочку с нашими обручалками. — Я люблю тебя, моя идеальная девочка.

Настя хохочет, забирая букет и едва не заваливась вместе с ним. Да, я безвозвратно превращаюсь в розовую соплю, потому что притащил ей сто белых роз и одну красную. Глядя на её горящие глаза, на сияющую улыбку, слыша счастливый смех, понимаю, что оно того стоит.

Любимая опускает цветы на пол и шагает ко мне, поднимаясь на носочки, обвивает руками шею и шепчет:

— Ты — лучший, Артём. Я тебя обожаю. Но у нас есть одна проблема.

— Какая?

Нет, реально, что опять не так?

— Этот букетище даже ни в одно ведро не влезет.

И снова смеётся, заражая и меня своим весельем.

В итоге букет приходится разобрать на несколько частей и расставить по тарам. Пока Настя одевается, скидываю толстовку и натягиваю свитер. Достаю с верхней полки шапку, шарф и перчатки и вручаю их девушке.

— Я не ношу шапки. — толкает уверенно.

— Носишь. — отбиваю безапеляционным тоном. Она хмурится и закусывает губу. — Там дубак, Настя. Или ты одеваешься тепло, или мы никуда не идём.

— Да, папочка. — бурчит, оборачивая шарф вокруг шеи.

— Папочка? — спрашиваю удивлённо.

— Ты относишься ко мне, как к маленькому ребёнку, Тём. Откуда в тебе эта хрень?

Обнимаю свою обиженную зеленоглазую ведьму, прикасаясь губами к макушке и сиплю:

— Я просто забочусь о тебе, любимая. Я не хочу, чтобы ты заболела, а на улице реально холодно. Извини, если перегибаю, но как умею.

Она смотрит на меня и мозговъбательные ямочки на её щеках, в очередной раз мне предохранители сносят.

— Тогда ты тоже надешь шапку.

— Настя! — рычу беззлобно, беря в плен её губы.

На улицу выходим в итоге в полной экипировке. Шапки, шарфы, перчатки, застёгнутые до самого подбородка куртки и тёплые носки. Блядь, иногда я реально ненавижу зимние ночи. Вообще я предпочитаю проводить их в постели с любимой девочкой, а не торчать на улице.

Пока борюсь с привычкой закуривать, едва выхожу из подъезда, мне в голову прилетает снежок. Заторможено моргая, перевожу взгляд на Настю.

— Ой. — толкает она, прикладывая ладонь к губам. — Больно, Тёма?

Вижу, что реально волнуется, но расслабляться не даю, пусть и офигел я скорее от неожиданности. Принимая самый грозный вид, надвигаюсь на неё и рычу, пока она с визгом не срывается с места.

— Сюда иди, ведьма! — рявкаю, нагоняя.

Когда хватаю, вместе заваливаемся в снег и заливаемся смехом. Хохочем так, что рёбра болеть начинают. Перехватываю Настю и затягиваю на себя. Она замирает, а потом придвигается ближе и мягко целует. А следом с нереальной скоростью перекатывается с меня, загребает двумя ладонями снег, засыпая мою распластанную в сугробе тушу, и со смехом убегает. Опять ловлю. Опять падаем. Опять смеёмся. Опять целуемся. Снова и снова. Кидаем друг в друга снежки. Любимая уворачивается, скрываясь за стволом дерева. У него же я её и зажимаю. Стягиваю перчатки и стискиваю горячими руками ледяные и раскрасневшиеся от мороза и бега щёки. Касаюсь губами краснючего носа. Обжигаю дыханием губы и, наконец, провожу на них атаку. С таким остервенением в рот врываюсь, что Настя теряется, замирая на мгновение, а потом отвечает с той же жадностью и дикостью. Мы не разлепляемся, даже чтобы сглотнуть огромное количество слюны, которая собирается в ротовой полости от наших действий. Мы не расплетаемся, даже когда в лёгких заканчивается кислород. Пьём дыхание друг друга. Моя девочка ползёт ладонями мне на шею, притискиваясь крепче. Даже воздух не способен прорваться между нами, так крепко мы сжимаем друг друга в объятиях.

Сука, я так долго мечтал с силой прижать её к себе. Но даже во время нашего сумасшедшего поцелуя, я не забываю о том, что её рёбрам надо немного больше времени, чтобы сростить окончательно. Сейчас костная ткань ещё слишком хрупкая. Но хер меня это остановит от того, чтобы заниматься с ней любовью всю ночь напролёт. Да, с ней я понял, что это такое. Между нами не секс, не трах, и уж тем более не перепих, а именно любовь. Даже когда мы ведём себя как дикари, срывая друг с друга тряпки, кусаясь, царапаясь, издавая животные звуки, мы всё равно занимаемся любовью. Вот такая вот простая истина.

