На высотах твоих

Судья Виллис

В номере отеля «Ванкувер» Джеймс Хауден протянул однодолларовую бумажку своему ответственному секретарю Эллиоту Праузу и приказал:

— Спуститесь в холл и купите мне шесть плиток шоколада.

Если он когда-нибудь будет писать мемуары, то обязательно заметит, что одно из преимуществ должности премьер-министра состоит в возможности послать кого- то купить себе сладостей. Наверняка это соображение разожжет честолюбие у любого ребенка!

Когда молодой человек — как всегда преисполненный серьезности — вышел, Хауден прикрыл дверь в соседнюю комнату, чтобы не слышать звонки телефонов и стук пишущих машинок: там работали добровольные помощники из местных партийных активистов. Устроившись в удобном кресле, он стал размышлять о ходе своего молниеносного турне по стране.

Без всякого сомнения, он добился блестящего личного успеха.

Еще никогда за свою политическую жизнь Хауден не достигал таких высот ораторского искусства и не приковывал к себе такого внимания публики, как в ходе этого турне. Составители речей, нанятые Брайеном Ричардсоном — один из Монреаля, другой из нью-йоркского журнала «Тайм энд лайф»,— отлично справлялись с работой. Но еще лучше Хаудену удавались импровизации, когда, отступив от конспекта речи, он говорил так убедительно и взволнованно, что воздействовал на большинство слушателей.

В основном он говорил — имея подготовленный текст или импровизируя — о тех ценностях, которые унаследовала Северная Америка, и об угрозе, которой они подвергаются со стороны противоборствующих чуждых идеологий. Наступило время, заявлял он, положить конец эгоистическим раздорам и ссорам по пустякам, время подняться выше мелких обид и объединиться ради великого дела человеческой свободы.

Люди реагировали так, словно ждали именно этих слов и именно такого лидера...

Согласно плану, премьер-министр не упоминал о союзном договоре, по конституции полагалось сначала обсудить его в парламенте. Но своевременность этого соглашения чувствовалась повсюду — нация была готова к более тесному союзу с Соединенными Штатами, а политическое чутье назревших перемен редко обманывало его.

В Торонто аудитория стоя аплодировала ему в течение нескольких минут. Почти такой же прием был оказан в Форт-Уильямсе, Виннипеге, Реджайне, Калгари, Эдмонтоне, и теперь, как заключительный аккорд поездки, прибытие в Ванкувер, где вечером в театре Королевы Елизаветы он выступит перед собранием горожан числом не менее трех тысяч.

Освещение его турне в печати, так же как и комментарии обозревателей, были исключительно доброжелательными. В газетах, на телевидении и по радио его речам отводилось основное место. Ему здорово повезло, думал Хауден, что за время поездки не произошло никаких чрезвычайных происшествий, которые отвлекли бы внимание средств массовой информации от нее,— ни катастроф, ни жутких убийств на сексуальной почве, ни внезапных местных войн.

Правда, досадные мелочи все же имели место. Так, инцидент с несостоявшимся иммигрантом Анри Дювалем по-прежнему муссировался в прессе, в газетах встречалась критика позиции правительства по этому вопросу. В тех городах, где останавливался премьер-министр, даже возникали демонстрации в поддержку Анри Дюваля. Раздавались критические замечания и в адрес главы правительства, особенно на митингах, где собирался простой народ. Но Хауден чувствовал, что накал страстей утихал, ослабевал — скорее всего потому, что нет ничего более непостоянного, чем энтузиазм в проигранном деле.

Куда запропастился Прауз, подумал он, за смертью его посылать, что ли. В этот момент на пороге появился объект его мыслей, с карманами, оттопырившимися от шоколада.

— Хотите пожевать? — предложил премьер-министр, снимая обертку с одной плитки и принимаясь за нее.

— Благодарю вас, сэр, нет,— сказал ответственный секретарь.— По правде говоря, я не люблю сладкого.

Куда тебе, подумал Хауден, а вслух спросил:

— Вы побеседовали с директором местного департамента иммиграции?

— Да, он был здесь утром. Его зовут Креймер.

— Что он сообщил по делу Дюваля?

— Он заверил меня, что у покровителей Анри Дюваля не осталось на руках никаких юридических ходов. Судя по всему, это дело фактически мертвое.

Никому, кроме Прауза, не пришло бы в голову использовать слова «фактически мертвое» в разговорной речи.

