На высотах твоих

Эдгар Креймер

За полтора суток, что Эдгар Креймер провел в Ванкувере, он пришел в двум выводам: во-первых, в департаменте гражданства и иммиграции на Западном побережье не имелось особо сложных проблем, которые он не мог бы легко разрешить; во-вторых, расстройство его здоровья — из тех, что вызывают чувства досады и неловкости,— еще больше обострилось.

Сидя в квадратной, по-казенному обставленной конторе на втором этаже здания департамента, расположенного у порта, Эдгар Креймер проанализировал обе эти проблемы.

Креймер был худощавый, сероглазый мужчина сорока с лишним лет, с волнистыми каштановыми волосами, разделенными на прямой пробор. Живой ум и логика позволили ему продвинуться довольно высоко на правительственной службе. Он был трудолюбив, безупречно честен и пунктуален в доскональном исполнении официальных установлений. Больше всего он презирал сантименты, разгильдяйство, неуважение к законам и порядку. Один из его коллег как-то пошутил: «Эдгар откажет в пенсии родной матери, если обнаружит в ее заявлении запятую не на месте». При всем преувеличении в шутке была доля правды, хотя ради справедливости стоит сказать, что Креймер не колеблясь помог бы своему злейшему врагу, если бы этого потребовали служебные правила.

Он был женат на простой женщине, которая вела домашнее хозяйство со скучной аккуратностью, однако была не лишена претензий: она подыскивала новое жилище в респектабельном, по ее мнению, районе, который соответствовал бы высокому общественному положению ее чиновного мужа.

Среди государственных служащих Эдгар Креймер был видной фигурой — его метили на повышение, частично из-за способностей, частично из-за умения привлечь к себе внимание властей предержащих. В министерстве иммиграции ему прочили через несколько лет, при возможных перестановках в штате министерства, должность заместителя министра, поскольку смотрели на него как на надежного уполномоченного по улаживанию конфликтов.

Будучи крайне честолюбивым, Эдгар Креймер сознавал свое привилегированное положение и постоянно делал все, чтобы упрочить и обезопасить его. Он с восторгом принял предложение временно взять на себя управление ванкуверским департаментом, особенно когда узнал, что сам министр одобрил его назначение и будет следить за его успехами. Лишь по одной этой причине расстройство здоровья было крайне несвоевременным.

Говоря попросту, проблема состояла в том, что Эдгар Креймер страдал недержанием мочи, вынуждающим его бегать в туалет с досадной и унизительной частотой.

Уролог, к которому его послал лечащий врач перед поездкой в Ванкувер, обрисовал ситуацию так: «Вы страдаете простатитом, и, прежде чем вам станет лучше, вы от него намучаетесь». Он описал симптомы болезни: частое мочеиспускание днем, потребность облегчить мочевой пузырь по ночам, отчего на следующий день человек бывает изнуренным и раздражительным.

На вопрос: «Сколько это может продолжаться?» — уролог сочувственно сказал: «Боюсь, что вам придется ждать два-три года, пока болезнь не обострится так, что понадобится хирургическое вмешательство. Когда это произойдет, мы сделаем резекцию, после чего наступит некоторое облегчение».

Это было слабое утешение. Еще более убийственной была мысль о том, что начальство узнает о его старческой болезни, преждевременной для его возраста. После всех стараний и многолетних трудов, суливших наконец скорое вознаграждение, страшно и подумать, что будет, когда о его болезни станет известно.

Пытаясь забыться, он обратился к разграфленным листам бумаги, лежавшим перед ним на столе. На них были составлены графики тех мероприятий, которые он предпринял по приезде в Ванкувер, а также тех, которые еще только наметил на будущее. В целом дела в департаменте шли неплохо, и он не собирался менять многое, разве что отдельные мелочи, такие, например, как подтягивание дисциплины у служащих, и кое на что он уже воздействовал.

Вчера, в обеденное время, он снял пробу с еды, которую выдавали арестантам в камерах для нелегальных иммигрантов, ожидавших высылки из страны. К своей досаде, он убедился, что еда, хотя и съедобная, была холодной и уступала по качеству той, которую ему подавали в буфете. Тот факт, что многие депортируемые иммигранты питались здесь лучше, чем когда-либо в прошлом, а по высылке многие из них будут голодать, не имел для Креймера никакого значения. Содержание арестантов было точно обусловлено правилами, поэтому Креймер вызвал к себе шеф-повара, оказавшегося крупным мужчиной, на голову выше своего щупленького, худощавого начальника. Креймер — его никогда не смущали габариты собеседника — устроил ему жесточайший разнос и теперь был уверен, что еду будут готовить как следует и раздавать арестантам горячей.

Он решил взяться за дисциплину. Некоторые из чиновников опаздывали на службу, а кроме того, как он заметил, позволяли себе некоторую небрежность в одежде. Будучи сам большим аккуратистом — его костюм в тонкую полоску выглядел всегда отлично отутюженным, а в кармашке пиджака виднелся уголок белоснежного платочка,— он терпеть не мог в своих подчиненных небрежности. Он начал записывать в памятную книжку подобного рода замечания, как вдруг почувствовал потребность облегчиться. Взглянув на часы, он обнаружил, что прошло всего четверть часа после того, как он последний раз побывал в туалете. Он решил, что не уступит... заставит себя терпеть... и попытался сосредоточиться. Затем, безнадежно вздохнув, встал и вышел из кабинета.

Вернувшись назад, он застал в кабинете молоденькую стенографистку, временно исполнявшую обязанности секретарши. Креймер с опаской глянул на нее, не заметила ли она его частые отлучки в туалет, хотя он старался выходить через дверь, ведущую сразу в коридор. Конечно, у него может быть масса предлогов, связанных с делами... Что ж, придется подумать о том, как скрывать свой недуг.

— С вами желает повидаться один джентльмен, господин Креймер,—сказала девушка.— Некто Алан Мейтланд. По его словам, он адвокат.

— Хорошо,— ответил Креймер, снимая очки без оправы, чтобы протереть их.— Впустите его, пожалуйста.

Расстояние от своей конторы до района порта Алан одолел пешком, и у него раскраснелись щеки от холодного ветра. Шляпы он не надел, а пальто сбросил с плеч при входе, оставив в руке легкий портфель.

— Доброе утро, господин Креймер,— поздоровался Алан.— Очень любезно с вашей стороны принять меня без предварительной договоренности.

— Я на службе у общества, господин Мейтланд,— отчеканил Креймер своим ровным занудливым голосом. Состроив вежливую дежурную улыбку, он жестом указал Алану на стул.— Дверь в мой кабинет всегда открыта — в пределах разумного, конечно. Чем могу служить?

— Вероятно, ваша секретарша сказала вам, что я адвокат?