— Замёрзла? — спрашиваю с хрипящими интонациями, разрывая поцелуй только тогда, когда Настя реально уже задыхаться начинает. Она отрицательно качает головой и обводит языком губы, приглашая продолжить.

— Моя любимая зеленоглазая ведьма. — со смешком принимаю её приглашение, снова толкаясь в её ротовую.

Когда силы страдать хернёй и беситься заканчиваются, ещё несколько часов гуляем по району. Стягиваем по одной перчатке и переплетаем пальцы. Засовываем наши руки в мой карман. Малышка кладёт голову мне на плечо и старается зацепить мой взгляд.

— Что, любимая? — бросаю, сбавляя шаг и утопая в её светящихся от счастья глазах.

Только сейчас понимаю, что до этого в них всегда было напряжение и тревога, но лишь теперь моя девочка смогла полностью расслабиться, пусть даже на время.

Отпускаю глухой выдох, понимая, что реально, блядь, не могу держать её в квартире, как пленницу.

— Ты чего так вздыхаешь, Тёма? — беспокоится она.

Обнимаю, крепче сжимая её пальцы в своей ладони, и озвучиваю свои мысли.

— Я не успокоюсь, Настя, пока эта мразь не сдохнет, а ты не будешь в безопаности. Если бы я был уверен, что ты сможешь привыкнуть к новой обстановке, то без раздумий увёз бы тебя отсюда как можно дальше. Пойми, родная, что я и сам с ума схожу, но не могу позволить тебе одной выходить из дома.

— Артём, — шепчет малышка, поднимаясь на носочки, — я тоже не хочу уезжать, но если это единственный способ, чтобы жить без страха, то я готова.

— А как же учёба, Насть? Заочно на опера и следака не отучишься.

— Думаю, мы это переживём. Я не хочу всю жизнь бояться. Наверняка же где-то ещё есть подобные образовательные учереждения. А если нет, то какая разница, Тём? — небрежно пожимает плечами, будто ей реально похую.

Но я же, блядь, знаю, что это не так. Она только помирилась с матерью. И наши друзья здесь. И наша квартира.

— Я найду его, родная, и убью. — режу хрипом. — А до тех пор… Во втором полугодии вернёмся на учёбу. Если же ты утвердишься в своём решении уехать, то так тому и быть.

— Тёма… Тёмочка… — шелестит, зарываясь лицом в мой шарф.

Её горячее влажное дыхание гонит огненных мурах по моей коже.

— Пойдём домой? — спрашиваю, гладя её по волосам.

— Давай ещё немного погуляем. Я так люблю снег. — тянет, умоляюще заглядывая в глаза.

Качаю головой, улыбаясь.

Ну вот, и как можно ей отказать? Конечно же, никак. И похеру, что я уже не чувствую пальцев на ногах, а губы потрескались и горят от бесконечных поцелуев на морозе.

— А я думал, что ты у меня теплолюбивая девочка. — улыбаюсь, возобновляя шаг.

— Теплолюбивая. — кивает, подтверждая свои слова. — Но я так обожаю снежные ночи, когда снежинки переливаются в свете фонарей, а снег скрипит под ногами. Когда он ещё не затоптанный, а такой мягкий и пушистый.

Высвобождает ладонь и, раскинув руки и задрав голову к небу, начинается кружиться под светом фонаря. Золотые волосы выбиваются из хвоста и переливаются так же, как и летящие с неба снежные хлопья.

Такая красивая. Такая нежная. Такая неземная. Такая лёгкая. Такая счастливая. Такая моя.

Растягиваю рот в улыбке и иду за ней. Прямо в движении ловлю ладонями за талию и поднимаю вверх. Наш звонкий смех эхом разлетается по пустынным ночным улицам спального района. Ни на секунду зрительный контакт не разрываем.

Голова начинает кружиться, а ноги заплетаться от долгого вращения. Делая несколько шагов назад, заваливаемся в сугроб.

Бля, снега реально намело столько, что до асфальта не докопаешься.

И да, снова смеёмся, целуемся и опять смеёмся.

Даже меня на какое-то время отпускает вся та хренотень, что топит нутро. О страхах забываю, о переживания, о сомнениях. Всё расворяется в зелёных глазах, излучающих тепло и радость.

— Люблю тебя, любимая. — толкаю, прижимаясь к губам, а потом поднимаюсь на ноги. таща свою девочку следом.

— И я тебя люблю! — выкрикивает, отпуская мою ладонь и заваливась обратно.

