На высотах твоих

Анри Дюваль

Примерно в половине восьмого утра в квартире Алана Мейтланда на Гилфорд-стрит зазвонил телефон. Алан, все еще заспанный, в пижамных штанах без куртки — он никогда не надевал ее, и у него образовалась целая коллекция курток в магазинной упаковке,— в тот момент готовил себе завтрак на портативной двухкомфорной газовой плите. Выключив тостер, в котором он обычно сжигал хлеб до углей, если оставлял его без присмотра, он снял трубку на втором звонке.

— Доброе утро,— услышал он радостный голос Шарон.— Чем занимаетесь?

— Варю себе яйцо.— Потянув за собой телефонный провод, он глянул на песочные часы, стоявшие на кухонном столике.— Уже варится три минуты, осталась одна.

— Пусть варится еще пять минут,— предложила Шарон жизнерадостно.— Тогда вы съедите его завтра крутым. Дедушка приглашает вас на завтрак к нам.

Алан быстро прикинул возможности.

— Думается, я приму его предложение. — И тут же исправился: — По крайней мере спасибо, я хотел сказать.

— Хорошо, ждем вас.

Он торопливо добавил:

— Я полагаю, ваш дедушка знает, что сегодня утром состоится слушание дела Дюваля в суде?

— Именно об этом он и хочет с вами поговорить,— сказала Шарон.— Как скоро вы будете у нас?

— Через полчаса.

Одеваясь, он все же съел яйцо.

В особняке на Марин-драйв дворецкий, передвигавшийся так, словно у него болели суставы, проводил Алана в столовую со стенами, украшенными полированными панелями под цвет полотна. На узком раздвижном столе были приготовлены три столовых прибора, сверкавших серебром и белизной салфеток. В буфете из резного дуба виднелись покрытые крышками судки, вероятно с завтраком.

— Сенатор и мисс Шарон сейчас явятся сюда, сэр,— доложил дворецкий.

— Спасибо,— сказал Алан. В ожидании хозяев он прошелся по комнате и остановился возле окна, задрапированного атласными портьерами, с видом на широкую реку Фрейзер. Выглянув в окно, он увидел у берега большое скопление плотов, залитых лучами солнца, прорвавшимися сквозь утренний туман. Вот он, источник богатства этого дома и других, ему подобных, подумал Алан.

— Доброе утро, мой мальчик.— На пороге столовой стоял сенатор Деверо, рядом с ним — Шарон. Алан повернулся.

Как и в прошлый раз, голос сенатора звучал слабо. Сегодня он тяжело опирался на трость, с другой стороны его поддерживала под руку Шарон. Она тепло улыбнулась Алану. При виде ее у него опять перехватило дыхание.

— Доброе утро, сенатор,— поздоровался Алан. Он выдвинул из-за стола стул, в который сенатор уселся с помощью Шарон.— Надеюсь, вы здоровы?

— Я прекрасно себя чувствую, благодарю.— На какое-то время его голос обрел прежнюю звучность.— Единственная болезнь, которая временами мучает меня, — это недомогание под названием «старость». — Он оглядел Шарон и Алана. — Даже вы, молодые люди, не избежите этой болезни когда-нибудь.

Возле стола бесшумно возник дворецкий, который начал раскладывать завтрак на подогретые тарелки. Здесь были яичница по-флорентийски и омлет. Алан предпочел яичницу.

Шарон заботливо предложила:

— Если хотите, можно приготовить вареные яйца.

— Нет, благодарю вас.—Алан оглядел щедрую порцию, поданную ему. — Я их готовлю дома, потому что отлично умею кипятить воду.

— Что касается кипячения, то вы умеете кипятить не только воду,— заметил сенатор.— Я убедился, что ваше умение кипятить приводит к неожиданным результатам.

Когда дворецкий удалился, тихо прикрыв за собой дверь, Шарон объявила:

— Я иду сегодня в суд. Надеюсь, вы не возражаете?

— Зря вы сообщили мне об этом.— Алан улыбнулся Шарон.— Я буду чувствовать себя не в своей тарелке.

Внезапно сенатор Деверо осведомился:

— А скажите, мой мальчик, ваша юридическая фирма процветает?

— Честно говоря, нет.— Алан грустно усмехнулся.— Сначала нам не повезло, и наши сбережения быстро испарились. Потом мы даже начали разоряться. И этот месяц, боюсь, не будет удачным.

Шарон нахмурилась в недоумении:

— Позвольте, разве известность не помогла вам приобрести клиентов? Не может быть, чтобы популярность не принесла свои плоды!

— Сначала я тоже так думал,— чистосердечно признался Алан,— но оказалось, что она только отпугнула клиентов. Мы с Томом не далее как вчера обсуждали эту проблему. — Он пояснил сенатору: — Том — мой партнер.

— Мне это известно,— признался старый сенатор.— Я навел кое-какие справки о вас обоих.

— Дело в том,— объяснил Алан,— что осторожные клиенты, такие, как, например, бизнесмены, не хотят, чтобы их адвокаты были чересчур популярны, а другие, у ко-го на руках мелкие юридические дела, считают нас слишком важными или слишком дорогими для них.

Сенатор согласился:

— Весьма здравая оценка ситуации, я бы сказал.

— Коли так,— воскликнула Шарон,— это ужасно несправедливо!

— Насколько я понял,— заметил сенатор,— господин Льюис интересуется корпоративным правом?

Алан с удивлением ответил:

— Верно, Том всегда проявлял к нему интерес. Он хотел бы специализироваться в этой области. — Полный любопытства, он пытался угадать, к чему сенатор затеял этот разговор.

— Мне пришла в голову мысль,—задумчиво произнес сенатор,— что было бы не худо оказать вам помощь, для чего нам нужно решить два вопроса. Во-первых, речь идет об авансе в счет гонорара за услуги в деле Дюваля. Я полагаю, две тысячи долларов удовлетворят вас?

От неожиданности Алан проглотил большой кусок непрожеванной яичницы. Ошеломленный, он ответил:

— Честно говоря, сенатор, я надеялся получить что- то в пределах этой суммы при окончательном расчете, не в виде аванса.

