На высотах твоих

Белый дом

Из окна библиотеки президентской гостиницы «Блэр-хаус» Джеймс Хауден любовался видом, открывавшимся на Пенсильвания-авеню. Было раннее утро второго дня его пребывания в Вашингтоне, и, согласно плану визита, через час предстояла встреча премьера, а также Артура Лексингтона, с одной стороны, и президента со специальным помощником, с другой.

Прозрачные шторы на открытых окнах трепетали от дуновения свежего ветерка, ароматного и по-весеннему теплого,— погода в Вашингтоне стояла великолепная. По другую сторону авеню виднелись аккуратно подстриженные газоны вокруг Белого дома и залитое солнечным светом здание Капитолия.

Обернувшись к Артуру Лексингтону, Хауден спросил:

— Ну, и какого ты мнения о наших делах на данный момент?

Министр иностранных дел, одетый в твидовую куртку, которую он позже сменит на парадный костюм, оторвался от цветного телевизора и, выключив его, помолчал некоторое время в задумчивости.

Если выразить его в самых общих чертах, то я сказал бы, что на нашей стороне преимущества продавца. Соединенные Штаты нуждаются в уступках, на которые мы идем, и нуждаются отчаянно. И что важнее всего, американцы сами отлично сознают это.

Они только что позавтракали: премьер-министр с Маргарет завтракали в своих покоях, Артур Лексингтон вместе с другими членами делегации — в ресторане на первом этаже. Канадцы были единственными гостями в просторном особняке президентской гостиницы, куда они вернулись вчера вечером после парадного обеда в Белом доме.

Хауден медленно наклонил голову:

— У меня сложилось такое же впечатление.

Премьер-министр оглядел длинную изящную библиотеку: мягкие диваны и кресла, большой чиппендейлский стол и книжные шкафы вдоль стен,— она располагала к тишине и покою. Здесь, в этой комнате, подумал он, когда-то отдыхал и беседовал Линкольн, позже ей пользовались Трумены, ожидая, когда отреставрируют Белый дом; здесь, в библиотеке, спал король Саудовской Аравии под охраной солдат, вооруженных ятаганами; здесь Шарль де Голль собирался нападать, Аденауэр — очаровывать, а Хрущев — запугивать; многие побывали тут. Интересно, вспомнит ли кто-нибудь о моем пребывании здесь в числе прочих, а если вспомнит, то как?

— Нужно учесть еще и разные мелочи,— размышлял Лексингтон,— например какой прием был оказан вам вчера. Я не припомню случая, чтобы сам президент явился в аэропорт для встречи канадцев. Обычно нас, даже премьер-министров, встречала мелкая сошка, которая обращалась с нами, как с двоюродными братьями. Однажды, когда Джон Дифенбейкер присутствовал на обеде в Белом доме, его посадили за стол вместе с пресвитерианскими священниками.

Хауден издал смешок при воспоминании об этом случае.

— Да, помню, ему это страшно не понравилось, и я хорошо, его понимаю. Как раз тогда, кажется, Эйзенхауэр произнес речь, в которой то и дело упоминал о «республике» Канада.

Лексингтон с улыбкой коротко кивнул головой. Хауден опустился в удобное кресло с подголовником.

— Они наверняка дурачили нас вчера,— заметил он.— Не надо принимать всерьез их обходительность и прочее. Если бы они действительно переменили к нам свое отношение, то вели бы себя более тонко.

Артур Лексингтон захлопал глазами, выражая крайнее изумление на круглом румяном лице поверх всегда безукоризненно повязанного галстука-бабочки. Иной раз, подумал Хауден, министр иностранных дел смахивает на добродушного школьного учителя, привыкшего строго, но терпеливо унимать расшалившихся сорванцов. Вероятно, поэтому у него такой моложавый вид, хотя годы и берут свое, как у всех остальных.

— Тонкости и государственный департамент не совместимы,— заявил он.— Я уже говорил вам, что американская дипломатия либо замышляет насилие, либо сама уступает насилию. Полутонов и оттенков она не признает.

Премьер-министр рассмеялся.

— Ну, а в нашем случае? — Ему доставляли удовольствие те моменты, когда он оставался наедине с Артуром Лексингтоном. Они уже давно стали близкими друзьями, между которыми установились отношения полного доверия. Одной из причин, скрепивших их дружбу, было отсутствие чувства соперничества между ними. В то время как другие члены кабинета открыто или втайне претендовали на пост премьер-министра, Артур Лексингтон был полностью лишен честолюбивых устремлений на этот счет, что было хорошо известно Хаудену.

Лексингтон до сих пор оставался бы рядовым послом, довольствуясь двумя своими хобби — филателией и орнитологией, если бы Хауден не убедил его бросить дипломатическую службу, примкнуть к его партии и позже войти в состав Кабинета министров. С тех пор сильно развитое чувство долга удерживало его на посту министра иностранных дел, хотя он ни от кого не скрывал, что с нетерпением ждет того дня, когда сможет оставить политическую карьеру ради частной жизни.

Лексингтон прошелся взад-вперед по темно-красному ковру, прежде чем ответил на вопрос премьер-министра.

— Как и вы, я не люблю уступать насилию.

— Но найдутся многие, кто скажет, что мы ему уступили.

— Всегда найдутся те, которые так скажут, какой бы курс мы ни выбрали. Среди них будут не только смутьяны, но и честные люди, искренне заблуждающиеся.

— Да, мне приходила в голову такая мысль. Боюсь, что союзный договор будет стоить нам части членов нашей партии. Тем не менее я убежден: у нас нет иного пути.

Министр иностранных дел опустился в противоположное кресло, подцепил ногой пуфик, придвинул его к себе и положил на него ноги.

— К сожалению, у меня нет такой уверенности, как у вас, премьер-министр.— В ответ на проницательный взгляд Хаудена он покачал головой: — Нет, поймите меня правильно — я на вашей стороне целиком и полностью. Меня беспокоит быстрота происходящего. Беда в том, что мы живем в эпоху сжатого времени, когда история совершается прямо на глазах. Перемены, которым прежде требовалось полвека, происходят теперь за пять и менее лет. Такое стало возможным благодаря средствам информации, и тут ничего не поделаешь. Я надеюсь лишь, что нам удастся сохранить национальное единство. Но это будет нелегко.

— И никогда не было легко,— заключил Хауден. Он глянул на часы — до встречи с президентом оставалось полчаса, но надо было еще выкроить время для пресс-конференции с журналистами, аккредитованными при Белом доме, перед началом официальных переговоров. И все-таки есть еще время обсудить с Лексингтоном вопрос, который давно его тревожит. Сейчас, кажется, наступил подходящий момент.

— Кстати, о национальной самобытности,— произнес он задумчиво,— есть одна идея, которую мне высказала королева, когда я был последний раз в Лондоне.

— Какая?

— Мадам предложила — я бы сказал, весьма настоятельно— восстановить у нас в стране титулы. Она выставила, на мой взгляд, очень интересный довод.

Полузакрыв глаза, Хауден погрузился в воспоминания о событии, происшедшем четыре с половиной месяца тому назад: мягкий сентябрьский день, Букингемский дворец, куда он явился с визитом вежливости. Его встретили с подобающей почтительностью и препроводили пред очи ее величества.

— Выпейте еще чаю, пожалуйста,— сказала королева, и он протянул ей хрупкую чашечку с золоченым ободком вместе с блюдцем не в силах отделаться от мысли — несколько наивной, как он понимал,— о том, что Британская монархиня наливает чай бывшему сироте из детского приюта в Медисин-Хат.

— Возьмите бутерброд, премьер-министр,— королева указала на горку бутербродов с черным и белым хлебом, нарезанным не толще бумажного листа. Он взял кусочек, но отказался от джема — его было три сорта на золотом блюде,— опасаясь нарушить этикет: нужно быть опытным жонглером, чтобы балансировать среди всех тонкостей английского чаепития.

Они были одни в личных покоях королевы — в большой просторной гостиной с видом на дворцовый парк, комнате несколько официальной на канадский вкус, но не такой гнетущей изобилием позолоты и хрусталя, как другие парадные залы. В простом шелковом платье василькового цвета, она сидела скрестив ноги, обутые в лодочки из лайковой кожи, в тон платью. Ни одна женщина в мире, восхищенно подумал Хауден, не может сравниться благородством позы с англичанками из высшего общества, если только не подражает им намеренно.

Быстрым взмахом ножа королева размазала клубничный джем по кусочку хлеба и заметила своим чистым высоким голосом:

— Мы с мужем часто размышляем о том, что для блага самой же Канады она должна чем-то выделяться.

Джеймс Хауден почувствовал искушение ответить, что Канада и так сильно отличается от Великобритании, особенно по части своих экономических достижений, но воздержался, решив, что он неверно истолковал смысл ее слов. Оказалось, так оно и было.

— ...Выделяться в том смысле, чтобы между Канадой и Соединенными Штатами имелось больше различий.

— Беда в том, мадам,— ответил осторожно Хауден,— что очень трудно сохранять различия между странами, живущими по соседству и схожими в образе жизни. Время от времени мы подчеркиваем свою обособленность, но не всегда успешно.

— А вот шотландцам удается сохранять свою самобытность,— заметила королева. Она помешала чай ложечкой с самым простодушным видом. — Может быть, вам стоит поучиться у них.

— Что ж, мы не против,— улыбнулся Хауден. Что правда, то правда, подумал Хауден, Шотландия, утерявшая независимость два с половиной века назад, сохраняет национальную самобытность и национальный характер в большей степени, чем когда-либо Канада.

Королева задумчиво проговорила:

— Все дело, вероятно, в том, что Шотландия никогда не утрачивала своих традиций. Канада же — вы уж простите мне мои слова — слишком поторопилась расстаться с ними.— Королева обезоруживающе улыбнулась, сглаживая обидный смысл своих слов.— Еще чаю?

— Нет, благодарю вас.— Хауден передал чашку с блюдцем ливрейному лакею, подошедшему к ним с кипятком для заварного чайничка. Он почувствовал облегчение, посчитав, что удачно обошел все подводные рифы английского чаепития.

— Надеюсь, вы не обиделись на меня за мои слова, премьер-министр.— Королева наполнила свою чашку чаем, как только лакей удалился.

— Ничуть,— ответил Хауден. Теперь пришла его очередь улыбнуться.— Иногда полезно услышать о своих недостатках, даже если не знаешь, что с ними делать.

— Тем не менее кое-что сделать можно, - произнесла королева нетерпеливо.— Мы с мужем всегда сожалеем, что в наградных списках нет канадцев. Мне доставило бы большое удовольствие, если бы Канада отменила запрет на награждение почетными титулами в честь новогодних праздников или дня рождения королевы.

Джеймс Хауден поджал губы:

— В Северной Америке дворянские титулы не в ходу, мадам.

— В части Северной Америки, возможно, но мы ведь говорим о нашем доминионе Канада! — Как бы мягко ни звучал голос королевы, все равно это был упрек, и Хауден слегка покраснел. Королева продолжала с легкой улыбкой: — Да и в Соединенных Штатах, как я заметила, тоже не гнушаются британскими титулами.

«Туше! — подумал Хауден.— Удачно подмечено: американцы в самом деле весьма почтительно относятся к лордам».

— Как мне известно, награждение почетным титулом считается в Австралии большим отличием. Да и у нас, в Британии, титулы не утратили своего значения. Может быть, они помогут Канаде обрести дополнительную обособленность от Соединенных Штатов.

Джеймс Хауден призадумался, пытаясь как-то выйти из сложившейся ситуации. Как премьер-министр независимого государства Британского Содружества, он обладал в тысячу раз большей властью, чем королева, однако обычай обязывал его принять видимость почтительного послушания.