Креймер утвердительно кивнул. Молодой и неопытный, подумал он. Креймер повидал на своем веку адвокатов, с некоторыми вступал в словесные поединки на суде и был о них не очень высокого мнения.

— Я прочел в газетах о вашем назначении сюда пару дней тому назад и решил дождаться вашего приезда,— пустил Алан пробный шар, стараясь задобрить этого невысокого человечка, от чьей доброй воли зависело многое. Сперва Алан намеревался обратиться в департамент иммиграции по делу Анри Дюваля сразу же после Рождества и прокорпел весь праздник над иммиграционным законодательством и судебными решениями по делам иммигрантов, выискивая прецеденты, а на следующий день, 26 декабря, в газетах появилось сообщение о том, что министерство иммиграции назначило нового директора своего ванкуверского департамента. Обсудив вопрос с Томом Льюисом, они решили — даже ценой потери нескольких драгоценных дней — дождаться прибытия нового начальства.

— Так вот, я прибыл. Может быть, вы скажете, что вас привело ко мне? — Креймер сморщился в улыбке. Если он может помочь чем-то этому новичку — при условии, что тот проявит склонность к сотрудничеству с департаментом,— то почему бы и нет?

— Я пришел в интересах моего клиента,— осторожно продолжал Алан.— Его зовут Анри Дюваль, в настоящее время он задержан на борту теплохода «Вастервик». Я могу показать вам документ, подтверждающий мои полномочия выступать от его лица.— Раскрыв молнию портфеля, он вынул отпечатанную на машинке копию доверенности, которую Анри подписал при их первой встрече, и положил ее на стол.

Креймер внимательно прочитал доверенность и тоже положил на стол. При упоминании имени Анри Дюваля он слегка поморщился и осведомился немного утомленным голосом:

— Разрешите спросить, господин Мейтланд, как давно вы знаете своего клиента?

Это был довольно неожиданный вопрос, но Алан решил сохранять выдержку. Тем более что Креймер держался пока дружелюбно.

— Я знаком с ним три дня,— ответил он жизнерадостно. — По сути дела, я впервые прочел о нем в газетах.

— Понимаю,— Эдгар Креймер соединил кончики пальцев обеих рук — это был его любимый жест, когда он размышлял или желал потянуть время. Ему, конечно, доложили о деле Дюваля тотчас же по прибытии в Ванкувер. Помнил он и о том, что заместитель министра Клод Гесс предупреждал его о заинтересованности самого министра в абсолютно законном решении вопроса, и, насколько Креймеру было известно, он именно так и был решен. В этом духе он и отвечал газетчикам во время вчерашнего интервью.

— Возможно, вы не видели статей в газетах.— Алан снова открыл портфель и сунул в него руку.

— Не беспокойтесь, пожалуйста.— Креймер решил держаться дружелюбно, но твердо.— Я их читал. Только мы здесь не полагаемся на газетные статьи. Видите ли,— он слабо улыбнулся,— на каждого приезжающего в страну у нас заводится специальное досье, и я имею доступ к этим досье. Мы считаем их источниками более достоверной информации, чем газеты.

— Какое же досье может быть на Анри Дюваля? — сказал Алан.— Насколько мне известно, никто не проводил специального расследования.

— Вы правы, господин Мейтланд, сделано было немного, поскольку с ним абсолютно все ясно. Эта личность не имеет определенных занятий, документов, а также гражданства какой-либо страны. А посему нет никакой возможности рассматривать его как потенциального иммигранта.

— Эта личность, как вы его называете, не имеет гражданства в силу довольно-таки странных причин. Если вы читали газеты, вы должны быть осведомлены о них.

— Да, мне известно, что в печати было что-то об этом...— Снова слабая улыбка.— Но когда вы наберетесь жизненного опыта, вы поймете, что газетные статьи и реальные факты иногда не имеют ничего общего.

— Я тоже не верю всему, что читаю.— Алану начали надоедать и дежурная улыбочка, которая то появлялась, то исчезала с лица директора, и его неуступчивость.— Я прошу вас лишь об одном: провести расследование. Именно с этой просьбой я и пришел сюда.

— А я говорю вам, что всякое расследование в данном случае бесполезно.— На сей раз в голосе Креймера послышалась холодность. Он стал раздражаться, может быть от усталости — ночью ему пришлось несколько раз просыпаться и вставать с постели, поэтому утром он чувствовал себя разбитым и усталым. Он добавил: — Лицо, о котором идет речь, не имеет законных прав на въезд в страну и вряд ли когда-нибудь их получит.

— Но ведь он человек,— возразил Алан,— разве это ничего не значит?

— На свете живет много людей, одним из них повезло больше, другим — меньше. В мои обязанности входит заниматься теми людьми, на которых распространяется действие параграфов Закона об иммиграции, тогда как Анри Дюваль сюда никак не относится.— Креймер нахмурился: молодой адвокат явно не проявлял желания сотрудничать с департаментом.

— Я прошу только одного: провести официальное слушание, позволяющее определить иммиграционный статус моего подзащитного.

— А я,— твердо ответил Креймер,— отказываю вам.

Они глянули друг на друга с зарождающейся антипатией. Мейтланду казалось, что он наткнулся на непробиваемую стену из самодовольства, а Эдгар Креймер видел перед собой дерзкого юнца, осмелившегося отнестись неуважительно к закону. К тому же он испытывал позыв помочиться. Ну не смехота ли... ведь он только что вернулся из туалета. Но они раньше подмечал, что малейшее волнение воздействует на его мочевой пузырь. Усилием воли он запретил себе думать об этом. Он должен вытерпеть... не уступить...

— Давайте все-таки проявим благоразумие с обеих сторон,— сказал Алан, спохватившись: не слишком ли он резок, он знал за собой такой недостаток и всегда его остерегался. Поэтому, обращаясь с просьбой, он старался говорить как можно убедительнее: — Не будете ли вы так добры лично повидаться с этим человеком, господин Креймер? Думается, он произведет на вас благоприятное впечатление.

Директор отрицательно покачал головой:

— Произведет ли он на меня впечатление или нет — не относится к делу. Моя обязанность исполнять закон, каков он есть. Закон придуман не мною, и я не одобряю, когда делаются исключения в обход закона.

— Но вы можете вынести рекомендацию...

Да, подумал Креймер, это он может, но у него нет такого намерения, особенно в деле с сентиментальной подкладкой. Что же касается опроса предполагаемого иммигранта им самим, об этом не может быть и речи: его нынешнее положение директора департамента исключало такую возможность.

Конечно, раньше ему приходилось заниматься подобной работой часто — там, за океаном, в послевоенное время, в разрушенной войной Европе, когда он отбирал иммигрантов для Канады и делал это так, как выбирают из выводка лучших щенков, чтобы утопить остальных. То были времена, когда многие мужчины и женщины готовы были заложить собственную душу (а многие так и делали), чтобы получить канадскую визу. Офицеры иммиграционной службы подвергались большим искушениям уступить мольбам, подкупу, женским чарам, и некоторые офицеры поддавались этим искушениям. Однако он оставался твердым и неподкупным, хотя не слишком дорожил своей службой, поскольку всегда был больше склонен к административной работе, чем к работе с людьми.