— Позвольте мне дать вам совет, мой мальчик.— Сенатор покончил с небольшой порцией яичницы и теперь, отодвинув тарелку, перегнулся через стол к Алану. Никогда не цените себя дешево. Среди профессионалов — в юриспруденции, медицине и других областях — самые высокие гонорары чаще всего получают те, у кого больше наглости или самоуверенности. Будьте самоуверенным, мой мальчик. Это поможет вам продвинуться по службе.

— А кроме того,— сказала Шарон, — выплата большого гонорара позволит дедушке снизить подоходный налог.

Алан улыбнулся:

— Благодарю вас, сэр. Если дело обстоит так, то я принимаю ваш совет... и аванс.

— Теперь обратимся ко второму вопросу.— Сенатор вытащил из кармана пиджака сигару и обрезал ее кончик. Закурив, он продолжил:—Фирма «Каллинер, Брайант и другие» занимается ведением большинства моих дел, требующих юридической помощи. В последнее время, однако, объем такой работы настолько возрос, что я подумываю о передаче части дел другой конторе. Надеюсь, вы и господин Льюис не будете возражать против того, чтобы взять на себя ведение дел фирмы «Деверо фористри лимитед». Фирма располагает значительными суммами на юридические услуги, которые составят солидную базу для вашей адвокатской конторы. Вопросы, связанные с вашим гонораром, мы обсудим позже.

— Не знаю, что и сказать,— промолвил Алан,— разве только то, что у меня сегодня потрясающее утро.— Он испытывал желание испустить восторженный крик. Нужно немедленно позвонить Тому и поделиться с ним радостной вестью.

Шарон улыбалась.

— Я так и думал, что вы обрадуетесь, мой мальчик. Но есть еще одно дело, которое нуждается в обсуждении. Однако, прежде чем мы займемся им...— Он глянул на Шарон.— Будь добра, милая, приготовь чек на две тысячи долларов, чтобы я только подписал его.— Подумав, добавил: — Лучше всего на банк «Консолидейтед фанд».

Когда купаешься в деньгах, иронически подумал Алан, главная забота состоит в том, чтобы решить, в каком банке снять со счета.

— Слушаюсь, дедушка,— весело отозвалась Шарон и вышла, забрав с собой чашку с кофе.

Когда дверь закрылась, сенатор повернулся лицом к гостю.

— Можно вас спросить,— обратился он к Алану прямо,— каковы ваши чувства к Шарон?

— Мы не говорили с ней об этом,— спокойно ответил Алан,— но как-нибудь на днях я попрошу у нее руки.

Сенатор довольно кивнул:

— Я так и предполагал. Вы, конечно, понимаете, что Шарон будет богата — по праву наследования.

— Я догадывался об этом.

— А вы не считаете, что разница в состоянии может помешать счастливому браку?

— Нет,— ответил Алан убежденно.— Я намерен упорно работать и добиться успеха. Если мы любим друг друга, было бы глупо видеть в этом препятствие нашему браку.

Сенатор Деверо вздохнул.

— Вы отменно здравомыслящий и способный молодой человек.— Он сплел пальцы рук на животе и, глядя на них, медленно сказал: — Мне бы хотелось, чтобы мой сын — отец Шарон — был больше похож на вас. На мою беду, он знает толк лишь в быстроходных моторных лодках, в женщинах того же пошиба и более ни в чем.

Что тут скажешь, подумал Алан, абсолютно нечего сказать. Лучше сидеть молча.

Наконец сенатор поднял глаза на Алана.

— Отношения между вами и Шарон — ваше личное дело. Шарон сама примет решение, так было всегда. Но со своей стороны я скажу, что, если ее решение будет в вашу пользу, я не буду вам препятствовать.

— Благодарю,— сказал Алан. Он чувствовал, как вместе с благодарностью его охватывает блаженство. Сколько событий за одно утро! Он вскоре сделает Шарон предложение, может быть, даже сегодня.

— И в завершение нашего сегодняшнего разговора,— сказал старик,— у меня есть к вам одна просьба.

Алан с готовностью ответил:

— Если это в моих силах, сэр, я ее выполню.

— Скажите: вы рассчитываете выиграть процесс в суде?

— Да, конечно, я уверен, что выиграю его.

— А есть ли возможность проиграть?

— Такая возможность всегда есть,— согласился Алан.— Служба иммиграции не уступит без борьбы. Но у нас на руках сильные козыри, гораздо сильнее, чем прежде.

— А что, если вы допустите небрежность в опровержении доводов ваших противников? Могли бы вы проиграть дело — так, чтобы все было шито-крыто,— проиграть намеренно?

Алан покраснел:

— Да, но...

— Мне нужно, чтобы дело было проиграно,— сказал сенатор Деверо тихо.— Я хочу, чтобы вы проиграли, а Анри Дюваль был депортирован. Такова моя просьба.

Прошло не менее минуты, пока смысл просьбы дошел до сознания Алана. Отказываясь верить своим ушам, Алан запротестовал сдавленным голосом:

— Вы отдаете себе отчет в том, о чем просите?

— Да, мой мальчик,— ответил сенатор осторожно.— Думаю, вполне отдаю. Я понимаю, что прошу многого, потому что знаю, как много значит для вас это дело. Но поверьте мне, у меня есть на то важные и веские причины.

— Выкладывайте,— потребовал Алан,— что за причины?

— Как вы понимаете, этот разговор должен остаться между нами, в пределах этой комнаты. Если вы согласитесь, на что я сильно надеюсь, то никто, даже Шарон, не узнает о том, что произошло между нами.

— Причины...— вполголоса настаивал Алан, — назовите причины!

— Их две. Сначала я укажу наименее важную. Ваш скиталец принесет больше пользы нашему делу — и делу других, таких, как он, если его выдворят из страны, несмотря на все усилия защитников. Некоторые люди достигают своего истинного величия в мученичестве. Пусть Анри продолжает нести венец мученика.

Алан спокойно заметил:

— А на самом деле, говоря языком политиков, вы добиваетесь, чтобы партия Хаудена выглядела хуже в глазах избирателей, потому что она вышвырнула Дюваля вон, а ваша партия — лучше, потому что вы пытались спасти его или по крайней мере делали вид, что пытались.

Сенатор чуть заметно пожал плечами:

— Вы сами выбрали слова, мой мальчик, я предпочел другие.

— А вторая причина?

— Я старик, и у меня безошибочный нюх на политические скандалы. Я чую его уже сейчас.