По нынешним временам все эти дворянские «сэр», «лорд», «леди», конечно, ерунда. Канадцы отказались от них еще в 1930-х годах. Лишь немногие обладатели титулов, люди старшего поколения, настаивали на том, чтобы их величали, упоминая титул, что обычно делалось с потаенной насмешкой.

Чувство досады овладело Хауденом оттого, что королева не довольствуется отведенной ей орнаментальной ролью, а продолжает плести свою паутину. Предложение королевы было продиктовано страхом, который явственно проступает в лондонских коридорах власти,— страхом перед тем, что Канада выскользнет из объятий Британского Содружества подобно другим его членам, и, чтобы удержать Канаду, годится все что угодно, даже шелковые ниточки титулов.

— Я сообщу Кабинету ваше мнение, мадам,— сказал Хауден, вежливо соврав: он не намеревался делать ничего подобного.

— Поступайте, как сочтете нужным,— королева грациозно склонила голову.— Кстати, если уж продолжать затронутую тему, одна из наших самых приятных прерогатив состоит в том, чтобы удостаивать премьер-министров по их выходе в отставку титулом графа. Мы были бы счастливы распространить этот обычай на Канаду. — Она с наивным простодушием уставилась в глаза Хаудену.

Граф, что же, недурно, подумал Хауден, немного польщенный вопреки своим убеждениям. Это было одно из самых высоких званий в британском дворянстве: лишь маркизы и герцоги стояли выше. Конечно, он никогда не согласится принять титул, да и каким он будет графом? Медисин-хатским? Нет, люди лопнут со смеху. Граф Оттавский? Звучит раскатисто и весомо.

Взяв полотняную салфетку, королева деликатно стерла с наманикюренных пальчиков следы джема, затем поднялась со стула, приглашая Хаудена последовать ее примеру. Интимное чаепитие закончилось, и, как часто бывало во время неофициальных визитов, она пошла рядом с Хауденом, чтобы проводить его до выхода.

Они уже были на полпути к дверям, когда в комнату небрежной походкой вошел муж королевы. Принц вошел через потайную дверь в стене, скрытую высоким зеркалом с позолоченной рамой.

— Чаю не осталось? — спросил он бодрым голосом, но, увидев Хаудена, обратился к нему: — Как, вы уже покидаете нас?

— Добрый день, ваше королевское высочество! — поклонился Хауден. Он и не подумал ответить фамильярностью на дружеское обращение принца. Тот делал многое, чтобы избавить придворный церемониал от чрезмерной чопорности, вместе с тем не терпел и панибратства — его взор начинал метать искры, а голос становился ледяным, стоило ему подметить малейшую непочтительность.

— Если вам действительно надо уходить, то я провожу вас,— заявил принц. Хауден склонился над протянутой рукой королевы и, не поворачиваясь к ней спиной, отступил к дверям.

— Осторожнее, стул справа по борту! — предупредил его принц. Сам он также сделал насмешливую попытку пятиться к двери.

Когда они выходили, Хауден заметил, что лицо королевы стало каменным. Вероятно, подумал он, королева сочла поведение мужа слишком легкомысленным.

Оказавшись в нарядной прихожей, они попрощались за руку в присутствии швейцара в ливрее, который ждал окончания церемонии, чтобы проводить премьер- министра к автомобилю.

— Всего хорошего,— сказал принц, пожимая руку гостя. Его ничуть не смутила холодность королевы. — Загляните к нам еще разок до возвращения в Канаду.

Минут десять, пока машина мчалась по Мэлл-стрит в направлении к канадскому посольству, Хауден не переставал улыбаться, вспоминая эпизод прощания. Его восхитила решимость принца вести себя запросто, хотя в его пожизненном звании мужа королевы ему позволительно обращаться с людьми, как заблагорассудится: и официально, и фамильярно. Такое прочное положение совершенно меняет человека как внутренне, так и внешне; политики, которые, как Хауден, остро сознают, что срок их пребывания в должности рано или поздно закончится, могут ему только позавидовать. Конечно, в Англии премьер-министр по выходе в отставку получает титул за верную службу стране, но ныне этот порядок выглядит глупой забавой. В Канаде он и подавно кажется смехотворным... Граф Оттавский, ни больше ни меньше. Вот повеселились бы его коллеги!

И все же, справедливости ради, ему следует подумать над предложением королевы. Мадам была права, когда говорила о необходимости различий между Канадой и Соединенными Штатами. Может быть, стоит прозондировать отношение Кабинета министров к проблеме, как он и обещал. Что ж, если это пойдет стране на пользу...

Гм, граф Оттавский...

Но он так и не прощупал позицию Кабинета и не обмолвился ни словом о разговоре с королевой вплоть до настоящего момента. Только сейчас в Вашингтоне он рассказал министру иностранных дел, в несколько ироничном тоне, о предложении королевы, опустив ту часть разговора, которая касалась его лично.

Взглянув на часы, он убедился, что осталось пятнадцать минут на то, чтобы пересечь Пенсильвания-авеню, направляясь к Белому дому. Поднявшись с кресла, он опять подошел к распахнутому окну библиотеки и бросил через плечо:

— Ну и что вы думаете по этому поводу?

Министр иностранных дел опустил ноги с пуфика на пол, встал и потянулся, разминая тело.

— Что касается различий между нами и Соединенными Штатами, тут все в порядке — мы их получим. Только я не уверен, нужны ли они нам.

— Я думаю примерно так же,— сказал Хауден,— но должен сказать, что доводы королевы заслуживают нашего внимания. В будущем все, что способствует сохранению национального единства и самобытности, станет важным элементом нашей политики. — Он заметил на себе пристальный взгляд Лексингтона, поэтому добавил: — Но если вы против, давайте забудем об этой истории. Просто, учитывая просьбу королевы, я собирался обсудить данный вопрос со всеми вами.

— Полагаю, обсуждение делу не повредит,— уступил Лексингтон, принимаясь вышагивать из угла в угол библиотеки.

— В таком случае,— сказал Хауден,— не могли бы вы поднять этот вопрос в Кабинете, мне самому как-то неудобно. Будет лучше, если это сделаете вы. Я оставлю свое мнение при себе, пока мы не выясним позицию других.

Явно испытывая сомнения, Артур Лексингтон неуверенно пробормотал:

— Разрешите мне подумать, премьер-министр, если не возражаете.

— Конечно, Артур, вы вольны решать сами.— Очевидно, подумал Хауден, вопрос нужно поднимать осторожно, если вообще стоит его затрагивать.

Лексингтон остановился возле телефона, стоявшего в центре полированного столика, и, криво усмехаясь, осведомился:

— А не попросить ли подать нам кофе, прежде чем отправиться навстречу своей судьбе?

Над лужайкой перед Белым домом, где толкались, щелкая затворами и настраивая кинокамеры, репортеры, раздался сильный, грубовато-добродушный голос президента:

— Хватит, ребята, вы уже нащелкали кадров на двух-серийный фильм.— Затем, повернувшись к премьер-министру, он спросил: — Как вы думаете, Джим, не пора ли нам заняться делом?

— Как ни печально, господин президент, но ничего не поделаешь, придется,— сказал Джеймс Хауден, нежась в тепле солнечных лучей после холодной канадской зимы. Он приятно улыбнулся невысокому широкоплечему человеку с угловатым, сухим лицом и острой волевой челюстью. Интервью на открытом воздухе представителям журналистского корпуса Белого дома доставило ему удовольствие. Президент больше молчал, любезно предоставляя Хаудену отвечать на их вопросы, с тем чтобы именно его высказывания появились сегодня или завтра в прессе, прозвучали по радио и телевидению, и потом, когда они оба прогуливались по южной лужайке перед батареей фотоаппаратов и кинокамер, президент старался встать так, чтобы премьер-министр оказался ближе к объективам. Такая предусмотрительность, подумал Хауден, редко выпадающая на долю канадцев в Вашингтоне, сильно поднимет его авторитет там, дома.

Он почувствовал, как массивная рука президента сжала его локоть, поворачивая в сторону Белого дома, и они двинулись по направлению к лестнице, ведущей к парадному входу. Лицо президента, с растрепанной копной тронутых сединой волос, закрывающих лоб короткой челкой, выражало спокойствие и доброжелательность.

— Послушайте-ка, Джим,— сказал он тягучим говорком Среднего Запада, который действовал так завораживающе на телезрителей в программе «Беседы у камина».— Бросьте вы величать меня господином президентом. Надеюсь, вы знаете, как меня зовут?

Искренне тронутый, Хауден ответил:

— Буду рад обращаться к вам по имени, Тайлер.

В глубине сознания возникла мысль, что было бы недурно, если бы в печать просочилась весть о его близких отношениях с президентом. В Канаде она заткнула бы глотку некоторым критиканам, которые вечно норовят сообщить, что его правительство якобы не пользуется влиянием в Вашингтоне. Конечно, он отлично понимал, что вчерашние и нынешние почести — не что иное, как обхаживание неуступчивого купца, боящегося продешевить, но Хауден не собирался уступать и впредь, несмотря ни на какие реверансы. Тем не менее он не видел причин для недовольства, понимая, что надо ковать политическое железо, пока горячо.

Пока они шли по мягкой траве лужайки, Хауден сказал:

— У меня не было раньше возможности поздравить вас лично с переизбранием на второй срок. Примите мои поздравления.

— Что ж, спасибо, Джим.— Снова он почувствовал прикосновение огромной руки президента, смахивающей на лапу, на этот раз на плече.— Да, выборы прошли великолепно. Могу похвастаться, что получил рекордное количество голосов из тех, что когда-либо имел президент Соединенных Штатов. И как известно, мы получили большинство в конгрессе. А это вам не шутка — ни один президент не пользовался такой широкой поддержкой в палате представителей и в сенате, как я в данный момент. Могу вас по секрету заверить, что я способен провести любой закон, который мне понадобится. О, конечно, мне приходится делать кое-какие уступки, но это пустяки. Уникальная ситуация в истории президентства.

— Уникальная, может быть, для вас, американцев.— Хауден решил, что маленький булавочный укол не повредит.— Однако при нашей парламентской системе та партия, которая стоит у власти, всегда может иметь такое законодательство, какое хочет.

— Верно, верно. Временами я — да и некоторые мои предшественники — завидую вам. С нашей конституцией вообще творятся чудеса, и приходится только удивляться, что она действует до сих пор. Беда в том,— голос президента звучал теперь в полную силу,— что наши отцы-основатели так поторопились освободиться от всего английского, что с водой выплеснули и ребенка — все ценное, что было в английской парламентской системе. Приходится довольствоваться тем, что имеем,— и в политическом, смысле, и в личном.

На последнем слове они подошли к широкой, обрамленной балюстрадой лестнице, ведущей к полукруглой колоннаде Южного портика. Опережая гостя, президент стал подниматься по лестнице, перешагивая через ступеньку, и, чтобы не отстать от него, Джеймс Хауден был вынужден последовать за ним тем же шагом.

Однако на полпути он остановился, хватая ртом воздух и обливаясь потом. Его темно-синий шерстяной костюм, идеальный в погоду, что стояла в Оттаве, был слишком тяжел для вашингтонской теплыни. Он пожалел, что не захватил с собой легких летних костюмов, но дома, осматривая их, не нашел ни одного, годного для такого торжественного визита. По слухам, президент одевается безукоризненно и иногда за день меняет несколько костюмов. Что ж, глава исполнительной власти США не испытывает тех материальных затруднений, которые переживает канадский премьер-министр.

Эта деталь напомнила Хаудену, что он так и не сообщил Маргарет о том, насколько серьезно обстоят их финансовые дела. Директор банка «Монреаль траст» заявил ему со всей определенностью: если они не перестанут тратить жалкие остатки своего основного капитала, то его доходы при выходе в отставку сравняются с заработной платой мелкого служащего. Конечно, он не допустит этого — всегда можно обратиться в Фонд Рокфеллера или к другой подобной организации, например Маккензи Кингу Рокфеллер выделил в день его отставки сто тысяч долларов,— но Хаудену претила мысль о подачке, какой бы щедрой она ни была.