У него была репутация строгого чиновника, стоявшего на страже интересов своей родины, и он отбирал людей по самому высокому стандарту — интеллектуальную элиту, умственно и физически полноценных работников — и до сих пор гордился теми, кого он тогда выбрал. Отказывая по той или иной причине в визе недостойному, по его мнению, претенденту, он никогда не испытывал угрызений совести, как их испытывали другие офицеры.

Его воспоминания прервал голос Алана:

— Я не прошу разрешения на въезд моего клиента в страну в качестве иммигранта, пока по крайней мере. Я добиваюсь лишь первого этапа расследования: заслушать дело моего подзащитного в департаменте, для чего ему нужно разрешить сойти с теплохода.

Вопреки своему намерению противиться растущему давлению на мочевой пузырь Эдгар Креймер почувствовал, что его терпению приходит конец. К тому же его разозлила самонадеянность мальчишки, который полагал, что он клюнет на эту старую и простенькую адвокатскую уловку. Он грубо отрезал:

— Я прекрасно понимаю, чего вы хотите добиться от меня, господин Мейтланд. Вы просите, чтобы департамент официально признал этого человека и официально отказал ему, что даст вам возможность устроить судебный процесс, затягивая время, насколько возможно. И пока вы пройдете все стадии судебной процедуры, теплоход уплывет, а ваш так называемый клиент останется на берегу. Вы это имели в виду?

— Говоря по правде, именно это,— согласился Алан, расплывшись в широкой улыбке. Такой стратегии они решили придерживаться с Томом Льюисом, и теперь, когда ее раскрыли, отпираться было бесполезно.

— Так оно и есть. Вы были готовы пойти на дешевый обман! — рявкнул Креймер. Он оставил без внимания широкую улыбку Алана и предупреждение внутреннего голоса о том, что он зарывается.

— Разрешите заметить вам,— спокойно произнес Алан,— я решительно не согласен с вашим определением. У меня к вам вопрос: почему вы все время называете моего подзащитного «так называемым клиентом»?

Это было слишком для Креймера. Мучимый телесным недугом и усталостью, накопившейся от бессонных ночей в течение нескольких недель, Эдгар Креймер, обычно тактичный и приученный к дипломатии, решил дать отповедь молодому человеку, который раздражал его своим откровенно здоровым видом, поэтому он язвительно сказал:

— Ответ на ваш вопрос совершенно очевиден, как ясно и то. что вы взяли на себя это безнадежное и нелепое дело с единственной целью: привлечь к себе внимание газет и приобрести таким образом дешевую популярность.

Некоторое время в маленькой квадратной комнате царило молчание. Алан сидел с багровым от ярости лицом, едва сдерживаясь, чтобы не ударить человека старше себя.

Обвинение было безосновательным. Когда они обсуждали с Томом проблему, то решили избегать помощи газет, поскольку чрезмерное внимание прессы могло только затруднить ведение дела Анри Дюваля в суде. Одним из обстоятельств, позволявших ему надеяться на успех, когда он шел сюда, было как раз то, что он собирался обещать департаменту иммиграции воздержаться, пока идет разбирательство дела, от заявлений в прессе, что было, несомненно, на руку департаменту.

Их взгляды скрестились. В глазах директора Алан заметил какое-то неистовое, странно умоляющее выражение.

— Благодарю вас, господин Креймер,— сказал он, медленно поднимаясь со стула. Он подхватил на руки пальто, сунул под мышку портфель и направился к двери.— Благодарю вас за подсказку, как мне действовать в будущем. Я непременно воспользуюсь вашим советом.

Еще три дня после Рождества ванкуверская «Пост» муссировала на своих страницах историю Анри Дюваля, «человека без родины». Хотя и в меньшей степени, ей уделяли внимание две другие городские газеты — дневная «Колонист» и вечерняя, более умеренная «Глоб».

Но сейчас газета выдохлась из-за отсутствия свежего материала.

— Мы исчерпали все возможности, Дэн. Интерес читателя возрос, а подкармливать его нечем. Придется бросить эту тему, пока теплоход не выйдет в море через несколько дней. Тогда ты можешь вернуться к ней и написать душещипательную статью о несчастном парнишке, плывущем по воле волн навстречу закату.

Разговор происходил в 7 часов 45 минут утра в редакции газеты «Пост». Говорил редактор отдела городских новостей Чарлз Вулфендт, его слушателем был Дэн Орлифф. Вулфендт, известный большой ученостью и умом, который, по свидетельствам сотрудников, работал, как счетно-вычислительная машина, распределял задания между репортерами. Вместе с другими он подозвал к столу отдела городских новостей и Дэна Орлиффа.

— Как хочешь, Чак,— пожал плечами Дэн.— Только я попросил бы дать мне еще один день для работы над темой.

Вулфендт испытующе глянул на него. Он всегда уважал мнение Орлиффа, опытного журналиста, но нельзя было оставлять без внимания и другие проблемы. Сегодня гвоздем номера была пропажа на горе Сеймур женщины, отправившейся туда на прогулку. Тщетные поиски не увенчались успехом, и для освещения этого события требовалось еще несколько репортеров. Все три городские газеты следили за ходом поисков, а по городу распространились слухи о подозрительном поведении мужа этой женщины. Утром главный редактор прислал Вулфендту записку такого содержания: «Упала ли Дейзи в пропасть сама или ее столкнули туда? Если она жива, попытайтесь добраться до нее раньше мужа». Дэн Орлифф больше других репортеров подходил для такой работы в горах.

— Если бы у меня была малейшая уверенность, что случится что-нибудь важное в истории со скитальцем,— сказал Вулфендт,— я бы дал добро, но я не ожидаю никакого нового поворота в событиях.

— Разумеется, интерес публики нужно поддерживать свежими фактами, но, к сожалению, я не могу их гарантировать.

— А без гарантии как я могу дать тебе еще один день? Мне выгоднее послать тебя в горы для освещения поисков пропавшей женщины.

— Валяй,— Дэн изобразил согласие. Хорошо зная Вулфендта, с которым работал долгое время, он понимал, что тот прощупывает его.— Ты хозяин, тебе и решать, только история с Дювалем больше интересует читателей.

Редакция постепенно заполнялась дневной сменой сотрудников, и в комнате стало шумно. Занял свое место за соседним столом заместитель главного редактора. Поступающие на стол отдела новостей листки с информацией сплошным потоком спускались по специальному желобу в отдел компоновки и верстки, расположенный тремя этажами ниже. Редакцию охватила обычная спешка, достигающая. своего пика к моменту выхода в свет очередного номера.