— Ну и хорошо,— сказал Хауден,— будем надеяться, что это так, хотя, по правде говоря, я буду рад, если труп все же уберется из Канады. Когда отплывает теплоход?

— Послезавтра вечером.

В тот самый день, подумал Хауден, когда он огласит в парламенте соглашение о союзе.

— Мистер Креймер просил передать, что он очень хочет повидаться с вами. Кажется, он хочет объяснить вам свои действия. Но я сказал, что это абсолютно невозможно.

Хауден одобрительно кивнул. Многие государственные служащие хотели бы объяснить свои действия, особенно тогда, когда они проваливают дело. Вероятно, Креймер не был исключением.

— Можете передать ему, — сказал премьер-министр, решив, что небольшая встряска не повредит Креймеру. — Можете передать, что я крайне недоволен его действиями в суде. Ему не следовало соглашаться на специальное слушание дела в департаменте. Это лишь подогрело интерес публики к нему, когда оно фактически было закрыто.

— Именно это он и хотел объяснить.

— Скажите ему, что я ожидаю от него более удачного исполнения обязанностей в будущем, — твердо добавил Хауден, давая понять, что тема исчерпана.

Ответственный секретарь помялся, затем сказал извиняющимся тоном:

— Но есть еще один вопрос, тоже связанный с Анри Дювалем. Защитник этого человека, Мейтланд, прибыл в отель для встречи с вами. Вы не забыли, что дали согласие...

— Черт бы вас побрал, Прауз.— В сердцах Хауден стукнул кулаком по столу.— Будет ли когда-нибудь этому конец?..

— Сам удивлен этим, сэр.— Год-два тому назад один из таких взрывов негодования расстроил бы Эллиота Прауза на несколько дней. Теперь он относился к ним спокойно. Премьер-министр сердито осведомился:

— Эта идея выдвинута той самой паршивой газетенкой, не так ли?

— Да, ванкуверской газетой «Пост». Они предложили...

— Знаю сам, что это они предложили,— бушевал Хауден.— Теперь газеты уже не довольствуются тем, что сообщают новости, они их сами организуют.

— Но вы ведь согласились...

— Да знаю я, что согласился. Почему вы, черт побери, без конца повторяете то, что я и сам знаю!

С одеревеневшим лицом Прауз заметил:

— Потому что я не совсем был уверен, помните ли вы.

Иной раз Хауден недоумевал, на самом ли деле его помощник настолько туп, что абсолютно не воспринимает юмора.

Просьба принять молодого юриста поступила вчера по телефону в Калгари после того, как ванкуверская газета «Пост» напечатала сообщение, что адвокат Мейтланд хотел бы встретиться с премьер-министром, когда тот прибудет на Западное побережье. Средства массовой информации подхватили новость и распространили ее по стране.

Посовещавшись по телефону с Брайеном Ричардсоном, Хауден пришел к выводу, что встречи избежать не удастся, и вынужден был дать положительный ответ. И вот Мейтланд явился.

— Ладно,— сказал премьер-министр помощнику холодно,— пусть войдет.

Алан Мейтланд прождал в приемной апартаментов, отведенных премьер-министру, сорок пять минут, и с каждой минутой в нем росла нервозность и неуверенность. Теперь, когда его ввели во внутренние покои, он вообще перестал понимать, зачем он здесь.

— Доброе утро,— отрывисто приветствовал его премьер-министр.— Как мне сообщили, вы хотели встретиться со мной.

Они исподтишка бросили друг на друга оценивающие взгляды. Когда нервное напряжение спало, уступив место любопытству, Алан увидел перед собой высокого сутуловатого человека, развалившегося в мягком кресле. Тяжелое хищное лицо, пытливые глаза и длинный клювообразный нос — все эти черты были ему хорошо знакомы по фотографиям в газетах и благодаря телеэкрану. И все же лицо было более старым и более морщинистым, чем на портретах. Неожиданно для себя Алан подметил выражение усталости на нем.

— Благодарю вас за то, что приняли меня, господин премьер-министр. Я хочу обратиться к вам с просьбой от имени Анри Дюваля.

Молодые юристы нынче моложе, чем когда-либо, подумал Хауден. Или так кажется только потому, что чем старше становишься сам, тем моложе выглядят люди вокруг? Неужели лет сорок тому назад он казался окружающим таким же юным, как этот молодой атлет с прической ежиком, растерянно стоящий перед ним?