Несколькими ступенями выше президент остановился и сказал с искренним раскаянием:

— Простите меня, Джим, всегда забываю, что другие не выдерживают мой темп.

— Ничего, сам виноват,— ответил Хауден. Сердце у него сильно колотилось, из-за тяжелого дыхания говорил он с трудом: — Надеюсь, речь идет о том, что не выдерживают физически.

Ему было хорошо известно неравнодушное отношение президента к физической выносливости, как к собственной, так и своего окружения. Многочисленные сотрудники Белого дома, в том числе престарелые генералы и адмиралы, возвращались домой без ног от усталости после тренировочных игр с президентом в гандбол, теннис или бадминтон. Из уст президента часто слышались жалобы на то, что «нынешнее поколение отрастило себе животики, как у Будды, при этом плечи сделались не шире ушей у гончей». Именно этот президент возродил к жизни старую забаву Теодора Рузвельта — ходьбу по прямой в сельской местности, когда требуется преодолеть любое препятствие, встретившееся по пути, — дерево так дерево, овин так овин, стог так стог. Он предпринял нечто в этом роде здесь, в Вашингтоне, и, вспомнив об этом, Хауден спросил:

— А как сейчас обстоят ваши дела с ходьбой по прямой? Что с идеей кратчайшей линии от точки А до точки Б?

Президент фыркнул от смеха, и они оба стали подниматься вверх по лестнице тихим шагом.

— Это занятие пришлось оставить из-за ряда неразрешимых проблем. Мы не могли забраться на некоторые здания и были вынуждены двинуться вовнутрь. И в странные же места нас заносило, например в туалет Пентагона: вошли через дверь, а вышли через окно.— Он хохотнул при воспоминании. — А один раз мы оказались на кухне гостиницы «Статлер», забрели в подвал и, хоть ты лопни, не могли найти выхода.

Хауден рассмеялся.

— Может быть, нам попробовать такое в Оттаве? Некоторых членов оппозиции я охотно отправил бы по прямой вокруг света, и без остановок в пути.

— Наши недруги ниспосланы нам, чтобы испытывать наше терпение, Джим.

— Наверное,— согласился Хауден,— только одни испытывают наше терпение больше, другие — меньше. Между прочим, я привез вам несколько образцов пород для вашей коллекции. Сотрудники министерства геологии и горнодобывающей промышленности утверждают, что они уникальны.

— Спасибо,— отозвался президент,— я действительно благодарен вам, и передайте мою благодарность вашим людям.

Из тенистого портика они прошли в прохладный холл, откуда по системе коридоров добрались до президентского кабинета в юго-восточной части здания. Открыв одностворчатую дверь, выкрашенную белой краской, президент ввел Хаудена в кабинет.

Как и во время прежних его визитов сюда, кабинет поразил Хаудена своей простотой. Овальный по форме, с невысокими, до пояса, панелями, серым ковром на полу, он отличался скромным убранством: посреди комнаты стоял широкий стол с плоской столешницей, у стола располагались кресло-вертушка и два знамени, вышитых золотом: одно — звездно-полосатое, другое — личный президентский флаг. Справа от стола стоял диван, обитый камчатной тканью, напротив него — высокие, от потолка до пола, окна, в одном из которых была дверь, ведущая на террасу.

Когда президент и Хауден вошли, на диване уже сидели Артур Лексингтон и адмирал Левин Рапопорт — небольшой сухопарый человек в аккуратно отутюженном коричневом костюме. Его остроносое лицо и несоразмерно большая голова делали его похожим на карлика.

— Доброе утро, Артур,— тепло сказал президент, протягивая руку Лексингтону.— Вы, конечно, знакомы с Левином, Джим?

— Да, мы встречались,— ответил Хауден.— Как поживаете, адмирал?

— Доброе утро,— адмирал Рапопорт коротко кивнул: он был известен непримиримостью ко всякого рода пустой болтовне, общепринятым условностям и светским раутам. Адмирал — специальный помощник президента — принципиально отказался присутствовать на вчерашнем банкете.

Когда все четверо расселись, в кабинет бочком протиснулся слуга-филиппинец с подносом в руках, уставленным бокалами с выпивкой. Лексингтон выбрал себе шотландского виски с содовой, президент взял бокал сухого хереса, адмирал взмахом руки отказался от выпивки, а перед Хауденом слуга с улыбкой поставил стакан виноградного сока со льдом.

Пока разносилась выпивка, Хауден исподтишка разглядывал адмирала, вспоминая то, что слышал о нем, а по слухам, тот пользовался властью не меньшей, чем сам президент.

Всего четыре года назад капитан военно-морских сил США Левин Рапопорт был на грани увольнения в отставку, потому что начальство дважды обходило его повышением по службе, несмотря на блестящие, получившие широкое признание пионерские опыты по подводному запуску межконтинентальных ракет. Причина такого отношения была в том, что почти никто не имел к нему личной симпатии, и оставалось только удивляться, сколько высших чинов флота ему удалось сделать своими врагами.

Их активную ненависть он навлек на себя главным образом благодаря своей отвратительной привычке быть вечно правым в спорах по техническим вопросам обороны флота. А оказавшись правым, он не стеснялся сказать: «Вот видите, я же говорил» — и называл поименно тех, кто с ним не соглашался.

Вдобавок он обладал чудовищным самомнением (целиком оправданным, но тем не менее малоприятным для окружающих), грубыми манерами и нетерпимостью к чинушам и бюрократическим порядкам. Но вот чего не предусмотрели высшие флотские чины, когда задумали избавиться от этого несговорчивого гения, так это того, что вся страна — и конгресс, и народ — поднимется против его увольнения, считая, что нация не должна терять выдающийся ум Рапопорта. Весьма кратко, но энергично выразился по этому поводу один конгрессмен: «Черт побери, нам нужен этот сукин сын!»

Вот почему штаб военно-морских сил, под нажимом сената и Белого дома, пошел на попятную и присвоил капитану Рапопорту звание контр-адмирала. Удостоившись звания полного адмирала за новые достижения через два года и перешагнув тем самым две последующие служебные ступеньки, Рапопорт был назначен начальником штаба при президенте и уже через пару недель благодаря своим способностям, энергии и рвению прибрал к рукам больше власти, чем могли мечтать его предшественники— Гарри Гопкинс, Шерман Адамс, Тед Соренсен.

С тех пор список успехов, достигнутых по его инициативе и под его руководством, вырос неимоверно: программа помощи заокеанским партнерам, не доставлявшая прежде американцам ничего, кроме упреков, стала пользоваться уважением, хотя несколько запоздалым; аграрная реформа, против которой яростно выступали фермеры, говоря, что она не пойдет, сработала отлично — а именно это с самого начала предсказывал Рапопорт; была разработана долговременная программа перестройки образования и научно-исследовательской работы; прекратились фиктивные банкротства в промышленности благодаря упорядочению законодательства, с одной стороны, и проведена чистка профсоюзной верхушки во главе с Луфто, продажным профбоссом, который был изгнан из руководства профсоюзами и посажен в тюрьму, с другой, — все это можно было записать в актив Рапопорта.

В одной из доверительных бесед кто-то сказал президенту:

— Если Рапопорт так хорош, почему бы ему не стать президентом вместо вас?

Как рассказывают, президент снисходительно улыбнулся и ответил:

— Дело в том, что я могу одержать победу на выборах в президенты, а Левин не наберет и шести голосов для избрания на должность собаколова.

Тем временем, пока президент почивал на лаврах, гордясь умением подбирать себе помощников, сам адмирал Рапопорт продолжал вызывать к себе чувство вражды и ненависти ничуть не меньше, чем прежде.

А Хауден, глядя на этого сурового и непримиримо мыслящего человека, гадал, как тот может повлиять на судьбу Канады.

— Прежде чем приступить к делу, хочу спросить, как вы устроились в «Блэр-хаус»? Нет ли у вас пожеланий?

Артур Лексингтон с улыбкой ответил:

— Там с нами нянчатся как с малыми детьми.

— Рад слышать об этом.— Президент удобно устроился в кресле за столом.— Иногда гости в доме через дорогу доставляют нам неприятности. Например, арабы жгли благовония и сожгли часть дома вместе с ними. А русские чуть не сорвали панели в поисках спрятанного микрофона. Надеюсь, вы этого делать не станете?

— Не станем,— сказал Хауден,— если вы скажете, где он спрятан.

Президент издал тихий гортанный смешок:

— Позвоните лучше в Кремль, они вам скажут. Между прочим, я ничуть не удивлюсь, если они сунули за панель свой собственный передатчик, пока искали микрофон.

— Это было бы не так уж плохо,— усмехнулся Хауден.— По крайней мере мы легко могли бы установить с ними связь. Мне кажется, мы и не пробуем делать это другими средствами.

— Верно,— спокойно сказал президент,— тут вы правы.

Наступило молчание. Через полуоткрытое окно доносился слабый шум уличного движения и крики детей с игровой площадки Белого дома. Откуда-то издалека, приглушенный стенами, скорее чувствовался, чем слышался, стук пишущей машинки. Внутреннее чутье подсказало Хаудену, что атмосфера непринужденности в комнате сменилась на серьезную — настало время деловых разговоров, и он спросил:

— Для общего сведения, Тайлер, вы по-прежнему считаете неизбежным открытый военный конфликт в ближайшем будущем?

— Я всей душой хотел бы ответить вам отрицательно, однако, к сожалению, приходится сказать — да.

— А готовы ли мы? — спросил Артур Лексингтон с задумчивым выражением на лице херувима.

— Нет, джентльмены, не готовы и никогда не будем готовы, пока не превратим Соединенные Штаты и Канаду, во имя свободы и надежды на лучший мир, в нашу общую крепость с единой границей.

Вот это, подумал Хауден, называется брать быка за рога. Чувствуя на себе взгляды всех остальных, он деловито сказал:

— Я всесторонне обдумал ваше предложение, президент, о заключении между нами союзного договора.

Тень улыбки скользнула по лицу президента.

— Да, Джим, я в этом не сомневался. Ну и что же?

— У нас возникли некоторые возражения.

— Когда речь идет о делах такого масштаба, было бы удивительно, если бы они не возникли.

— С другой стороны,— заявил Хауден,— я могу с уверенностью сказать, что я и мои коллеги отдаем себе отчет в преимуществах вашего предложения, но лишь при условии, если будут удовлетворены некоторые пожелания и даны определенные гарантии.

— Вы говорите об условиях и гарантиях,— впервые заговорил адмирал Рапопорт, набычившись, напряженным и решительным голосом.— Но вы и ваши коллеги, на которых вы ссылаетесь, верно, забыли, что все условия и гарантии ничто перед необходимостью выживания.

— Да,— сказал Лексингтон,— мы подумали и об этом.

— Я попросил бы вас, Джим, и вас, Артур, не упускать из виду то, что время против нас,— быстро вмешался президент.— Вот почему я не хочу затягивать переговоры. Вот почему мы все должны высказываться в открытую, не боясь пощипать друг у друга перышки.

Хауден мрачно улыбнулся:

— Как же, выщипаешь перышки у вашего орла! Так что вы предлагаете?

— Для начала я хочу повторить то, о чем мы с вами договаривались раньше, Джим. Я хочу, чтобы не было никаких недомолвок. А потом посмотрим, в какую сторону качнется стрелка компаса.

Премьер-министр глянул на Лексингтона, тот едва заметно кивнул в знак согласия.

— Что ж,— сказал Хауден,— я не возражаю. Вы сами начнете?

— Да, я начну.— Президент повернулся вместе с креслом к солнечному свету, вливавшемуся в окно, затем крутанул назад и уставился в глаза Хаудену. — Я говорил о факторе времени, времени для подготовки к нападению, которое, как мы знаем, непременно произойдет.