— Я тоже разочарован,— сказал редактор отдела городских новостей задумчиво,— я рассчитывал, что события с твоим скитальцем будут развиваться дальше.— Он стал загибать пальцы, отсчитывая пункты. — Мы уже исчерпали материал о самом человеке, о теплоходе, о реакции публики, чиновниках иммиграционной службы — все без толку; пытались отыскать его следы за морем — безрезультатно, телеграфировали в ООН — получили обещание разобраться, но бог весть когда, а мне нужно выпускать газету. Что еще?

— У меня была надежда, что какая-нибудь важная шишка захочет помочь ему,— ответил Дэн.

Вулфендт помолчал — высокий лоб скрывал усиленную работу мозга, анализирующего все доводы «за» и «против». Наконец он решительно заявил:

— Ладно, даю тебе еще двадцать четыре часа — иначе говоря, один лишний день, чтобы отыскать свою удачу на белом коне.

— Спасибо, Чак.— Ден Орлифф улыбнулся и, повернувшись, бросил через плечо:— А в горах было бы чертовски холодно.

Не имея специального плана действий, он вернулся домой, чтобы позавтракать вместе с женой Нэнси и шестилетней дочуркой Пэтти, которую позже он отвез в школу. Когда Дэн свернул к порту и припарковал машину у департамента иммиграции, было уже около десяти часов.

Приехал он сюда наугад, без особой цели, поскольку только вчера брал интервью у Эдгара Креймера и ничего не добился от него, кроме унылого официального заявления. Но логически рассуждая, начинать поиски нужно было отсюда.

— Я ищу свою удачу на белом коне,— сообщил он молоденькой девушке, временно исполнявшей обязанности секретарши Креймера.

— Она там,— кивнула девушка на дверь кабинета,— в этой обитой войлоком палате.

— Как для душевнобольных? Метко сказано, детка. А я все удивляюсь,— заметил Дэн,— как это нынешним девушкам удается оставаться такими привлекательными, будучи в то же время такими умными?

— Ум мне достался от папаши,— сообщила она, — а муж научил, как отбривать нахалов.

Дэн вздохнул.

— Шутки в сторону,— сказала девушка,— вы репортер из газеты и хотите попасть к господину Креймеру, но он сейчас занят.

— Вот уж не думал, что вы меня запомните!

— Очень надо было! — ответила девушка дерзко. — Я за версту чую репортеров. Они все немного с приветом.

— Ко мне это не относится,— заметил Дэн. — Если не возражаете, я обожду.

— Судя по шуму из кабинета,— улыбнулась секретарша,— вам не придется ждать долго.— Она кивнула на дверь, ведущую в кабинет Креймера.

Разговор за дверью шел на повышенных тонах. Обладая острым слухом, Дэн различил имя «Дюваль». Спустя несколько минут из кабинета выскочил Алан Мейтланд с покрасневшим от гнева лицом.

Дэн Орлифф догнал его у выхода из здания.

— Извините,— сказал он,— мне сдается, у нас найдутся общие интересы.

— Ничуть не бывало,— отрезал Алан, не делая попытки остановиться. Он весь кипел от злости,— благо, теперь не надо сдерживаться.

— Успокойтесь,— сказал Дэн, шагая рядом с ним, затем мотнул головой в сторону здания.— Я не из тех, я всего лишь газетчик.— Алан Мейтланд резко остановился.

— Извините,— произнес он, виновато улыбнувшись.— Я был готов лопнуть от злости, а вы как раз подвернулись под руку.

— Всегда пожалуйста,— сказал Дэн. Наметанным взглядом он уже угадал, с кем имеет дело, по портфельчику и галстуку университетской расцветки.— У меня сегодня день свободного поиска. Вы случайно не адвокат?

— Не случайно, а на самом деле.

— Выступаете защитником некоего Анри Дюваля?

— Да. — Не могли бы мы побеседовать где-нибудь?

Алан Мейтланд заколебался — Эдгар Креймер обвинил его в стремлении создать себе рекламу, и он обещал воспользоваться этим советом. С другой стороны, инстинктивная осторожность адвоката предостерегала его от заявлений для печати.

— Между нами говоря,— спокойно заметил Орлифф,— дела обстоят неважно, верно?

— Так же между нами, хуже некуда!

— В таком случае вам и Дювалю тоже терять нечего.

— Что верно, то верно — терять мне нечего,— проговорил Алан медленно. В самом деле, подумал он, что еще остается делать, как не довериться газете, а может, он и выгадает что-нибудь.

— Ладно,— сказал он,— пойдемте в кафе.

— Я как предчувствовал, что сегодня удача мне улыбнется,— довольно заметил Дэн.— Между прочим, где вы привязали лошадь?

— Лошадь? — удивился Алан.— Я притопал сюда пешком.

— Не обращайте внимания, это у меня такой своеобразный способ выражаться. Прошу в мою машину.

Через час, за четвертой чашкой кофе, Алан Мейтланд заметил:

— Что вы все обо мне да обо мне, Дюваль куда важнее.

Дэн настойчиво мотнул головой.

— Не сегодня. Сегодня вы будете героем репортажа.— Он глянул на часы. — Еще один вопрос, и я побегу, чтобы успеть написать его.

— Валяйте!

— Только поймите меня правильно! В городе Ванкувере полным-полно именитых и талантливых юристов, почему же вы один из всех встали на защиту этого паренька?

— Говоря по правде,— ответил Алан,— я сам удивляюсь.

Ванкуверская газета «Пост» занимала три унылых кирпичных здания: в том, что выходило на улицу, размещались конторы, типография находилась на задворках, а между ними, как тупой обрубок пальца, торчала башня редакции.

Распростившись с Мейтландом, Дэн Орлифф уже через десять минут припарковал свой «форд» на стоянке служебных машин на другой стороне улицы и направился в редакцию.

Лифт башни поднял его на нужный этаж. Войдя в охваченный суматохой отдел новостей, он пристроился за первым попавшимся пустым столом.

Начало далось легко:

Рассерженный молодой адвокат готов, как Давид, вступить в схватку с Голиафом.

Это Алан Мейтланд, двадцати пяти лет, уроженец Ванкувера, молодой юрист, выпускник Университета Британской Колумбии.

Голиаф — правительство Канады в лице департамента иммиграции.

Департаментские чиновники отказывают умоляющему их Анри Дювалю, известному как «человек без родины», впустить его в страну; сейчас он содержится под арестом на борту теплохода «Вастервик» в порту Ванкувера.

Алан Мейтланд выступает защитником Анри Дюваля. Покинутый всеми скиталец почти потерял надежду на помощь закона, но Алан предложил ему свою помощь, которую тот с благодарностью принял.

