На высотах твоих

Премьер-министр

Ночь в Оттаве была морозной, тяжелые тучи над городом предвещали утром снегопад. Как предсказывали синоптики, Рождество в столице в этом году ожидалось снежным.

Сидя на заднем сиденье черного «олдсмобиля», жена премьера Маргарет Хауден дотронулась до руки мужа и сказала:

— Джими, у тебя усталый вид.

Достопочтенный Джеймс Маккаллем Хауден, доктор философии и права, член парламента и премьер-министр Канады, сидел смежив веки, наслаждаясь теплом в салоне машины. Услышав голос жены, он открыл глаза.

— Ничего подобного,— ответил он (в любое время суток премьер терпеть не мог признаваться в усталости),— просто немного расслабился. Последние двое суток...— Он запнулся, взглянув на широкую спину шофера. Стекло между ними было поднято, но даже при этом не мешало быть осторожным.

Свет снаружи упал на стекло, позволив ему увидеть в нем свое отражение: тяжелое лицо, чем-то напоминающее хищную птицу, с орлиным носом и вытянутым вперед подбородком.

Жена, сидевшая рядом, шутливо заметила:

— Перестань глядеться в стекло, у тебя могут появиться признаки... как его... Как психиатры называют эту болезнь?

— Нарциссизм.— Муж улыбнулся, прищурив глаза с тяжелыми веками.— Я страдаю этой болезнью уже много лет. У политиков она стала вообще профессиональным заболеванием.

Посмеявшись, они помолчали, затем заговорили снова, на этот раз серьезно.

— Что-то случилось, не так ли? Вероятно, что-то серьезное? — тихо спросила Маргарет. Она повернулась к мужу всем телом с тревожным выражением на лице. Премьер, погруженный в раздумья, не преминул отметить классически правильные черты ее лица. Она все еще чертовски привлекательная женщина, подумал он, недаром, когда мы вместе входим в комнату, все взоры обращены к ней.

— Да, случилось.— На мгновение им овладело искушение поделиться новостями с Маргарет, рассказать о том, что произошло, о начале секретных переговоров два дня назад и новом звонке президента сегодня днем, затем решил: разговор не ко времени.

Маргарет продолжала:

— Последнее время столько всего происходит, что я уже не помню, когда мы с тобой оставались наедине.

— Знаю.— Он протянул руку и сжал ей пальцы. Теплота этого жеста растопила лед ее сдержанности, и слова хлынули потоком:

— А стоит ли того все это? Тебе еще не надоело? — Маргарет говорила быстро, зная, что между их домом и резиденцией генерал-губернатора несколько минут езды, поэтому ей хотелось скорее высказать все, что лежало у нее на сердце,— как только поездка закончится, исчезнут теплота и сердечная близость между ними.— Мы живем вместе уже сорок два года, Джими, и большую часть времени провели врозь. Нам осталось не так уж много...

— Тебе пришлось нелегко со мной, я знаю.— Голос звучал спокойно и искренне, он был тронут ее словами.

— Нет, не всегда,— сказала она с оттенком сомнения: тема была скользкой, они редко беседовали о чем-либо подобном.

— У нас еще будет время, обещаю тебе. Если дела пойдут...— Он смолк, вспомнив о непредсказуемости будущего, приоткрывшегося в последние дни.— Мне предстоит совершить еще одно дело, может быть, величайшее дело всей моей жизни.

Она вынула свои пальцы из его руки.

— Почему совершить его должен именно ты?

Ответить на такой вопрос было затруднительно. Даже Маргарет, поверенной большинства его мыслей, он не мог высказать свою внутреннюю убежденность: другого такого, как он, не найдется; нет никого, равного ему по положению, интеллекту и прозорливости, кто мог бы осуществить его грандиозные планы.

— Так почему же ты? — повторила вопрос Маргарет.

Автомобиль въехал в усадьбу генерал-губернаторского дома. Шины зашуршали по гравию; мимо окон машины, по обеим сторонам, замелькали деревья парка, сливавшиеся во мраке в одну темную массу.

На какое-то мгновение он почувствовал себя виноватым перед Маргарет. Она довольно терпимо относилась к его политической карьере, хотя и без особого одобрения, и он давно уже понял, что Маргарет живет надеждой на завершение им политических дел — тогда они опять сблизятся, как было в прежние годы.

С другой стороны, он был ей неплохим мужем. В его жизни не было других женщин... кроме одной, но это было давно. Любовная связь длилась не больше года, потом он решительно прервал ее, опасаясь, что она может поставить под угрозу его семейную жизнь. Но до сих пор чувство вины не покидало его... вместе со страхом, что Маргарет когда-нибудь узнает правду.

— Мы поговорим позже, когда вернемся домой с приема,— сказал он обнадеживающе.

Машина остановилась, шофер открыл дверцу со стороны дома. Часовой у входа в малиновом мундире конногвардейца ловко откозырял, когда премьер-министр с женой вышли из машины. Джеймс Хауден улыбнулся в ответ, поздоровался с ним за руку, представил свою жену. Такие вещи Хауден всегда проделывал непринужденно и без всякого высокомерия. Он прекрасно знал, что конногвардеец будет долго болтать об этом случае, хотя не переставал удивляться, насколько широко распространяются слухи о его простецком поведении, расходясь кругами, как от камня, брошенного в воду.

При входе в генерал-губернаторскую резиденцию их встретил молоденький лейтенант военно-морских сил Канады. Морская форма с золотыми галунами сидела на адъютанте генерал-губернатора так тесно, что наводила на мысль: вероятно, он проводит больше времени за столом в канцелярии, чем на военных кораблях. В нынешние времена морским офицерам приходится ждать своей очереди, чтобы послужить на море, ибо военно-морской флот Канады стал чисто символическим, предметом для шуток, хотя и накладных для налогоплательщиков.

Из прихожей с высокими колоннами их провели по мраморной лестнице с красной ковровой дорожкой через широкий коридор, увешанный гобеленами, в Длинную гостиную, где обычно проходили малые приемы, такие, как сегодняшний. Большая продолговатая комната, смахивающая на коробку из-под обуви, с высоким потолком, украшенным поперечными балками из алебастра, имела вид гостиничного вестибюля, только более уютного и интимного. Кресла и оттоманки, обитые кретоном бирюзового и бледно-желтого оттенков и расставленные рядом, словно приглашая гостей к беседам, были пока пусты — гости, числом не более шестидесяти, стояли по залу группами, болтая друг с другом. Поверх их голов королева Англии с большого портрета во весь рост пристально смотрела на портьеры из тяжелой парчи, обрамлявшие окна противоположной стены. В дальнем конце комнаты нарядная елка сияла гирляндами разноцветных огней. При появлении премьер-министра с женой шум разговоров заметно стих. Все взгляды обратились к Маргарет, прелестной в бледно-розовом бальном платье, над которым сияли белизной ее обнаженные плечи.

Шествуя впереди, морской офицер подвел их к пылавшему камину, где встречал гостей генерал-губернатор.

— Премьер-министр и миссис Хауден!— провозгласил адъютант и отступил в сторону.

Его превосходительство маршал авиации Шелдон Гриффитс, генерал-губернатор ее величества королевы в доминионе Канада, протянул гостям руку.

— Добрый вечер, премьер.— Затем, учтиво склонив голову: — Добрый вечер, Маргарет!

Маргарет Хауден присела в привычном реверансе с улыбкой, обращенной также и к Натали Гриффитс, стоявшей рядом с мужем.

— Добрый вечер, ваше превосходительство,— ответил Джеймс Хауден.— Вы прекрасно выглядите сегодня.

Генерал-губернатор, седоволосый, румяный, с военной выправкой, несмотря на преклонные годы, был одет в безупречный фрак, увешанный внушительным рядом орденов и других наград. Он доверительно склонился к уху премьера.

— Я чувствую, что у меня вот-вот загорится хвостовое оперение,— он кивнул на пылавший камин,— пойдемте отсюда. Теперь, когда вы пришли, мы можем отойти от этого адского огня.

Вчетвером они стали прогуливаться по залу, причем генерал-губернатор как любезный хозяин то и дело заговаривал с некоторыми из гостей.

— Я видел ваш новый портрет кисти Карша,— сказал он Мелиссе Тейн, стройной женщине с безмятежным искрящимся взглядом.— Прекрасный портрет, он ничуть вам не льстит.— Ее муж Борден Тейн, министр здравоохранения и благосостояния, покраснел от удовольствия.

Стоявшая рядом Дейзи Костон, дородная матрона, сохранившая тем не менее девические манеры, просюсюкала надутыми губками:

— Я давно уже пытаюсь уговорить своего мужа позировать Каршу, пока у Стюарта осталось на голове хоть немного волос.— Стюарт Костон, министр финансов, известный друзьям и недругам как Улыбчивый Стю, расплылся в добродушной улыбке.

Генерал-губернатор с грустью оглядел быстро лысеющую голову Костона.

— Воспользуйтесь советом жены, старина, пока не поздно. Я бы сказал, времени у вас осталось совсем мало.— Шутливый тон сделал оскорбительное замечание безобидным: раздался взрыв хохота, к которому охотно присоединился сам Костон.

Когда генерал-губернатор со своим окружением двинулся дальше, Джеймс Хауден отстал от них. Поймав взгляд Артура Лексингтона, министра иностранных дел, стоявшего в сторонке с женой Сьюзен, он чуть заметно кивнул ему. Лексингтон, маленький, хрупкого телосложения человек с внешностью херувима, небрежно извинившись, направился через зал к премьер-министру. Хауден знал, что за его простецкими, грубоватыми манерами добродушного парня скрывается один из самых острых политических умов.

— Добрый вечер, премьер-министр,— поздоровался Артур Лексингтон и, не меняя выражения лица, тихо добавил:— Мяч в лунке, можете наносить первый удар.