— Хорошо, садитесь,— премьер-министр указал на кресло рядом с собой, куда Алан тут же присел.— Вы должны быть кратким, господин Мейтланд, я могу вам уделить лишь несколько минут.

— Я так и полагал, сэр.— Алан старался говорить почтительно.— И поэтому я не буду касаться фактической стороны дела. Вы, очевидно, кое-что слышали о ней.

— Слышал! — Хауден едва сдержал истерический смех.— Боже милостивый, да я не слышу ни о чем другом последние недели!

Алан улыбнулся — у него была радушная мальчишеская улыбка, которая быстро появлялась и исчезала. Затем, сразу же посерьезнев, он начал:

— В этом деле много такого, господин премьер-министр, о чем факты ничего не говорят: положение бедного арестанта на судне, запертого в каюте размерами не больше клетки для дикого зверя. Человеческое существо, лишенное свободы, надежды...

— А вам не приходит в голову, господин Мейтланд,— воскликнул Хауден,— что это не канадский корабль, а условия, о которых вы говорите, существовали задолго до настоящего времени и, наконец, они никак не касаются нашей страны.

— Кого же тогда они касаются, сэр, я спрашиваю вас! — Глаза Алана сверкнули, он забыл о своем смущении.— Разве мы должны оставаться равнодушными к бедствиям человеческого существа только потому, что он не является членом нашего приятного тесного клуба для избранных?

Хауден принялся терпеливо втолковывать ему:

— Вот вы говорите о тесном клубе для избранных, а знаете ли вы, что, по статистике, Канада — одна из самых благополучных стран мира в смысле иммиграции?

Алан наклонился всем телом к Хаудену.

— А много ли у нас соперников по этой части? Раз-два и обчелся, не правда ли?

Это туше, подумал Хауден, а вслух резко ответил:

— Но дело не в этом. Дело в том, что существуют законы и правила, регулирующие такого рода вопросы, и, поскольку они есть, их нужно соблюдать.

— Некоторые законы довольно спорны,— сказал Алан,— особенно те, что имеют отношение к правам человека.

— Если у вас такое мнение, вам следует обратиться в суд.

— А шеф иммиграционного ведомства считает иначе. По его мнению, суд не имеет права вмешиваться в юрисдикцию ведомства.

— Тем не менее вы обратились в суд и проиграли процесс.

Алан смущенно признался:

— Да, мы проиграли. Поэтому-то я здесь. Я пришел просить вас...— Снова блеснула улыбка.— Если хотите, я встану на колени.

— Нет,— на этот раз улыбнулся и Хауден,— этого я не хочу.

— Я могу рассказать вам, сэр, об Анри Дювале.— Если ему отвели мало времени, то по крайней мере он постарается использовать его как можно лучше.— Это очень добрый человечек, крепкий и здоровый, работящий. Я убежден, из него получится отличный гражданин. Правда, он плохо говорит по-английски, и у него нет образования...

— Господин Мейтланд,— прервал его твердо премьер-министр.— Причина, по которой этот человек не может быть допущен в Канаду, очень проста. В мире множество людей, которые по своим достоинствам заслуживают нашей помощи. Но эта помощь нуждается в каком-то упорядочении, в определенном плане действий, вот почему у нас существует Закон об иммиграции.

Кроме того, думал Хауден упрямо, он не должен уступать глупым и необоснованным требованиям публики. Еще не прошло чувство обиды и унижения, перенесенное им в аэропорту Оттавы. Даже если не принимать во внимание угрозу Уоррендера, то и тогда уступка будет выглядеть слабостью правительства. Как его глава, он принял решение, широко известное всей стране, и ему не пристало его менять.

Алан продолжал настаивать:

— Анри Дюваль здесь, в Ванкувере. Не в Венгрии, не в Эфиопии или Китае. Он здесь,— добавил Алан с горечью,— в той самой стране, где неимущие и бесправные рассчитывают найти свою счастливую судьбу.

Неимущие и бесправные! На мгновение у Хаудена мелькнуло воспоминание о детском приюте, о случайной, неожиданной встрече с человеком, таким же, как этот Мейтланд, как-то однажды выручившим его из беды. Кем бы он, Хауден, был сейчас, если бы не помощь этого человека? Однако его преимущество состояло в том, что он родился здесь, в этой стране. Но хватит, решил Хауден, наша встреча и так затянулась.