Как мяч из-за боковой линии, Лексингтон подбросил вопрос:

— И сколько его, по вашему мнению, у нас осталось?

— Да нисколько,— ответил президент.— По нашим расчетам и по логике вещей, мы его исчерпали. А если осталось какое-то время, то по милости Божьей. А вы верите в милость Божью, Артур?

— Как знать,— улыбнулся Лексингтон,— это нечто расплывчатое и туманное.

— И все-таки она существует, вы уж мне поверьте.— Президент поднял над столом свою лапищу с растопыренными пальцами, словно для благословения. — Однажды она спасла британцев, когда они остались один на один с врагом. Может спасти и нас. Я уповаю на милость Божью и молюсь, чтобы нам был дарован еще один год. На большее я не рассчитываю.

— Дней триста в запасе у нас еще есть, не больше,— согласился Хауден.

Президент кивнул:

— Если мы получим такую отсрочку, то она будет как Божий дар. Но завтра она станет на день меньше, а через час будет меньше на час.— В интонациях его средне-западного говора послышалось оживление.— Поэтому давайте рассмотрим картину так, как она представляется нам в Вашингтоне.

Штришок за штришком ложились на холст мазки, нанесенные мастерской рукой, с верным чувством пропорций и широтой охвата. Начал он с тех факторов, которые Хауден перечислил на заседании Комитета обороны: необходимость защиты сельскохозяйственных районов, производящих продовольствие, как ключевая проблема выживания после ядерного нападения; американо-канадская граница, ощетинившаяся военными базами; неизбежность перехвата ракет над территорией Канады, становящейся полем боя, беззащитной перед опасностью выпадения радиоактивных осадков и отравления ее продовольственных районов.

Затем рассматривалось альтернативное решение: перенос ракетных баз на Север, усиление боевой мощи США, более ранний перехват ракет с уменьшением количества радиоактивных осадков над обеими странами, что увеличит их шансы на выживание. Но необходимо дать США все полномочия, чтобы они могли вовремя развернуться...

Затем соглашение о союзе: полное принятие на себя Соединенными Штатами обязательств по обороне Канады, роспуск канадских вооруженных сил и немедленное формирование общей армии с принесением единой присяги на верность, устранение пограничных ограничений, двадцатилетний срок соглашения и гарантии суверенитета Канады во всем, что не подпадает под пункты данного соглашения.

Президент торжественно заключил:

— Перед лицом бедствия, не ведающего границ и не различающего наций, мы предлагаем вам этот союз в знак дружбы, уважения и верности.

Наступила пауза, приземистый широкоплечий человек, сидевший за столом, обвел вопрошающим взглядом своих собеседников. Рука привычно взметнулась ко лбу, чтобы пригладить седеющую челку. Взгляд у него умный и живой, подумал Хауден, только почему-то в нем таится печаль, очевидно печаль человека, мечтавшего о большем, чем удалось добиться в жизни.

Артур Лексингтон прервал молчание:

— Каковы бы ни были мотивы, господин президент, отказаться от независимости и изменить ход истории за одну ночь — дело нелегкое.

— Тем не менее,— заметил президент,— ход истории изменится, хотим мы того или нет. Границы не вечны, Артур, о чем свидетельствует вся история человечества. Со временем существующие ныне границы, наши собственные и Канады, изменятся или исчезнут независимо от нашего желания повлиять на этот процесс. Нации существуют на протяжении нескольких веков или тысячелетий, но не вечно.

— Тут я с вами согласен.— Артур Лексингтон слабо улыбнулся, ставя на стол свой бокал.— Ну, а другие с вами согласятся?

— Не все, конечно. У патриотов — по крайней мере у самых рьяных из них — короткая память, а остальные, если говорить откровенно, будут вынуждены примириться с фактами.

— Да, но для этого необходимо время,— сказал Джеймс Хауден,— а, как вы сами сказали, с чем я согласен, время — тот самый товар, который у нас в дефиците.

— В таком случае, Джим, я хотел бы послушать, что предлагаете вы.

Вот он, долгожданный миг. Пора, подумал Хауден, раскрывать свои карты, наступил тот критический момент, от которого зависит будущее Канады, если только у нее есть будущее. Правда, после достижения общего соглашения переговоры продолжатся на уровне экспертов, которым предстоит утрясти отдельные детали и частности. Но этот этап наступит позже. А сейчас между ним и президентом будет определен круг проблем и принципиальные условия соглашения.

В Овальном кабинете было тихо. Снаружи не доносились ни шум машин, ни крики детей — возможно, изменился ветер. Перестала стучать пишущая машинка за стеной. Артур Лексингтон беспокойно заворочался на диване, адмирал Рапопорт, наоборот, застыл неподвижно, словно пришитый к месту. Скрипнуло кресло под президентом, когда он слегка повернул его, не сводя вопрошающих и тревожных глаз с орлиного лица премьер-министра, который сидел, по-прежнему погрузившись в задумчивость. Нас всего-навсего четыре человека, думал Хауден, четверо обыкновенных смертных из крови и плоти, которым осталось не так уж долго жить... и все- таки то, что мы решим сегодня, скажется на судьбах мира и отзовется в веках.

Молчание затянулось, какое-то мгновение Хауден колебался в нерешительности. Снова, как прежде, им овладело сомнение. В нем боролись два чувства: ответственности перед историей, проходившей чередой веков перед его умственным взором, и трезвая оценка известных фактов современности, диктовавших необходимость крутого поворота в канадской истории. Может быть, его присутствие здесь само по себе предательство по отношению к родине? Не обернется ли его прагматизм, приведший его в Вашингтон, позором, а не доблестью? Но разве, будучи дома, он уже не победил дух сомнения и не одолел страхи, мучившие его? Нет, они опять маячили перед ним, терзая с новой силой и бросая грозный вызов его стойкости.

Он стал внушать себе, как часто делал это в прошлом, что в истории человечества не было худшего врага, чем национальная гордыня; народы, возвысившие себя в гордыне, гибли от тщеславия, тогда как могли бы спастись и достичь высокого уровня цивилизации, если бы проводили более умеренную и разумную политику. Нет, решил Хауден, он не даст Канаде погибнуть.

— Чтобы заключить союз,— сказал Хауден,— мне понадобится мандат от моих избирателей, а значит, я должен провести выборы и победить на них.

— Я так и полагал,— заметил президент,— а выборы скоро?

— Предположительно в начале июня.

— Вероятно, скорее их не проведешь.

— Избирательная кампания много времени не займет,— уточнил Хауден, —но у нас будет сильная оппозиция. Поэтому мне надо иметь на руках крупные козыри.

Артур Лексингтон вставил:

— Как опытный политик, господин президент, вы должны понять, как они необходимы.

Президент расплылся в улыбке:

— Ну, ребята, вы меня так напугали, что я боюсь согласиться — вдруг вы потребуете с меня выкуп. Я скажу так: да, оппозиция задаст вам жару, но нам не привыкать. Вы победите, Джим, я вполне уверен. А что касается козырей, то тут я вас понимаю.

— У меня имеется ряд соображений.

Президент откинулся в кресле-вертушке и промолвил:

— Валяйте!

— Во-первых, канадская промышленность и занятость в ней должны быть защищены от конкуренции со стороны Соединенных Штатов после заключения союзного договора.— Голос Хаудена звучал четко и весомо, он всячески старался подчеркнуть, что никакой он не проситель, а равноправная сторона на переговорах.— Во-вторых, Соединенные Штаты должны продолжать вкладывать средства в нашу промышленность и даже увеличить инвестиции. Мы не хотим, чтобы из-за таможенного союза «Дженерал моторе» убралась назад в Детройт или «Форд» — в Дирборн. То же самое касается и легкой промышленности.

— Я согласен,— сказал президент, катая по столу карандаш.— Ослабление вашей промышленности не выгодно и нам. Что-то нужно придумать, но я заранее могу сказать, что ваша промышленность станет крепче, а не слабее.

— Особые гарантии?

— Да, особые гарантии,— кивнул президент,— наш департамент торговли и ваши люди из министерства промышленности и торговли могут договориться о форме прогрессивного налогообложения.— Лексингтон и адмирал Рапопорт сделали пометки в своих блокнотах.

Хауден поднялся с кресла и прошелся взад-вперед по комнате.

— Теперь о сырье,— заявил он.— Канада намерена по-прежнему контролировать добычу полезных ископаемых, и нам нужны гарантии того, что наши ресурсы не будут подвергнуты разграблению. Канада не должна стать сырьевым придатком для американской промышленности.

Адмирал Рапопорт резко возразил:

— А раньше вы соглашались продавать нам сырье — если только цена была подходящей.

— Так то было в прошлом, а мы обсуждаем будущее,— отрезал Хауден. Он начал понимать, почему помощник президента вызывает к себе всеобщую антипатию.

— Не беспокойтесь,— вмешался президент,— мы позаботимся, чтобы ваша обрабатывающая промышленность была на высоте положения — это пойдет на пользу обеим странам. Что еще?

— Контракты для оборонной промышленности,— продолжал Хауден.— Канада нуждается в тяжелой промышленности: самолеты, ракеты, а не только болтики и винтики.

Президент вздохнул:

— Чертовски трудно придется с нашими лоббистами. Но что-нибудь сделаем.— Новые пометки в блокнотах.

— Желательно, чтобы кто-нибудь из моих министров постоянно находился в Белом доме.— Хауден снова уселся.— На тот случай, если потребуется срочно согласовать наши точки зрения.

— Я намеревался предложить вам что-то в этом роде,— заметил президент.— Есть еще что-нибудь?

— Пшеница! — заявил премьер-министр.— Ваш экспорт и дешевые цены вытеснили нас с рынков, которые раньше были нашими. А кроме того, мы не выдерживаем конкуренции при таких масштабах субсидий на производство пшеницы, как у вас.

Президент взглянул на Рапопорта, который немного подумал, потом заявил:

— Хорошо, мы дадим гарантии невмешательства в коммерческие сделки Канады и позаботимся, чтобы канадские излишки — в пределах прошлогодних цифр — продавались в первую очередь.

— Ну как? — Президент вопросительно сощурился на Хаудена.

Премьер-министр выждал некоторое время, прежде чем ответить.

— Я склонен принять первую часть предложения, но оставить вторую для обсуждения экспертам. Если вы увеличите производство, то должно увеличиться и наше, с соответствующими гарантиями.

С холодком в голосе президент спросил:

— А не слишком ли много вы запрашиваете, Джим?

— Не думаю.— Хауден твердо встретил взгляд собеседника. Пока он не собирался уступать. Кроме того, его главное требование было еще впереди. Выдержав паузу, президент кивнул:

— Хорошо, пусть разбираются эксперты.

В ходе дальнейших переговоров были затронуты проблемы торговли, промышленности, внешних сношений, консульской деятельности, обмена валюты, внутренней экономики, распространения юрисдикции суда Канады над вооруженными силами США на территории Канады... Во всех случаях президент легко шел на уступки, внося порой незначительные изменения. Одни предложения принимались после долгих обсуждений. Другие — сразу же, без единого замечания, таких было большинство. Удивляться тут нечему, решил Хауден, очевидно, президент просчитал их заранее, поэтому сразу соглашался, не желая попусту тратить время.

Если бы сейчас были обычные времена — а бывают ли такие в истории, спросил он сам себя,— то вырванные у президента уступки убрали бы с дороги Канады многие препоны, мешавшие ее развитию,— препоны, которые предыдущие правительства напрасно пытались устранить на протяжении нескольких поколений. Но времена сейчас, напомнил себе Хауден, необычные, а будущее — неопределенно.