— Вы переговорили с Сердитым? — быстро спросил Хауден. Его превосходительство Филлип Энгров^[1], которого друзья звали Сердитым, был послом США в Канаде.

Лексингтон кивнул:

— Ваша встреча с президентом назначена на второе января. В Вашингтоне, конечно. У нас остается десять дней.

— И каждый из них необходим для подготовки.

— Знаю.

— Вы обсудили процедуру переговоров?

— В общих чертах. В первый день, согласно обычному протоколу, будет дан официальный обед в вашу честь, затем, на другой день, состоятся личные встречи, тогда и начнется деловая часть переговоров.

— Как насчет заявления по итогам встречи?

Лексингтон предостерегающе кивнул вбок: к ним подходил лакей с подносом, уставленным бокалами. В одном из них был виноградный сок — единственный напиток, который предпочитал, как считалось, абсолютный трезвенник Хауден. Он рассеянно взял с подноса бокал.

Когда лакей отошел, к ним присоединился Аарон Голд, генерал-почтмейстер, единственный еврей в кабинете министров.

— Я просто валюсь с ног от усталости,— пожаловался он,— не могли бы вы, премьер-министр, намекнуть его превосходительству... попросите его, ради Бога, присесть, чтобы и другие могли дать отдых ногам.

— Вот уж не подумал бы, что вас так легко свалить с ног, Аарон! — усмехнулся Лексингтон.— По вашим речам этого не скажешь.

Стоявший неподалеку Стюарт Костон, услышав реплику, спросил:

— Почему у вас устали ноги, Аарон? Вы что, сами разносили рождественскую почту?

— Тоже мне остряки,— сказал генерал-почтмейстер мрачно,— тогда как я нуждаюсь в простом сочувствии.

— По моему разумению, вы его получили,—сказал Хауден, смеясь. Дурацкий контрапункт, подумал он, комическая интерлюдия к сцене из «Макбета». Хотя, может быть, и не худо отвлечься. Огромные задачи, касающиеся самого существования Канады, потребуют от него напряжения всех сил. Едва ли кто из присутствующих здесь, кроме него и Лексингтона, подозревает о важности момента... Они наконец-то остались одни.

Артур Лексингтон произнес вполголоса:

— Я беседовал с Сердитым по поводу заявления, и он звонил в государственный департамент снова. Ему сказали, президент просит, чтобы до поры до времени не было никакого заявления. Они считают, что заявление, появившееся сразу после ноты русских, может повлечь за собой нежелательные последствия.

— А я не усматриваю никаких вредных последствий,— сказал Хауден. Его хищное, как у ястреба, лицо приняло задумчивое выражение.— Все равно оно будет сделано. Но если так хочет президент...

Вместе со звоном бокалов до них доносились обрывки разговоров:

— ...Я похудел на четырнадцать фунтов, а потом наткнулся на эту божественную кондитерскую и вот опять набираю вес.

— ...Объяснила ему, что я не заметила красный свет потому, что торопилась к мужу, который является членом Кабинета министров...

— ...Я заявлю об этом журналу «Тайм», даже искажения представляют интерес...

— ...Торонтцы действительно стали нынче несносны, у них какое-то несварение желудка от культуры...

— ...Так я ему и сказал: если нам нужны эти антиалкогольные законы, то это наше дело, а вы попытайтесь дозвониться до Лондона.

— ...Тибетцы очень сообразительны, в них есть что-то от пещерных людей.

— ...Разве вы не заметили, что правительственные магазины подают счета быстрее...

— ...Нам следовало остановить Гитлера на Рейне, а Хрущева — в Праге.

— ...Вы ошибаетесь: если бы у мужчин было более богатое воображение, то было бы гораздо меньше... Благодарю, джин с тоником.

Лексингтон сказал приглушенным голосом:

— Если мы сделаем заявление, то в нем сообщим, что встреча была посвящена торговым переговорам.

— Да,— согласился Хауден,— так будет лучше.

— Вы поставите в известность Кабинет?

— Еще не решил. Я полагаю, сперва соберем Комитет обороны. Мне хотелось бы знать, как они отреагируют.— Хауден криво улыбнулся.— Не у всех такое ясное понимание международного положения, как у тебя, Артур.

— Верно, у меня есть некоторое преимущество перед остальными.— Лексингтон смолк, его простоватое лицо стало задумчивым, взгляд — глубоким.— Надо признаться, к такой идее следует привыкнуть, а это не просто.

— Да, совсем не просто,— согласился Хауден.

Они разошлись в разные стороны, премьер-министр присоединился к группе, окружившей генерал-губернатора. В тот момент его превосходительство произносил слова утешения члену Кабинета, который недавно лишился отца. Чуть позже он поздравил другого с успехами дочери, получившей награду за учебу. Старик отлично справляется с делом, подумал Хауден, в его поведении любезность в должной мере сочетается с собственным достоинством, он не перегибает палку ни в ту, ни в другую сторону.

Тут Хауден поймал себя на мысли: а долго ли продержится в Канаде культ короля, королевы и королевского наместника? В конце концов страна освободится от британской монархии точно так же, как стряхнула с себя гнет правления британского парламента. Идея монархического правления со всеми его атрибутами — причудливым придворным этикетом, торжественными выездами в золоченых каретах с лакеями на запятках, парадными обедами на золоте — давно изжила себя, особенно в Северной Америке. Многие из тронных церемоний кажутся теперь лишь добродушной шуткой и воспринимаются как забавная головоломка. Когда наступит время, а оно обязательно наступит, и люди станут открыто смеяться над ними, тогда и начнется настоящий распад империи. И если при дворе разразится тайный скандал, то монархическая власть рухнет как в самой Британии, так и в Канаде еще раньше.

Мысль о королевских особах напомнила Хаудену, что сегодня вечером ему предстоит решить один важный вопрос. Генерал-губернаторская маленькая свита прошла вперед, а он отозвал генерала в сторону.

— Насколько мне известно, сэр, вы скоро отбываете в Лондон?

«Сэр» было сказано для пущей важности. На самом деле в личном общении они уже давно называли друг друга по именам.

— Да, восьмого января,— ответил генерал-губернатор.— Натали настаивает, чтобы мы плыли морем из Нью-Йорка. Каково? Чертовски забавно для бывшего начальника штаба военно-воздушных сил!

— И, конечно, вы повидаетесь с королевой,— продолжал премьер-министр.— Если встретитесь с ней, выясните вопрос о ее намерении относительно официального визита сюда предположительно в марте. Думается, ваш совет будет способствовать благоприятному решению вопроса.

Приглашение королеве было передано несколько недель тому назад через верховного комиссара Канады в Лондоне. Визит был задуман Хауденом и его коллегами по руководству партией как своего рода политический маневр перед выборами, которые должны состояться в конце весны или начале лета. Приезд королевы и связанные с ним торжества обычно обеспечивали правящей партии дополнительные голоса избирателей. А ныне, в связи с событиями последних дней и жизненно важными проблемами, вставшими перед страной, такой визит был вдвойне необходим.

— Да, я слышал, приглашение королеве передано,— сказал генерал-губернатор с оттенком сдержанности.— Весьма скоропалительное приглашение, я бы сказал. У них там, в Букингемском домишке, предпочитают принимать приглашения за год.

— Знаю я.— Хауден почувствовал прилив раздражения от того, что ему, как приготовишке, втолковывают вещи давно известные.— Но иногда от заведенного порядка можно отступить. Я думаю, сэр, этот визит необходим для блага страны.

Хауден произнес новое «сэр» с такой интонацией, которая давала понять генерал-губернатору, что его просьбу надо воспринимать как приказ. И в некотором смысле, считал он, ее так же воспримут в Лондоне. Букингемский дворец прекрасно осведомлен, что Канада — самый богатый и влиятельный член весьма шаткого Британского Содружества, и если подкрепить приглашение нажимом по другим каналам, то визит королевы с супругом будет наверняка обеспечен. Нынешние проволочки с принятием приглашения, как он подозревал, делаются, вероятнее всего, из желания набить себе цену. Даже если это так, то для гарантии он должен пустить в ход все свое влияние.

— Я передам королеве ваши пожелания, премьер-министр.

Обмен репликами напомнил Хаудену, что он должен искать замену Шелдону Гриффитсу, у которого в будущем году истекал двойной срок полномочий.

Из Длинной гостиной гости потянулись в столовую, где был устроен буфет. Неудивительно, что вскоре там образовалась очередь: шеф-повар губернатора Альфонс Губо славился своими кулинарными талантами. Ходили слухи, что жена президента США как-то пыталась переманить его к себе из Оттавы. Прежде чем скандал замяли, дело чуть не дошло до международного конфликта.

Маргарет взяла мужа под руку, и они вместе со всеми направились в столовую. По дороге она сказала:

— Натали хвасталась омарами в гадюке. Она заявляет, что не поверишь, как это вкусно, пока сам не попробуешь.

— Ну что ж, не забудь предупредить меня о том, что я ем,— сказал он с улыбкой. То была их давнишняя шутка. Джеймс Хауден был совершенно безразличен к еде и часто забывал поесть, если ему не напоминали об этом. Иной раз он ел так рассеянно, что не мог сказать, что именно он только что съел. Когда они поженились, Маргарет, которая любила готовить, дулась на мужа и даже плакала из-за полного его равнодушия к ее стряпне, но впоследствии примирилась и делала вид, что ей это безразлично.

Оглядев столы, уставленные яствами, Хауден обратился к официанту, подошедшему к ним с двумя пустыми тарелками:

— Буфет выглядит внушительно. Что это тут такое?

Официант, польщенный честью прислуживать самому премьер-министру, затарахтел названиями блюд:

— Малосольная белужья икра, мальпекские устрицы, омары в гадюке, отбивные на косточке, каплун в желе, копченая индейка с орехами, виргинский окорок...