— Закон об иммиграции — это закон нашей страны, господин Мейтланд. Несомненно, у него имеются недостатки, но он таков, каким его желает иметь народ Канады. Исходя из требований закона, я, к сожалению, должен сказать вам «нет».

При поспешном прощании были соблюдены все правила вежливости. Поднявшись с кресла, Джеймс Хауден пожал руку Алану.

— Позвольте пожелать вам успехов на вашем поприще,— сказал он.— Возможно, когда-нибудь вы займетесь политикой. Я предсказываю вам блестящее будущее.

Алан спокойно ответил:

— Не думаю, сэр, в политике есть много такого, что мне не по нраву.

Когда Алан Мейтланд вышел, премьер-министр раскрыл вторую плитку шоколада и принялся задумчиво ее грызть. Потом вызвал своего ответственного секретаря и раздраженным тоном велел ему подать проект вечерней речи.

В фойе отеля «Ванкувер» Алана Мейтланда поджидал Дэн Орлифф. Он осторожно спросил:

— Что-нибудь новенькое?

Алан отрицательно покачал головой.

— Что ж,— бодро сказал Дэн,— по крайней мере мы поддерживали у публики интерес к теме, а это уже кое-что.

Алан кисло спросил:

— Неужели?! Тогда скажи: что публика может сделать против правительства, которое не желает уступать?

— А ты не слыхал? Она может сменить правительство, вот и все.

— Ах, как просто! Будем ждать следующих выборов, а тогда пошлем Анри Дювалю открытку с приятной новостью. Если только сможем отыскать его на этом свете.

— Давай пошевеливаться,— велел Дэн.— Я отвезу тебя в контору, а по дороге ты расскажешь мне о разговоре с Хауденом.

Том Льюис работал в своей клетушке, когда вошел Алан. Дэн Орлифф высадил его у подъезда, а сам отправился, по всей вероятности, в редакцию. Еще раз, теперь Тому, Алан повторил то, что произошло между ним и премьер-министром.

— Вот что я тебе скажу,— заявил Том, — нельзя выпускать кость из пасти, если уж вцепился в нее.

Алан кивнул. Он раздумывал, под каким предлогом позвонить Шарон... Прошло уже два дня с тех пор, как они разговаривали по телефону последний раз.

— Между прочим, тебя ждет посылка, доставленная шофером. Она лежит в твоем кабинете.

Полный любопытства, Алан вошел в свою клетушку. В центре стола лежал упакованный в бумагу квадратный ящик. Он снял упаковку и поднял крышку. Под слоем тисненой бумаги находился бюст — голова и плечи. Записка, лежавшая сверху, гласила: «Я старалась сделать нечто, похожее на Креймера, но у меня получилось то, что получилось. Так что, пожалуйста, без иголок! С любовью — Шарон».

Он приподнял бюст, и глаза его засветились: он увидел вполне сносное изображение самого себя.

Не далее чем в четверти мили от отеля «Ванкувер», где остановился премьер-министр, в личном кабинете судебной палаты беспокойно расхаживал из угла в угол судья Стэнли Виллис, член верховного суда провинции Британская Колумбия.

Дело в том, что в душе судьи, на внешний вид сурового и неприступного, шла жестокая борьба.

Противоборствующие силы были четко разграничены: с одной стороны, судейская честность, с другой — человеческая совесть судьи. Объектом противоборства был человек по имени Анри Дюваль.

Эдгар Креймер сказал секретарю премьер-министра: «У покровителей Анри Дюваля не осталось на руках никаких юридических ходов». Алан Мейтланд, после недели тщетных поисков прецедента, пришел к такому же выводу. А судья Виллис был убежден в обратном — в его распоряжении имелся документ, подтверждавший ложность их выводов. Если его пустить в ход немедленно, то выяснится, что Анри Дюваль подлежит освобождению из корабельного заточения сразу же, пока временно, потом, возможно, навсегда.

Ключ к решению вопроса давал тяжелый, переплетенный в кожу и лежавший сейчас на столе судьи том «Протоколы суда Британской Колумбии», выпуск 34-й, год 1921. Том был открыт на странице, озаглавленной Rex Ahmed Singh[6]. Бумага, на которой был отпечатан текст, выцвела и пожелтела, но толкование закона — ratio decidendi[7]— было определенным и недвусмысленным, а судебное решение являлось таким же безусловным, будто его вынесли только вчера.