Наступило время завтрака, они перекусили, не прерывая переговоров, холодным ростбифом с салатом и кофе здесь же, в президентском кабинете. На десерт премьер- министр лениво пожевал плитку шоколада, которую сунул в карман перед уходом из «Блэр-хаус»,— одну из тех, что были присланы ему канадским послом: близкие и друзья премьер-министра знали, что он сладкоежка.

Наконец наступил момент, которого Джеймс Хауден давно ждал. Он заранее попросил принести в кабинет карту Северной Америки, и во время завтрака ее повесили на стену напротив стола президента. Это была крупномасштабная политическая карта, на которой территория Канады была закрашена светлорозовой краской, США — в сероватый цвет, Мексика — в зеленый. Канадскоаме-риканская граница — черная длинная линия — тянулась по центру карты. Рядом с картой к стене была прислонена указка.

Взяв указку, Хауден обратился к президенту:

— Часа два тому назад, Тайлер, вы заметили, что нет неизменных границ. Мы, канадская сторона, готовы признать этот тезис как непреложный факт. А вы?

Президент перегнулся через стол, нахмурив брови.

— Вы это о чем, Джим? Что-то я вас не пойму.

Лицо адмирала Рапопорта оставалось бесстрастным.

— Когда начнется ядерная атака,— сказал премьер-министр, осторожно выбирая слова,— может случиться всякое. Может быть, мы как-то выиграем войну, а может, наоборот, проиграем и тогда подвергнемся оккупации. В последнем случае нас не спасут те планы, над которыми мы сейчас ломаем голову. А возможно, создастся безвыходная ситуация, когда наш противник будет в таком же беспомощном и жалком положении, как мы сами.

Президент вздохнул:

— Мои так называемые эксперты в один голос утверждают, что мы уничтожим друг друга буквально в считанные дни. Бог их знает, правы они или нет, но нельзя же обходиться без планов...

Хауден улыбнулся при мысли, мелькнувшей у него в голове.

— Я знаю, что вы имеете в виду, говоря об экспертах.

Мой брадобрей выдвинул теорию, по которой в результате атомной войны Земля расколется на две половинки. Порой я удивляюсь, почему не определил его по ведомству обороны.

— Нам мешает то, что он чертовски хороший парикмахер,—добавил Артур Лексингтон.

Президент рассмеялся, а лицо адмирала Рапопорта сморщилось, изображая некое отдаленное подобие улыбки. Приняв серьезный вид, премьер-министр продолжал:

— Наши цели заставляют нас рассматривать послевоенную обстановку, исходя из предположения, что мы не проиграем войну.

Президент кивнул: «Согласен».

— В таком случае мне представляются вероятными две возможности. Первая: оба наши правительства — и канадское, и американское — перестанут функционировать, поскольку в наших странах исчезнут законность и порядок. При таком ходе событий все, что мы говорим или делаем здесь, теряет всякий смысл, да и сами мы, сидящие в этой комнате, вряд ли станем свидетелями последующих событий.

Как легко мы рассуждаем обо всем об этом, подумал Хауден, о жизни и смерти, о выживании и уничтожении, словно речь идет о свечке: вот она горит, а дунули на нее — и она погасла. Ведь в глубине души мы все же не верим тому, о чем говорим, в нас всегда теплится надежда, что кто-то как-то предотвратит неизбежный конец.

Президент молча поднялся из-за стола, повернувшись спиной к остальным, раздвинул шторы, чтобы взглянуть на лужайку перед Белым домом. Солнце скрылось за тучи, серые слоистые облака надвигались на город, закрывая небо. Не оборачиваясь, президент бесцветно произнес:

— Вы говорили о двух возможностях, Джим.

— Да,— согласился Хауден,— и вторая мне кажется более вероятной.— Президент отошел от окна, вернувшись к своему креслу. Его лицо выглядело более усталым и постаревшим, чем раньше.

Адмирал Рапопорт осведомился:

— Какова же альтернатива? — Голос выдавал нетерпение: «Да выкладывайте вы поскорее!»

— Вторая возможность заключается в том, что оба наши правительства выживут, только Канада, в силу своей близости к врагу, потерпит больший урон, получив сокрушительный удар.

Президент тихо произнес:

— Джим, клянусь Богом, мы сделаем все что можно... и до, и после...

— Знаю,— сказал Хауден,— вот я и рассуждаю об этом «после». И если Канаде суждено увидеть будущее, она должна получить ключ от этого будущего.

— Ключ? — с удивлением повторил президент.

— Аляску,— сказал Хауден спокойно.— Аляска и есть тот ключ.

Внезапно он ощутил ритм своего дыхания, услышал разноголосый минуэт тающих звуков снаружи: приглушенный отдаленный гудок автомобиля, шум первых дождевых капель, тихое чириканье птицы. Артур Лексингтон, непроизвольно подумалось ему, назвал бы породу этой птицы... он же орнитолог... Досточтимый Артур Эдвард Лексингтон, магистр гуманитарных наук, доктор права, член Тайного совета, государственный секретарь по иностранным делам, осуществляющий контроль над каждым канадским паспортом: «От имени ее величества королевы... дозволяется подателю сего свободное и беспрепятственное передвижение по всей территории Канады... оказывать помощь и содействие». Артур Лексингтон, сидящий напротив с чопорным видом, бросает вызов вместе с ним, Джеймсом Хауденом, могущественным Соединенным Штатам.

Вы должны отдать нам Аляску, повторял он мысленно, Аляска — ключ к нашему спасению!

Тишина. Неподвижность.

Замер адмирал Рапопорт на диване рядом с Лексингтоном. На морщинистом пергаментном лице — ни чувства, ни отзыва. Ну же... переходи к делу... да как ты смеешь!..

А он... как смеет он, сидя у стола, осененного звездными знаменами, напротив главы величайшей в мире державы... он, представляющий незначительное и более слабое правительство, как будто спокойный снаружи, но замерший от напряжения внутри, ожидать ответа на свое нелепое, наглое требование.

Он вспомнил свой разговор с Артуром Лексингтоном накануне заседания Комитета обороны. «Американцы никогда не согласятся, никогда»,—сказал Артур, а он ответил: «Если припереть их к стенке, то могут согласиться».

Аляска. Аляска — вот ключ.

Президент глядел перед собой неподвижным взором, в глазах отражалось изумленное недоверие.

Молчание затянулось. Наконец, когда казалось, что молчанию не будет конца, президент повернулся вместе с креслом и вполголоса сказал:

— Возможно, я чего-то не понял, но если я понял вас правильно, то не могу поверить, что вы говорите это всерьез.

— Я никогда в жизни не был так серьезен, как сейчас,— проговорил Джеймс Хауден,— никогда за всю свою политическую жизнь.

Поднявшись во весь рост и произнося слова отчетливо и ясно, он заговорил:

— Не кто иной, как вы сами, Тайлер, говорили сегодня о нашей «общей крепости», это вы призывали к обсуждению вопросов «как», а не «если», вы подчеркивали неотложность решений и важность фактора времени. Что ж, в ответ я от имени канадского правительства выражаю согласие со всем, что вы говорили. Но к вашим словам добавлю следующее: ради нашего выживания — а ведь в этом состоит цель заключения союзного договора — мы решительно настаиваем: Аляска должна стать канадской.

Президент просительно и серьезно проговорил:

— Джим, ничего не получится, поверьте мне.

— Вы с ума сошли! — подал голос адмирал Рапопорт, его лицо пылало.

— Должно получиться! — повысил голос Хауден.— Я не сумасшедший, я в здравом уме, а потому желаю спасения своей родине; я в здравом уме, а потому борюсь за ее выживание, и, видит Бог, я буду бороться до конца.

— Но не так же!

— Вот послушайте.— Хауден быстро подошел к карте и взял в руки указку. Проведя концом указки вдоль 49-й параллели с востока на запад, он продолжал.— Отсюда и до сих пор,— он провел вторую линию вдоль 60-й параллели,— как предсказывают ваши и наши эксперты, протянется зона опустошения, отравленная радиоактивными осадками, отравленная либо целиком и полностью, либо отдельными участками — тут уж как нам повезет. Поэтому единственный наш шанс выжить, единственная надежда восстановить страну — это создание нового центра вне зоны опустошения, новой столицы, откуда начнется возрождение нации после того, как мы перегруппируем свои силы и вернемся на свои земли.

Он сделал паузу, обводя мрачным взглядом лица присутствующих. Глаза президента были прикованы к карте, адмирал Рапопорт открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но захлопнул его. Артур Лексингтон исподтишка наблюдал за профилем адмирала.

— Канадская территория для перегруппировки должна отвечать трем требованиям. Вопервых, она должна находиться южнее субарктической зоны, в противном случае будет трудно поддерживать связь и доставлять средства существования. Во-вторых, эта территория должна находиться западнее траектории полета наших ракет, и, в-третьих, это должно быть такое место, где вероятность выпадения радиоактивных осадков либо незначительна, либо полностью исключена. Севернее 49-й параллели имеется только одно такое место, которое удовлетворяет всем этим требованиям,— Аляска.

Президент тихо спросил:

— Как можно быть уверенным в местах выпадения осадков?

— Если бы меня в данный момент спросили: какое самое безопасное место в северном полушарии во время ядерной войны,—сказал Хауден, прислоняя указку к стене,— я бы ответил: Аляска. Сама природа создала здесь бастион против вторжения. Владивосток, ближайшая цель для ядерного удара, находится в трех тысячах миль. Осадки от ядерных атак с нашей ли, с советской ли стороны маловероятны. Можно быть уверенным, как ни в чем другом,— Аляска выживет.

— Да,— произнес президент,— тут я с вами согласен, в этой части по крайней мере.—Он вздохнул.— Но что касается всего остального... идея, конечно, хитроумная, и, честно говоря, в ней есть много разумного, но вы должны понять, что ни я, ни конгресс не можем поступиться одним из штатов Союза.

— В таком случае,— ответил Хауден холодно,— у моего правительства еще меньше причин поступиться собственной страной.

Адмирал Рапопорт сердито фыркнул:

— Соглашение о союзе не предполагает никакой купли-продажи.

— Вряд ли такой взгляд можно считать верным,— резко вмешался Артур Лексингтон.— Канаде договор обойдется недешево, ей придется оплатить его дорогой ценой.

— Позвольте! — Голос адмирала налился ядом.— О какой дорогой цене может идти речь, когда с нашей стороны соглашение — акт величайшей щедрости по отношению к вашему скупому и неустойчивому государству, чье правительство избрало своим главным занятием компромиссы, робость и двуличие? Вы говорили о возрождении нации — стоит ли вам беспокоиться? Однажды американцы уже сделали это за вас, возможно, сделаем снова.

Хауден, только что присевший, вскочил на ноги с покрасневшим от гнева лицом и холодно кинул в сторону президента:

— Я считаю, что приехал сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления, Тайлер!

— Конечно, нет, Джим,— спокойно сказал президент,— я так тоже считаю. Но ведь мы договорились говорить начистоту, а иной раз лучше сказать прямо, чем держать камень за пазухой.

Задрожав от обиды, Хауден вспылил:

— Так что же получается, вы поддерживаете эту гнусную клевету?

— Ну, Джим, зачем вы так? Я допускаю, что адмиралу следовало бы выразиться более тактично, но это не в привычках Левина, так что, если хотите, я извинюсь за него — он выразился не лучшим образом.— Протяжный голос президента стлался над столом, успокаивая премьер-министра, все еще стоявшего в напряженной позе.— Однако, честно говоря, Джим, он прав в том, что Канада вечно запрашивает слишком много. Вот и сейчас, при всех наших уступках в связи с договором о союзе, вы требуете еще.

Артур Лексингтон, вскочивший на ноги одновременно с Хауденом, отошел сейчас к окну и, повернувшись, сказал, глядя на адмирала Рапопорта:

— Может быть, потому, что мы вправе требовать еще.

