На высотах твоих

Ордер на временное задержание

Верховный суд провинции Британская Колумбия закрывал свои массивные дубовые двери ровно в четыре часа пополудни.

Десять минут четвертого на следующий день после посещения Аланом капитана Яабека и Анри Дюваля на борту теплохода (и примерно в тот самый момент, то есть в седьмом часу по вашингтонскому времени, когда премьер-министр и Маргарет одевались к парадному обеду в Белом доме) Алан Мейтланд вступил в регистрационное бюро с портфельчиком в руке.

Здесь Алан замялся, разглядывая большую комнату с высоким потолком. Вдоль одной из стен высились картотечные шкафы, середину комнаты, почти во всю ее длину, занимала длинная конторка из полированного дерева. Подойдя к ней, Алан открыл портфельчик и выложил бумаги, обратив внимание на то, что его ладони вспотели больше, чем обычно.

Находившийся в бюро единственный чиновник подошел к нему. Это был хилый невзрачный человек, похожий на гномика, с поникшими плечами, словно тяжесть законоположений навечно пригнула его к земле. Он любезно осведомился:

— Чем могу служить, господин...

— Мейтланд.— Алан подал ему подшивку бумаг, которую приготовил заранее.— Прошу их зарегистрировать. Кроме того, мне нужно повидаться с судьей.

Клерк терпеливо разъяснил:

— Судебная палата открывается в 10 часов 30 минут, и на сегодня запись окончена, господин Мейтланд.

— Извините за настойчивость...— Алан указал на свои документы в руках клерка. — Речь идет об освобождении моего клиента из-под стражи. Насколько мне известно, такие дела подлежат немедленному рассмотрению.— По крайней мере в этом пункте он чувствовал себя уверенным. В судопроизводстве дела, связанные с незаконным лишением человека свободы и заключением под арест, не терпят отлагательства, и при необходимости судью можно поднять с постели в любой час ночи.

Клерк вытащил из футляра очки без оправы, приладил их на носу и углубился в чтение, показывая своим равнодушным видом, что его ничем не удивишь. Через некоторое время он поднял голову и сказал:

— Прошу прощения, господин Мейтланд, вы совершенно правы.— Он придвинул к себе толстенный регистрационный журнал в кожаном переплете. — Дела о нарушении прав человека встречаются действительно не каждый день.

Закончив регистрацию документов, он снял с вешалки черную мантию, набросил ее на плечи и сказал:

— Пройдемте сюда, пожалуйста.

Они вышли из регистратуры в коридор с темными панелями, миновав двустворчатую дверь на шарнирах, и оказались в холле верховного суда, откуда наверх вела широкая мраморная лестница. В здании было пусто, и их шаги отдавались эхом. Судебные заседания в основном закончились, многие лампы были потушены.

Пока они поднимались по лестнице, равномерно переступая со ступеньки на ступеньку, Алан вдруг ощутил непривычную для себя робость. Он едва одолел детское желание повернуться и удариться в бегство. Когда дома он обдумывал доводы, которые собирался представить судье, он был уверен в их неотразимости, хотя покоились они на довольно шатком юридическом основании. Теперь же вся конструкция казалась ему вздорной и наивной. Неужели он предстанет дураком в глазах судьи верховного суда? И какими окажутся последствия в этом случае? Судей не беспокоят по пустякам и не требуют от них специальных слушаний без веских оснований.

Он немного пожалел, что не явился сюда в другое время, когда суд был полон людей, как обычно бывает по утрам или ближе к обеду. Но, продумывая все обстоятельства, он решил, что это время самое подходящее для него, если он хочет избежать гласности, которая на данном этапе принесла бы только вред. По его расчетам, судебные репортеры к этому времени расходятся по домам, а журналистам, звонившим ему с утра, он ни намеком не обмолвился о намерении посетить суд.

— Сегодня в судебной палате заседает судья Виллис, вы знаете его, господин Мейтланд? — спросил клерк.

— Слышал о нем, но и только,— ответил Алан. Ему было известно, что судьи дежурят в судебной палате поочередно, с тем чтобы к каждому из судей верховного суда можно было обратиться в часы после обычных судебных заседаний. Поэтому, кого из судей застанешь, было делом случая.

Клерк хотел что-то сказать, но передумал, и Алан решил поощрить его.

— Вы что-то хотели сообщить мне?

— Да, сэр, одно соображение, только боюсь, вы сочтете его слишком самонадеянным.

— Ничего, выкладывайте!

Они поднялись на лестничную площадку и свернули в сумрачный коридор.