— Благодарю вас,— сказал Хауден,— дайте мне кусочек хорошо прожаренной говядины и немного салата.

Видя, как вытянулось лицо официанта, Маргарет умоляюще прошептала: «Ну, Джими!», после чего премьер- министр поспешно добавил:

— И еще чего-нибудь, что порекомендует моя жена.

Когда они отошли от стола с полными тарелками, рядом с ними вырос губернаторский адъютант.

— Извините, его превосходительство шлет поклон и просит сообщить: вам звонит мисс Фридмен.

Хауден поставил на стол тарелку с нетронутой едой:

— Хорошо.

— Тебе обязательно идти сейчас, Джими? — В голосе Маргарет слышалась досада.

Он кивнул:

— Милли не стала бы звонить, если бы дело могло подождать.

— Вызов переведен на аппарат в библиотеке, сэр.— Поклонившись Маргарет, адъютант повел Хаудена за собой.

Минутой позже Хауден говорил в трубку:

— Милли, я смог вырваться к телефону, поклявшись, что дело чрезвычайной важности.

В ответ прозвучало мягкое контральто личной секретарши Миллисент Фридмен:

— Так оно и есть, господин премьер.

Когда-то он любил говорить по телефону только ради того, чтобы слышать голос Милли. Он спросил:

— Вы где?

— В приемной вашего кабинета. Я вернулась, со мной находится Брайен. Он хочет сказать вам что-то, поэтому я и звоню.

Укол непонятной ревности почувствовал Хауден при мысли, что Милли Фридмен находится наедине с кем-то другим... Та самая Милли, с которой его связывали когда-то любовные отношения, вызвавшие у него чувство вины перед женой в автомобиле. Их любовь была страстной и всепоглощающей, но, когда связь была прервана, как оно и должно было случиться, они продолжали жить рядом, словно отгородившись друг от друга стеной. Никто из них даже не делал попыток напоминать друг другу о том необыкновенном сумасшедшем времени. Но от случая к случаю, как, например, сейчас, видя или слыша Милли, он волновался по-прежнему, словно был молод и полон сил, сбросив с плеч бремя лет... Тем не менее его не оставляла тревога,— тревога государственного деятеля, который не может позволить себе оплошности, как воин не оставляет бреши в своих доспехах, чтобы не получить от врага сокрушительного удара.

— Ладно, Милли, передай трубочку Брайену,— приказал премьер-министр. В наступившей тишине послышался звук передаваемой из рук в руки трубки, потом громкий решительный голос заговорил:

— Шеф, в Вашингтоне произошла утечка информации. Канадский репортер пронюхал о вашей встрече с Большим Рулем. Требуется правительственное сообщение о встрече, иначе создастся впечатление, что вас вызывают в Белый дом, а такое случится непременно, если новость поступит из Вашингтона.

Брайен Ричардсон, сорокалетний энергичный управляющий делами и национальный организатор партии, не бросал слов на ветер. Его выступления, как устные, так и в печати, сохраняли стиль рекламных проспектов, которые он когда-то составлял, будучи сначала первоклассным сочинителем реклам, а затем одним из руководителей рекламного агентства. Ныне его функции оставались фактически прежними, только теперь он занимался политической рекламой, являясь советником Джеймса Маккаллема Хаудена по проблемам поддержания престижа партии среди народа.

Хауден беспокойно осведомился:

— А утечка коснулась предмета переговоров?

— Нет,— ответил Ричардсон уверенно.— На этот счет будьте спокойны: все краны надежно перекрыты. Речь идет только о самом факте встречи.

Назначенный на свою нынешнюю должность сразу же, как только Хауден стал лидером партии, Брайен уже успешно руководил двумя предвыборными кампаниями и добился ряда важных успехов в период между выборами. Хитрый, изобретательный, энциклопедически образованный, с большим организаторским талантом, он был одним из немногих людей в стране, которые имели доступ к премьер-министру лично и по телефону в любое время дня и ночи. Он пользовался большим влиянием, и ни одно правительственное решение не принималось без его ведома. В отличие от остальных членов Кабинета Хаудена, которые оставались в полном неведении относительно предстоящей встречи с президентом, Ричардсона известили о ней сразу же.

Тем не менее имя Брайена Ричардсона было мало известно широкой публике, а если он и появлялся изредка на фотографиях в газетах, то скромно занимал место в третьем-четвертом ряду политических воротил партии.

— Наша договоренность с Белым домом о встрече не должна была подлежать огласке в течение еще нескольких дней,— недовольно буркнул Хауден.— Да и в заявлении о ней речь пойдет о переговорах по торговой и финансовой политике.

— Черт возьми, шеф, вот и продолжайте в том же духе,— воскликнул Ричардсон.— Заявление должно появиться немного раньше, только и всего,— скажем, завтра утром.

— А что еще можно сделать?

— Пустить в ход всякого рода домыслы, в том числе и на темы, которых нам хотелось избежать. Все равно то, что сегодня знает один, завтра узнают все,— продолжал решительно управляющий партийной канцелярией.— В данный момент только один репортер располагает информацией о вашей поездке в Вашингтон — некто Ньютон из торонтской «Экспресс». Этот писака позвонил издателю, а тот позвонил мне.

Хауден довольно кивнул: «Экспресс» часто оказывала услуги правительству, играя роль почти официозной газеты партии, а поэтому пользовалась поддержкой правительства.

— Я могу придержать газеты в течение двенадцати, от силы четырнадцати часов,— продолжал управляющий,— а дольше — рискованно. Нельзя ли попросить министерство иностранных дел чуть приоткрыть завесу тайны и дать сообщение к этому времени?

Свободной рукой премьер потер свой длинный птичий нос, затем решительно произнес: «Ладно, я скажу им». Эти слова означали для Артура Лексингтона и его ближайших помощников бессонную ночку. Им придется снестись с посольством США и, естественно, с Вашингтоном, после чего Белый дом будет вынужден согласиться с публикацией заявления под давлением возникших обстоятельств; впрочем, то, что пресса напала на след событий,— им не впервой. Кроме того, размышлял Хауден, благовидное сообщение о встрече необходимо президенту не меньше, чем ему... Требуется какое-то прикрытие, потому что действительные проблемы, служащие предметом переговоров, слишком деликатны, чтобы публика могла безболезненно переварить их.

— Кстати,— заметил Ричардсон,— какие новости относительно визита королевы?

— Новостей нет, но я только что разговаривал с Шелдоном Гриффитсом об этом. Он обещал сделать все возможное в Лондоне.

— Надеюсь, это ему удастся,— в голосе управляющего проскользнули нотки сомнения.— Старикан иной раз бывает чересчур щепетилен. Вы посоветовали ему поддать мадам коленкой под это самое?..

— Ну, не совсем такими словами,— улыбнулся Хауден,— но смысл их был именно таким.

В трубке послышался смешок:

— Лишь бы приехала, ее визит здорово поможет нам на выборах следующего года, наряду с другими мероприятиями конечно.

Готовясь повесить трубку, Хауден вдруг вспомнил:

— Да, Брайен...

— Слушаю.

— Постарайтесь заглянуть ко мне после праздников.

— Благодарю, непременно.

— Как у вас с женой?

Ричардсон бодро ответил:

— Думаю, что вам придется принимать меня одного.

— Я бы не хотел совать нос в чужие дела...— Хауден замялся, понимая, что Милли слышит часть разговора.— Дела не пошли на лад? Ваши отношения не улучшились?

— Мы с Элоиз живем в состоянии вооруженного нейтралитета,— ответил Ричардсон деловито.— Но в этом есть свои преимущества.

Хауден догадался, о каких преимуществах говорит Брайен, и опять его охватила невесть откуда взявшаяся ревность при мысли о том, что управляющий партийной канцелярией и Милли сейчас вместе наедине, вслух же он сказал:

— Извините.

— Удивительно, к чему только не привыкаешь,— заметил Ричардсон.— По крайней мере у нас с Элоиз полная ясность в отношениях, и каждый живет сам по себе. У вас все, шеф?

— Да, все,— буркнул Хауден,— сейчас пойду и переговорю с Артуром.

Он вернулся в Длинную гостиную, встретившую его шумом и гамом беседующих гостей. Атмосфера в зале стала более свободной после ужина, сопровождавшегося возлияниями, которые значительно повысили у всех настроение. Он миновал несколько компаний, поглядывавших на него с ожиданием, но лишь улыбнулся всем и прошествовал дальше.

Артур Лексингтон стоял в кругу людей, смеявшихся над фокусами, которые показывал министр финансов Стюарт Костон,— развлечение, частенько помогавшее ему развеять скуку членов Кабинета во время перерывов в заседаниях.

— Внимательно наблюдайте за этим долларом,— сказал Костон, покосившись на подошедшего премьер-министра.— Сейчас он исчезнет!

— Черт возьми! — воскликнул кто-то скептически.— Какой же это фокус?! Вы только этим и занимаетесь все время! — Генерал-губернатор, находившийся среди зрителей, залился добродушным смехом.

Премьер-министр дотронулся до руки Лексингтона и во второй раз за вечер отвел его в сторону. Он изложил ему смысл требования управляющего партийной канцелярией составить заявление для печати к завтрашнему утру. Как обычно, Лексингтон обошелся без лишних вопросов. Согласно кивнув, он сказал:

— Надо так надо, я загляну к Сердитому в посольство и переговорю с ним, а потом засажу своих людей за работу.— Он хихикнул.— Если не вытаскивать их из постели и не заставлять работать по ночам, то можно потерять к себе всякое уважение.

— Эй вы, двое, не заниматься государственными делами в праздничный вечер! — послышался сзади голос Натали Гриффитс. Она слегка коснулась рукой их плеч.

Артур Лексингтон повернулся к ней с ослепительной улыбкой:

— Даже если весь мир перевернется вверх дном?

