На лыжне попаданец Ломаев

Глава 8

И в итоге этого важного разговора начальник штаба 18 армии генерал-лейтенант Кожевников поручил моему непосредственному командиру твердо, но без ругани, ограничивать меня и, при необходимости, помогать. Ведь Ломаев, похоже, талантливый спортсмен, раз из самой Москвы, с самого верху о нем беспокоятся.

Вот и дергался капитан, не зная, как быть. То ли наказать, раз из самого штаба армии его подпинывают. То ли приласкать, ведь те же штабисты говорят о том, что его поддерживают аж из аппарата ЦК! Сам Великанов и подумать об этих небожителях не решался, слишком уж высоко они были, как ангельские люди.

Я же по-прежнему спокойно стоял. В конце концов, он командир, сам попытался меня построить. Строй, я же смирно стою напротив тебя!

Где-то через полчаса вернулись штабные работники, и командир спортроты получил повод прекратить выволочку на предмет, какой я дурной и бестолковый, и как с этим надо бороться. Небрежно махнул рукой в сторону спортротовской столовой:

— Пойдем, пообедаем, нечего нарушать армейский режим, а то подчиненных ругаем, а сами повсеместно срываем повседневный график. Эдак ведь вообще в нашей спортроте не будет дисциплины. Поедим, а заодно и поговорим. Есть и с положительной стороны новости, которые можно обсудить открыто.

А я что? Я даже очень. В армии вроде бы недавно, но уже привык кушать по режиму. Наверное, это потому, что и в армии я питался строго по графику, только не армейскому, а чисто по спортивному. Так или иначе, но в этом сегодняшнем выговоре от комроты я больше страдал от отказа от питания. Великанов ведь, похоже, тоже. Вот мучает меня, ладно, немного виноват, но себя зачем терзает, садомазохист скрытный?

Хотя на счет последнего вряд ли, никак этим не заметен. Просто взвод со мной пришел к обеденному времени, вот и, не подумав, сгоряча начал пускать пургу, как могучий снежный циклон с дальнего холодного севера.

Прошли в столовую. Спортсмены первого взвода уже выходили, сытые, довольные, почти не помнящие дообеденный условный марафон на десять километров. А вот их командиры (роты и взвода) хотели есть, даже жрать, а потому, наверно, были злые. Надо бы поесть чего-то сытное и вкусное, чтобы настроение улучшилось, а желудок перестал жалобно скулить.

Поели. Как всегда, советская (в принципе, еще российская) триада, нет, не ядерных носителей, а столовских блюд: салат из моченой капусты с морковью. Капусту я люблю, а вот его квашенный индигриент (по-иному и не назовешь) не очень. К счастью, разговор к командиром роты был весьма важен, так и не понял, как сжевал капусту.

А Великанов, следуя, по-видимому, плану/приказу генерал-лейтенанта Кожевникова снова начал выспрашивать про мою учебу в вузе. Говорил ведь уже, м-гм, а придется, командир ведь. Тем более, скоро летний семестр начнется, опять придется идти к нему отпрашиваться.

Капитан Великанов спрашивал на этот раз подробно, но однобоко, казалось, его интересует не учеба, как таковая, а мои твердые, прямо-таки железобетонные гарантии. Окончу я, в конце концов, институт или не смогу, он ведь обещал самому начальнику штаба армии!

Пришлось клятвенно обещать. Да то б я, проклятый топотун, мог порушить собственную карьеру из-за какого-то пустяка? Если для звания офицера за редким исключением необходимо получить высшее образование, то я его получу, а для быстрого повышения (полковника достаточно) хватит и спортивных успехов.

Великанову этого было мало, я же не стану говорить, что я попаданец и нахожусь под дланью Инмара. И поэтому он меня терзал все супное время, пока мы съели и первое блюдо. Суп, кстати, был гораздо вкуснее салата, и я его съел гораздо быстрее. М-гм, наверное. Попробуй тут оцени вкус, когда отвечаешь вопрос за вопросом, один принципиальней другого.

Второе блюдо, самое любимое, — картофельное пюре с котлетой под сметанным соусом. Под это блюдо мы говорили уже на другую тему, опять же под наводку Кожевникова. Он почему-то толи узнал, что я выдающийся стрелок и могу обучить свой взвод. Толи, наоборот, стрелок я очень плохой и взвод надо учить, но уже от меня. Весело, гм…

На это, в принципе, я ответил просто:

— В присутствии командира роты, а также представителя штаба армии могу произвести отстрел автомата Калашников, а потом, если надо, и из малокалиберной винтовки. Сами делайте выводы.