Дэн напечатал «См. дальше» и с криком «Рассыльный!» вырвал страницу из машинки, ее тут же подхватил мальчишка-рассыльный и понесся в отдел компановки и верстки.

Непроизвольно Дэн бросил взгляд на часы: было 12 часов 17 минут, оставалось шестнадцать минут до завершения работы над континентальным номером. Континентальный был главным выпуском газеты «Пост» и расходился по всей стране. То, что он сейчас написал, вечером прочтут в тысячах теплых, уютных домов, где обитают благополучные граждане, защищенные законами цивилизованного общества.

Читатели «Пост» наверняка помнят, что наша газета первой обратила внимание на трагическую судьбу Анри Дюваля, который, по иронии судьбы, не имеет ни родины, ни национальности.

Почти два года назад он забрался «зайцем» на судно и с тех пор не мажет получить разрешения на высадку ни в одной стране.

В Англии, пока теплоход стоял в порту, его посадили в тюрьму, в США его приковали наручниками к койке, Канада не сделала ни того, ни другого, но притворяется, что он для нее не существует.

— Дэн, давай сюда продолжение,— послышался голос редактора отдела городских новостей. Снова рассыльный, снова лист торопливо выхвачен из машинки и вставлен новый.

Есть ли надежда на то, что юный Анри Дюваль получит разрешение на въезд? Поможет ли ему судебный процесс? Более опытные и рассудительные люди отрицают такую возможность. Правительство и министерство иммиграции, заявляют они, настолько всесильны, что бесполезно бросать им вызов.

Алан Мейтланд не согласен с ними. «Моему клиенту,— сказал он сегодня,— отказывают в элементарных человеческих правах, и я готов бороться за них».

Еще несколько высказываний Мейтланда, язвительных и точных, уместившихся в трех абзацах.

— Гони дальше, Дэн,— снова прокричал Чак Вулфендт. Теперь возле его стола появился заместитель главного редактора. Поиски женщины в горах разочаровали журналистов: женщину нашли живой и невредимой, преступление не состоялось, муж был оправдан в общественном мнении. Счастливый конец лишал новость сенсационности.

Дэн Орлифф беспрестанно барабанил по клавиатуре — пальцы едва поспевали за мыслями, складывающимися во фразы.

Добьется ли Алан Мейтланд своей цели, сейчас во многом зависит от того, удастся ли ему выиграть время. Судно Дюваля «Вастервик» — грузовой теплоход-бродяга, бороздящий моря и океаны без определенных рейсов,— отплывает через пару недель и, возможно, никогда уже не зайдет в порт Ванкувера снова. Теплоход давно отправился бы в рейс, если бы не задержка в связи с ремонтом.

Еще несколько заключительных строк и краткое изложение хода событий. Рядом появился помощник редактора отдела городских новостей.

— Дэн, вы сфотографировали Мейтланда?

— Некогда было,— ответил он, не поднимая головы.— Но он играл за футбольную команду Университета Британской Колумбии. Спросите в отделе спорта.

— Идет!

12 часов 23 минуты. Осталось десять минут.

«Для начала нам нужно добиться слушания дела Дюваля в департаменте,— сообщил Мейтланд газете «Пост».— Я просил провести такое слушание, как того требует элементарная справедливость. Но мне наотрез отказали в нем. На мой взгляд, департамент иммиграции поступает так, словно Канада является полицейским государством».

Еще несколько строк о Мейтланде. Ради справедливости Дэн повторил позицию департамента иммиграции, выраженную Эдгаром Креймером во вчерашнем интервью.. снова о Мейтланде и его высказывания в опровержение официальной точки зрения и, наконец, пара слов о внешности молодого адвоката. Сидя за клавиатурой машинки, Дэн вспомнил его пылающее от гнева лицо — таким оно было, когда он выбежал из кабинета Креймера.

Он производит большое впечатление, этот Алан Мейтланд. Когда он говорил, глаза у него горели, подбородок решительно был выдвинут вперед. Это, несомненно, та личность, которую вам непременно захочется иметь на своей стороне.

Вероятно, именно эти чувства владеют сейчас Анри Дювалем в его одинокой камере на борту теплохода.

12 часов 29 минут. Время поджимает. Осталось привести еще несколько фактов, еще одну цитату, и довольно. Он немного расширит репортаж для вечернего выпуска, но основное уже изложено. У стола отдела городских новостей главный редактор отдавал распоряжения группе сотрудников:

— Отлично! Материал о поисках женщины пусть по-прежнему занимает первую полосу, только сократите его, а репортаж Орлиффа поместите в верхней левой части первой полосы.

— В спортивном отделе нашелся снимок Мейтланда,— сообщил помощник редактора.— Поясной портрет, на одну колонку. Фото трехлетней давности, но сойдет.

— Для вечернего выпуска сделайте снимок получше,— приказал главный.— Пошлите к нему фотографа и снимите на фоне полок с юридическими справочниками.

— Уже сделано,— твердо произнес помощник редактора. Это был тощий нагловатый юноша с юркими манерами.— Я догадался, что вам захочется иметь портрет на фоне юридических книг, поэтому велел фотографу снять именно так.

— Ах вы стервецы! — фыркнул главный.— Ваше честолюбие сидит у меня в печенках. Как я буду распоряжаться вами, если вы все знаете наперед и не дожидаетесь моих указаний! — Ворча, он удалился к себе в кабинет, и континентальный номер пошел в печать.

Спустя несколько минут, прежде чем первые экземпляры «Пост» поступили в продажу, по национальному радио передали краткое изложение репортажа Дэна Орлиффа.

Еще утром Алан Мейтланд не предполагал, какая его вскоре ждет известность.

Попрощавшись с Дэном Орлиффом, он вернулся в свою скромную контору, расположенную на окраине деловой части города. Контора, которую он делил с партнером Томом Льюисом, находилась на втором этаже, над рядом магазинчиков и итальянским рестораном, откуда доносились запахи пиццы и спагетти, отнюдь не способствовавшие активной умственной деятельности. Сама контора состояла из двух разделенных стеклянной перегородкой клетушек и малюсенькой приемной, где помещались только два кресла и столик для машинки. Три раза в неделю по утрам за нее садилась вдовая старушка, которая за скромное вознаграждение печатала им нужные бумаги в очень небольшом количестве.

Когда Алан вошел, Том Льюис, коренастый и плотный, сидел за столиком в приемной, сгорбившись над подержанным ундервудом, который они приобрели по дешевке несколькими неделями раньше.

— Составляю свое завещание,— радостно заявил он, взглянув на Алана.— Я отказываю свой мозг науке на предмет анатомирования.

Алан скинул пальто, повесил его на вешалку в своем закутке.

— Только позаботься о том, чтобы самому себе выслать счет, и не забудь, что я имею право на половину.

— Придется тебе востребовать ее по суду, чтобы получить хоть какую-нибудь практику. — Том крутанулся в кресле лицом к Алану. — Как там у тебя дела?