— Даже тогда. Кроме того, у меня на кухне уже все вверх дном, а это куда важнее.— Она придвинулась к мужу и обеспокоенно прошептала, но так, что ее услышали рядом стоящие гости.— Страшное дело, Шелдон, у нас кончился коньяк!

— Не может быть!

— Я не знаю, как это случилось, но факт остается фактом.

— Сейчас же прикажу открыть неприкосновенный запас.

— Чарлз звонил в столовую военно-воздушных сил. Они обещали доставить его немедленно.

— Боже мой! — Голос его превосходительства звучал жалобно.— Хотя бы раз принять гостей так, чтобы не случилась какая-нибудь неприятность.

Артур Лексингтон пробормотал:

— Надо допить свой кофе, не то и кофе у них кончится!— Он глянул на бокал с виноградным соком в руках Джеймса Хаудена.— А вот вам беспокоиться нечего, у них, вероятно, хранятся целые бочки такого добра.

Генерал-губернатор продолжал бубнить себе под нос:

— Кое-кто поплатится мне своим скальпом за это!

— Успокойся, Шелдон, ты же знаешь, как это бывает,— слышался шепот хозяина и хозяйки, совсем забывших о присутствии развеселившихся гостей.— Ты ведь знаешь, что с прислугой надо вести себя осторожно!

— Будь она проклята, эта прислуга!

Натали Гриффитс терпеливо втолковывала мужу:

— Войди в мое положение, дорогой. Я сама улажу это дело.

— Ну и хорошо.— Его превосходительство улыбнулся не то со смирением, не то с признательностью, и они направились к привычному месту у камина.

— Sic transit gloria! Человек, который посылал в воздух десятки эскадрилий, теперь боится сделать внушение своей кухарке! — Это было сказано на тон выше, чем следовало. Премьер-министр нахмурился.

Говорил Гарви Уоррендер, министр гражданства и иммиграции, высокий, рыхлого телосложения мужчина с заметной лысиной на макушке и густым звучным басом. В его манерах было что-то от учителя — вероятно, осталось с тех времен, когда он был преподавателем колледжа, прежде чем заняться политикой.

— Осторожнее, Гарви,— заметил Лексингтон,— вы затрагиваете персону, представляющую здесь королеву.

— А меня зло берет,— сказал Уоррендер, сбавив тон,— как только вспомню, что важные армейские шишки неизменно выживают на войне...

В воздухе запахло скандалом. Намек был прекрасно понят. Единственный сын Уоррендера, молодой летчик, героически погиб в воздушном бою во второй мировой войне. Отец отчаянно гордился сыном, но и не переставал горевать по поводу его смерти. На его замечание насчет важных шишек можно было легко возразить: генерал-губернатор сражался в двух войнах, и сражался храбро, о чем свидетельствовал Крест Виктории, которым запросто не награждают. К тому же смерть на войне не разбирает ни чинов, ни возраста и так далее...

Но лучше всего было промолчать.

— Все это мелочи жизни,— произнес Артур Лексингтон жизнерадостно.— Простите, премьер-министр, и вы, Гарви.— Он слегка поклонился и отошел от них к своей жене.

— Почему так происходит,— сказал Уоррендер,— что некоторые стараются избежать разговоров на определенные темы? Или для памяти есть срок давности?

— Я считаю, что это скорее вопрос времени и места.— Джеймсу Хаудену не хотелось продолжать разговор. Временами у него возникало желание избавиться от Гарви Уоррендера, убрав его из Кабинета министров, но по веским причинам сделать этого он не мог.

Чтобы переменить тему, премьер-министр сказал:

— Я давно хочу побеседовать с вами о делах вашего департамента.

Да простится мне, подумал он, что я уделяю так много времени служебным делам в праздничный вечер. Однако последние дни были заполнены такими важными проблемами, что для второстепенных он не мог найти времени за столом своего кабинета. Одно из них было связано с департаментом иммиграции.

— Ну и что вы собираетесь мне преподнести? Будете хвалить или ругать? — Гарви Уоррендер был настроен воинственно: бокал, который он держал в руках, был явно не первым.

Хауден вспомнил состоявшийся два дня назад разговор, когда он и управляющий партийной канцелярией обсуждали текущие политические дела. Тогда Брайен Ричардсон заметил:

— Ведомство иммиграции получает много нареканий в прессе, а это неизбежно скажется на выборах: иммиграция — одна из тех проблем, в которых избиратели хорошо разбираются. Вы можете дурачить их тарифами и учетными ставками — потери голосов будут ничтожными. Но стоит газетам опубликовать снимок депортируемой матери с ребенком — как это было в прошлом месяце,— и не оберешься беды.

На миг Хаудена охватила злоба из-за необходимости уделять внимание таким тривиальным делам, когда огромные и жизненно важные проблемы — особенно сейчас — требовали от него большого умственного напряжения. Потом он успокоился: такова уж судьба всех политиков — решать великие дела, не гнушаясь мелочами. А часто именно умение не упускать из виду мелочи наряду с важными событиями служило ключом к власти. Иммиграция всегда была проблемой, доставлявшей много беспокойства. Она имеет множество сторон, каждая из которых способна обернуться либо выгодой, либо политической ловушкой — нужно только вовремя угадать, что чем является.

Канада все еще была землей обетованной в глазах многих и, вероятно, долго ею останется. Поэтому правительство должно с большой осторожностью приоткрывать впускной клапан иммиграционного механизма. Впусти слишком много иммигрантов из одной страны либо слишком мало из другой — равновесие сил нарушится на протяжении целого поколения. В каком-то смысле, размышлял премьер-министр, мы проводим своего рода политику апартеида, хотя, к счастью, расовые и цветные барьеры устанавливаются за пределами страны путем тщательного отбора иммигрантов в наших посольствах и консульствах. Наличие таких барьеров ни для кого не секрет, но дома мы можем притворяться, что их не существует.

В стране, как он знал, имеются люди, которые стоят за более свободный допуск иммигрантов, но есть и его противники. В первую группу входят идеалисты, которые согласны широко открыть двери для всех желающих, а также многие промышленники, жаждущие получить источник дешевой рабочей силы. Противниками иммиграции выступают профсоюзы, которые вопят о безработице каждый раз, когда в парламенте обсуждается вопрос об иммиграции: они отказываются признавать факт, что безработица в какой-то мере необходима для здоровой экономики. К ним примыкают также англосаксонские и протестантские общины — довольно многочисленные,— которые возражают против иммиграции потому, что в стране «слишком много иностранцев», особенно если эти иностранцы — католики. Правительство вынуждено проводить политику «канатоходца», чтобы сохранить равновесие между двумя группами и не обратить в противников какую-нибудь из них.

Хауден решил, что наступило время для прямого разговора.

— Ваше ведомство подвергается нападкам в прессе, Гарви, и я считаю, во многом по вашей вине. Натяните крепче поводья, дружище, а то вы пораспустили своих чиновников, и они делают все, что хотят. Сместите кое-кого, если надо, даже из высших. Мы не можем уволить государственных служащих, но у нас есть дыры, которые можно ими заткнуть. И ради Бога, не допускайте, чтобы конфликтные случаи появлялись в печати, как это было, например, в прошлом месяце при депортации женщины с ребенком.

— Эта женщина содержала бордель в Гонконге,— сказал Гарви Уоррендер.— А кроме того, она больна венерической болезнью.

— Ну, может быть, этот пример не годится, но было много других, а когда какой-нибудь душещипательный случай попадает в газеты, правительство по вашей милости выглядит неким жестоким чудищем, что отнюдь не способствует росту популярности партии.

Премьер-министр говорил спокойно и твердо, строго глядя в глаза собеседнику. Уоррендер заметил:

— Вот я и получил ответ на свой вопрос. Похвала и не стоит на повестке дня.

Джеймс Хауден резко возразил:

— Дело не в похвале или порицании, дело в политическом здравомыслии.

— Вот как?! Значит, у вас больше политического здравомыслия, чем у меня, Джим? — Уоррендер прищурился, устремив взгляд в потолок.— Верно, так оно и есть, в противном случае лидером партии стал бы я, а не вы.

Хауден воздержался от ответа. Очевидно, опьянение полностью овладело рассудком собеседника, и Уоррендер продолжал:

— Вы хотите знать, чем занимаются мои чиновники? Так вот, они строго соблюдают законы страны, утвержденные парламентом. Я со своей стороны считаю, что они отлично справляются с работой. А если законы вам не по нраву, то почему бы нам не собраться и не исправить Закон об иммиграции?

Нет, решил премьер-министр, он определенно допустил ошибку, выбрав для беседы с Уоррендером этот час и это место. Стремясь прекратить разговор, он сердито буркнул:

— Мы не можем позволить себе этого, наша законодательная программа и так перегружена.

— Чушь!

Слово прозвучало как удар хлыста. На мгновение в комнате установилась тишина. То один, то другой гость поворачивал к ним голову. Бросил взгляд в их сторону и генерал-губернатор. Когда Уоррендер опять заговорил, Хауден всем своим существом ощутил, что к их разговору прислушиваются.

— Вы боитесь наплыва иммигрантов, как раньше его боялись другие правительства. Вот почему мы не хотим честно признаться кое в чем даже себе.

Стюарт Костон, закончивший показывать фокусы, как бы случайно вразвалку подошел к ним.

— Гарви,— сказал министр финансов доброжелательно,— перестаньте валять дурака.

— Позаботьтесь о нем, Стю,— попросил премьер-министр. Он чувствовал, как в груди у него нарастает ярость, которая готова — характер у него был вспыльчивый— вырваться наружу, а этого никак нельзя допустить, чтобы не ухудшить ситуацию еще больше. Отойдя в сторону, он присоединился к группе гостей, собравшихся вокруг Маргарет, но и сюда доносился голос Уоррендера, который ораторствовал, обращаясь теперь к Костону:

— Если говорить об иммиграции честно, то я скажу вам вот что: мы, канадцы, кучка жалких лицемеров. А наша иммиграционная политика — та самая, которую я провожу,— состоит в том, чтобы говорить одно, а делать другое.