— Настя, харе валяться. Замёрзнешь. — бурчу, а самого новый приступ смеха накрывает.

До дома добираемся уже во второй половине ночи. Уставшие. Промёрзшие до костей. Одежда в сосульки превратилась. Щёки, носы и подбородки лёдяные. Губы растрескавшиеся. Настолько окоченевшие, что даже пальцы не слушаются, но пиздец какие довольные и счастливые.

Впервые за долгие годы я почувствовал себя мальчишкой, который может валяться в снегу и швыряться снежками, и не бояться, что дома мне за это влетит от отца. И пусть с огромном запозданием, но я стал самым обычным пацаном без страхов. И похеру, что мне через неделю двадцать пять. Сегодня мы, хоть и на время, отпустили все свои проблемы и просто побыли детьми. Только отперев дверь квартиры, сознаю, насколько сильно нам обоим необходима была эта эмоциональная перезгрузка, иначе мы бы просто свихнулись.

Настя замирает посреди коридора, больше похожая на снежную бабу. В снегу от подошв ботинок до самой макушки. Стягивает заледеневшими пальцами перчатки, но никак не может ухватить язычок молнии. С улыбкой расстёгиваю её куртку и помогаю стащить её. Бросаю прямо на пол. Следом летит шарф, шапка и даже штаны.

— Иди грейся в душ. — смеясь, отпускаю ей шлепок по окоченевшей заднице, отчего любимая аж подпрыгивает с визгом.

— Сволочь. — бросает, стукая меня по грудине.

Ловлю её руки и кладу на левую сторону, где до треска колошматит сердце, не позволяя уйти. Она поднимает на меня глаза.

— У нас с тобой обязательно всё будет хорошо.

Не знаю, почему говорю именно это. Просто где-то глубоко внутри меня родились эти слова, и я просто не могу молчать. Моя девочка какое-то время сканирует моё лицо, а потом врубает эту свою мозговъебательную улыбку.

— Конечно, будет, любимый. Обязательно.

Как бы ни хотелось отправиться вместе с ней под поток горячей воды, сдерживаю этот порыв. Хотел бы я сказать, что у нас впереди вся ночь, но вот часы на микроволновке оповещают об обратном, показывая 3:18.

Блядь, мы, оказывается, почти девять часов по улице шарахались, а я даже не заметил этого. За себя не боюсь, но переживаю, что Настя может после этого заболеть. Только этого не хватало.

Чайник начинает издавать режущий отчаянный свист, закипая. Заливаю чайные листья кипятком и думаю о том, что дожился до того, что в кухонном шкафу стоит уже с десяток разных сортов вместо одной коробки с пакетиками. Моя любимая девочка превратила мою холостяцкую квартиру в настоящий семейный дом. Тёплый и уютный. Живой. Наполненный радостью и счастьем. А ещё я понимаю, что не хочу уезжать отсюда. Раньше насрать было на то, где жить, но больше нет. С этой квартирой связано слишком много светлых воспоминаний.

Помню, как притащил сюда Настю после вечеринки, когда она грохнулась в обморок. Помню, как кричала на меня, когда поняла, что я её раздел. Как сказала, что не хочет выходить замуж. Как впервые пыталась готовить. Как стонала, лёжа на столе с раздвинутыми ногами. Как шептала о любви. Как мы танцевали в зале. Как заваливались в постель. Как сидели ночами над конспектами. Как смеялись. Как плакали. Как радовались и грустили. Как ссорились и мирились.

Эта квартира насквозь пропитана запахом любимой девочки. И, конечно же, её любовью. Наверное, я старею, раз начинаю привязываться к невоодушевлённым предметам. Качнув головой, улыбаюсь, снова пробегаясь взглядом по периметру кухни.

Нет, в этом доме есть душа. И у этой души есть имя.

Пока любимая греется в ванной, решаю не торопить, хоть и сам задубел, поэтому согреваюсь обжигающим чаем, когда входит Настя. Им же я давлюсь вместе неконтролируемо вырабатываемой слюной, когда она развязывает красный шёлковый халат, открывая моему жадному и голодному взгляду идеальное тело, прикрытое почти прозрачным алым пеньюаром.

Её грудь высоко вздымается над краем, а острые соски и ореолы вокруг них отсчётливо виднеются под сетчатой тканью. Стройные длинные ноги обтянуты чёрными чулками, к которым крепится пояс, а на стопах босоножки на высоченных шпильках.

Член с такой скоростью наливается кровью, что, блядь, пружинит от внезапно ставших тесными боксеров.

Моя ведьма улыбается, обводит пальцами вокруг сосков, а потом включает музыку, шагая ко мне.