В 1921 году канадский судья постановил: Ахмед Сингх в 1921 году... а поэтому Анри Дюваль ныне... не может быть депортирован лишь на корабль.

Любой человек (как заявил в 1921 году почивший судья) должен быть депортирован в ту страну, откуда он прибыл, а не в какое-либо иное место.

Но «Вастервик» не направлялся в Ливан, страну, откуда Анри Дюваль прибыл... где он сделал посадку на судно. Теплоход «Вастервик» был обыкновенным морским бродягой, следующий порт его назначения — Белфаст, дальнейший рейс — неизвестен.

Таким образом, на основании прецедента приказ о депортации Анри Дюваля незаконен и недействителен.

Судья Стэнли Виллис тайком навел справки о «Бастервике», как и вообще тайком расследовал детали дела. До него дошли слухи о безуспешных попытках Мейтланда и Льюиса найти судебный прецедент, который мог бы помешать высылке Анри Дюваля, и он узнал также о неудаче, постигшей их, чему не удивился: дело Rex vs Ahmed Singh было ошибочно оформлено и помещено в другой раздел «Справочника судебных дел Канады», что бывает довольно часто. Судья сам бы не знал о нем, если бы по чистой случайности не наткнулся на старый протокол несколько лет назад, и он ему запомнился.

Владея такими сведениями, размышлял судья, и являясь защитником Дюваля, он сразу же обратился бы в суд за новым предписанием о нарушении прав человека. А в качестве судьи он выдал бы полноправное предписание, если бы ему предъявили такой иск, и не ограничился бы полумерой ордера nisi, как прежде.

Но он был судьей, а не адвокатом и никак не мог быть одновременно тем и другим.

Дело судьи — справедливо и вдумчиво разобраться в материалах, представленных ему сторонами. В его функции не входит вмешательство в юридическое обоснование, выдвигаемое адвокатами, или какие-либо действия, ставящие одну сторону в более выгодные условия по сравнению с другой. Конечно, судья может время от времени подсказать меры, которые, по его мнению, способны привести к справедливому решению дела. Так было, в частности, с Аланом Мейтландом при разбирательстве ордера nisi, касающегося Анри Дюваля.

Но за пределами этого судейское вмешательство считается предосудительным и, более того, нарушением служебного долга.

Судья снова прошелся из угла в угол ковра между окном и столом. Его широкие костлявые плечи еще больше ссутулились, словно под тяжестью ответственности, лежавшей на них. На вытянутом худом лице застыло выражение беспокойства.

Если бы я не был судьей, думал Виллис, все было бы просто: я снял бы трубку, позвонил Алану Мейтланду и сказал: «Посмотрите «Протоколы суда Британской Колумбии», выпуск 34-й, год 1921, страница 191, дело Rex vs Ahmed Singh». Больше ничего бы не потребовалось. Этот проницательный молодой адвокат все бы понял и явился сюда за предписанием о нарушении прав личности прежде, чем закроется регистратура.

Этого было бы достаточно, чтобы воспрепятствовать отплытию Дюваля на теплоходе.

И я бы желал этого, подумал судья, потому что этого желает Алан Мейтланд. Но поскольку я тот, кто есть, то не могу... прямо или опосредованно... поступить так.

И все же... ведь существует негласное допущение.

Это понятие он усвоил со студенческой скамьи — ему учат в юридических колледжах, но о нем редко говорят в суде.

Это негласное допущение состоит в том, что ни один судья, каковы бы ни были его намерения, не может оставаться совершенно беспристрастным. Судья тоже человек, поэтому он никогда не держит весы правосудия в равновесии. Сознательно или бессознательно, но на каждую его мысль или поступок влияют события и впечатления всей его прошлой жизни.

Судья Стэнли Виллис принимал этот постулат и знал, что обладает необходимым для этого чувством справедливости. Его можно было выразить одним словом: Бельзен.

Шел 1945 год.

Судейская карьера Стэнли Виллиса, как и многих его ровесников, была прервана второй мировой войной. Он служил в канадских вооруженных силах в Европе с 1940 года до конца войны. В самом конце войны майор Стэнли Виллис, офицер связи Второй Британской армии, участвовал в освобождении нацистского концлагеря в Берген-Бельзене.