— Потом, Гарви, потом скажете, прошу вас.— Костон еще пытался улыбаться, но улыбка у него получалась кривая.

— А я хочу говорить об этом сейчас! — Гарви Уоррендер схватил министра финансов за руку, пресекая его попытку сбежать.— Наша страна нуждается в двух вещах, если она хочет процветать и расти, и все в этой комнате знают об этом. Нам нужны, во-первых, большой резерв безработных, откуда промышленность может черпать запасы свободной рабочей силы, а во-вторых, постоянное англосаксонское большинство. Кто из нас осмелился признаться в этом? Никто!

Министр гражданства и иммиграции сделал паузу, оглядывая общество горящим взглядом, затем опять завел свою шарманку:

— И то и другое требует тщательно сбалансированного притока иммигрантов. Нам следует пускать их потому, что ко времени, когда появятся новые фабрики и заводы, рабочая сила должна быть в их распоряжении и должна быть свободна — не на будущей неделе, не в будущем месяце, а в тот самый момент, когда она понадобится для заводов и фабрик. Но что произойдет, если ворота иммиграции будут открыты слишком широко либо слишком часто? Равновесие народонаселения в стране нарушится, и не понадобится многих поколений, чтобы страна получила парламент, в котором дебаты будут проводиться по-итальянски, а правительством станет заправлять китаец.

На этот раз в комнате возник недовольный шумок: голос Уоррендера уже звучал в самых отдаленных уголках гостиной. Последние его слова услыхал генерал-губернатор, который подозвал к себе адъютанта. Жена Гарви, бледная хрупкая женщина, взяла его под руку, но тот даже не заметил ее.

Борден Тейн, министр здравоохранения и благосостояния, бывший чемпион по боксу в колледже, здоровенный верзила, ростом на голову выше всех в гостиной, придвинулся к Уоррендеру и сказал ему сценическим шепотом:

— Ради всего святого, Гарви, перестаньте паясничать!

Среди гостей послышался настойчивый голос:

— Выведите его отсюда!

Другой голос, принадлежавший, вероятно, большому знатоку и ревнителю этикета, отозвался:

— Нельзя, никто не смеет покинуть гостиную, пока не ушел генерал-губернатор.

А Гарви Уоррендер бесстрашно гнул свое:

— Если уж речь зашла об иммиграции, то нужно сказать открыто, что публике нужны сенсации, а не факты. Факты неудобны. Людям приятно думать, что их страна держит двери нараспашку для всех бедных и страждущих. Их распирает от благородства при мысли об этом. Да только почему-то, когда бедные и страждущие приезжают к нам, мы гоним их с глаз долой, чтобы не видеть, как они ищут вшей в своих рубищах, и не желаем пачкаться о них в наших новеньких церквах. Нет, милые мои, публика наша не хочет свободной иммиграции. И она великолепно знает: правительство никогда не допустит ее. Поэтому публика ничем не рискует, вопя о свободе иммиграции, что позволяет ей и капитал приобрести, и невинность соблюсти.

В глубине души премьер-министр сознавал, что во многом Гарви прав, только незачем кричать об этом на всех углах, это не практично с политической точки зрения — так можно оттолкнуть от себя избирателей.

— Из-за чего весь сыр-бор разгорелся? — спросила одна из дам.

Услышав это, Гарви Уоррендер опять завелся:

— Из-за того, что кое-кому, видите ли, не понравилось, как я управляю министерством! Я вынужден был напомнить, что действую, руководствуясь иммиграционными положениями. — Он обвел глазами ряды мужских фигур вокруг себя. — И буду ими руководствоваться до тех пор, пока вы, сукины сыны, не измените Закон об иммиграции!

Кто-то заметил:

— Но, может быть, уже завтра вы лишитесь своего министерства, дружок?

Рядом с премьер-министром возник один из адъютантов, на этот раз лейтенант военно-воздушных сил, который спокойно объявил:

— Его превосходительство поручил мне передать вам, что он удаляется.

Премьер-министр взглянул на выходную дверь: генерал-губернатор прощался с гостями, приятно улыбаясь. Маргарет все еще была возле него, и премьер-министр направился к ним. Свита, окружавшая генерал-губернатора, поредела.

— Надеюсь, вы не обидитесь на то, что мы так рано покидаем вас? — сказал он.— Мы с Натали немного утомились.

— Прошу прощения за...— начал премьер-министр.

— Не стоит, дорогой друг,— генерал-губернатор мягко улыбнулся.— Сделаем вид, что я ничего не заметил. Доброго вам Рождества, премьер-министр. И вам тоже, милая Маргарет.

Сохраняя любезное достоинство, их превосходительства удалились, сопровождаемые реверансами дам и поклонами мужчин.

Хауден не ответил.

Он никогда не рассказывал Маргарет о соглашении, о сделке, которую заключили между собой он и Гарви. Это случилось в театральной уборной, рядом со зрительным залом Торонтского театра, где проходила избирательная конференция партии. Две соперничающие фракции шумели, ожидая результатов баллотировки, которые по какой-то неизвестной причине не спешили объявлять — неизвестной для всех, кроме них двоих, главных претендентов на пост лидера партии. А тем временем эти двое так и этак тасовали карты, прикидывая шансы в гримерной за сценой.

С тех пор прошло девять лет. Джеймс Хауден мысленно вернулся к тому времени...

Все знали, что партия победит на предстоящих выборах. В воздухе витало предчувствие победы, переполняя всех возбуждением и ожиданием больших перемен.

Партия собралась на конференцию для выборов нового лидера. Тот, кто будет избран лидером, почти неизбежно станет премьер-министром страны в течение года. Этой минуты, этого шанса Хауден ждал всю свою политическую карьеру.

Такая возможность открывалась перед ними двумя: им самим и Гарви Уоррендером. Уоррендер вел за собой партийных интеллектуалов, а также пользовался сильной поддержкой рядовых партийцев. За Хауденом шли центристы, представляющие средний, наиболее состоятельный слой общества: владельцы магазинов, промышленники, профсоюзные боссы. Силы обоих кандидатов в лидеры были примерно равны.

И вот уже шумел в ожидании результатов выборов зрительный зал.

— Я хочу дать самоотвод,— сказал Уоррендер,— но на определенных условиях.

— Каких? — спросил Хауден.

— Во-первых, портфель министра по своему выбору на все время, пока партия будет у власти...

— Можете брать себе любой портфель, кроме министра иностранных дел и министра здравоохранения,— согласился Хауден. Ему не улыбалась перспектива посадить влиятельного соперника в кресло, где он будет на виду у широкой публики и прессы, а именно таким был пост министра иностранных дел. Министерство здравоохранения, оплачивая расходы на лечение, вносило свой вклад в поддержание семейного бюджета, а поэтому его министр также пользовался большой популярностью среди населения.

— Я приму ваше предложение,— сказал Гарви,— если вы согласитесь на мое второе условие.

Делегаты в зале окончательно потеряли терпение, за дверью слышался топот ног и громкие выкрики.

— Ну и какое же ваше второе условие?

— Когда мы придем к власти,— осторожно сказал Гарви,— будет много перестановок в должностях. Возьмем, например, телевидение. Страна развивается, возникают новые телецентры. Мы уже договорились, что создадим комитет директоров по радиовещанию и телевидению. Мы посадим в него своих людей или тех, кто нам подходит.— Он замолчал.

— Продолжайте,— предложил Хауден.

— Я хочу получить права распорядителя телекомпании в...— Он назвал один из самых больших и процветающих промышленных центров страны.— На имя моего племянника.

Джеймс Хауден тихо присвистнул. Такая синекура была золотым дном, и назначение на должность распорядителя свидетельствовало об оказании Хауденом весьма щедрой протекции. Ему уже досаждали многие соискатели должностей, в том числе таких, которые сулили немалую выгоду, и вот теперь один из своих толчется в очереди соискателей.

— Их собственность стоит не менее двух миллионов,— сказал Хауден.

— Знаю.— Гарви Уоррендер слегка покраснел.— Но мне пора подумать о старости. Преподаватели колледжа получают нежирно, и в политике мне до сих пор не удалось сколотить состояние.

— А если сделку раскроют?

— Не раскроют, если хорошо замести следы,— сказал Гарви.— Я позабочусь об этом. Пусть подозревают в чем угодно, но раскрыть сделку не смогут.

Хауден с сомнением покачал головой. За сценой бушевали участники конференции, разражаясь кошачьим мяуканьем и ироническим пением.

— Я готов поклясться, Джим. Если я пойду ко дну — из-за этой ли сделки или по другой причине,— то не стану топить вас: возьму вину на себя, а вы останетесь чистым. Но если вы уволите меня или не окажете поддержку в честной игре, то берегитесь — мы пойдем ко дну вместе.

— А как вы докажете?

— Я хочу получить от вас расписку, прежде чем мы вернемся.— Гарви сделал жест в сторону зала.— Иначе пусть нашу судьбу определяет баллотировка.

Это была решающая минута для Хаудена. Шанс, о котором он столько мечтал, мог выскользнуть из рук.

— Я напишу расписку,— сказал он,— дайте мне на чем писать.

Гарви протянул ему программу конференции, и Хауден нацарапал несколько слов на ее обложке — тех самых слов, которые могут погубить его, если кто-нибудь захочет воспользоваться ими.

— Не беспокойтесь,— заверил Гарви, пряча программу в карман,— расписка будет в надежном месте. А когда мы оба покончим с политикой, я ее верну вам.

Они вышли в зрительный зал, и Гарви Уоррендер выступил с лучшей своей политической речью, которая заканчивалась отказом от поста лидера партии. Лидером стал Джеймс Хауден, и его вынесли из зала на руках вместе с креслом под одобрительные возгласы собравшихся...