— Скандал?!

— Да, вполне вероятно, что вожжи управления страной перейдут в новые руки. Звезда Хаудена тускнеет, наша— восходит.

— Ваша собственная,— уточнил Алан,— не моя.

— Откровенно говоря, я надеялся, что со временем она станет и вашей. Но пока скажем так: фортуна повернулась лицом к партии, в которой я имею честь состоять.

— Вы сказали: скандал,— продолжал настаивать Алан,— объясните, о каком скандале идет речь?

Глаза Алана встретились с твердым взглядом сенатора.

— Ваш скиталец, если он останется в стране, обязательно превратится в постоянный источник беспокойства для его покровителей. Такие, как он, не могут приспособиться к новым условиям жизни. Я основываюсь на долгом опыте — подобные случаи уже бывали раньше. Если это произойдет, если он сорвется и натворит бед, возникнет повод для упреков в адрес нашей партии — нам будут колоть им глаза точно так, как мы делаем это сейчас своим противникам.

— Что же заставляет вас думать, что он, как вы выразились, сорвется?

Сенатор Деверо твердо ответил:

— Иначе не может быть! С его прошлым... в условиях нашего северо-американского общества...

— Не могу с вами согласиться, — горячо запротестовал Алан,— я готов оспаривать ваши слова, пока не охрипну.

— А вот ваш партнер по юридической конторе другого мнения,— мягко сказал сенатор.— Насколько я помню, он сказал, что в этом Дювале есть какой-то скрытый дефект, как он выразился, словно трещина прошла посередине, и что, если его пустить на берег, он, пользуясь словами вашего партнера, «развалится на куски».

Алан с горечью подумал: значит, Шарон передала деду разговор, состоявшийся у них в день разбирательства дела в суде. Знала ли она о том, что он может обернуться против Алана? Возможно, и знала. Он начал сомневаться в искренности поступков людей, которые его окружают.

— Очень жаль,— сказал он холодно,— что вы не подумали об этом раньше, прежде чем взяться за это дело.

— Даю слово, мой мальчик, если бы я знал, что оно так закончится, я ни за что не взялся бы за него. — В голосе старика слышалась искренность. — Я недооценил вас. Я считал дело абсолютно безнадежным, поэтому и взялся за него. Я и в мыслях не держал, что вы так замечательно справитесь с ним.

Нужно пошевелиться, подумал Алан, тронуться с места, может быть, мускульное усилие успокоит сумятицу в мыслях и приведет их в порядок. Отбросив ногой стул, он встал и подошел к окну, у которого стоял прежде. За окном он опять увидел реку. Солнце разогнало туман. Бревна, связанные в илоты, мерно покачивались на воде.

— Иной раз приходится принимать решение, которое причиняет нам боль, — говорил сенатор за его спиной, — но потом мы приходим к выводу, что оно было единственно верным и мудрым.

Повернувшись, Алан сказал:

— Мне бы хотелось выяснить кое-что, если вы не против.

Сенатор Деверо также отодвинулся вместе со стулом от стола, но продолжал сидеть, повернувшись к Алану.

— Прошу вас.

Если я откажу вам в просьбе, что тогда будет с предложениями, которые вы мне сделали: юридические консультации, работа в «Деверо фористри»... и всем остальным?

Сенатор поморщился.

— Я бы не хотел, чтобы вы так ставили вопрос, мой мальчик.

Но я ставлю его именно так,— сказал Алан резко и замолчал в ожидании ответа.

— Тогда... при известных обстоятельствах... я был бы вынужден передумать...

— Спасибо,— ответил Алан,— мне нужна была ясность.

С горечью он подумал, что перед ним уже открылась земля обетованная — и вот...

На мгновение его охватила слабость, соблазн поддаться искушению: никто... даже Шарон... никогда не узнает. И дело-то проще-простого: опустить одно, небрежно изложить другое, уступить в третьем... Он заслужит упрек профессионалов, но он же молод, неопытность будет ему оправданием. Такие вещи быстро забываются.

Затем он отбросил эту мысль так, словно она никогда не приходила ему в голову. Он заговорил ясно и твердо: Сенатор Деверо, я уже заявлял вам, что намерен победить в суде, а теперь и подавно — моя решимость окрепла в десятки раз,— я обязательно одержу победу, в чем готов поклясться всем самым святым для меня.

Ответа не последовало. Только глаза, устремленные в потолок, и уставшее от безмерных усилий лицо.

— И еще одно,— голос Алана приобрел язвительные нотки,— я хочу, чтобы вы уяснили себе: отныне вы не являетесь моим работодателем, мой клиент — Анри Дюваль, и только он.

Дверь в столовую открылась, на пороге появилась Шарон с узкой полоской бумаги в руке. Она неуверенно проговорила:

— Что-нибудь случилось?

Алан указал на чек:

— Он не понадобится. Не стоит беспокоить «Консолидейтед фанд».

— Почему, Алан, почему? — Шарон замерла с побледневшим лицом, забыв закрыть рот.

Внезапно ему захотелось причинить ей боль.

— Ваш дражайший дедушка сделал мне предложение,— ответил он бешено.— Какое — можете сами спросить у него. В конце концов, вы тоже входите в условия сделки.

Он протиснулся в дверь, грубо задев ее плечом, и не останавливался, пока не добрался до своего обшарпанного «шевроле» на подъездной дорожке.

Развернув машину, он погнал ее на большой скорости в город.

Алан Мейтланд резко постучал в наружную дверь номера, снятого для Анри Дюваля в отеле «Ванкувер». Спустя некоторое время дверь приоткрылась, и показалась широкая приземистая фигура Дэна Орлиффа. Распахнув дверь, репортер спросил:

— Где ты так задержался?

— У меня была еще одна встреча,— ответил Алан коротко. Войдя в номер, он оглядел уютную гостиную, где не было никого, кроме Дэна Орлиффа.— Пора ехать. Анри готов?

— Почти готов,— ответил репортер, кивнув на дверь в спальню.— Он там, одевается.

— Пусть оденет темный костюм,— сказал Алан.— Он больше подходит для суда.— Накануне они купили для Анри два новых костюма, туфли и другие мелочи туалета на деньги, пожертвованные ему поклонниками. Костюмы были куплены готовыми, после небольшой подгонки они выглядели на Анри вполне прилично.