— Вот уж нет! — Адмирал стал наступать на канадцев со словами, которые вонзались в них, как булавочные иголки.— Я сказал, что вы жадная нация, так оно и есть — я не собираюсь отказываться от своих слов. Лет тридцать тому назад вы захотели иметь одинаковый с американцами уровень жизни, но пожелали, чтобы он возник у вас в одночасье. Вы напрочь забыли, что нам это стоило трудов и пота на протяжении сотни лет, когда мы потуже затягивали пояса. Вы начали разбазаривать свои природные богатства, вместо того чтобы перерабатывать их самим. Тогда вы были рады впустить к себе американцев, чтобы они поднимали вашу экономику, брали на себя риск и обогащали вас. Вот каким образом вы подняли свой жизненный уровень, а потом начхали на все то, что нас связывало.

— Левин, перестаньте...— укоризненно произнес президент.

— А я говорю: это чистейшее лицемерие,— продолжал бушевать адмирал, делая вид, что не слышит его.— Вы запродали свое право первородства, а потом стали требовать его назад, болтая об исключительности всего канадского. Да, когда-то она была у вас, но вы обленились и утратили национальный дух настолько, что теперь ни одна королевская комиссия, сколько бы их ни было, не сможет отыскать его у вас.

— При чем тут утрата национального духа! — Голос Хаудена окреп от ненависти к этому человеку.— Чем, как не им, объяснить долгий перечень побед, одержанных нами в двух мировых войнах, о чем вы отлично осведомлены: Сент-Элуа, Вимьи, Дьепп, Сицилия, Ортона, Нормандия, Кайена, Фалез...

— Всегда бывают исключения,— обрезал адмирал.— Со своей стороны я могу напомнить вам о том, что, когда наша морская пехота погибала в Коралловом море, канадский парламент решал, проводить ли призыв на воинскую службу, да так ничего и не решил.

Хауден запальчиво возразил:

— Нужно учитывать и другие факторы — проблему Квебека, компромиссы...

— Вот-вот: компромиссы, двойственная политика по принципу «ни да, ни нет», лицемерие — какая к черту разница, когда все это ваши излюбленные забавы? Вы так и будете говорить «ни да, ни нет» в тот день, когда США станут прикрывать Канаду своим ядерным оружием, которым мы, к вашей радости, владеем, но которое вы из добродетели отказываетесь использовать самостоятельно.

Адмирал поднялся с дивана и уставился на Хаудена так, что тот едва сдержался, чтобы не ударить его кулаком в лицо. Враждебную тишину нарушил президент:

— Вот что я вам, ребята, хочу предложить: почему бы вам двоим не встретиться завтра утречком на берегу Потомака? Артур и я будем секундантами, а у студентов Смитсоновского института мы позаимствуем пистолеты и шпаги.

Лексингтон сухо осведомился:

— А что из них вы бы порекомендовали сами?

— О, на месте Джима я выбрал бы пистолеты. Тот корабль, которым когда-то командовал Левин, не сделал ни одного попадания в мишень на стрельбах.

— У нас были скверные боеприпасы.— На худом лице адмирала впервые появилось что-то вроде улыбки.— А не вы ли в то время были председателем сенатской комиссии по военно-морским делам?

— Кем я только не был, всего и не упомнишь,— с улыбкой отметил президент.

Несмотря на разрядившуюся обстановку, Хауден не успел остыть от злости и негодования, ему хотелось отплатить той же монетой, ответить столь же убийственными словами, какие были брошены ему в лицо: не вам, нации, разжиревшей и разбогатевшей за счет других народов, упрекать нас в жадности. Едва ли пристало обвинять нас в робости Соединенным Штатам, исповедующим эгоистичную политику изоляционизма, который они нарушают только под угрозой пушечных жерл... Даже наша канадская неустойчивость лучше их неуклюжей и наивной дипломатии, вечно дающей сбои, привыкшей полагаться на его величество всемогущий доллар. Ох уж эта Америка с ее верой в собственную непогрешимость и правоту, с ее неприятием других идеологий и иных систем правления, с ее упрямой поддержкой марионеточных прогнивших режимов за границей... А дома безответственная болтовня о свободе из тех же уст, что поливают грязью инакомыслящих... и многое, многое другое.

Открыв было рот, чтобы высказаться без обиняков, напролом... Хауден сдержался. Иногда, подумал он, мудрость государственного деятеля проявляется в молчании. Обмен колкостями и претензиями может быть бесконечным как с одной стороны, так и с другой, и все же следует признать, что многое из того, что говорил адмирал Рапопорт, хотя и обидная, но правда.

Кроме того, кем бы ни был Рапопорт, дураком его не назовешь. У Хаудена возникло смутное подозрение, что он стал участником намеренно подстроенной сцены. Уж не специально ли адмирал Рапопорт вызвал его на скандал, чтобы вывести из себя? Может быть — да, а может — нет. В любом случае сварой ничего не добьешься. Он решил не отступать от первоначального плана. Повернувшись к президенту и игнорируя других, он сказал:

— Вы должны четко уяснить себе, Тайлер: если мы не придем к согласию в вопросе об Аляске, между нашими правительствами невозможно никакое соглашение.

— Джим, вы тоже должны понять, что ваше требование немыслимо.— Внешне президент казался спокойным, уравновешенным и непоколебимым, как всегда. Но пальцы его правой руки, заметил Хауден, нетерпеливо постукивали по крышке стола.— А не вернуться ли нам к прежним вопросам, может быть, мы найдем выход, который устроит Канаду?

— Нет,— Хауден решительно покачал головой.— Во-первых, я не считаю свое требование абсолютно немыслимым, а во-вторых, либо мы будем обсуждать вопрос об Аляске, либо вообще ничего.— Теперь он был убежден, что его провоцировали на скандал! Конечно, если бы им удалось вывести его из себя, они ничего бы не добились. С другой стороны, в запальчивости он мог выдать, как далеко Канада готова пойти на уступки под их нажимом. Для такого прожженного хитрого политика, как президент, было достаточно малейшего намека, чтобы разгадать намерения партнера по переговорам.

Премьер-министр слегка погладил кончик своего длинного носа.

— Разрешите поделиться с вами некоторыми соображениями по этому поводу,— сказал он.— Во-первых, на Аляске необходимо провести свободный плебисцит под нашим совместным контролем, дав возможность всем жителям Аляски проголосовать «за» или «против» ее присоединения к Канаде.

— Вам не выиграть,— заявил президент, но в его низком басе звучало чуточку меньше непререкаемости, чем прежде. Каким-то неуловимым образом Хауден почувствовал, что инициатива в переговорах перешла к нему. Ему вспомнилось замечание Лексингтона, сделанное им утром: «На нашей стороне преимущества продавца. Соединенные Штаты нуждаются в уступках, на которые мы идем, и нуждаются отчаянно».

— Откровенно говоря, я считаю, что мы выиграем,— сказал Хауден.— И мы приступим к плебисциту с намерением выиграть. На Аляске всегда были сильны проканадские настроения, а в последнее время они усилились. Более того, цветы, венчавшие статус штата, уже увяли: вы сделали для них меньше, чем они ожидали, и им по-прежнему одиноко в отрыве от других штатов. Что касается нас, мы бы создали там правительственный центр, превратив Джуно или Анкоридж во вторую столицу Канады. Аляска получила бы приоритет в экономическом развитии по сравнению с другими нашими провинциями, и, что важнее всего, мы дали бы аляскинцам чувство единства с остальной страной.

— Извините,— ответил президент категорически,— я не могу согласиться на такое предложение.

Настала пора, догадался Хауден, бросить на стол козыри, и он спокойно сказал:

— Может быть, вы взглянете на дело по-другому, если узнаете, что впервые такое предложение поступило не от Канады, а от самой Аляски.

Президент поднялся, устремив пристальный взгляд на Хаудена, и резко приказал:

— Выкладывайте, что у вас на уме.

— Два месяца тому назад,—проговорил Хауден,— у меня была тайная встреча с одним жителем Аляски, представителем влиятельной группы видных аляскинцев. Вот он и сделал мне то предложение, которое я сейчас передал вам.

Президент вышел из-за стола и придвинулся вплотную к Хаудену.

— Имена,— в его голосе звучало недоверие,— я должен знать имена.

Артур Лексингтон достал из папки отдельный лист бумаги. Взяв у него лист, премьер-министр передал его президенту:

— Вот они, эти имена.

По мере того как президент пробегал глазами список, на его лице все явственнее проступало выражение крайнего изумления. Наконец, прочитав его, он передал список адмиралу Рапопорту.

— Не буду скрывать... — Впервые президент заговорил с запинками и паузами.— Не буду скрывать от вас... что имена и ваше сообщение... изрядно меня поразили.

Хауден стоял молча, ожидая, чем он закончит.

— Предположим, просто так предположим, что плебисцит состоится, а вы проиграете, что тогда?

— Как я уже сказал, мы не проиграем. Мы выдвинем ряд соблазнительных условий, которые привлекут аляскинцев на нашу сторону точно так, как вы соблазнили нас соглашением о союзе. Кроме того, вы сами будете склонять участников плебисцита в пользу присоединения к Канаде, мотивируя это необходимостью сохранения северо-американского единства, важного для обороны.

— Чего ради? — Брови президента взметнулись вверх в крайнем удивлении.

— Да, Тайлер,— сказал Хауден твердо.— Таково будет одно из условий нашего соглашения.

— И все же, даже при данных условиях, вы можете проиграть,— настаивал президент.— Голосование может завершиться не в вашу пользу.

— В таком случае нам, очевидно, придется примириться с его решением. Канадцы тоже придают большое значение самоопределению.

— И что же тогда будет с соглашением о союзе?

— Оно его не затронет,— сказал Хауден.— Имея в кармане ваше обещание отдать нам Аляску или по крайней мере провести там плебисцит, я могу победить на выборах и получить мандат на заключение договора о союзе. Плебисцит состоится позже, и, каков бы ни был его результат, сделанного уже не воротишь.

— Что ж.— Президент взглянул на адмирала, сидевшего с непроницаемым лицом, затем не то про себя, не то вслух сказал: — Значит, нужно проводить конституционный конвент в штате Аляска... Если передать дело на рассмотрение в конгресс, они утопят его в дискуссиях.

— Позвольте напомнить ваши слова,— спокойно заметил Хауден,— о том, что вы пользуетесь абсолютной поддержкой конгресса. Помнится, вы тогда сказали: «Нет такого закона, который я при желании не мог бы провести через конгресс».

Президент стукнул кулаком по ладони левой руки: «Черт бы вас побрал, Джим. Ну и ловкач же вы поворачивать слова против того, кто их сказал».

— Должен вас предупредить, господин президент,— заметил довольный Лексингтон,— у нашего премьер-министра магнитофонная память — он помнит все, что ему говорят. Иной раз мы терпим большие неудобства в этой связи.

— Бог ты мой, а я не учел этого! Джим, позвольте мне задать один вопрос?

— Пожалуйста.

— Почему вы были так уверены, что получите согласие на свое требование? Договор о союзе нужен вам, и вы отлично это знаете.

— Да, нужен,— ответил Хауден,— но откровенность за откровенность: я был уверен, что вам он нужен больше, а как вы сами сказали, время — вот главный фактор.

В кабинете опять воцарилась тишина. Президент глубоко вздохнул, адмирал пожал плечами и отвернулся.

— Предположим, просто так, ради интереса предположим,— сказал президент тихо,— что я приму ваши условия, которые, конечно, должен одобрить конгресс. Каким образом вы собираетесь оповестить о договоре Канаду?

— Я сделаю заявление в парламенте ровно через одиннадцать дней.

— В таком случае... я всего лишь предполагаю...— президент с трудом выговаривал слова, словно их у него вытаскивали клещами,— я буду обязан сделать идентичное заявление на совместном заседании сената и палаты представителей. Как вы понимаете, наши два выступления должны совпадать по времени до секунды.