Условия сделки были пунктуально выполнены обеими сторонами, хотя с годами престиж Джеймса Хаудена повышался, а влияние Гарви Уоррендера постепенно падало. Теперь даже непросто было вспомнить, что когда-то он был серьезным соперником в борьбе за партийное руководство. Фактически его перестали считать претендентом на какой-либо государственный или партийный пост. В политике такое случается часто: если кто-то потерпел поражение в борьбе за власть, то его влияние с годами идет на убыль.

Машина выехала из усадьбы губернаторского дома на шоссе, ведущее к резиденции премьер-министра на Сассекс-драйв, 24.

— Иногда мне кажется,— вполголоса сказала Маргарет как бы сама себе,— что Гарви Уоррендер немного не в своем уме.

В том-то и беда, подумал Хауден, что он действительно немного тронутый. Вот почему нет никакой гарантии, что он не вытащит на свет божий проклятую бумажку, соглашение, подписанное Хауденом в спешке девять лет тому назад, хотя такой поступок был бы губителен и для самого Уоррендера.

Если бы только знать, что испытывает сам Уоррендер по поводу той давней сделки. Насколько Хаудену было известно, Гарви пока вел себя прилично, придерживаясь условий соглашения. Его племянник получил должность распорядителя на телевидении и, если верить слухам, составил себе большое состояние. Вероятно, и сам Гарви тоже: его благосостояние несколько превышает тот уровень, который позволяет ему министерский оклад, но, к счастью, он достаточно благоразумен, чтобы не выставлять его напоказ и вести довольно скромный образ жизни.

После опубликования правительственного указа о назначении нового распорядителя телекомпании в газетах появилось много критических замечаний и глухих намеков, но, поскольку газеты не располагали никакими доказательствами, вновь избранному большинством голосов в палате общин правительству Хаудена удалось подавить критику; в конце концов, как он и предполагал с самого начала, общественности надоела эта тема, и она исчезла с газетных полос.

А помнит ли сам Гарви? Не шевелится ли у него в груди червячок сожаления, не тревожат ли его угрызения совести? Не собирается ли он каким-нибудь ухищренным способом отыграться за свою испорченную политическую карьеру?

В последнее время в поведении Гарви Уоррендера наблюдались странности — почти болезненная склонность делать все «правильно» и соблюдать законность даже в мелочах. На заседании Кабинета министров недавно возникли разногласия из-за того, что ряд предлагаемых акций не совсем укладывался в рамки конституционной законности, хотя их принятие диктовалось политической необходимостью. Гарви поскандалил с другими членами Кабинета, потому что считал, что правительство не должно отступать от буквы закона, даже примечаний, напечатанных мелким шрифтом. В то время Джеймс Хауден не придал значения инциденту, посчитав его очередным чудачеством Гарви. Но сейчас, вспомнив о его пьяных заверениях в том, что Закон об иммиграции должен соблюдаться непременно и неукоснительно, он пришел в недоумение.

— Джими, дорогой, скажи: ты ничем не обязан Гарви Уоррендеру?

— Разумеется, нет! — Затем, желая сгладить резкость, которая могла показаться Маргарет странной, добавил:— Просто я не люблю, когда меня подталкивают к скороспелым решениям. Посмотрим сначала, какая реакция будет завтра. В конце концов, там были свои люди.

Взгляд Маргарет, устремленный на него, принял странное выражение, и Хауден усомнился, что Маргарет поверила его словам.

Они вошли в большой каменный особняк — резиденцию премьер-министра, отведенную ему на весь срок его полномочий,— через парадный вход с полотняным навесом. В прихожей их встретил управляющий Ярроу, который помог им раздеться, а потом объявил:

— Посол Соединенных Штатов пытался связаться с вами по телефону, сэр. Из посольства звонили дважды и просили передать, что дело не терпит отлагательства.

Хауден кивнул. Вероятно, в Вашингтоне тоже узнали об утечке информации. В таком случае это облегчит задачу Артуру Лексингтону.

— Подождите минут пять,—дал он указание Ярроу,— а потом сообщите на коммутатор, что я дома.

— Мы выпьем кофе в гостиной, мистер Ярроу,— сказала Маргарет,— и принесите бутербродов: мистер Хауден проморгал буфет у губернатора.— Она задержалась перед зеркалом, чтобы поправить волосы.

Джеймс Хауден прошел дальше по ряду коридоров в третий зал с большим французским окном, выходящим на реку и холмы Гатино за нею. Отсюда открывался восхитительный вид, которым Хауден не переставал любоваться днем и который он представлял себе даже ночью, ориентируясь по точкам огоньков за рекой. Перед ним открывался широкий простор реки Оттава, той реки, которую искатель приключений Этьен Брюль открыл три с половиной века тому назад; отсюда миссионеры и торговцы прокладывали путь к Великим озерам и меховым богатствам Севера. Дальше к западу тянулся океанский берег Квебека, свидетеля исторических событий, тех, что давно прошли, и тех, что однажды канут в Лету.

В Оттаве, часто размышлял премьер-министр, невозможно жить без чувства истории, ею пронизан здесь воздух. Особенно теперь, когда столица — прежде великолепная, но позже обезображенная промышленностью — вновь благоустраивается, когда стараниями столичной комиссии по озеленению разбиваются новые парки и парковые аллеи. Правда, правительственные здания часто лишены оригинальности и несут на себе следы, как выразился один критик, «бюрократического веяния в искусстве». Но уже сейчас они естественно вписываются в ландшафт, и, даст Бог, со временем Оттава по живописности сможет сравниться с Вашингтоном, а возможно, даже превзойдет его.

За спиной Хаудена в кабинете, куда вели широкие полукруглые ступени, дважды звякнул телефон. Это был вызов из американского посольства.

— Алло, Сердитый,— сказал Хауден в трубку,— я слышал, ваши люди выпустили кота из мешка.

Трубка отозвалась тягучим бостонским говором Филлипа Энгрова:

— Знаю, премьер-министр, и чертовски сожалею об этом. К счастью, из мешка виднеется только голова кошки, а туловище мы крепко держим в руках.

— Рад слышать об этом,— сказал Хауден,— но теперь необходимо опубликовать совместное заявление. Артуру уже дано указание...

— А он у меня,— прервал его посол.— Как только мы пропустим пару рюмочек, мы безотлагательно примемся за дело. Кстати, оно должно получить ваше одобрение?

— Нет,— ответил Хауден,— оставляю его на ваше усмотрение.

Они поговорили еще несколько минут, затем премьер-министр положил трубку на рычаг позолоченного телефона.

Тем временем Маргарет прошла в большую удобную гостиную, приглушенную серой драпировкой, с диванчиками и массивными креслами, накрытыми чехлами из мебельного ситца. В камине пылал огонь. Она включила проигрыватель и поставила пластинку Чайковского, создавая приятный музыкальный фон. Хауден, который не воспринимал слишком серьезную классическую музыку, такую музыку любил. Минутой позже горничная принесла кофе с тарелкой бутербродов. Повинуясь жесту Маргарет, она предложила бутерброды Хаудену, который рассеянно взял один из них.

Когда девушка вышла, он ослабил узел белого галстука, расстегнул пуговицу жесткого воротника и подошел к камину, где сидела Маргарет. Он погрузился в мягкое глубокое кресло, придвинул к себе пуфик и, положив на него ноги, сказал с глубоким вздохом:

— Вот это жизнь: ты, я и никого более.— Он опустил подбородок и привычно погладил кончик орлиного носа.

Маргарет тихо улыбнулась:

— Давай устраивать такие вечера почаще, Джими.

— Разумеется, будем устраивать,— отозвался он серьезно, затем изменившимся тоном добавил: — А у нас новости: скоро мы едем в Вашингтон. Я думаю, тебе это будет интересно узнать.

Разливая кофе в чашечки из шеффилдского кофейного сервиза, жена взглянула на него.

— Так внезапно?

— Да, внезапно,— ответил он.— Произошли кое-какие важные события. Мне необходимо обсудить их с президентом.

— Что ж, к счастью, мне недавно сшили новое платье.— Маргарет смолкла в задумчивости.— Но к нему нужно прикупить подходящие туфли, сумочку и перчатки.— Ее лицо приняло озабоченное выражение.— А времени у нас достаточно?

— В обрез, но хватит,— сказал он, рассмеявшись от ее непоследовательности.

Маргарет решительно заявила:

— Я отправлюсь в Монреаль за покупками сразу же после праздников. Там более широкий выбор, чем в Оттаве. Кстати, как у нас с деньгами?

Он нахмурился:

— Не блестяще. Мы исчерпали свой счет в банке. Боюсь, нам придется продать еще несколько акций.

— Опять? — Маргарет огорчилась.— У нас их осталось не так много.

— Да, но можешь не стеснять себя.— Он глянул на жену с нежностью.— Одна поездка за покупками нас не разорит.

— Конечно... если ты так уверен.

— Уверен.

Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что никто и никогда не посмеет предъявить обвинение премьер-министру в задержке платежей. Нехватка личных средств на текущие расходы была для них источником постоянного беспокойства. Хаудены располагали только теми скромными сбережениями, которые остались у них со времени, когда он занимался адвокатской практикой. Что касается оклада премьер-министра, то канадские парламентарии не отличались щедростью, и средства, выделенные ими для руководителя страны, были просто жалкими грошами.