Дэн покачал головой:

— Он не может надеть темный костюм — он его подарил.

Алан раздраженно спросил:

— Как так подарил?

— Так, как я сказал. К нему в номер зашел коридорный, одного с ним роста. И Анри отдал ему костюм. Просто так. Ах да, к костюму он присовокупил пару рубашек и туфли.

— Если это шутка,— рявкнул Алан,— я не вижу в ней ничего смешного.

— Послушай, приятель,— окрысился Орлифф,— если тебе прищемили хвост, это не значит, что ты должен набрасываться на меня. Говоря откровенно, я тоже не вижу здесь ничего смешного.

Алан поморщился.

— Извини. Это у меня от нервного переутомления.

— Все случилось до того, как я появился здесь,— объяснил Дэн.— Очевидно, парень сильно понравился Анри, и тот решил сделать ему подарок. Я позвонил администратору, чтобы вернуть костюм, но коридорный уже ушел с дежурства.

— А что говорит Анри?

— Да ничего. Только пожал плечами и сказал, что у него будет еще много костюмов и ему нравится делать подарки.

— Придется намылить ему голову,—сказал Алан мрачно. Он подошел к двери в спальню, распахнул ее и увидел Анри в светло-коричневом костюме, блестящих туфлях и белой рубашке с аккуратно завязанным галстуком. Тот стоял перед зеркалом, любуясь собой. При виде Алана он повернулся и просиял:

— Я выгляжу хорошо, правда?

Его простодушная мальчишеская радость была такой заразительной, что Алан не удержался и тоже улыбнулся. Волосы у Анри были подстрижены и аккуратно расчесаны на пробор. Было видно, что вчерашний день не прошел даром, а дел было много: медицинский осмотр, интервью для прессы и телевидения, покупки, примерка костюмов, посещение парикмахерской.

— Конечно, ты выглядишь прекрасно,— подтвердил Алан, пытаясь говорить суровым голосом,— но это не значит, что ты можешь раздаривать новые костюмы, купленные специально для тебя.

Лицо Анри Дюваля приняло обиженное выражение.

— Тот, кому я дал костюм,— мой друг.

— А как я выяснил,— заметил Дэн, стоявший позади Алана,— он встретился с этим другом сегодня утром впервые. Анри заводит друзей что-то слишком быстро.

Алан приказал:

— Ты не должен дарить новую одежду никому, даже друзьям. Понял?

Молодой скиталец надул губы, как ребенок. Алан вздохнул. Очевидно, ему не удастся избежать проблем с адаптацией Анри Дюваля к новым условиям. А вслух он сказал:

— Пора ехать, не то мы опоздаем в суд.

На пороге Алан остановился и, оглядев номер, сказал Дювалю:

— Если мы выиграем в суде, то сегодня же будем искать тебе комнату для постоянного проживания.

Молодой скиталец посмотрел на него с недоумением:

— А почему не здесь? Это место хорошее.

Алан резко ответил:

— Несомненно, только, к несчастью, у нас нет столько денег.

Анри Дюваль радостно заверил:

— Газета заплатит!

— Только за один сегодняшний день,— объяснил Дэн Орлифф. — Мой издатель уже ворчал, что номер слишком накладен для газеты. Ах да, вот еще что: Анри решил, что отныне мы должны ему платить, когда будем его фотографировать. Он объявил мне об этом утром.

Алан почувствовал, как его снова охватывает раздражение.

— Он ни черта не смыслит в этих вещах. Я надеюсь, ты не намерен напечатать такую чушь в газете?

— Я-то нет,— сказал Дэн,— но другие могут напечатать, если услышат от него такое. Полагаю, тебе придется серьезно поговорить с нашим молодым другом.

Перед залом, где должно было состояться заседание суда, бурлила толпа. Места для публики уже были заполнены, и швейцары вежливо, но твердо отклоняли попытки вновь прибывших проникнуть в зал. Протискиваясь сквозь толпу, оставляя без внимания вопросы репортеров, преследовавших его, Алан провел Анри Дюваля в зал через центральный вход.

Алан уже успел переодеться в адвокатскую мантию с накрахмаленным белым жабо. Сегодня состоится официальное заседание с соблюдением всех протокольных требований. Каждый раз, когда он бывал здесь, его поражали внушительные размеры зала с мебелью из резного дуба, дорогим красным ковром и под цвет ему темно-красными с золотом портьерами на высоких сводчатых окнах. Сквозь венецианские шторы зал наполнял яркий солнечный свет.

За одним из длинных адвокатских столов, перед судейским креслом под балдахином, украшенным королевским гербом, сидели на стульях с прямыми спинками Эдгар Креймер, А. Р. Батлер и представитель судоходной компании Толленд.

В сопровождении Анри Дюваля Алан прошествовал ко второму столу. Справа от него располагалась галерея для прессы, плотно забитая журналистами, к ним пробирался Дэн Орлифф, прибывший позднее других. У подножия судейского кресла, лицом к залу, сидели секретарь суда и стенограф. За спиной адвокатов, там, где располагались зрители, стоял приглушенный гул разговоров.

Скосив взгляд, Алан заметил, что двое адвокатов повернулись к нему. Они улыбнулись и закивали, он ответил поклоном на их приветствие. Только Эдгар Креймер упорно смотрел в сторону, как и прежде. Через минуту рядом с Аланом тяжело плюхнулся в кресло Том Льюис, тоже одетый в мантию. Оглядевшись по сторонам, он непочтительно заметил: «Похоже на нашу контору, только чуточку попросторнее». Затем кивнул Дювалю: «Доброе утро, Анри».

Алан не переставал ломать себе голову, как сообщить своему партнеру новость о том, что им теперь не приходится рассчитывать на гонорар за работу, которую они выполняют, что он в своей необузданной гордыне отверг плату, на которую они по всей справедливости имеют право, каковы бы ни были причины его ссоры с сенатором Деверо. Возможно, на этом закончится их партнерство, и, как бы там ни было, им обоим придется туго.

Он вспомнил о Шарон. Теперь он был убежден, что она ничего не знала о том предложении, которое собирался сделать ему ее дед. Иначе он не выслал бы ее из комнаты. Если бы она осталась рядом с ним, она бы тоже протестовала. А он как последний дурак обидел ее, заподозрив во всех грехах. Он вспомнил жестокие слова, которые бросил ей: «Вы тоже входите в условия сделки!» Ах, если б можно было взять их назад! Теперь он был уверен, что она не пожелает увидеться с ним снова.