— Вот что, господин Мейтланд.— Клерк понизил голос.— Его милость судья Виллис — настоящий джентльмен, но строг насчет соблюдения процедурных норм, особенно остерегайтесь прерывать его. Говорите сколько угодно в защиту своих аргументов, он даст вам такую возможность. Но как только начнет говорить сам, не вздумайте перебивать его даже вопросами, он терпеть этого не может и бывает сильно недоволен, если такое случается.

— Спасибо за совет,— сказал Алан благодарно.

Остановившись перед тяжелой дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен», клерк дважды постучался и склонил голову, прислушиваясь к звукам. Изнутри послышалось тихое «войдите», и клерк, открыв дверь, впустил Алана в кабинет.

Это была большая комната, обшитая панелями, с коврами на полу и большим, отделанным кафелем камином. Возле камина стоял электрообогреватель с двумя раскаленными спиралями. Центр комнаты занимал письменный стол красного дерева, заваленный папками и книгами, не меньше их было и на другом столе, в глубине комнаты. Бархатные коричневые шторы были раздвинуты на широких окнах в свинцовых переплетах, за которыми виднелся окутанный вечерними сумерками город, мигающий первыми огоньками. В комнате горела одна настольная лампа, бросавшая круг света на столешницу. За пределами круга можно было различить высокого худощавого человека, готовящегося, по-видимому, покинуть кабинет, судя по тому, что он надевал пальто и шляпу.

— Милорд,—сказал клерк,— господин Мейтланд имеет заявление о нарушении прав человека.

— Надо же! — послышалось в ответ ворчливое восклицание. Клерку и Алану пришлось подождать, пока судья Стэнли Виллис снимал опять пальто и шляпу и вешал их, двигаясь методично и без спеха. Войдя в круг света и усевшись за стол, он повелительно сказал:

— Подойдите сюда, господин Мейтланд!

Его милость, как убедился Алан, был человеком лет шестидесяти-шестидесяти двух. Седой, сухощавый, но широкоплечий, прямой, как шомпол, отчего казался выше, чем на самом деле. Лицо у него было удлиненным и угловатым, с выдающимся вперед подбородком, густыми седоватыми бровями и твердым ртом, сжатым в одну прямую линию. Взгляд проницательный, но скрытный. Властность манер казалась естественной в его положении.

Нервничая вопреки доводам разума, Алан приблизился к письменному столу, тогда как клерк остался у дверей, как того требовали протокольные правила. Вытащив из портфеля копии отпечатанных на машинке заявления и свидетельских показаний, он выложил их на стол перед судьей и, кашлянув, чтобы прочистить горло, проговорил:

— Милорд, вот мои материалы и документальные обоснования заявления.

Господин Виллис принял документы, коротко кивнув, придвинулся поближе к свету и принялся за чтение. Так как клерк и Алан хранили при этом молчание, в комнате слышался только шорох переворачиваемых страниц.

Закончив читать, судья поднял взгляд, сохраняя бесстрастное выражение лица, и по-прежнему ворчливо сказал:

— Желаете сделать устное заявление?

— Если угодно вашей милости...

Снова кивок: «Приступайте».

— Факты, относящиеся к данному делу, таковы, милорд.— Алан изложил в заранее намеченной последовательности все, что знал, о положении Анри Дюваля на борту «Вастервика», об отказе капитана судна представить нелегального пассажира иммиграционным властям и дал собственное заключение о незаконном задержании Анри Дюваля в нарушение основных прав человека.

Трудность ситуации, как хорошо понимал Алан, заключалась в том, чтобы квалифицировать задержание Дюваля на теплоходе как нарушение процессуальных норм, а посему — незаконное. Если это будет установлено, то суд в лице судьи Виллиса должен автоматически выдать предписание о нарушении прав человека, что означает освобождение скитальца из-под ареста на корабле и привод его в суд для разбирательства дела.

Выстраивая доказательства и цитируя статьи законов, Алан обрел прежнюю уверенность в себе. Он старался придерживаться только юридической стороны дела, избегая эмоциональных оценок бедственного положения скитальца. Здесь, в суде, господствует закон, а не сантименты. Слушая его, судья сохранял полную безучастность, не изменив ни на йоту выражение лица.

Покончив с вопросом о незаконном задержании Анри Дюваля, Алан обратился к его нынешнему статусу:

— Департамент иммиграции обосновывает свою позицию следующим: поскольку мой клиент является нелегальным пассажиром, не имеющим якобы документов, то он не имеет законного права на статус иммигранта и не может требовать — как это делают другие в любом порту захода судна — специального расследования своего дела. Я же утверждаю: тот факт, что он проник на корабль «зайцем» и, по-видимому, не располагает сведениями о месте своего рождения, ни в коей мере не лишает его такого права.