Какая горькая ирония, часто думал Хауден, что канадский премьер, ответственный за судьбу страны, получает меньше, чем американский конгрессмен. У него не было даже служебного автомобиля, а содержание собственного пробивало большую брешь в их семейном бюджете. Даже обеспечение жильем было сравнительно новым делом: не далее как в 1950 году тогдашний премьер-министр Луис Сент-Лоран был вынужден жить в двухкомнатной квартирке, такой тесной, что госпожа Сент-Лоран хранила семейные припасы под кроватью. Кроме того, оставив государственную службу, отставной премьер-министр мог рассчитывать на ежегодную пенсию всего в три тысячи долларов. Одним из результатов такой политики в прошлом было то, что премьер-министры цеплялись за службу до глубокой старости. Другие уходили в отставку, чтобы жить в бедности или за счет благотворительности друзей. Членам Кабинета министров приходилось еще хуже. Удивительно то, думал Хауден, что многие из нас сохраняют при этом честность. В глубине души он немного завидовал тому, как устроился Гарви Уоррендер.

— Тебе следовало бы выйти замуж за бизнесмена,— сказал он Маргарет.— Даже у заместителей президентов компаний больше денег на расходы, чем у меня.

— Возможно, в моем положении я пользуюсь другими преимуществами,— улыбнулась Маргарет.

Слава Богу, подумал он, у нас счастливый брак. Политическая жизнь настолько истощает человека, лишая его чувств, иллюзий и даже честности в обмен на власть, что без женщины, окружившей тебя теплом и заботой, можно стать пустым, как выжатый лимон. Он постарался отогнать от себя мысли о Милли Фридмен, но ощутил прежнюю нервозность.

— Я как-то на днях вспомнил, как твой отец застал нас в гостиной... Ты помнишь?

— Конечно, женщины никогда не забывают таких вещей. Я думала, ты забыл тот случай.

Это произошло сорок два года тому назад в западном городке Медисин-Хат, когда ему было двадцать два года и он только что окончил юридический колледж, став новоиспеченным адвокатом без клиентов и ясных перспектив. Маргарет исполнилось семнадцать, она была старшей из семи дочерей аукциониста на скотопригонном рынке, довольно угрюмого и необщительного человека. По стандартам того времени семья Маргарет казалась довольно зажиточной, особенно в сравнении с бедственным положением самого Хаудена после окончания колледжа.

Воскресным вечером, прежде чем отправиться в церковь, молодые люди уединились в гостиной. Они обнимались со все возрастающей страстью, отчего платье Маргарет пришло в полный беспорядок. В этот момент в гостиную вошел ее отец, искавший свой молитвенник. Он ничего не сказал, а только буркнул: «Простите». Однако поздно вечером, сидя во главе стола напротив Хаудена, он сурово глянул на него и сказал таким тоном, что его бесцветная супруга и семеро дочерей с интересом вскинули на него глаза:

— Молодой человек, если кто-то гладит вымя коровы, то в деле, которым я занимаюсь, это свидетельствует о серьезных намерениях насчет её покупки.

— Сэр,— ответил Хауден с апломбом, который так ему впоследствии пригодился,— я не прочь жениться на старшей из ваших дочерей.

Аукционист хватил ладонью по столу так, что подпрыгнула вся посуда: «Продано!» Затем, с необычной для него многословностью, добавил, оглядывая сидевших за столом дочерей:

— Слава Богу, одной меньше, осталось сбыть шестерых.

Через несколько недель они поженились. И Хаудену не пришлось жалеть: именно благодаря помощи аукциониста, теперь давно покойного, Хауден сперва утвердился в адвокатуре, а позже успешно занялся политической деятельностью.

У них были дети: две девочки и сын-последыш, с которыми они редко виделись — дочери вышли замуж и теперь жили в Англии, сын, Джеймс Маккаллем Хауден-младший, работал на Дальнем Востоке начальником нефтеразведочной партии. Но существование детей, укрепивших семью, продолжало оказывать на них свое влияние, что было очень важно.

Огонь в камине прогорел, и он подбросил еще одно березовое полено. Кора с треском занялась, полено вспыхнуло ярким пламенем. Сидя рядом с Маргарет, он следил, как пламя пожирает полено.

Маргарет спокойно спросила:

— А что вы будете обсуждать с президентом?

— Утром в газетах появится заявление о предстоящих переговорах по торговым и финансовым вопросам.

— А на самом деле?

— На самом деле не так.

— А как?

Он посвящал Маргарет в дела правительства. В человеке — в каждом человеке — заложена потребность делиться с кем-нибудь своими сокровенными мыслями.

— Речь пойдет о мерах обороны. Назревает новый международный конфликт, и, прежде чем он разразится, Соединенные Штаты должны взять на себя многое из того, что мы делали раньше сами.

— Военные приготовления?

Он кивнул. Маргарет медленно произнесла:

— Но в таком случае они возьмут под свой контроль нашу армию... и все остальное?

— Да, милая,— ответил он,— похоже, что так.

Лоб у нее сморщился в задумчивости.

— Если это случится, то Канада должна будет отказаться от проведения независимой внешней политики, не правда ли?

— Боюсь, она станет менее эффективной, чем прежде,— вздохнул он.— Страна уже давно идет к этому.

Наступило молчание, затем Маргарет спросила:

— Что это будет означать для нас, для Канады? Потерю независимости?

— Этого не произойдет, пока я премьер-министр,— твердо ответил он.— Не произойдет, если мне удастся осуществить задуманное.— Его голос звучал все увереннее по мере того, как крепла его убежденность.— Если наши переговоры в Вашингтоне пройдут должным образом, если будут приняты правильные решения на последующие год-два, если мы будем тверды, но реалистичны в своих требованиях, если обе стороны проявят благоразумие и единство взглядов, то это будет означать, при всех названных условиях, начало новой эры сотрудничества, и в конечном счете мы станем сильнее, а не слабее, мы приобретем больший вес в мире, а не меньший.— Он дотронулся до руки Маргарет и рассмеялся. — Прости, я, кажется, произнес речь.

— Только начал. Съешь еще один бутерброд, Джими. Хочешь еще кофе? — Он кивнул.

Наливая в чашку кофе, Маргарет заметила:

— Как ты считаешь, будет ли новая война?

Он потянулся, прежде чем ответить, поудобнее устроился в кресле и скрестил ноги на пуфике.

— Да,— ответил он спокойно,— я уверен, война будет, но ее можно отсрочить на время: на год, на два, а может быть, на три.

— Почему же она неизбежна?—Впервые в голосе жены проскользнуло волнение.— Особенно теперь, когда известно, что война означает истребление всего живого на Земле?

— Нет,— медленно заговорил Хауден,— она вовсе не означает всеобщего истребления. Это общепринятое заблуждение.

Они помолчали, затем Хауден заговорил снова, тщательно выбирая слова:

— Понимаешь, милая, если бы мне задали такой вопрос публично, я дал бы отрицательный ответ. Я бы сказал, что война не неизбежна, потому что каждый раз, когда мы признаемся в неизбежности войны, мы еще плотнее прижимаем взведенный курок револьвера, готового выстрелить.

Маргарет поставила перед ним на стол чашку с кофе и сказала:

— В таком случае лучше держать эти мысли при себе. Но стоит ли тогда на что-то надеяться?

— Если бы я был рядовым гражданином,— сказал Хауден,— я предпочел бы сохранять иллюзии. Это совсем не трудно, если не знать, что происходит в действительности, и не вникать в суть вещей. Но глава правительства не может позволить себе роскоши предаваться иллюзиям, не может — если только он служит своему народу так, как обязан.

Он помешал ложечкой кофе, отпил глоток, не ощущая его вкуса, и поставил чашку на прежнее место.

— Войны нам не избежать, рано или поздно она будет, потому что все войны всегда были и будут неизбежны, пока человечество склонно к ссорам, безразлично, по какому поводу. Видишь ли, война то же самое, что свара между отдельными людьми, только увеличенная в размерах в миллионы раз. И чтобы уничтожить войны, нужно изменить природу человека, избавив его от зависти, тщеславия, жестокости, а это сделать невозможно.

— Если все, что ты говоришь, правда,— возразила Маргарет,— то в мире нет ничего, ради чего стоило бы жить, ровным счетом ничего.

— Нет, не так,— покачал головой Хауден.— Выживание ценно само по себе, потому что выживание означает жизнь, а жизнь — чертовски заманчивая штука.— Он повернулся к жене, пристально вглядываясь в ее лицо.— По крайней мере такой она была для нас. Ведь ты не хотела бы изменить свою жизнь?

— Нет,— сказала Маргарет,— вероятно, не хотела бы.

Голос Хаудена окреп.

— О, мне хорошо известно все, что говорят о ядерной войне: о том, что она сотрет с лица Земли все живое и уничтожит жизнь. Но если подумать, то любое изобретение — начиная с пушек, заряжающихся с казенной части, и кончая авиабомбами — давало повод для предсказания конца мира. Когда изобрели пулемет, кто-то подсчитал, что двести пулеметов, стреляя тысячу дней подряд, уничтожат все население мира. Ты об этом знала?

Маргарет покачала головой. Хауден без остановки продолжал:

— Человечество пережило такие бедствия, после которых, по логике вещей, оно не должно было бы выжить, например ледниковый период или всемирный потоп. Ядерная война, конечно, большое бедствие, и, если бы я мог, я отдал бы жизнь, чтобы предотвратить ее. Однако любая война — бедствие, ведь все мы умираем лишь раз. И может быть, погибнуть от ядерного взрыва легче, чем умереть каким-либо старым способом — от стрелы, пробившей глаз, или распятым на кресте.

Никто не может оспаривать того, что ядерная война отбросит цивилизацию, и мы, может быть, опять окажемся в средневековье, во временах невежества, если когда-либо были времена более невежественные, чем наши. Мы утеряем познание многих вещей, в том числе и того, как взрывать атомную бомбу, что было бы не так уж худо по нынешним временам.

Но уничтожение всей жизни, нет, в это я не верю! Что-то останется на Земле, воспрянет к жизни из руин, и, заметь, это в худшем случае, Маргарет. Я верю, нам, странам свободного мира, выпадет лучшая доля. Если мы сейчас воспользуемся оставшимся временем и сделаем то, что следует сделать.— С этими словами Джеймс Хауден поднялся. Он прошелся по комнате и вернулся к камину.