Х-ха! — кашлянул Великанов, многозначительно сказал: — ты меня, Ломаев, не грузи, я тебя с оружием видел, как ты стреляешь, знаю. А вот в штабе почему-то очень смущаются. Причем словам моим совсем не верят. Так что если ты согласен, представитель армейского штаба прибудет, когда ты скажешь.

Вот не фига себе, какая-то приблуда. Зачем это мне? Хотя, с другой стороны, снега сейчас нет, лыжные гонки, как вы понимаете, не проходят. Может быть, и из этого мой «благодетель» решил из биатлона вырезать только одну стрельбу. Ясен ведь пень, отправят на какие-нибудь призовые стрельбы. Ну и что? С нами Инмар, ха!

— Товарищ капитан, — сказал я аккуратно, подчищая корочкой хлеба остатки картофеля и соуса (получалось по-деревенски, но очень уж вкусно), — я ведь целые сутки здесь, никуда не денусь. Единственно, существующий режим. До обеда, как вы знаете, я со взводом бегаю. Отвечая на ваш незаданный вопрос, беговые маршруты будут другие, подальше от штаба армии. А вот после обеда могу в любой день, как скажите.

— Ага, — кивнул Великанов, — тогда я позвоню подполковнику Русакову, адъютанту начальника штаба армии. А там уж как они решат, сам ли генерал-лейтенант Кожевников явится, или его адъютант, или кто еще. От нас это не зависит, да и какая разница⁈

Вышли из столовой. Подчиненные мои после обеда отдыхают, паразиты, шлифуют калории табачным дымом. Какие они после этого, на хрен, спортсмены, или, хотя бы, хорошие спортсмены?

Подошел в «комнату отдыха» — небольшой промежуток между глухой стеной столовой и березовой аллеей. Там когда-то несколько лет назад во время комсомольского субботника специально поставили несколько скамей. Сейчас они были уже старые и грязные, но на спинках, стоя на самих скамьях, можно было еще сидеть. Как говорится, лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять.

Курить тогда в армии официально было можно. даже более того, многие парни научились курить именно на срочной службе. Поэтому, когда я косо и недовольно посмотрел на курящих, никто не бросил папиросу, хотя многим, я видел, было не по себе.

Можно было не обратить внимания, это ведь не водка, ни, тем более, наркотик, официально разрешено. Но я со своим огромным опытом и, хотя бы, педагогической теорией, понимал, что курение — это очень плохо для здоровья. И как бы курящий не отбрыкивался, но это вредно и для него, и всех окружающих.

И я сурово сказал товарищам комсомольцам и, наверняка, сочувствующим:

— Товарищи офицеры и прапорщики! Вы знаете, что формально табак в армии не запрошен, как и целом в СССР. Но от этого он не стал менее вреден, особенно для спортсменов. На ближайшем же партийно-комсомольском собрании я поставлю этот вопрос открыто! Ведь мы не только военные, обязанные подчиняться приказам, но и комсомольцы, а некоторые и коммунисты, сочувствующие. Должны понимать, все негативные последствия курени табака!

Достучался-таки, некоторые засмущались, другие внешне остались невозмутимыми, но взгляд все же прятали. Ага, мерзавцы! Ведь собственно оголтелыми курильщиками, которые уже вряд ли бросят курить, были единицы. А остальные ходили «за компанию», «по мужской солидарности». Потом вот так привыкали и потом не могли бросить эту вредную привычку. Но если в этот момент успеть схватить за шаловливую руку, можно еще заставить бросить. Ведь они же спортсмены!

Последнюю фразу я произнес вслух, сурово и в то же время иронично оглядывая куряг. Потом скомандовал обвинительно-обязательно:

— Две минуты для окончательного докура и в темпе на ротный плац. А мы, все не курящие, будем ждать вас!

Надавил на них морально, пусть возникнет комплекс вины. А если не поймут, то есть еще административные и даже дисциплинарные меры. Я буду не я, если вы к концу армейской жизни от одного запаха табака не будете бледнеть и покрываться испариной.