Представьте себе, ваша милость, вполне возможную ситуацию: канадского гражданина, путешествующего за границей, незаконно задерживает полиция и отбирает у него документы. Каким-то образом он совершает побег и пробирается «зайцем» на корабль, заведомо направляющийся в Канаду. Будет ли он в состоянии, прибыв «зайцем» и при отсутствии документов, доказать свое законное право на допуск в Канаду или его признают несуществующим, поскольку департамент иммиграции откажет ему в разбирательстве дела? Я считаю, милорд, что такая нелепая ситуация вполне может иметь место, если нынешнее решение департамента довести до логического конца.

Кустистые брови судьи в изумлении приподнялись.

— Не хотите ли вы этим сказать, что ваш клиент Анри Дюваль является канадским гражданином?

Алан замялся, потом осторожно ответил:

— Ни в коем случае, милорд, однако и обратный факт — то, что он не является им,— не может быть установлен без предварительного расследования дела департаментом иммиграции.— Если чувствуешь слабину, подумал Алан, то нужно хвататься и за соломинку.

— Что ж,— сказал судья Виллис, и впервые на его лице появилась слабая тень улыбки,— это довольно хитроумный аргумент, хотя и весьма шаткий. У вас все, господин Мейтланд?

Внутренний голос подсказал Алану: не зарывайся, если получил фору. Он слегка поклонился:

— С заверениями совершеннейшего к вам почтения, милорд, я кончил.

Судья Виллис сидел некоторое время в задумчивом молчании. Улыбка исчезла с его лица, и оно опять приняло выражение непроницаемой маски. Пальцы правой руки тихо постукивали по столу. Потом он заговорил:

— Здесь, конечно, надо учитывать фактор времени. Вопрос в том, когда судно отплывает...

Алан воскликнул:

— Разрешите заметить, ваша милость: что касается корабля...— Он хотел объяснить, что «Вастервик» задерживается в порту Ванкувера из-за ремонта, но сразу смолк — лицо судьи гневно нахмурилось, взгляд из-под густых бровей потяжелел. За спиной укоризненно пошевелился клерк. Алан торопливо проговорил:— Прошу прощения, ваша милость.

Судья Виллис холодно глянул на молодого адвоката и продолжил:

— Как я собирался заметить, даже если время ограничено сроками отплытия теплохода, это ни в коей мере не должно отразиться на решении вопроса о восстановлении справедливости и соблюдении законности в отношении прав личности.

У Алана запрыгало сердце в груди: значит ли это, что предписание о нарушении прав будет выдано и что в его распоряжении будет достаточно времени, чтобы возбудить судебный процесс после того, как «Вастервик» уйдет в море, оставив на берегу Анри Дюваля?

— С другой стороны,— продолжал судья ровным голосом,— исходя из интересов общественности и соображений справедливости по отношению к судоходной компании, которая может пострадать, хотя и является непричастной стороной в этой тяжбе, необходимо ускорить судебное разбирательство, чтобы вынести законное решение до выхода корабля в море.

Вот как. Значит, радоваться было рано, решил Алан, впадая в уныние. Не только Креймер, но и этот судья разгадал его хитрость с затяжкой времени.

— Я считаю факт незаконного задержания недоказанным.— Его милость придвинул к себе бумаги Алана и сделал на них пометку карандашом.— Но равным образом нельзя считать его опровергнутым, и я готов выслушать доводы сторон. Посему я выдаю распоряжение на временное задержание — ордер nisi.

Уф, гора свалилась с плеч Алана — это была если не полная победа, то и не поражение. Правда, добился он немногого, но по крайней мере не поставил себя в дурацкое положение. Ордер nisi, предписывающий временное задержание— старая английская юридическая форма,— не вызволяет Анри Дюваля из его корабельной тюрьмы и не требует его вызова в суд; он означает лишь то, что Эдгара Креймера и капитана Яабека вызовут сюда для объяснения своей позиции. И в зависимости от того, чьи доводы судья признает более весомыми — его, как защитника, или их, как ответчиков, — решится дело: последует или нет предписание о нарушении прав человека, которое и освободит Анри Дюваля.

— Так, любопытства ради, скажите, господин Мейтланд, когда отплывает теплоход?