— Ничего не вышло.— Алан кратко изложил суть беседы с Креймером. Том задумчиво погладил подбородок.

— Этот тип Креймер не дурак, если раскусил наш гамбит — потянуть время.

— Дурак или нет, дело не в том, только наша идея оказалась не такой уж оригинальной, — уныло проговорил Алан. — Очевидно, другие уже пробовали этот ход.

— В юриспруденции вообще нет оригинальных идей, только бесконечное переиначивание старых. Ну так что, выходим теперь на план номер два?

— Он не заслуживает такого громкого названия. Мы оба знаем, что это всего лишь самая слабая из возможных попыток.

— Но ты раскрутишь дело?

— Обязательно,— Алан слегка кивнул,— хотя бы для того, чтобы убавить спеси господину Креймеру с его самодовольной улыбочкой. Ох, как мне хочется побить этого мерзавца в суде!

— Вот теперь ты молодец! — осклабился Том.— Иной раз для победы не хватает только доброй злости.— Он сморщил нос и принюхался.— Боже милостивый, что за чудный запах у этого соуса для спагетти. Чуешь?

— Чую,— ответил Алан,— но если ты не перестанешь потреблять спагетти за завтраком лишь потому, что работаешь рядом с итальянским рестораном, ты превратишься в жирную свинью через пару лет.

— А в мои планы как раз это и входит,— заявил Том.— Для успеха мне не хватает массивной челюсти и тройного подбородка, как у адвокатов в фильмах. На клиентов они оказывают неотразимое впечатление.

Наружная дверь с треском распахнулась, вероятно от удара ноги, и в комнате появилась сигара, а вслед за ней приземистый человек с длинным, острым подбородком, в замшевой ветровке и видавшей виды мягкой шляпе, залихватски сдвинутой на затылок. На плече у него висел фотоаппарат в кожаном футляре. Не вынимая сигару изо рта, он спросил:

— Кто из вас двоих парнишка по имени Мейтланд?

— Я,— ответил Алан.

— Нужна фотка, срочно и безотлагательно, для вечернего выпуска. — Он начал устанавливать аппаратуру. — Встань спиной к полке с книгами, Мейтланд!

— Простите за вопрос,— осведомился Том,— только что все это значит?

— Ах да,— вмешался Алан,— я забыл тебе сказать, что я проболтался газетчику и теперь вступил в действие план, который ты можешь назвать номером третьим.

Когда Алана Мейтланда ввели в капитанскую каюту на борту «Вастервика», капитан Яабек как раз собирался позавтракать. Как и при первом посещении, каюта была чисто прибрана и сияла полировкой панелей и надраенными медяшками. Квадратный откидной столик был накрыт белой полотняной скатертью, на которой сверкал серебром столовый прибор на одного, посредине стояло большое блюдо, из него капитан Яабек накладывал себе на тарелку что-то похожее на мелко шинкованные овощи. При виде Алана он положил на стол лопаточку и вежливо приподнялся. Сегодня на нем был коричневый шерстяной костюм, но обут он был по-прежнему в старенькие, изношенные тапочки.

— Прошу прощения,— сказал Алан,— я не знал, что вы завтракаете.

— Пожалуйста, не беспокойтесь.— Капитан указал на кожаное зеленое кресло у стола и вновь уселся.— Если вы не успели позавтракать...

— Нет, я уже... благодарю вас.— Алан отказался от предложения Тома позавтракать спагетти и по дороге в порт перехватил бутерброд со стаканом молока.

— Вот и ладно.— Капитан махнул рукой в сторону блюда на столе.— Для такого молодого человека, как вы, вегетарианская еда вряд ли будет по вкусу.

Алан с удивлением спросил:

— Вы вегетарианец, капитан?

— Закоренелый. По мнению многих, у меня... как это у вас говорят?

— Пунктик,— подсказал Алан и тотчас пожалел о своей поспешности.

Капитан Яабек улыбнулся.

— Вот именно, так и говорят, только совершенно напрасно. С вашего разрешения, я продолжу...

— Пожалуйста, прошу вас.

Капитан пожевал некоторое время свою овощную смесь и, сделав паузу, сказал:

— А вы знаете, господин Мейтланд, что вегетарианство зародилось раньше христианства?

— Нет,— ответил Алан,— понятия не имел.

— А тем не менее это так, и на много веков. Истинные последователи вегетарианства считают, что всякая жизнь священна. Вот почему все живое имеет право на жизнь, право наслаждаться жизнью.

— И вы тоже верите в это?

— Да, конечно.— Отправив в рот очередную порцию смеси, он, казалось, призадумался.— Человечеству не суждено жить в мире, пока мы не одолеем в себе дикость, присущую каждому человеку, ту самую дикость, которая побуждает нас убивать другие создания, чтобы употребить их в пищу. Этот же инстинкт толкает нас к ссорам, войнам и в конечном счете к собственной гибели.

— Теория весьма интересная,— сказал Алан. Его не переставал удивлять этот норвежский шкипер — теперь ему стало понятно, почему Анри Дюваль встретил здесь больше доброты, чем где-либо еще.

— Вот вы сказали — теория.— Капитан ткнул вилкой в горку фиников, лежавших на отдельной тарелочке.— Но увы! Как всякая теория, она имеет свой недочет.

— Какой же? — спросил Алан с любопытством.

— Как установлено учеными, растения также обладают своеобразной чувствительностью и зачатками рассудка.— Капитан Яабек пожевал финик, затем старательно вытер руки и рот полотняной салфеткой.— Мне рассказывали, что существует прибор настолько чувствительный, что улавливает предсмертный писк персика, когда его срывают с дерева и чистят. Таким образом, выходит, вегетарианцы поступают с капустой так же жестоко, как любители мяса с коровой или свиньей.— Капитан улыбнулся, и Алан смутно почувствовал, что его слегка дурачат.

Сменив тон, капитан быстро сказал:

— Так вот, господин Мейтланд, я к вашим услугам.

— Я бы хотел обсудить с вами еще несколько проблем, но нельзя ли пригласить сюда моего клиента?

— Конечно.— Капитан подошел к настенному телефону, нажал кнопку и оживленно заговорил. Вернувшись к столу, сухо сказал:—Мне сообщили, что ваш клиент чистит днище в трюме, но он подойдет.

Через несколько минут послышался робкий стук в дверь, и Анри Дюваль вошел в каюту. Он был одет в грязную, засаленную робу, провонявшую мазутом. Лицо также было покрыто мазутными пятнами, которые достигали его слипшихся взлохмаченных волос. Он стоял у порога, робко переминаясь с ноги на ногу, комкая в руках вязаную шерстяную шапочку.

— Добрый день, Анри,— сказал Алан.

Молодой скиталец неуверенно улыбнулся и со стыдом оглядел свою грязную одежду.