Он пробыл в Бельзене целый месяц и насмотрелся там такого, что ему хватило на всю оставшуюся жизнь. Ужасы тех тридцати дней возвращались к нему в ночных кошмарах и поныне. Покинув Бельзен, Стэнли Виллис — ученый, впечатлительный человек с суровой внешностью — поклялся в душе посвятить остаток своей жизни служению справедливости во имя несчастных и бесправных в той мере, в какой это будет возможно.

Ему нелегко было следовать своей клятве в качестве судьи. Бывали случаи, когда он выносил обвинительный приговор, хотя инстинкт подсказывал ему, что в преступлении виновато общество, а не подсудимый. Но иногда несчастный воришка, не питавший надежды на спасение, получал незначительное наказание лишь потому, что тень прошлого... не давала покоя... и влияла на решение грозного судьи Виллиса.

Так было и на сей раз.

Плачевное положение Анри Дюваля не переставало его тревожить с тех пор, как прошло слушание по делу ордера на временное задержание.

Человек страдал в заключении, а справедливость требовала его освобождения.

Между тюрьмой и свободой стояло его понимание судейской чести.

Уничижение паче гордости, подумал он и подошел к телефону.

Не обязательно звонить прямо Алану Мейтланду. Это было бы неблагоразумно. Но можно поступить иначе. Он мог поговорить со своим бывшим партнером по адвокатской конторе, теперь старшим советником юстиции, который поймет его затруднительное положение. Переданная ему информация попадет в нужные руки без указания на источник. Но бывший партнер — такой же строгий законник, как он сам,— может отнестись к вмешательству судьи неодобрительно.

Судья Виллис тяжело вздохнул. Заговорщик он был никудышный.

Связь быстро наладилась. Он сказал в трубку:

— Говорит Стэнли Виллис.

Низкий голос любезно ответил:

— Какой приятный сюрприз, ваша честь!

Судья быстро изменил интонацию:

— Совершенно приватный разговор, Бен!

По проводам до него донесся смешок:

— Как поживаешь, Стэн, старина, давненько мы с тобой не болтали.

— Знаю. Нам следовало бы чаще встречаться.— Он сам не верил в искренность своих слов: судья, по роду обязанностей, обречен нести крест одиночества.

— И чем же, Стэн, я могу быть тебе полезен? Хочешь кого-нибудь засадить в каталажку?

— Нет,— ответил Виллис. Он никогда не был склонен к праздной болтовне.— Я думаю, до тебя дошли слухи о деле Дюваля?

— Еще бы, дело о нелегальном пассажире. Я читал твое постановление. Конечно, жаль, но ты ничего не мог предпринять.

— Да,— признался судья,— не мог, и все же Алан Мейтланд — молодец, очень способный адвокат.

— Согласен,— подтвердил голос,— когда-нибудь он будет гордостью нашей профессии.

— Я слышал, у него какие-то трудности с поисками судебного прецедента?

— Насколько я знаю,— ответил низкий голос насмешливо,— Мейтланд со своим партнером перерыли всю судейскую библиотеку, но им не повезло.

— Вот я и удивляюсь,— медленно и внушительно произнес судья Виллис,— почему они не заглянули в дело Rex vs Ahmed Singh, в «Протоколах суда Британской Колумбии», выпуск 34-й, год 1921, страница 191. Я думаю, что на основании этого прецедента они могли бы получить предписание о нарушении прав личности, вне всякого сомнения.

На другом конце провода наступило молчание. Судья представил себе, как от недоумения поползли вверх брови его собеседника. Затем, более официальным тоном, голос сказал:

— Повтори-ка еще раз, я не все запомнил.

Повторив сказанное и попрощавшись, судья повесил трубку. «Платить приходится за все, что мы делаем»,— подумал он. Но информация, он знал, будет передана.

Судья Виллис взглянул на часы, прежде чем заняться разбором дел, накопившихся на его столе.

Спустя четыре с половиной часа, когда сумерки начали опускаться на город, на пороге кабинета возник пожилой сухонький клерк из регистратуры и объявил:

— Милорд, господин Мейтланд с иском о нарушении прав человека!

При ярком свете переносных прожекторов «Вастервик» загружался пиленым лесом.

Алан, переполненный радостью, уверенно влетел по ржавым сходням на палубу, заваленную грузами. Запах удобрений исчез — его унес крепкий бриз, дувший с моря. Теперь палубу окутывал душистый аромат сосны и кедра.

Ночь была холодной, ясное небо над головой мерцало звездами.