Тут он вспомнил, что Шарон обещала быть сегодня в суде. Он вытянул шею, разглядывая места для публики. Как он и ожидал, ее в зале не было.

— Встать, суд идет! — прокричал секретарь суда.

Чиновники, адвокаты и публика поднялись с мест. Судья Стэнли Виллис, шурша мантией, вошел в зал и занял свое место.

Когда присутствующие уселись, секретарь объявил:

— Начинается заседание верховного суда, тринадцатое января, слушается дело Анри Дюваля.

Алан встал. Быстро покончив с вступительной частью, он сказал:

— Милорд, на протяжении многих веков любая личность, подпадающая под юрисдикцию короны, независимо от того, находится ли она в нашей стране временно или постоянно, имеет право обратиться к суду в поисках справедливости. Излагая суть дела вкратце, я заявляю, что именно нарушение прав человека служит основанием для обращения моего клиента в суд.

В определенном смысле, как знал Алан, нынешнее заседание будет сугубо формальным и сведется к обсуждению непонятных для публики пунктов закона между ним и А. Р. Батлером. Поэтому он заранее решил сделать упор на гуманной стороне процесса, чтобы не оставлять слушателей равнодушными к судьбе Дюваля. И он продолжил:

— Я прошу суд обратить внимание на ордер о депортации, выданный службой иммиграции.—Алан процитировал документ по памяти: — «А посему вы подлежите задержанию и будете высланы из страны туда, откуда вы прибыли в Канаду, либо в страну, подданным или гражданином которой вы являетесь, либо в страну, где вы родились, либо в такую страну, какая будет вам указана...» Ни один человек,— выдвинул довод Алан,— не может быть выслан из страны в четыре разных места одновременно. Поэтому должно быть вынесено конкретное решение, какое именно из четырех мест имеется в виду. Кто же должен вынести такое решение? — патетически воскликнул Алан.— Конечно же, власти, выдавшие данный ордер. Однако такого решения нет — ордер означает только то, что мой клиент Анри Дюваль подлежит заточению на корабле.

В силу этого документа, а вернее, его бессилия, заявил Алан, капитан судна был поставлен перед необходимостью выбора одного из четырех вариантов. И Алан страстно воскликнул: «Это походит на то, как если бы вы, ваша милость, приговорили преступника либо к трем годам тюрьмы строгого режима, либо к заключению в местной тюрьме на полгода, либо к дюжине гребков веслом и при этом заявили: пусть кто-либо из посторонних, за стенами данного суда, сам определит, чего он больше заслуживает».

Прервав на минуту речь, чтобы отхлебнуть глоток воды из стакана, наполненного Томом, Алан заметил на лице судьи тень улыбки. А. Р. Батлер с непроницаемым видом делал какие-то пометки.

Алан продолжил:

— Поэтому, милорд, я смею утверждать, что ордер о депортации, касающийся моего клиента Анри Дюваля, лишен законной силы, так как его решение не может быть выполнено точно.

Теперь он обратился к краеугольному камню своих доказательств, к делу Rex vs Ahmed Singh, для чего зачитал решение судьи из сборника судебных протоколов, который он захватил с собой. В деле 1921 года, если отсечь юридические хитросплетения, канадский судья вынес решение: отвергнутый иммигрант Ахмед Сингх не может быть депортирован лишь на корабль. Точно так же, настаивал Алан, этого нельзя сделать и в отношении Анри Дюваля.

— В глазах закона,— заявил Алан,— обе ситуации идентичны. Вот почему по иску о нарушении прав человека ордер о депортации должен быть отменен, а мой клиент выпущен на свободу.

А. Р. Батлер пошевелился и сделал еще одну пометку. Скоро ему представится возможность выдвинуть собственные возражения и встречные аргументы. А пока Алан продолжал разливаться соловьем, обосновывая свои доводы. Недаром он заявил сенатору Деверо, что намерен победить...

Сидя рядом с А. Р. Батлером, Эдгар Креймер прислушивался к затянувшемуся разбирательству с чувством обеспокоенности.

Он обладал практическими познаниями в юриспруденции, и эти знания, а также инстинкт подсказывали ему, что слушание идет не в благоприятном для департамента иммиграции направлении. Кроме того, он предчувствовал, что в случае оправдательного вердикта в департаменте начнут искать козла отпущения и самой очевидной кандидатурой будет он сам.

Креймер понял это во время грубого и резкого внушения по телефону, которое сделал ему секретарь премьер-министра два дня назад: «Премьер-министр крайне недоволен тем, как вы провели дело в суде... Вы не должны были соглашаться на специальное слушание... Премьер- министр ожидает более удачного исполнения вами ваших обязанностей в будущем». Секретарь передал нагоняй с плохо скрытым злорадством.

Эдгар Креймер снова закипел от обиды из-за допущенной к нему несправедливости. Ему даже отказали в возможности оправдаться, объяснить премьер-министру, что специальное дознание было ему навязано судьей и, оказавшись в ситуации, из которой было только два выхода, он выбрал наименее болезненный и самый скорый.

Все, что он делал за время своего пребывания в Ванкувере, было правильным. В Оттаве он получил от заместителя министра исчерпывающие и ясные инструкции: если скиталец Дюваль не соответствует требованиям Закона об иммиграции, он не должен быть допущен в страну ни при каких обстоятельствах. Более того, Эдгару Креймеру предписывалось принять все меры, включая юридические, чтобы воспрепятствовать его иммиграции. Особо подчеркивалось следующее обстоятельство: ни политическое давление, ни требования публики не должны учитываться при отправлении закона. Это указание, заявил заместитель министра, исходит от самого министра Уоррендера.

Эдгар Креймер скрупулезно следовал полученным инструкциям. Так он поступал всегда на протяжении всей своей жизни. Как утес, омываемый штормовыми волнами, он противился всем попыткам нарушить Закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил непреклонность и преданность, ни в чем не отступил от служебных обязанностей. И не его вина, что выскочка-адвокат и введенный в заблуждение судья свели на нет все его старания.