— Не волнуйся,— заговорил капитан,— и не стыдись своего наряда: он свидетельствует о честной работе.— И, обращаясь к Алану, добавил:—Боюсь, что иной раз ребята пользуются покладистостью Анри и поручают ему работу, которая им самим не по нраву, а он все выполняет охотно и добросовестно.

При последних словах тот, о ком шла речь, широко улыбнулся.

— Сперва я чистить корабль,— заявил он,— потом чистить Анри Дюваль, они оба очень грязный.

Алан рассмеялся, а капитан хмуро улыбнулся.

— Увы, он говорит о моем теплоходе совершенную правду. На ремонт отпускается слишком мало денег, и не хватает рабочих рук. Но даже в этих условиях я бы не хотел, чтобы наш молодой друг драил палубу всю свою жизнь. Вероятно, вы принесли какие-то новости?

— Новостей у меня нет,— ответил Алан,— разве только то, что департамент иммиграции отказал мне в слушании дела Анри.

— Ах так! — Капитан Яабек развел руками.— Значит, опять ничего не выйдет.

Глаза Анри, прежде сияющие, помрачнели.

— Я бы воздержался от столь категоричного утверждения. Здесь есть один момент, который мне хочется обсудить с вами, капитан, почему я и попросил моего подзащитного присутствовать при беседе.

— Какой именно?

Две пары глаз устремились на него в нетерпеливом ожидании. Алан еще раз взвесил в уме слова, чтобы поточнее выразить свою мысль. Собственно, это такой вопрос, на который ему нужно было получить определенный ответ. Правильный ответ капитана Яабека открывал дорогу работе над планом, обозначенным Томом Льюисом как план номер два. Однако ответ должен дать сам капитан.

— Когда я был здесь в прошлый раз,— начал Алан осторожно,— я вас спрашивал, отводили ли вы Анри в штаб-квартиру иммиграционной службы и требовали ли заслушать там его просьбу высадиться на берег. Тогда вы ответили мне отрицательно и мотивировали это тем,— Алан заглянул в записную книжку,— что были слишком заняты и посчитали это бесполезным.

— Правильно,— подтвердил капитан,— помнится, я так и сказал.

При каждой реплике взгляд Анри Дюваля перебегал с одного собеседника на другого.

— Я хочу спросить вас еще раз, капитан, не собираетесь ли вы повести моего клиента Анри Дюваля в департамент иммиграции, чтобы потребовать там формального разбирательства его дела?

Алан затаил дыхание: ему нужен был такой же ответ, какой был дан в прошлый раз. Если капитан откажется и сейчас, то это будет означать, что Дюваль содержится на корабле в качестве арестанта — на корабле, стоящем в канадских водах и находящемся под юрисдикцией канадских законов. Тогда вполне вероятно, что на основании показаний Алана судья сможет вынести вердикт о нарушении прав человека и прикажет доставить арестанта в суд. Это была ничтожно малая зацепка в законе, которую они с Томом приняли за план номер два, имевший слабый шанс на успех. Однако, удастся ли им воспользоваться этой лазейкой, зависело теперь от правильного ответа капитана, иначе Алан не может с чистой совестью присягнуть в правдивости своих свидетельских показаний.

Капитан был озадачен.

— Но вы ведь только что сами сказали, что департамент иммиграции отказал вам?

Алан ничего не ответил, напряженно вглядываясь в лицо капитана. У него возникло искушение объясниться начистоту, подсказать, какой ответ ему нужен. Но он не мог позволить себе этого, не нарушив юридической этики. По правде говоря, тут Алан проявлял чрезмерную щепетильность и сам прекрасно это сознавал. Ему оставалось надеяться на проницательность своего собеседника.

— Ну...— Капитан замялся.— Возможно, вы и правы, следует сделать еще одну попытку. Вероятно, мне все- таки нужно выкроить немного времени.

Это было совсем не то, чего Алан ожидал от него. Добросовестность капитана преграждала дорогу к единственно возможному способу начать юридические действия... Дверь, слегка приоткрывшись, захлопнулась снова... Алан крепко сжал губы, не скрывая разочарования.

— Вы хотели не этого? Однако вы же пришли просить...— В его голосе сквозило недоумение.

Глядя прямо ему в глаза, Алан произнес с подчеркнутой официальностью:

— Капитан Яабек, моя просьба остается в силе. Однако я предупреждаю: если вы склонны отказать мне в ней, то я оставляю за собой право в интересах моего клиента предпринять те юридические шаги, которые я сочту необходимыми.

На лице капитана появилась улыбка.

— Да,— сказал он,— теперь я понял. Вы должны поступать так, потому что этого требуют какие-то юридические формальности?

— А как насчет моей просьбы?

Капитан покачал головой и торжественно изрек:

— К сожалению, я не могу выполнить ее. В порту слишком много дел, чтобы я тратил время на бездельника, пробравшегося на корабль «зайцем».

До сих пор Дюваль усиленно морщил лоб, пытаясь понять, о чем идет речь, и, очевидно, не очень преуспел в этом, но при последнем замечании его лицо отразило удивление и обиду. Словно ребенок, подумал Алан, получивший вдруг ни с того ни с сего шлепок от родителей. Алану захотелось опять растолковать ему, в чем дело, но он отказался от этой мысли, найдя, что и так зашел слишком далеко. Протянув Дювалю руку, он сказал:

— Я сделаю все, что в моих силах. Вскоре я загляну к вам снова.

— Можешь идти назад в трюм,— сурово обратился капитан к юноше,— и работай хорошенько.

Опустив глаза, Дюваль, вконец расстроенный, вышел из каюты.

— Вот видите,— сказал капитан Яабек спокойно,— и я бываю жестоким. Я не вполне понял, что вы от меня хотите, господин Мейтланд, но надеюсь, что я ничего не напортил?

— Нет, капитан,— сказал Алан с улыбкой.— Говоря по правде, вы сделали все как надо.

В конце причала стоял белый автомобильчик с открытым верхом, чтобы защититься от пронизывающего сырого ветра с моря, поравнялся с ним, Шарон Деверо распахнула дверцу машины.

— Алло,— позвала она,— я забегала к вам в контору, и господин Льюис сказал, чтобы я подождала вас здесь.

— Удивительно, как это у старика Тома хватило ума посоветовать вам такое! — отозвался Алан радостно.

Шарон улыбнулась, отчего на миг показались ямочки у нее на щеках. Она была в бледно-бежевом пальто, но без головного убора.

— Садитесь, я вас подброшу, куда вам надо.

Он обошел автомобильчик и открыл дверцу с другой стороны, после второй попытки ему с трудом удалось втиснуться в крошечную двухместную машину.

— Неплохо,— одобрительно заметила Шарон. — Дедушка пытался как-то сесть в мою машину, но мы так и не смогли засунуть в нее его вторую ногу.