— Согласен,— ответил Хауден.

Он понял, что выиграл. Он ощутил во рту восхитительный вкус победы.

— А хотя бы и ты,— ответила Маргарет, складывая счета рядом со стопкой сосчитанных серебряных монет.— Тогда бы мы могли проводить больше времени вместе, и мне не пришлось бы бегать по магазинам, чтобы чем-то заняться во время наших поездок. Ох, господи боже мой, боюсь, я была настоящей мотовкой.

Хауден невольно усмехнулся. Положив газету на стол, спросил:

— Сколько истратила?

Сверив общую сумму счетов со столбиком денег, она сокрушенно ответила:

— Почти двести долларов.

Хауден собрался мягко пожурить ее, но вспомнил, что не сообщил ей о своих финансовых затруднениях. Ничего не поделаешь — деньги истрачены, и теперь поздно упрекать. Кроме того, обсуждение финансовых проблем явно потребует от него той энергии, какой он уже не располагал после напряженных дней, проведенных в Вашингтоне. Поэтому он ограничился тем, что сказал:

— Я не подлежу таможенному досмотру, в отличие от тебя, дорогая. А посему ты можешь отобрать часть покупок на сотню долларов, свободных от пошлины, а остальные должна внести в декларацию и уплатить за них таможенный сбор.

— И не подумаю! Какие глупости! Ты великолепно знаешь, что таможенники не посмеют приблизиться к нам. Почему бы не воспользоваться твоими правами на привилегии? — Она инстинктивно накрыла монеты ладонями, словно защищая их от постороннего посягательства.

— Душенька,— начал терпеливо разъяснять он — они уже не впервые ссорились по такому поводу.— Ты же знаешь мое мнение на этот счет. В глазах закона я такой же гражданин, как и все остальные.

С раскрасневшимся от возмущения лицом, Маргарет хлопнула ладонью по столику:

— Ты рассуждаешь, как ребенок, вот что я тебе скажу!

— Может быть,— ласково продолжал он убеждать ее,— и все-таки я настаиваю, чтобы все было сделано, как положено.

Ему не хотелось вдаваться в объяснения о необходимости для него соблюдать скрупулезную честность, диктуемую политической мудростью, честность даже в мелочах, таких, как мелкая контрабанда вещей, чем время от времени грешат канадские чиновники высшего ранга, возвращаясь из-за границы. Кроме того, он понимал, как легко попасться на ерунде, а иногда на вполне невинных проступках политическому деятелю его уровня. Мало ли на свете мелких душонок, особенно среди политических соперников, которые только и ждут малейшей осечки, чтобы вынести ее на страницы газет, а те уж не упустят возможности обрисовать случившееся со всех сторон. Хаудену не раз доводилось наблюдать, как летели с постов опозоренные политики за такие прегрешения, которые в иных кругах удостаивались лишь легкого упрека, Но почему-то те, кто прикарманивал огромные суммы казенных денег, попадаясь чаще всего из-за собственной беспечности, отделывались легким испугом.

— Не переживай из-за пошлины, дорогая, скоро совсем не будет ни пошлин, ни таможенного досмотра,— сказал Хауден, складывая газету. Он уже сообщил Маргарет в общих чертах о соглашении между США и Канадой.

— Вот и хорошо,— заметила жена,— уж кто-кто, а я не буду жалеть об отмене границы. Я всегда считала большой глупостью всякие там формальности вроде раскрывания дорожных сумок, деклараций и прочего, особенно между нашими двумя странами, имеющими так много общего.

Хауден улыбнулся, но решил воздержаться от лекции по истории канадских тарифов, для которых ныне открываются исключительно благоприятные перспективы. И в самом деле, таких благоприятных условий Канада еще не знала, подумал Хауден, удовлетворенно откидываясь в удобном кресле. Который раз за последние сутки он с удовольствием вспомнил о несомненном успехе своих переговоров в Вашингтоне.

Правда, президент так и не дал твердого обещания передать Аляску Канаде — это решит аляскинский плебисцит, но в его исходе Хауден не сомневался. Требуется какое-то время, чтобы переварить идею. Зародившийся не где-нибудь, а в голове Хаудена план первоначально покажется официальному Вашингтону оскорбительным и невозможным. Но при более внимательном рассмотрении там поймут, что он является здравым и логическим продолжением соглашения о союзе, который требует от Канады не менее крупных уступок.

Что касается плебисцита, то при поддержке, которой Канада уже заручилась, ей не доставит труда обеспечить себе большинство голосов, предложив аляскинцам привлекательные условия. В любом случае, если вступит в силу союзный договор, то границы между Канадой, Аляской и остальной территорией США станут попросту символическими. Для Аляски перемены окажутся столь незначительными, что их никто не заметит,— просто Аляска подпадет под юрисдикцию гражданских законов и административного управления Канады.

В душе Хауден ликовал еще и потому, что удалось избежать обсуждения важного вопроса об открывающихся возможностях для Канады выйти из горнила войны — даже при условии опустошения части территории — страной более сильной и крепкой по сравнению со своим нынешним партнером по соглашению. Но как решится этот вопрос, покажет только время.

Реактивные моторы ревели, неся лайнер к северу. Глянув в окно, Хауден отметил, что внизу все еще тянутся зеленые поля.

— Где мы, Джими? — спросила Маргарет.

Он посмотрел на часы.

— Только что пролетели над Мэрилендом, поэтому, вероятно, сейчас находимся над Пенсильванией. Потом пролетим еще штат Нью-Йорк, а там, через несколько минут, будем дома.

— Было бы хорошо, если бы в Оттаве не шел снег,— сказала Маргарет, складывая в сумочку счета и деньги.— Привыкать к холоду лучше постепенно.

Хорошо бы и ему делать свои дела постепенно, с иронией подумал Хауден. В идеале следовало бы заняться медленным и кропотливым сколачиванием сил своих сторонников в поддержку союзного договора. Но времени, как всегда, не хватает, и нужно действовать решительнее. К счастью, ему есть что предложить. Присоединение Аляски плюс другие важные уступки — вот что он выложит перед парламентом и избирателями. Он был убежден, что всего этого, в сочетании с угрожающей международной обстановкой, будет достаточно, чтобы победить на выборах и тем самым получить мандат на заключение союзного договора.

Даже если не брать в расчет кризисную ситуацию, время для такого договора подоспело. Лет десять, а может быть, и пять тому назад, когда поиски так называемой канадской самобытности, сопровождаемые разгулом шовинизма, были в самом разгаре, любая попытка протолкнуть подобное соглашение была бы обречена на провал. Однако настроение народа с тех пор переменилось.

Что и говорить, оппозиция во главе с Бонаром Дицем будет использовать любую возможность свалить его, да только им это не удастся — он побьет их, будьте уверены. Крайний национализм по нынешним временам выглядит опасным самообольщением — опасным потому, что обрекает Канаду на одиночество среди враждебного окружения, отрывает ее от верного друга и защитника. Ныне культурные связи, общие идеалы, чувства товарищества и даже любви все теснее сплачивают Север и Юг континента. Было бы, конечно, неверно утверждать, что в Канаде перестали критически относиться к Соединенным Штатам, которые достаточно часто дают повод для разочарования своим друзьям и поклонникам. Но при всех своих недостатках они соблюдают элементарную порядочность— в противовес злу и насилию, господствующим в остальном мире.

Маргарет взяла со стола газету и развернула ее на одной из страниц.

— О, посмотри-ка, Джими, здесь есть гороскоп! Ты ознакомился со своим?

Повернув к ней голову, он язвительно ответил:

— Нет, не ознакомился и не хочу, чтобы ты возвращалась к этому вопросу снова.— У него возникло подозрение, что она поддразнивает его в отместку за недавнюю ссору. В последние дни их отношения стали несколько натянутыми. Верно, оттого, подумал Хауден, что они редко видятся. Когда они спокойно беседовали наедине последний раз? Давненько. Пожалуй, накануне Рождества, после приема у генерал-губернатора. Ему надо быть более внимательным к Маргарет, но беда в том, что в сутках слишком мало часов, а дел, требующих его вмешательства, слишком много. Возможно, когда с соглашением все утрясется, у него будет чуточку больше свободного времени для нее.

— Какая ужасная чушь! — воскликнула Маргарет, в негодовании потрясая перед собой газетой.— «Стар» прямо-таки лопается от самодовольства, выступая с разоблачениями то одного, то другого, а сами изо дня в день печатают такую бессовестную чушь!

— Возможно, им стыдно, но они вынуждены печатать такую чепуху, чтобы повысить тираж газеты, в надежде, что ее прочитают те, кого это интересует.

— Послушай, Джими, вот что тебе обещает твой гороскоп на сегодня.— Маргарет старательно прочитала, держа газету поближе к свету: — «Стрелец — важные и благоприятные вибрации Венеры. Не ослабляйте своих усилий, они ведут вас в правильном направлении и увенчаются успехом позже. Двигайте дальше и не теряйте веру в себя. Но остерегайтесь облака величиною в человеческую ладонь, которое становится все больше».— Она бросила газету.— Какая дикая дребедень!

— Да, согласен,— сказал Хауден, а про себя подумал: однако странно, что опять делается ссылка на какое-то облако. Как там было в прошлый раз: «Остерегайтесь облака величиною в человеческую ладонь»? Кажется, это высказывание взято из Ветхого Завета. Притча об Илии, который заметил, как от моря поднимается маленькое облако, потом Илию коснулся ангел, и он встретил царей, помазанников Божьих, а еще он разделил воды иорданские и поднялся к небу на огненной колеснице. Но для Илии облако служило знамением силы. А чем оно служит для него — знамением силы или знаком предупреждения? Попробуй угадай. Вдруг Хаудену вспомнились слова старой миссис Зидер накануне суда в Медисин-Хат: «Я рождена под знаком Стрельца, дорогой. Вы в этом убедитесь!»

— Джими! — резко окликнула его Маргарет.

— Что? — опомнился вдруг Хауден.

— О чем ты задумался?

— Ни о чем,— соврал он,— просто я выключился.

Спустя несколько минут Маргарет объявила:

— Командир лайнера Гэлбрейт приглашал меня в пилотскую кабину. Схожу-ка я туда.

Муж одобрительно кивнул:

— Сходи и извинись за то, что я не появился у них на этот раз, а я тем временем побеседую с молодым Праузом. Эти дни он рвался ко мне с какими-то делами.

Из большого числа сопровождающих его лиц — трех министров и персонала секретариата, сидевших сейчас в переднем салоне,— премьер-министр мало с кем общался, за исключением Артура Лексингтона.

— Отлично,— сказала Маргарет,— я пришлю его к тебе.

Эллиот Прауз, вошедший в салон премьер-министра спустя некоторое время после ухода Маргарет, был одним из двух ответственных секретарей Хаудена. Молодой, атлетически сложенный, богатый и независимый, с отличием окончивший Университет Макджилла, он проходил политическую практику у Хаудена, намереваясь в будущем занять ответственный государственный или политический пост. Через пару лет он оставит свою нынешнюю работу, чтобы баллотироваться на выборах в члены парламента. Тем временем партия использовала его ум и ученость, пока сам он набирался административного опыта, который позже откроет ему дорогу к министерскому креслу.

Хауден никак не мог решить, нравится ли ему Прауз или нет: временами молодой человек подавлял его своей серьезностью. Но сейчас, удовлетворенный вашингтонскими переговорами, он встретил его с дружеским радушием. Кивнув на кресло напротив, Хауден осведомился:

— Ну, Эллиот, признавайтесь, у вас есть что-то, чем вы хотите со мной поделиться?

— Действительно, сэр.— Прауз осторожно присел на краешек кресла, сохраняя серьезное выражение лица.— Если помните, вчера я было начал...