Начальство, он надеялся, поймет его. И все же... недовольство премьер-министра тоже что-нибудь да значит.

Выговор, полученный от премьер-министра, может испортить карьеру государственного служащего, встать преградой на пути его дальнейшего продвижения по служебной лестнице. Даже после смены правительства мнение бывшего премьер-министра продолжает висеть дамокловым мечом над головой служащего.

Правда, в данном случае выговор не имел существенного значения, премьер-министр, вероятно, уже забыл о нем. Тем не менее Эдгар Креймер смутно ощущал, что на ясном небосклоне его будущего появились зловещие тучи. Он должен избегать любых опрометчивых шагов. Если его имя еще раз привлечет к себе внимание премьер-министра, ему несдобровать.

Тем временем в зале суда слова лились бесконечным потоком. В некоторых случаях судья прерывал прения отдельными вопросами, Алан Мейтланд и А. Р. Батлер вежливо оспаривали какую-то малозначительную деталь закона: «...Мой ученый друг утверждает, что ордер составлен точно в соответствии с разделом 36. Но отсутствие запятых меняет его смысл, поэтому я оспариваю точность изложенного...»

Эдгар Креймер всей душой возненавидел Алана Мейтланда. У него опять возникло желание помочиться, как всегда, когда им овладевали сильные чувства, особенно гнев. И вообще, у него теперь не оставалось сомнений, что его болезнь прогрессирует — боли из-за задержек стали сильнее. Он пытался отвлечься... забыться... думать о чем-либо постороннем.

Он скосил глаза на Анри Дюваля, тот широко ухмылялся, не понимая ни слова из того, что говорилось, его взгляд бесцельно блуждал по залу суда. Инстинкт, никогда не обманывавший Креймера... его прежний опыт... подсказывали ему, что этот человек не способен стать оседлым иммигрантом. На пути встанет его прошлое. Какую бы помощь ни оказывали ему, этот тип не сможет адаптироваться к условиям страны, которую он не в состоянии понять. У таких людей жизнь катится по наклонной плоскости: сперва короткий период трудолюбия, затем безделье, поиски легкой жизни, слабость и отчаяние, наконец — преступление и тюрьма. Множество подобных случаев содержит досье иммиграционной службы — вот она, грубая реальность, на которую закрывают свои лучистые глаза такие идеалисты, как этот юнец адвокат.

— ...Конечно же, милорд, единственная проблема в удовлетворении иска о нарушении прав человека — вопрос о законности содержания под стражей моего клиента...

Неотступная мысль об одном и том же, позывы помочиться, почти невыносимая боль, казалось, были выше его сил. Эдгар Креймер в отчаянии заерзал на стуле. Но нет, он не покинет своего места. Все, что угодно, только не привлекать к себе внимания. Закрыв глаза, он молил судьбу о перерыве.

Дело оказалось не таким пустяковым, как полагал сначала Алан Мейтланд. А. Р. Батлер сопротивлялся упорно, оспаривая каждый довод, цитируя прецеденты в опровержение дела Rex vs Ahmed Singh. Судья тоже был исключительно придирчив, заставляя Алана, по каким-то своим соображениям, рассматривать представленные факты со всех сторон.

Теперь наступила очередь А.Р. Батлера приступить к защите действий иммиграционной службы.

— Никто не отменял свободы личности, милорд,— заявил он.— Дюваль, находясь здесь, в зале суда, использовал свои законные права, как любой гражданин, но этим исчерпал их.

Алан отметил, что держится старый адвокат, как всегда, с помпой, а его звучный, любезный голос производит на публику сильное впечатление.

— Я утверждаю,— продолжал А. Р. Батлер,— что допуск в страну таких личностей, как Дюваль, при описанных обстоятельствах, неизбежно откроет ворота Канады для потока иммигрантов. Это будут не те иммигранты, с которыми мы привыкли иметь дело. Это будут иммигранты, не помнящие места своего рождения, не имеющие проездных документов и обладающие нечленораздельной речью.

Алан вскочил на ноги.

— Милорд, я протестую против замечания моего уважаемого оппонента. Вопрос о том, как изъясняется тот или иной человек...

Взмахом руки судья усадил его.

— Господин Батлер,— сказал он мягким голосом, — вряд ли вы сами или я можем помнить, где мы родились.

— Я хотел этим сказать, милорд...

— А кроме того,— твердо прервал его судья,— я полагаю, многие из местных семейств, ныне высокоуважаемые граждане, ведут свое происхождение от тех, кто сошел на берег Канады, не имея проездных документов. Я могу указать на некоторых из них.

— С позволения вашей милости...

— А что касается нечленораздельной речи, то я сам страдаю от косноязычия, когда бываю в провинции Квебек.— Судья спокойно кивнул: — Можете продолжать, господин Батлер.

На миг лицо старого адвоката покрылось краской, но, справившись с собой, он продолжил:

— Я хотел сказать лишь то... и, несомненно, выразился не вполне удачно, на что мне было указано вашей милостью, что канадский народ имеет право на защиту от засилья иммигрантов согласно уложениям Закона об иммиграции. — Со стороны казалось, что его слова звучат веско и убедительно, но, как знал Алан, теперь наступила очередь Батлера хвататься за соломинку.

Некоторое время после начала слушания Алан не мог отделаться от дурных предчувствий, он опасался, что при всех своих стараниях может проиграть процесс, и даже на этом последнем этапе Анри Дюваль будет приговорен к возвращению на «Вастервик», который отплывает в море нынче вечером. А сенатор Деверо сочтет, что его уговоры подействовали на Алана... Но теперь к нему вернулась уверенность в успехе.

Ожидая, когда закончится очередная порция аргументов Батлера, он переключился мыслями на Дюваля. Несмотря на собственную убежденность в том, что молодой скиталец окажется ценным приобретением для страны, утренний инцидент в гостинице не мог не обеспокоить его. С тревогой он вспомнил о сомнениях Тома Льюиса, высказанных им ранее: «В нем есть какая-то червоточина, какая-то слабина... не по его вине, возможно, только какой-то душевный надлом в нем произошел».

Все это ерунда, запротестовал Алан, для любого человека, каково бы ни было его прошлое, требуется время, чтобы приспособиться к новым условиям. А помимо всего прочего, важен сам принцип: свобода личности и гражданские права человека. Разглядывая зал, он на миг встретился глазами с Эдгаром Креймером. Что ж, он докажет этому выхолощенному чиновнику, что есть законы посильнее, чем его спорные административные уложения.