Глянув на него, Маргарет тихо произнесла:

— Хорошо, и ты собираешься воспользоваться тем временем, что у нас осталось, правда, Джими?

— Да,— сказал он,— собираюсь. Вероятно, мне не следовало бы говорить тебе всего этого. Ты сильно расстроилась?

— Разговор огорчил меня. Мир, человечество — называй, как хочешь,— достигли многого, и все это теперь пойдет прахом.— Помолчав, она тихо добавила: — Но тебе нужно было с кем-то поделиться своими мыслями?

Он кивнул головой:

— Вряд ли найдется много людей, с кем я мог бы разговаривать так свободно, как с тобой.

— Тогда я рада, что ты выговорился.— По привычке Маргарет собрала посуду, чтобы унести ее.— Уже поздно, не пора ли отправляться наверх?

Он покачал головой:

— Пока нет. Но ты иди, я поднимусь позже.

На полдороге к двери, у столика, заваленного ворохом газет и газетных вырезок, Маргарет остановилась. Она подняла тонкую книжицу и полистала ее.

— Ты что, действительно читаешь подобную ерунду, Джими?

На обложке журнала виднелось название «Звездочет» в окружении астрологических знаков зодиака.

— Боже меня упаси.— Щеки Хаудена слегка порозовели.— Временами я просматриваю его, просто для развлечения.

— Но старушка, которая раньше посылала тебе этот журнал, умерла, не так ли?

— Верно, кто-то другой продолжает посылать его мне.— В голосе Хаудена послышались нотки раздражения.— Иной раз нелегко бывает избавиться от издания, на которое однажды подписался.

— Однако это новый номер,— настаивала Маргарет.— Посмотри: подписка возобновлена, как видно из даты на печати.

— В самом деле, Маргарет, откуда мне знать, кто, как и когда ее возобновил! Ты не представляешь, сколько почты поступает в мой адрес в течение дня. Я не проверяю ее и даже не успеваю просматривать всю. Возможно, этот журнал выписал для меня кто-то из моих служащих, даже не поставив меня в известность. Если он тебе досаждает, я завтра же пошлю отказ.

Маргарет спокойно сказала:

— Не нужно сердиться. Мне он вовсе не досаждает, я спросила просто из любопытства. Даже если ты читаешь его, зачем поднимать шум? Возможно, он подскажет тебе, как поступить с Гарви Уоррендером.— Она положила журнал на столик.— Ты уверен, что не хочешь спать?

— Уверен, мне надо еще многое решить, а времени у меня мало.

— Тогда спокойной ночи, дорогой,— сказала она. В его ответе не было ничего нового для нее.

Поднимаясь по широкой извилистой лестнице, Маргарет задалась вопросом: сколько вечеров в своей замужней жизни провела она в одиночестве или вот так поднималась в спальню одна? Вероятно, она правильно делала, что не считала их. Особенно в последние годы, когда Хауден взял в привычку допоздна засиживаться в кабинете, размышляя о политике или государственных делах. Обычно, когда он поднимался в спальню, Маргарет уже спала и редко просыпалась. И не то, чтобы ей недоставало интимной близости, признавалась она себе откровенно,— по крайней мере этот вопрос был отрегулирован и обговорен много лет тому назад, — ей не хватало теплоты и задушевных бесед по вечерам, которые так ценят женщины. В браке с Хауденом было много хорошего, решила Маргарет, но доставало и одиночества.

Разговор о войне оставил в ее душе печальный осадок. Идея о неизбежности войны, заключила она, приемлема для мужчин, но не для женщин. Войны ведут мужчины, а не женщины, за редким исключением. Почему? Вероятно, потому, что женщины обречены природой переносить боли и страдания, мужчины же выискивают их для себя сами. Внезапно ее охватила тоска по детям: не для того, чтобы утешить их, а самой получить утешение. Слезы навернулись на глаза, ей захотелось спуститься в гостиную и попросить мужа не оставлять ее одну в эту единственную из множества подобных ночей.

Затем она сказала себе: не будь дурочкой, из доброты Джими согласится, но он никогда не поймет тебя.

После ухода жены Джеймс Хауден некоторое время сидел у камина, пылавшего раскаленными углями, скользя мыслью с предмета на предмет. Маргарет сказала правду: разговор принес ему облегчение, кое-что из того, о чем он говорил сегодня, было впервые высказано вслух. Теперь ему нужно сосредоточиться на конкретных шагах, связанных не только с переговорами в Вашингтоне, а скорее с тем, как он объяснит стране свой подход к проблемам, которые предстоит обсудить там.

Самое главное, конечно, удержать в своих руках власть — судьба как будто благоприятствует ему. Последние события льют воду на его мельницу, но поймут ли это другие? Надежда у него есть, однако уверенность предпочтительнее. Вот почему он заранее должен определить хорошо взвешенный и продуманный курс своей внешней политики. Для блага страны его партия должна победить на предстоящих выборах через несколько месяцев.

Чтобы отдохнуть, он переключился на проблемы менее значительные и вспомнил сегодняшний инцидент с Гарви Уоррендером. Такие случаи не должны повторяться. Ему придется серьезно поговорить с Гарви, желательно завтра, и добиться от него обещания не подводить правительство действиями министерства гражданства и иммиграции.

Музыка смолкла, он подошел к проигрывателю, чтобы сменить пластинку, и поставил избранные произведения Мантовани под названием «Жемчужины на века». По дороге к креслу он захватил с собой журнал, вызвавший нарекание Маргарет.

Он сказал Маргарет чистую правду. В его кабинет поступала масса корреспонденции, и здесь лежала ее небольшая часть. Конечно, многие газеты и журналы, кроме тех, в которых упоминалось его имя или помещались его фотографии, он не успевал даже просматривать. Но вот уже многие годы Милли Фридмен неизменно клала этот специальный журнал в кучу корреспонденции, которая ему доставлялась. Он не помнил, чтобы просил ее об этом, но и не возражал. Вероятно, она автоматически возобновляла подписку, когда та кончалась.

Совершенно верно, журнал был дрянной: астрология, оккультизм и тому подобная чушь, но ему интересно было наблюдать, насколько легковерны люди. Пожалуй, это и определило его интерес к журналу, однако объяснить Маргарет причину этого любопытства было непросто.

Поводом, возбудившим в нем столь странный интерес, послужил один случай в Медисин-Хат, когда он был еще молодым адвокатом и только начинал свою политическую карьеру. Он принял к ведению дело ничем не выдающееся, подобное многим, какими он занимался в то время,— защита седовласой, располневшей женщины, годившейся ему в матери, которую обвиняли в воровстве по магазинам. Доказательства ее преступлений были столь многочисленны и столь очевидны, что ему ничего не оставалось, как признать ее виновность и просить суд о снисхождении. Но старушка, некая Ада Зидер, рассудила иначе: ее заботила главным образом отсрочка судебного заседания. На его вопрос: «Зачем?» — она заявила:

— Да потому, что тогда судья оправдает меня, глупыш!— А на требование Хаудена дать более подробное разъяснение добавила: — Я рождена под знаком Стрельца. Будущая неделя благоприятна для всех, кто родился под Стрельцом. Вы в этом убедитесь!

Ублажая старушку, он добился отсрочки суда и потом обратился к нему с просьбой о снисхождении к своей подзащитной. К величайшему изумлению адвоката, несмотря на крайне жалкие аргументы защиты, судья вынес оправдательный приговор.

Он никогда больше не встречался со старой миссис Зидер, но в течение многих лет, до самой своей смерти, она посылала ему письма с советами относительно его карьеры, поскольку он тоже родился под знаком Стрельца. Письма он читал, но предсказаниям не придавал никакого значения, хотя иной раз поражался тому, что некоторые из них сбывались. Еще спустя какое-то время старушка выписала на его имя астрологический журнал, и, хотя письма перестали приходить, журнал поступал регулярно.

Случайно он раскрыл его на странице «Ваш личный гороскоп с 15 по 30 декабря». На каждый день периода давался совет для тех, кто родился под тем или иным созвездием. Обратившись к разделу «Стрелец» на завтра, 24 декабря, он прочел:

Благоприятный день для принятия важных решений и удобный случай повернуть события в свою пользу. Особо выделяется ваша способность убеждать других, а посему не следует откладывать на потом дела, которые могут быть завершены в этот день. Время деловых встреч. Но обратите внимание на небольшое облако величиною в человеческую ладонь.

Глупое совпадение, сказал он самому себе. Кроме того, логически рассуждая, эти слова могут быть отнесены к любым обстоятельствам жизни. Но ему действительно предстоит принять завтра важное решение, и он на самом деле планирует заседание Комитета обороны, где ему предстоит убедить других в правоте своих взглядов. Он задумался над тем, что бы могли значить слова об облачке величиной с человеческую ладонь. Верно, что-то такое, что имеет отношение к Гарви Уоррендеру. Потом он опомнился, поняв, насколько нелепы его рассуждения. Он положил журнал на столик, отбросив всякую мысль о нем.

Хотя спасибо ему, он напомнил о намеченном заседании Комитета обороны. Как ни печально, а заседание придется провести завтра, несмотря на сочельник. Заявление насчет вашингтонской встречи будет уже опубликовано, и ему нужно заручиться поддержкой Комитета. Он начал обдумывать, что он скажет на заседании, какие доводы приведет в доказательство своей правоты. В голове замелькали мысли, обгоняя одна другую.

Было далеко за полночь, когда он поднялся в спальню. Маргарет мирно спала, он разделся, не разбудив ее, поставил стрелки маленького настольного будильника на шесть часов утра.

Сначала он спал крепко, но к утру его стали мучить кошмары: ему снилась череда облаков размером с человеческую ладонь, которые разрастались в мрачные грозовые тучи, заволакивающие все небо.