— Помню, помню и огорчен тем, что был вынужден прервать вас — я никак не мог выкроить для вас время.

Он заметил признаки нетерпения на лице молодого человека— что ж, политику нужно уметь вести разговор на первый взгляд совершенно бесцельный, но полезный для дела.

— Господин Ричардсон и госпожа Фридмен связались со мной по телефону,— сказал Эллиот Прауз.— Речь шла о том случае с иммигрантом в Ванкувере.

— Ради Бога, не надо! — взорвался Хауден.— Я уже наслышался об этой истории столько, что мне хватит по гроб жизни.

— Как мне стало известно, им приходится выслушивать еще больше. — Прауз сверился с блокнотом, который вытащил из папки.

Хауден вспылил:

— Да что у них там, заняться больше нечем? Им невдомек, что в мире вершатся куда более важные дела! — Заявление о союзном договоре будет достаточно важной новостью, чтобы вытеснить с полос газет любые иммигрантские дела. Когда она станет достоянием прессы, у нее не останется места ни для чего другого, но пока рано...

— На этот вопрос я не могу ответить, сэр.— У Прауза была привычка воспринимать вопросы буквально, даже если они были чисто риторическими.— Но я имею данные о количестве писем и телеграмм, поступивших на ваше имя.

— Ну-ка, какое же? — проворчал Хауден.

— Со времени вашего отлета из Оттавы до настоящего момента вы получили двести сорок телеграмм и триста тридцать два письма. Кроме двух телеграмм и восемнадцати писем, все остальные высказываются в пользу человека с теплохода и критикуют ваше правительство.

— Ну-ну,— хмыкнул Хауден,— хоть у двадцати человек хватило ума.

— Кроме того, произошли новые события.— Эллиот Прауз снова заглянул в блокнот.— У человека с теплохода появился адвокат, который позавчера добился для него ордера на временное задержание в соответствии с Законом о защите прав человека. Слушание в ванкуверском суде назначено на сегодня в полдень.

— Суд отклонит иск,— сказал Хауден устало.— Это старая уловка, я прибегал к ней когда-то сам.

— Да, сэр. В Оттаве придерживаются такого же мнения. Но господин Ричардсон обеспокоен реакцией прессы. Все газеты взахлеб расписывают это дело. Он просил передать вам, что материалов на эту тему печатается все больше и часто они занимают первую полосу. Некоторые органы печати выслали в Ванкувер специальных корреспондентов для освещения данного дела. Четырнадцать газет уделили передовицы разбору высказываний, сделанных вами накануне отлета. Господин Бонар Диц при любом удобном случае также публикует заявления, критикующие правительство. По словам господина Ричардсона, оппозиция «кует железо, пока горячо».

— А что им, черт бы их взял, остается делать,— сердито проговорил премьер-министр,— встречать нас аплодисментами? Господин Ричардсон на это надеется?

— Я не могу сказать, на что он надеется, сэр.

Хауден окончательно рассвирепел:

— А почему вы, черт побери, считаете нужным отвечать на любой вопрос?

— Я полагал, сэр, раз вы спрашиваете, значит, желаете знать ответ,— возразил Прауз, и в его голосе прозвучало столько удивления, что Хауден не мог не улыбнуться.

— Ладно, вы не виноваты, уж такой вы есть. И никто не виноват, кроме...— Он мысленно послал проклятие Гарви Уоррендеру.

— И вот еще что,— проговорил Эллиот Прауз,— господин Ричардсон просил передать, что в аэропорту к вам привяжутся репортеры с теми же вопросами, он не видит возможности от них отделаться.

— А я и не собираюсь,— ответил Хауден мрачно, потом, глянув на помощника, спросил прямо: — Вот вас считают одаренным молодым человеком. Что бы вы мне посоветовали?

— Ну...— Прауз замялся.

— Высказывайтесь.

— Если позволите, сэр, то вы особенно находчивы, когда выходите из себя.

Хауден улыбнулся и покачал головой.

— Молодой человек, хочу дать вам совет: никогда, никогда не выходите из себя, когда вы имеете дело с прессой.

Спустя некоторое время, вопреки собственному совету, он вышел из себя. Это случилось в аэропорту Оттавы. Сделав посадку, самолет покатил к пассажирскому аэропорту, а не к зданию канадских военно-воздушных сил, откуда брал старт в рейсе на Вашингтон. Сидя в личном салоне, Джеймс Хауден наслаждался сознанием удачно завершившейся поездки, хотя успехами, достигнутыми в Вашингтоне, он мог поделиться лишь с немногими из своего окружения.

Выглянув в иллюминатор, Маргарет сказала:

— На смотровой площадке собралось довольно много народа. Как ты считаешь, они там, чтобы встретить нас?

— И правда, много.— Перегнувшись через Маргарет, он увидел толпу из нескольких сот людей в зимних пальто, в шапках и шарфах, обмотанных вокруг горла для защиты от пронизывающего ветра. Они плотными рядами облепили перила смотровой площадки, и число их росло с каждой минутой, пока Хаудены наблюдали за ними в иллюминатор.

— Вполне возможно,— сказал он заносчиво,— в конце концов премьер-министр, а не кто-нибудь, важная персона.

— Как хотелось бы скорее покончить со всеми этими формальностями, я ужасно устала.

— Не думаю, чтобы дело затянулось, но мне, наверно, придется выступить с небольшой речью.— В уме стали играючи складываться шаблонные фразы: чрезвычайно успешные переговоры (это он мог заявить без опасения опередить события)... заявление о достигнутых результатах вы услышите в ближайшие дни... стремление к более тесным, сердечным отношениям наших двух стран... был счастлив возобновить свои давние связи и дружбу с президентом. Что-то в этом роде, решил он, вполне подойдет к данному случаю.

Моторы остановились, дверь распахнулась, к ней подкатили трап. Остальные вежливо расступились, чтобы пропустить первыми Джеймса и Маргарет Хауденов. Светило солнце, бросая на землю тень от облаков, но порывистый ветер над аэродромом был пронизывающе холодным.

На мгновение они задержались на верхней площадке трапа, защищенной от ветра, и Хауден отметил, что толпа, находившаяся не далее чем в сотне ярдов, как-то странно притихла. К ним по трапу семенил с протянутой рукой Стюарт Костон.

— Приветствую вас, — сиял он улыбкой,— и поздравляю вас с прибытием домой!

— Боже,— воскликнула Маргарет,— мы же отсутствовали всего три дня!

— А нам показалось — целую вечность! — заверил ее Костон.— Мы скучали по вас.

Пожимая руку премьер-министру, Улыбчивый Стю пробормотал:

— Великолепный, потрясающий успех! Вы оказали стране великую услугу!

Спускаясь по трапу, Хауден тихо спросил:

— А с Люсьеном Перро вы поговорили?

Министр финансов согласно кивнул:

— Все сделано, как вы указали по телефону. Я сообщил только Перро, больше никому.

— Так и надо,— одобрил его Хауден.— Завтра мы проведем заседание Кабинета министров в полном составе, а пока я хочу поговорить с вами, Перро и еще кое с кем нынче вечером у себя в кабинете.

Маргарет запротестовала:

— Почему обязательно сегодня вечером, Джеймс? Мы устали, и я надеялась на тихий спокойный вечер вдвоем.

— Еще будут тихие вечера,— ответил муж торопливо.

— А что, если вы, Маргарет, вечером заглянете к нам? — предложил Костон. — Дейзи будет так рада!

— Благодарю вас, Стю,— Маргарет покачала головой,— не сегодня.

Они были на полпути к аэровокзалу, и Хауден опять подивился безучастности встречавшей его толпы. Из любопытства он спросил:

— Чего это они так спокойны?

Костон нахмурился и осторожно обронил:

— Мне сказали, что толпа настроена враждебно. Кажется, эту демонстрацию специально организовали — они прибыли в автобусах.

Словно подслушав его слова, толпа разразилась криками явно по какому-то сигналу. Сперва послышалось кошачье мяуканье и шиканье, затем поднялся ор, в котором различались отдельные слова и фразы: «Мерзавец!», «Диктатор!», «Бессердечный негодяй!», «Сукин ты сын!», «Мы тебя вышвырнем!», «Мы тебе покажем на выборах!».

Одновременно, словно по команде, взметнулись вверх плакаты и транспаранты, спрятанные до сих пор за спинами. Хауден прочитал:

Служба иммиграции—канадское гестапо!

Впустите Дюваля — он заслуживает освобождения!

Изменить дьявольские иммиграционные законы!

Отсюда выгнали бы самого Иисуса Христа! Канаде нужен Дюваль, а не Хауден!

Бездушное правительство должно подать в отставку!

Хауден спросил Костона сквозь крепко стиснутые зубы:

— Вы знали об этой демонстрации?

— Брайен Ричардсон предупреждал меня,— ответил, багровея, министр финансов.— По его словам, вся эта затея задумана и оплачена оппозицией, но, честно, я не думал, что будет так скверно.

Телевизионные камеры повернули объективы с премьер-министра на бушевавшую толпу. Вечером эту сцену увидят на своих экранах миллионы телезрителей по всей стране.

Хаудену ничего не оставалось, как шествовать к зданию аэропорта под обстрелом гневных выкриков и шиканья, которые становились все громче. Хауден взял Маргарет под руку и, натужно улыбаясь, сказал:

— Веди себя так, словно ничего не происходит, и не спеши.

— Я пытаюсь,—сказала Маргарет,— но трудно удержаться.

Крики стихли, как только они очутились в здании аэровокзала. Здесь их ожидала группа репортеров. Где-то позади толпы мелькал Брайен Ричардсон. Вновь объективы телекамер были направлены на Хауденов.

Едва Хаудены задержались перед толпой, как мальчишка-репортер выстрелил вопросом:

— Господин премьер-министр, вы не изменили своего мнения по делу Дюваля?

После Вашингтона, переговоров на высшем уровне, его успехов подобный вопрос прозвучал верхом наглости. Опыт, осторожность, политическая мудрость — все полетело кувырком, когда премьер-министр, ощерившись, рявкнул:

— Нет, не изменил, и нет никакой вероятности, что изменю когда-либо! То, что вы сейчас видели,— обдуманная политическая провокация, инсценированная безответственными субъектами. — Репортеры строчили в служебных блокнотах. — Эти субъекты — не буду называть их по имени — пытаются скрыть за мелкими проблемами настоящие большие успехи моего правительства на более важном поприще. А еще я скажу, что пресса, продолжая уделять внимание мелкому иммиграционному делу в тот момент, когда страна стоит накануне важнейших поворотных событий,— так вот, пресса, говорю я, либо поддалась на обман, либо проявляет безответственность, либо то и другое.

Он видел, как Брайен Ричардсон настойчиво качает головой. Что ж, подумал Хауден, пресса достаточно долго своевольничала, пора дать ей укорот, ведь иной раз нападение— лучший вид обороны. Затем, поостыв, продолжил:

— Господа, вы, очевидно, помните, что я уже осветил эту тему подробно и обстоятельно три дня тому назад. На случай, если вы забыли, я повторюсь: правительство намерено соблюдать законность, точно придерживаясь положений Закона об иммиграции.

Кто-то спокойно заметил:

— Это значит, что вы оставляете Дюваля гнить на борту теплохода?

Премьер-министр отрезал:

— Вопрос не имеет ко мне никакого касательства.

Хауден спохватился, но было поздно: он хотел сказать, что это дело не входит в сферу его компетенции, однако упрямство помешало ему исправить ошибку.

К вечеру его высказывания цитировались от моря до моря. Радио и телевидение без конца комментировали их, издатели утренних газет, с небольшими вариациями, озаглавили свои редакционные статьи так:

Премьер-министр безучастен к судьбе Дюваля.

Пресса и общественность, по его словам,

проявляют безответственность.