Глаза судьи буравили Алана, и тот насторожился, боясь совершить оплошность, но вопрос не таил никаких подвохов.

— Насколько я знаю, милорд, он простоит в порту две недели.

Судья довольно кивнул:

— Что ж, времени достаточно.

— И для слушания дела по ордеру?

Судья Виллис придвинул к себе настольный календарь.

— Давайте назначим дату. Я думаю, дня через три, если вам будет удобно.— Последние слова были не более чем обычная любезность, которой обменивались судья и адвокат, как бы ни был молод и неопытен последний.

Алан склонил голову:

— Да, милорд.

— Вы, конечно, оформите надлежащие бумаги к тому времени.

— С разрешения вашей милости, я их приготовил.— Алан раскрыл портфель.

— Ордер на временное задержание?

— Да, милорд, я предвидел такую возможность.

Как только слова вырвались у него, он прикусил язык, но было поздно. При обычном порядке вещей предписание должно быть отпечатано и представлено на подпись судье лишь на следующий день, что позволяло оттянуть разбирательство на некоторое время. И если Алан предполагал ограничиться заключительным ордером, то Том Льюис предложил оформить также и ордер на временное задержание. И вот теперь, с чувством запоздалого сожаления, Алан выложил перед судьей машинописные листы, сколотые скрепкой.

Не изменив выражения лица — лишь вокруг глаз резче обозначились морщинки,— судья Виллис взял бумаги и бесстрастно промолвил:

— В таком случае, господин Мейтланд, в целях экономии времени мы можем ускорить слушание дела. Что, если мы назначим его на послезавтра?

Алан в душе проклял свою глупость. Вместе того чтобы потянуть время, он лишь ускорил события. Прикидывая, не попросить ли ему отсрочки, сославшись на необходимость лучше подготовиться к процессу, он искоса глянул на клерка и увидел, что тот едва заметно покачал головой.

Алан покорно сказал:

— Хорошо, милорд, пусть будет послезавтра.

Судья Виллис прочитал ордер, затем расписался под ним, клерк промакнул подпись и забрал один экземпляр. Пока шла процедура подписания бумаг, Алан вспомнил, как он собирался распорядиться ими в случае успеха. Том Льюис отправится на «Вастервик» с копией ордера для капитана Яабека и растолкует ему его значение. Том горел желанием побывать на теплоходе и познакомиться с капитаном и с Анри Дювалем.

А для себя Алан оставил самую приятную часть дела — навестить департамент иммиграции и вручить ордер лично Эдгару Креймеру.

Промозглая мгла опустилась на гавань и город Ванкувер, но в окнах кабинета директора в здании департамента иммиграции, расположенном рядом с портом, все еще горел свет.

Эдгар Креймер, всегда пунктуально начинавший свой рабочий день, редко кончал работу в предписанное время. Где бы он ни был — в Оттаве, в Ванкувере или в любом другом месте,— он привык задерживаться на работе не менее часа после того, как расходились по домам остальные сотрудники. Объяснялось это тем, что уединение давало ему возможность, без помех посещая туалет, избавиться от завалов бумаг на столе. Привычка доводить дела до конца, не считаясь со временем, и умение быстро разбираться с бумагами — вот две главные причины его успешного продвижения по службе в качестве государственного служащего. Чем выше поднимался он по служебной лестнице, тем больше у него было завистников, испытывавших к нему неприязнь и даже открытую вражду. Но никто, даже его недруги, не мог упрекнуть его в лености или медлительности в работе.

Хорошим примером оперативности Креймера служил приказ, изданный им по не очень приятному поводу и помеченный для себя как «голубиное гуано». Этот приказ завтра будет разослан всем, кого он касается, включая коменданта здания, и теперь, перечитывая его заново, Креймер одобрительно кивал головой, поражаясь собственной находчивости.

Проблема «голубиного гуано» привлекла его внимание вчера. Просматривая годовой бюджет департамента иммиграции на Западном побережье, он наткнулся в разделе расходов, идущих на содержание здания, на сумму в семьсот пятьдесят долларов, затрачиваемую ежегодно «на очистку водосливов и водосточных труб».

Эдгар Креймер вызвал к себе коменданта здания — человека с бычьей шеей и громовым голосом, который чувствовал себя уютней с метлой, чем за письменным столом. На вопрос, чем объясняются такие непомерные расходы/он громогласно ответил:

— Конечно, господин Креймер, это чертовски большая куча денег, но ведь дерьмо нужно убирать!