С полубака спустился третий помощник капитана; его Алан встретил, когда пришел сюда первый раз рождественским утром.

— Мне нужно повидаться с капитаном Яабеком,— закричал Алан, не дожидаясь, когда тот подойдет к нему.— Если он в своей каюте, то я знаю дорогу.

Худой, жилистый моряк приблизился к Алану.

— Ну, если знаете, так найдете,— сказал он.— А если бы и не знали, то все равно нашли бы — такое у вас настроение.

— Верно,— согласился Алан,— у меня такое настроение.— Бессознательно он коснулся рукой нагрудного кармана, где лежали драгоценные бумаги.

Перед дверью, ведущей в жилые помещения корабля, он обернулся и крикнул:

— Как ваша простуда? Не прошла?

— Она пройдет, как только мы выйдем в море,— ответил третий помощник.— Через двое суток.

Двое суток, подумал Алан, осталось двое суток, мы едва не опоздали. Еще в полдень он сидел в своей квартире, мучаясь от безделья, когда Том Льюис передал ему сообщение, полученное от какого-то доброжелателя: «Посмотрите дело Rex vs Ahmed Singh».

Решив, что нельзя упускать ни малейшего шанса, но не питая больших надежд, он отправился в библиотеку. Однако стоило ему прочитать постановление судьи от 1921 года, как он почувствовал, что сердце запрыгало у него в груди. Он едва успел оформить документы, требующиеся по закону. В каком бы критическом положении ты ни был, чрево бюрократического чудовища необходимо ублажить надлежащими бумагами. Затем бегом, наперегонки со временем, помчался в регистратуру суда, чтобы успеть до ее закрытия. Он успел,— успел в последнюю минуту, и вот, весь взмыленный, предстал перед судьей Виллисом, который опять дежурил в судебной палате.

Судья, как всегда суровый и неприступный, внимательно выслушал его, затем, задав несколько вопросов, распорядился выдать ордер на освобождение Дюваля из- под стражи по иску о нарушении прав человека — ордер непреложный, а не условное предписание типа nisi. Это был волнующий, полный драматизма момент, и теперь в кармане Алана лежал оригинал документа и его копия:

«Мы, Елизавета, милостью Божьей королева Англии, Канады и других наших владений и территорий, защитница веры... повелеваем немедля по получении сего указа... освободить человека по имени Анри Дюваль из-под стражи».

Конечно, потом будет судебное слушание, которое назначено на послезавтра. Но исход его предрешен — «Вастервик» отплывет без Анри Дюваля.

Завтра, решил Алан, надо выкроить время, чтобы позвонить адвокату, который подсказал им дело Ахмеда Сингха, и поблагодарить его.

Подойдя к двери капитанской каюты, Алан постучался. Голос изнутри приказал: «Войдите».

Капитан Яабек, в майке и тапочках, окутанный облаком табачного дыма, делал в журнале какие-то записи при свете настольной лампы. Положив ручку, он приподнялся с места, любезный как всегда, и указал посетителю на зеленое кожаное кресло напротив.

Закашлявшись от дыма, проникшего в легкие, Алан сказал:

— Простите, что помешал вашим занятиям...

— Ерунда, на сегодня довольно писанины.— Капитан захлопнул журнал и добавил:—Будущие археологи, которые займутся изучением нашего мира, никогда его не поймут. Мы оставляем после себя слишком много слов.

— Кстати, о словах,— сказал Алан,— я прихватил с собой еще несколько.— Улыбаясь, он вытащил из кармана предписание о нарушении прав человека и подал его Яабеку.

Капитан медленно прочитал его, шевеля губами и спотыкаясь на юридических терминах. Наконец он поднял глаза и недоверчиво спросил:

— Неужели вам все же удалось?

— Да,— ответил Алан счастливым голосом.— Предписание означает, что с этой минуты Анри Дюваль подлежит освобождению. Он не отплывает с вами в море.

— И прямо сейчас...

— Да, капитан,— заявил Алан решительно.— Пусть он складывает пожитки, я забираю его с собой. Согласно предписанию, он поступает под мой надзор. Если у вас есть какие-то сомнения, то можно позвонить в полицию.

— Нет, не нужно, не вижу никакой необходимости.— Капитан Яабек положил на стол ордер, расплывшись в обаятельной улыбке.— Мне не понятно, как это вам удалось, господин Мейтланд, но все равно поздравляю вас с успехом. Все так неожиданно...