Снова центр внимания суда переместился на Алана — А. Р. Батлер, исчерпав свои аргументы, уселся. Алан хотел было вернуться к своим прежним доводам: к тому, как прошло заседание апелляционной комиссии департамента иммиграции. А. Р. Батлер запротестовал, судья отклонил протест, но тут же вскользь заметил:

— Если обе стороны не будут возражать, я считаю, что можно объявить небольшой перерыв.

Готовый из вежливости согласиться с предложением судьи, Алан увидел выражение глубокого облегчения на лице Эдгара Креймера. Он также заметил, что последние минуты директор департамента беспокойно ёрзал на стуле с высокой спинкой, словно ему было крайне неудобно на нем. Внезапная догадка... какой-то инстинкт... заставили его, поколебавшись, заявить:

— С разрешения вашей милости, я был бы признателен, если бы вы до перерыва позволили мне закончить эту часть моих аргументов.

Судья Виллис кивнул.

Алан приступил к анализу апелляционной процедуры, критикуя состав комиссии из трех человек, включая Эдгара Креймера и проводившего специальное дознание сотрудника иммиграционной службы Джорджа Тэмкинхила.

«Разве можно ожидать, чтобы комиссия в таком составе подвергла сомнению выводы своего ближайшего коллеги? С другой стороны, могла ли такая группа людей отклонить решение, объявленное самим министром иммиграции и гражданства в палате общин?» — задавал Алан риторические вопросы.

А. Р. Батлер, воздев руки, горячо воскликнул:

— Мой друг намеренно представляет дело в искаженном свете. Эта группа специально была создана с целью пересмотра...

Судья наклонился вперед. Судьи всегда ревниво относятся к административным судам — об этом Алану было отлично известно. Устремив взгляд на Креймера, он окончательно уразумел, что заставило его воспрепятствовать началу перерыва. Как ни говори, с его стороны дурно поддаваться порыву мстительной злобы, которой он никогда раньше не замечал за собой. А главное, для нее не было никакого повода: дело уже выиграно, и он знал это. С чувством тревоги Алан ждал последствий.

Заключительные тирады почти не доходили до сознания Креймера, отуманенного мучительной болью. Он молча умолял Алана закончить свою речь, надеясь на обещанный судьей перерыв.

Судья Виллис язвительно заметил:

— Насколько я понимаю, эта так называемая апелляция представляла собой не что иное, как простое штампование ведомством иммиграции собственного решения. Почему надо называть это апелляцией? — Устремив суровый взгляд на Креймера, судья продолжил: — Я заявляю представителю министерства иммиграции и гражданства, что суд питает серьезные сомнения...

Но Эдгар Креймер уже был не в силах слушать. Физическая боль, усилившиеся позывы помочиться истощили его терпение. Ум и тело не могли более ничего воспринимать. Согнувшись от боли, он отодвинул стул и устремился из зала.

— Остановитесь! — послышался резкий, повелительный окрик судьи.

Он не обратил внимания. Уже в коридоре, ускоряя шаги, он услышал голос судьи, обратившегося к А. Р. Батлеру: «Передайте этому должностному лицу... неуважение к суду... в другом подобном случае... штраф за оскорбление суда...» И тут же резкое восклицание: «Объявляется перерыв на пятнадцать минут!»

Перед глазами Креймера поплыли краткие хлесткие сообщения репортеров, которые будут немедленно переданы по телефону: «Сегодня в ходе слушания дела Дюваля в верховном суде Британской Колумбии Эдгар С. Креймер, директор департамента иммиграции, был обвинен в неуважении к суду. В то время, когда судья делал Креймеру критическое замечание, тот демонстративно покинул зал суда, игнорируя приказ судьи задержаться».

Такое появится во всех газетах и будет прочитано публикой, сослуживцами, подчиненными, начальством, министром иммиграции и самим премьер-министром.

Он никогда не сможет оправдаться.

Он знал, что его карьера кончена. Последуют выговоры, и если его оставят на службе, то без надежд на продвижение. Ему будут поручать менее ответственную работу, уважения убавится. А может быть, с ним поступят иначе: потребуют медицинского освидетельствования, после чего попросят уйти в отставку.

Наклонившись вперед, он прислонился лбом к прохладной стене туалета, с трудом удерживая безутешные слезы.

Том Льюис спросил:

— Ну и что дальше?

— Если хочешь знать,— ответил Алан,— то я сам в недоумении.

Они стояли на ступенях парадной лестницы верховного суда. День, переваливший на вторую половину, был необыкновенно теплым и не по сезону солнечным. Пятнадцать минут назад суд вынес благоприятный вердикт. Согласно приговору, Анри Дюваль не подлежал депортации на корабль, поэтому сегодня вечером он не отправится в плавание на теплоходе «Вастервик». Приговор был встречен аплодисментами, которые судья Виллис остановил сдержанным жестом. Алан задумчиво сказал:

— Анри еще не является законным иммигрантом, и полагаю, его в конце концов могут выслать в Ливан, где он пробрался на теплоход. Но я не думаю, что правительство пойдет на это.

— Я тоже так считаю,— согласился Том.— Вот глядя на Анри, не скажешь, что его гложут заботы.

Они посмотрели на лестничную площадку, где в окружении плотного кольца репортеров, фотокорреспондентов и поклонников стоял Анри Дюваль. Среди них было несколько женщин. Бывший скиталец с удовольствием позировал фотографам, улыбаясь и выпячивая грудь.

— Что за скользкий тип в верблюжьем пальто рядом с Анри? — спросил Том, указывая на красномордого рябого молодчика с сальными волосами. Тот положил руку на плечо Анри и позировал перед объективами вместе с ним.

— Какой-то зазывала из ночного клуба. Он прилип к Дювалю и говорит, что хочет, чтобы Анри выступал на сцене. Я против, но Анри уцепился за эту идею.— Алан медленно добавил: — Не знаю, как и повлиять на него.

— А ты говорил с Дювалем о работе, которую нам предлагали для него? Матрос на буксире — вполне подходящее дело.

Алан кивнул:

— Он ответил, что хотел бы оглядеться, прежде чем приступит к работе.