— А я,— сказал Алан,— не только моложе дедушки, но и более гибкий.

Шарон в три приема ловко развернула автомобиль, и они понеслись по портовой дороге, подпрыгивая на выбоинах. Внутри машины было тесно, но уютно. Их плечи соприкасались, и Алан опять ощутил знакомый запах духов.

— Да, насчет вашей гибкости,— сказала Шарон,— я начала в ней сомневаться. Куда вам?

— Вероятно, назад, в контору, мне нужно сказать пару крепких слов.

— За чем дело стало? Валяйте прямо здесь. Я знаю многие из них.

— Да нет,— ухмыльнулся Алан,— не пытайтесь нарушить установившийся порядок. Мне они лучше известны.

Она повернула к нему голову. Губы у нее были полными, яркими и слегка изогнутыми в насмешливой улыбке. Его опять поразила ее миниатюрность — как сказочная фея.

— Ах, вот оно что, это, оказывается, ваши юридические штучки! — Она снова устремила взгляд на дорогу. Машина резко свернула, и он коснулся плечом ее плеча. Прикосновение было приятным.

— Да, мне нужно оформить свидетельские показания.

— Если вы не обидетесь на меня за нарушение ваших пронафталиненных правил, разрешите спросить: как идут ваши дела? Я имею в виду человека с теплохода.

— Пока нет никакой определенности,— ответил Алан серьезно.— Иммиграционная служба дала нам от ворот поворот, но мы ожидали этого.

— Ну и что же?

— Сегодня кое-что случилось... вот только что... Дело может выгореть. Еще не наверняка, но, похоже, мы доведем дело до суда.

— А будет ли от суда польза?

— Кто его знает?! — Вопрос, который задала Шарон, давно мучил его самого.— Но в делах такого рода нужна последовательность, позволяющая двигаться шаг за шагом и надеяться на лучшее после каждого шага.

— Зачем же доводить дело до суда, если нет уверенности, что он поможет?

Они ринулись обгонять машины, чтобы проскочить перекресток, где светофор уж зажегся янтарно-желтым светом. На перекрестке завизжали тормоза.

— Видели автобус? Я думала, он в нас врежется,— сказала Шарон, закладывая крутой вираж мимо остановившегося молочного фургона и едва не сбив его шофера.— Так что вы говорили насчет суда?

— Имеются различные способы и различные суды,— сказал Алан, судорожно проглатывая слюну.— Послушайте, а не могли бы мы ехать чуть медленнее?

Шарон любезно сбросила скорость с сорока до тридцати пяти миль в час.

— Расскажите мне о суде.

— Положительно в нем то, что заранее никогда не знаешь, что выплывет из свидетельских показаний. Иногда услышишь такие вещи либо такие пункты закона, о которых ты и не подозревал. А в нашем случае есть и другой резон.

— Продолжайте, все это страшно любопытно. Какой резон? — подгоняла она Алана. Их скорость, как он заметил, опять подскочила до сорока.

— Видите ли,— объяснил он,— какие бы шаги мы ни предприняли, нам нечего терять. А чем дольше мы будем будоражить общество, тем больше шансов на то, что правительство одумается и даст Анри разрешение на иммиграцию в страну.

— Не знаю, понравится ли это дедушке,— сказала Шарон задумчиво.— Он надеется раздуть большой политический скандал, а если правительство пойдет на попятную, то скандала не получится.

— Честно говоря,— проговорил Алан,— мне наплевать на то, чего хочется вашему дедушке. Меня больше заботит, как бы добиться успеха для Анри.

После минутного молчания Шарон спросила:

— Вы дважды назвали его по имени. Он вам понравился?

— Да, очень,— ответил Алан убежденно.— Он замечательный парнишка, только ему всю жизнь не везло. Я не думаю, что он станет президентом чего-либо или достигнет многого, но мне хочется, чтобы ему хоть раз в жизни повезло.

Шарон искоса глянула на профиль Алана и тут же перевела взгляд на дорогу, потом сказала:

— А знаете ли вы...

— Нет, не знаю — скажите.

— Если я когда-нибудь окажусь в беде, вы, Алан, будете первым, к кому я обращусь за помощью.

— В таком случае,— сказал Алан,— разрешите мне сесть за руль, чтобы не попасть в беду немедленно.

Тормоза взвизгнули, малютка автомобиль резко остановился.

— Зачем? — спросила Шарон невинно.— Мы уже прибыли.

Смешанный запах пиццы и спагетти свидетельствовал о том, что она была права.

В конторе Том Льюис был занят чтением континентального выпуска газеты «Пост». При их появлении он положил газету и заявил:

— Коллегия адвокатов, несомненно, выгонит тебя, Алан. После публичной порки в парке Стэнли. Тебе известны правила саморекламы?

— Позволь глянуть,— попросил Алан, беря в руки газету.— Я сказал то, что думал. В тот момент я был немного зол.

— Это явствует из твоих заявлений прессе со всей очевидностью.

— Бог ты мой! — Алан раскрыл газету на первой странице.— Такого я никак не ожидал!

— По радио передавали то же самое,— сообщил Том.

— Я-то думал, что статью напишут о Дювале.

— Если говорить начистоту, я позеленел от зависти, как старый шартрез. Без особых усилий с твоей стороны ты отхватил себе знаменитое дело, славу героя, а теперь еще и...

— Ой, я забыл,— воскликнул Алан.— Познакомьтесь, это Шарон Деверо.

— Знаю,— сказал Том,— я как раз собирался упомянуть о ней.

Глаза Шарон так и засияли от удовольствия.

— Между прочим, господин Льюис, вам грех обижаться— ваше имя также упомянуто в газете. Вот смотрите: фирма «Льюис и Мейтланд».

— Я буду питать вечную благодарность за эти крохи.— Том потянулся к вешалке и снял пальто.— Кстати, мне нужно повидаться с новым клиентом. У него имеется рыбный магазин, и, насколько я понял, речь пойдет о сдаче его в аренду. К несчастью, ему не на кого этот магазин оставить, поэтому я отправляюсь к рыбкам. Как ты относишься к прекрасным тресковым котлетам на ужин?

— Благодарю, но не сегодня,— покачал головой Алан.— Мы с Шарон поужинаем где-нибудь в другом месте.

— Да? — сказал Том.— Как это я не догадался!

Когда они остались одни, Алан проговорил:

— Мне необходимо поработать над текстом свидетельских показаний. Они должны быть готовы прежде, чем я предстану завтра перед судьей.

— Чем я могу помочь вам? — спросила Шарон, улыбнувшись, отчего у нее на щеках опять появились и исчезли ямочки.— Я умею печатать.

— Пойдемте,— сказал Алан. Взяв Шарон за руку, он повел ее за собой в свою стеклянную кабинку.