— Знаю,— сказал Алан,— я и сам еще никак не приду в себя.

Через десять минут в капитанской каюте появился Анри Дюваль с сияющими глазами и глупо счастливой улыбкой от уха до уха. На нем была спортивная куртка, слишком просторная для него, в руках он держал облезлый картонный чемодан, перевязанный веревочкой. Первое, что нужно сделать завтра, решил Алан,— это купить ему новую одежду на общественные деньги, чтобы он мог появиться в суде в приличном виде.

— Господин Мейтланд забирает тебя с собой, Анри,— объявил капитан.

Молодой скиталец кивнул, лицо его просветлело от радости и волнения.

— Я готовый уже.

— Ты не вернешься на судно, поэтому давай попрощаемся.

На миг лицо юноши затуманилось, словно он только теперь понял смысл своего освобождения. Он неуверенно сказал:

— Это очень хороший корабль.

— Многие вещи зависят от того, как на них взглянуть.— Капитан протянул руку Дювалю.— Я желаю тебе счастья, Анри, и да благословит тебя Господь. Работай честно, не забывай молиться и слушайся господина Мейтланда.

Скиталец кивал головой на каждое пожелание в немом горе. Странная сцена, подумал Алан, смахивает на прощание отца с сыном. Ему почудилось, что их прощание может длиться бесконечно.

— Нам пора идти,— сказал Алан. Он взял оригинал ордера, оставив на столе копию. Пожимая руку капитану, он сказал:

— Встреча с вами, капитан Яабек, доставила мне удовольствие. Надеюсь, мы встретимся снова.

— Если у меня на борту появится новый «заяц»,— улыбнулся капитан,— я буду считать вас его лучшим другом.

Новость быстро распространилась по кораблю. Когда Алан и Анри Дюваль появились на палубе, команда бросила работу и собралась у трапа. Слышался гул взволнованных голосов. Из толпы матросов выступил, волоча ноги, Крепыш Гейтс.

— Прощай, кореш,— сказал он.— Желаю тебе удачи. Вот тебе от меня и других ребят.— Небольшая пачка банкнот перешла в руки Дюваля. Когда они стали спускаться по трапу, команда разразилась криками прощания и напутствий.

— Стойте, где стоите,— из темноты на причале послышался повелительный голос. Алан остановился, на них обрушился залп фотовспышек.

— Эй,— закричал Алан,— что происходит?

— Пресса, что же еще,— ответил голос Дэна Орлиффа.— Мы собираем материал для газет.

Алана и Анри Дюваля со всех сторон окружили репортеры.

— Вы стали чересчур осторожным, Мейтланд,— сказал кто-то весело,— но мы вас выследили.

Другой голос одобрительно заметил:

— Молодец, Мейтланд! Отменно провернул дело!

— Послушайте,— стал протестовать Алан,— я ничего не могу сказать вам сейчас. Возможно, завтра мы сделаем заявление для печати.

— А как насчет Анри? Он скажет что-нибудь?

— Нет,— твердо ответил Алан,— сегодня — нет!

Дэн Орлифф спокойно спросил Алана:

— Как ты сюда добрался?

— На такси,— ответил Алан.

— Тогда прошу вас в мой драндулет, он стоит у причала. Я отвезу вас, куда пожелаете.

Под возмущенные крики собравшихся репортеров они втиснулись в машину Дэна. Фотовспышки продолжали освещать их. Анри Дюваль довольно улыбался.

Когда они покинули территорию порта, Дэн спросил:

— Куда ты его везешь?

У Алана было столько хлопот, голова его была так занята...

— А я еще не думал об этом,— ответил Алан,— не до того было.— Моя квартира, стал размышлять он, слишком тесна для двоих. Может быть, Том и Лилиан приютят его на пару ночей...

— Зато я подумал,— сказал Дэн.— Газета сняла для него номер в отеле «Ванкувер». Мы берем расходы на себя.

Алан неуверенно произнес:

— Тогда все в порядке. Хотя я рассчитывал на что-нибудь поскромнее.

— Какого черта, пусть парень хоть немножко поживет по-человечески.— Дэн прибавил скорость, чтобы проскочить на желтый свет, потом добавил: — Кстати, совсем забыл, этот номер находится на одном этаже с апартаментами премьер-министра.— Он булькнул радостным смехом.— Вряд ли такое соседство понравится Хаудену!