Для пояснения своих слов он подошел к окну и подозвал к себе Креймера. «Посмотрите, сколько этих сволочей!» Снаружи, за окном, в воздухе мельтешили тысячи голубей, они парили, сидели, гонялись за отбросами по всей прибрежной территории.

— Гадят, гадят все двадцать четыре часа в сутки, словно у них у всех хронический понос,— ворчал комендант.— И если кому-нибудь из них требуется нужник, он летит к нам на крышу. Вот почему мы вынуждены шесть раз в году прочищать наши водосточные трубы — столько в них набивается голубиного дерьма. А это стоит денег, господин Креймер.

— Я понял,— сказал Креймер,— но что-нибудь делается, чтобы уменьшить количество голубей — например, умертвить некоторых?

— Как-то пытались стрелять в этих сволочей, так потом не знали, что и делать,— хмуро отозвался комендант.— К нам прицепилось общество по охране природы, они заявили, что имеется постановление местных властей, запрещающее отстрел голубей. Но мы можем сделать вот что: рассыпать на крыше яд. Когда они прилетят на крышу, чтобы наложить дерьма...

Эдгар Креймер резко прервал его:

— Говорите — гуано, комендант, не дерьмо, а гуано, поняли?

— Один черт,— сказал комендант.

— К тому же,— воскликнул Креймер твердо,— если птицы находятся под защитой закона, закон нужно соблюдать! Мы должны найти другой способ.

Он отпустил коменданта и, оставшись один, глубоко задумался — было ясно, что разорительного расхода в семьсот пятьдесят долларов ежегодно нужно избежать.

После долгих раздумий и нескольких ошибочных проектов он набрел на полузабытую идею и в конце концов набросал схему. Суть ее состояла в том, чтобы натянуть сетку из рояльных струн с ячейками в шесть дюймов на коротких шестах над крышей здания департамента. По идее лапки птиц должны были проваливаться в ячейки сетки, а крылья застревать в них. Таким образом, голуби не в состоянии будут сесть, поскольку проволока помешает им сложить крылья, и они улетят.

Утром Креймер велел соорудить небольшую экспериментальную секцию и установить ее на крыше — его расчет полностью оправдался. В приказе, который он сейчас читал, содержалась инструкция, как реализовать на практике его план. Хотя установка сети обойдется государству в тысячу долларов, она избавит его от ежегодных затрат в семьсот пятьдесят долларов — экономия для налогоплательщиков, о которой они никогда и не узнают.

Тем не менее мысль об этом пролила елей на душу Креймера, принеся ему удовлетворение, которое бывает после добросовестно выполненной работы. Оно казалось особенно полным оттого, что при этом соблюдалось постановление местных властей о гуманном отношении к голубям.

Сегодня выдался на редкость удачный день, решил Креймер. К числу удач он отнес и тот факт, что частота посещений туалета значительно снизилась. Сверившись с часами, он убедился, что прошел почти час после последнего посещения, и он чувствовал, что может протянуть еще, хотя легкое давление на мочевой пузырь уже ощущалось...

Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел Алан Мейтланд.

— Добрый вечер,— поздоровался он холодно и положил на стол сложенный пополам лист бумаги.

Внезапное появление молодого адвоката озадачило Креймера, он отрывисто спросил:

— Что это такое?

— Ордер на временное задержание, господин Креймер,— объявил Алан спокойно.— Полагаю, из бумаги вам все станет ясно.

Раскрыв лист, Креймер быстро пробежал его глазами. С покрасневшим от злости лицом он прошипел, брызгая слюной:

— Какого дьявола вам нужно? — И в тот же момент почувствовал, что легкое давление на мочевой пузырь превратилось в настоятельную потребность помочиться.

Алана так и подмывало ответить колкостью, но он сдержался: в конце концов он одержал лишь частичную победу, а следующий раунд может обернуться поражением. Поэтому он ответил довольно вежливо:

— Если помните, вы отказали мне, когда я просил вас провести слушание дела Дюваля.

На миг Креймер сам поразился, как сильно раздражает его этот зеленый юнец.

— Конечно, отказал,— огрызнулся он.— Нет никаких оснований проводить такое слушание!

— А я вот не разделяю вашего мнения, заметил Алан мягко, указывая на ордер.— Мы еще посмотрим, чью точку зрения примет суд.

Давление на мочевой пузырь стало невыносимым. Едва сдерживая желание бежать, Креймер сердито выпалил:

— Это дело касается только нашего ведомства. Суд не вправе вмешиваться!

— Хотите знать мое мнение? — спокойно проговорил Алан с серьезным лицом.— Я не советовал бы вам говорить такое судье.