И поспешил на обозначенный плац. Между прочим, уже 13.30, а мы все еще кое-как скандыбаемся, растянувшись от столовой до половины второго. Если это увидит командир роты, а он где-то здесь, только что с ним шли вместе из столовой. Вот мне будет весело. А если еще и наткнется представитель армейского штаба, то это может быть последний день моего командования.

Поэтому, наверное, на плацу я оказался в несколько нервном состоянии. Но потом заговорил, втянулся и понемногу успокоился. Не последний день живем.

В последние дни, после того, как я стал командиром взвода и вернулся из Москвы, я много говорил о теории и практики стрельбы, как в одиночку с отдельными подчиненными, так и с группами и целым взводом. Результат был, в общем, удручающий. Практику товарищи армейские спортсмены знали плохо и примитивно, буквально то, что им вдолбили старослужащие сержанты, которые и сами понимали не очень хорошо.

А теорию, можно сказать, не знали совсем. Простонародные термины, научно никак не обоснованные, принципы и обоснования, базирующиеся на основе знаний старослужащих, давно уже отслуживших и ушедших из армии.

Нет, все не так и плохо. Простым новобранцам, служившим лишь два года и после этого в подавляющем большинстве не уводящих никогда огнестрельного оружия, даже охотничьих ружей, этого было достаточно. Стрелять умеют, в цель посредственно попадают, автомат Калашникова разбирают, хоть в полной разборке, хоть частичной, что от них еще надо? Любой бывалый прапорщик (не только я)

Но спортсмены — биатлонисты, служившие в армии уже в большинстве на сверхсрочной службе и, как я понимал, не собирающихся уходить из ЦСКА или, хотя бы, из армейской структуры, а потому навсегда прикованными к оружию, хоть к спортивному, хоть к армейскому стрелковому, должны знать и уметь стрелять совершенно по-другому.

И я, хоть и не Инмар, но обрученный ими, так сказать, освященный им, должен был пропагандировать божественные знания и умения. Во как сказал. Институтские преподы по педагогике рукоплескали бы.

Ну а фактически, товарищ прапорщик, учи свой взвод, офицеров много, а комвзвода здесь один. Вот и прошелся частично по теории, частично по технике безопасности. А то ведь, оказалось, они и ТБ знают поверхностно, опять обучались от обеда до забора.

Пока выдавал понемногу важную информацию, подчиненные мои курильщики потихоньку подтягивались. Наверное, поэтому я и не увидел сразу незнакомого офицера, высокого, чернобрового, с интересом слушающего высокую речь и никак не подталкивающего бестолкового прапорщика, то бишь меня.

«Подполковник, это, скорее всего, адъютант Кожевникова Русаков, — наконец-то понял я, — тот самый мерзкий тип, который допек Великанова так, что он чуть в обморок не упал. Вот ведь влип, дурачина — простофиля, сейчас меня будут превращать в чудный бешбармак!»

И ничего, что я его не знаю и опознал его лишь по некоторому прозрению. Прапорщик до подполковника, как оный до Маршала Советского Союза. Долго — долго идти и, наверняка не дойти, так и остаться недомаршалом в могиле на кладбище. Срочно вытаскивай себя из этой глубокой ямы.

Я скомандовал своему взводу: «Равняйсь, смирно» и строевым шагом подошел к этому офицеру. Отрапортовал ему, мол, первый взвод Вологодской спортроты занимается стрелковой подготовкой в теоретическом аспекте. Командир взвода прапорщик Ломаев!

Подполковник Русаков (все-таки, видимо, он) при моем рапорте выпрямился. Все же ценит нижестоящих по званию. Но меня это не обрадовало. Сейчас, как выслушает, да как даст хотя бы морально, всю грязь и остальной мусор соберу.

Но подполковник не стал громко орать, наоборот, он довольно тихо, явно, чтобы мои подчиненные не слышали, сказал пхе:

— Хорошо говоришь, товарищ прапорщик, аж ничего не слышишь, ничего не видишь, аж глухарь на свадьбе.

И уже громче продолжил:

— Вы хорошо знаете теорию стрельбы, товарищ Ломаев, прямо-таки изумительно для простого прапорщика. Не могу не спросить — откуда такие знания?

Ну, это мы скажем, сколько раз баки забивали. Вот хотя бы так:

— Товарищ подполковник, я развивался, как спортсмен, в городе Ижевске. А это крупный центр оборонительной промышленности, где не только много предприятий, но есть и ведомственные учебные заведения. Вот и нас, биатлонистов, солидно учили, причем многим видам стрелкового оружия. Только об этом не надо сильно вслух говорить.