У Тома взметнулись брови.

— Вот как! Что-то он держится слишком независимо, верно?

Алан резко бросил: «Да!» Ему пришло в голову, что ответственность, которую он добровольно взвалил на себя, будет для него несколько обременительной.

После паузы Том заметил:

— Ты понял, почему Креймер выскочил из зала суда?

Алан медленно кивнул:

— Да, я вспомнил, о чем ты говорил мне прошлый раз после слушания дела в суде.

— И решил воспользоваться ситуацией? — спросил Том спокойно.

— Я же не предполагал, чем это обернется. Но я видел, что он готов взорваться.— Алан жалобно вздохнул.— И теперь сожалею об этом.

— Полагаю, что Креймеру тоже придется пожалеть,— сказал Том.— Ты его уделал. Я сейчас разговаривал с А. Р. Батлером, между прочим, неплохой парень, если приглядеться к нему поближе. Так вот, он сказал, что Креймер считается одним из лучших государственных служащих — честный и работящий. Если процитировать дословно, мой ученый коллега выразился так: «Учитывая жалкую плату, которую получают у нас государственные служащие, креймеры нашей страны гораздо лучше, чем мы того заслуживаем».

Алан промолчал.

— По словам Батлера,— продолжал Том Льюис,— Креймер уже заработал себе один выговор — от самого премьер-министра. Надо думать, случившееся с ним сегодня послужит поводом для второго. Можешь гордиться тем, что ты его добил.

Алан ответил не сразу.

— Мне стыдно за всю эту историю.

Том согласился:

— Тогда поделим стыд на двоих.

Дэн Орлифф отделился от группы людей, окружавших Анри Дюваля, и подошел к ним. Под мышкой он держал свернутую газету.

— Мы едем к Анри Дювалю,— объявил он.— Кое у кого припасена бутылочка, чтобы отметить событие. Едете с нами?

— Нет, благодарю,— ответил Алан. Том тоже отрицательно покачал головой.

— Как хотите! — Собираясь вернуться, он подал Алану газету.— Это дневной выпуск. О тебе здесь мало, больше будет в вечернем.

Под пристальными взглядами Алана и Тома компания с Анри Дювалем двинулась вниз по лестнице. В центре ее был мужчина в верблюжьем пальто. Одна из женщин подхватила Анри под руку. Бывший скиталец счастливо улыбался, польщенный общим вниманием к своей особе. Он даже не оглянулся.

— Он у меня за это получит,— сказал Алан,— я ему вправлю мозги. Не могу же я оставить его, бросить на произвол судьбы.

Том саркастически усмехнулся:

— Желаю тебе удачи!

— Он еще выправится,— стал убеждать его Алан,— у него же хорошие задатки. И никогда не знаешь заранее, никогда не предугадаешь наверняка, что из кого получится.

— Верно,— сказал Том,— наверняка не предугадаешь.

— Даже если из него ничего не получится,— настаивал Алан,— принцип важнее конкретного человека.

— Это уж точно,— ответил Том, спускаясь по лестнице вслед за Аланом,— так было всегда.

За дымящимися спагетти в итальянском ресторанчике Алан сообщил Тому новость о гонораре. К его удивлению, Том воспринял ее почти равнодушно.

— Я, вероятно, сделал бы то же самое,— сказал он.— Не переживай, как-нибудь выкрутимся.

У Алана защипало в глазах от чувства признательности и благодарности. Чтобы скрыть свои эмоции, он уткнулся в газету, полученную от Дэна Орлиффа.

На первой странице был помещен репортаж о слушании дела Дюваля в суде, но он был напечатан до вынесения приговора Дювалю и скандала с Эдгаром Креймером. По сообщению агентства «Канадиен пресс», сегодня в парламенте «с серьезным и важным заявлением» должен выступить премьер-министр. О характере заявления не сообщалось, но, по слухам, оно связано с ухудшением международной обстановки. Раздел новостей последнего часа содержал, помимо таблицы результатов скачек, единственную небольшую заметку:

Сегодня утром в своем ванкуверском доме скончался от сердечного приступа сенатор Ричард Деверо. Ему было семьдесят четыре года.

Дверь в дом была открыта, Алан вошел. Шарон была одна в гостиной.

— Ох, Алан! — Она подошла к нему, у нее были красные от слез глаза.

Он тихо сказал:

— Я поспешил сюда, как только узнал.— Он нежно взял ее за руки и повел к оттоманке. Они уселись рядышком.

— Ничего не говори,— сказал он,— если не хочется.

Спустя некоторое время Шарон сказала:

— Это случилось... примерно через час после твоего ухода.

Он начал было с раскаянием:

— Неужели это произошло из-за...

— Нет.— Ее голос звучал глухо, но твердо.— У него уже было два сердечных приступа. Весь год мы опасались следующего...

— Словами горю не поможешь,— продолжил он,— но мне все же хотелось сказать, что я очень огорчен.

— Я любила его, Алан. Он заботился обо мне с грудного возраста. Он был добрым, щедрым дедом...— Шарон всхлипнула.— О, я знаю все о политике: он был способен на низкие поступки, так же как и на

благородные. А иной раз казалось, что тут он просто не властен над собой.

Алан тихо сказал:

— Мы все такие. Наверно, так уж устроены.— Он подумал о себе и об Эдгаре Креймере, перед которым сам оказался небезгрешным.

Шарон подняла глаза и спросила:

— За всем этим я даже не узнавала... вы выиграли дело?

Он медленно кивнул:

— Да, выиграл.— Но его не оставляли сомнения, не больше ли он потерял, чем выиграл.

— Как только ты ушел,— сказала Шарон осторожно,— дедушка рассказал мне о том, что произошло между вами. Он сказал, что сожалеет о своей просьбе и намеревается сообщить тебе об этом.

Алан примирительно заметил:

— Теперь это уже не имеет значения.— Но в глубине души он чувствовал раскаяние от того, что не проявил утром больше терпимости.

— Дедушка хотел, чтобы ты знал...— говорила она прерывающимся голосом, глядя на него глазами, полными слез,— он сказал... что ты самый замечательный молодой человек из всех, кого он знает... и что если я не уцеплюсь за тебя и не выйду замуж...

У нее пресекся голос, она отвернулась. И очутилась в объятиях Алана.