— Молодчага, повезло тебе, — мне показалось, искренне сказал Русаков, переходя вдруг на ты, попросил, вновь перейдя на негромкий звук, именно на тихо, а не шепотом: — слушай, а я вот маюсь по теории.

Объяснил, поскольку я тонкости жизни подполковника никак не мог знать:

— Я сейчас готовлюсь поступать в академию генштаба, а это не шухры — мухры, знания надо иметь солидные и обширные. Можно я послушаю твои лекции для взвода? А то там так много нового и интересного, даже если ты и врешь, то на очень серьезном уровне.

Я, откровенно говоря, обалдел до звона. Потом немного пригорюнился. Что же я такое сказал, аж подполковник решил послушать прапорщика? Вроде ведь не из контрразведки, не подначивает, чтобы потом арестовать… Надо на всякий случай фильтровать информацию, а то еще попадешь в лапы… КГБ… ГРУ… Служб много, а ты один и без прикрытия.

— Так точно, товарищ подполковник! Разрешит спросить, вы сегодня будете смотреть мою стрельбу или слушать теорию? — спросил на всякий я. А то армия такая структура, где виноватым окажешься именно ты, как самый младший по званию.

Русаков, кстати не обманул в моих надеждах. Оказывается, он просто забыл, зачем пришел сюда и аж рот открыл, дескать, что я спрашиваю такое интересное, но для него непонятное.

— Ах да! — вспомнил он, — мне же надо посмотреть на твою стрельбу, а то шефа попросили…

Тут адъютант заткнулся, не хотел говорить. Я так расстроился, что даже не сказал, а потребовал у подполковника:

— И кто же это так подъехал е товарищу начальнику штаба армии?

Но Русаков был слишком хитромудрым, чтобы так просто проговориться. Он лишь дробненько засмеялся и сказал:

— А вот это, товарищ прапорщик уже большой государственный секрет особой важности. У вас для него допуска нет.

Вот ведь гад, как изощренно издевается. Сказал же одну букву, а остальное слово, как специально, закрыл. Эх, дал бы я ему по правому уху, хотя морально, да нельзя — армейские порядки, а он выше по званию. Трибунал сто процентов.

— Веди лучше в тир, — предложил адъютант, уже засмеявшись, — отстреляешься, эмоции выйдут, а то заговоришь до военной сессии.

Нормально, и он тоже подумал про суд. По краю гибельной пропасти ходишь, товарищ попаданец, умей быть спокойнее, ты теперь сам военный и тебе еще идти вверх по карьерной лестнице. С такой скоростью точно дойдешь до старлея… в пятьдесят лет.

Повел взвод в ротный тир, перед этим благоразумно спросив, как товарищ подполковник пойдет — впереди или позади моих ребят? Русаков помолчал, подумал и решил идти позади.

Тоже нормально. Я пропустил взвод вперед и увеличил темп. Уже 14.00, а мы даже не начали стрелять. А еще мой «громкий» бенефис с почти обязательной разборкой. И почему в сутках только двадцать четыре часа и не минуты больше?

Уже в тире придумал оптимизировать процесс стрельбы, чтобы и овцы были целы и волки сыты. Мой бенефис я превратил в учебный урок, причем первым я использовал для стрельбы автомат Калашникова — это для армии, а вторым — малокалиберную винтовку ТОЗ.

Таким образом, я и для начальства проведу показательную стрельбу, Великанов знает, он не будет ругаться. И для подчиненных будет хорошая затея.

Но впереди оказалась еще внезапная проблема, я аж чуть не упал. В помещении тира оказались командир спортроты капитан Великанов и… начальник штаба 18 армии генерал-лейтенант Кожевников! Да что он все ходит за мной, будь я еще женщиной с большими сиськами, я бы понял. Но зачем же бегать за мужчиной, я ведь парень нормальной ориентации.

Впрочем, все стало понятно сразу и секс здесь был не причем. Кожевников был тоже нормальным и такими пустяками на службе не занимался.

Дав мне ему отрапортоваться, все-таки военный порядок, он благодушно сказал:

— А ты у нас, прапорщик Ломаев, известная личность, если даже Михаил Сергеевич Горбачев твоим здоровьем интересуется.

Оп-па, небо на землю не упало тяжким грузом? И что случилось, мое реноме попаданца раскрыто?