Наступит день

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Хафиз Билури и Явер Азими в тягостном ожидании сидели в кабинете сертиба Селими. Красные и белые шашки в беспорядке лежали на раскрытой доске. Игра прервалась в самом начале, — тревожные мысли, охватившие игроков, не давали им сосредоточиться. Остыл и чай в маленьких стаканах. Фрукты и сладости лежали в вазах нетронутыми.

Оба знали, что в эту минуту решается судьба их общего друга сертиба Селими.

— Неспокойно что-то у меня на душе… Не сделал бы сертиб непоправимого шага, — сказал Хафиз Билури.

— Мне тоже кажется, что сертиб пошел на слишком большой риск.

— Да, его положение трудное… Сертиб одинок, а противная сторона так сильна.

— Как вы думаете, — решился Явер Азими высказать давно уже мучившую его мысль, — если бы сторонников Селими было больше, чем его противников, принял бы государь его предложения?

— Трудно сказать, — помолчав немного, ответил Хафиз Билури.

— Одно ясно: если предложения Селими будут отвергнуты, значит, нет никакой правды в нашей стране и то, что пишут, и то, что говорят, — все ложь…

Когда раздался стук в калитку, оба друга, вскочив, поспешили навстречу Селими. Тот показался им бледным и осунувшимся.

— Ну как, сертиб? — не утерпел Явер Азими.

Сертиб молча опустился в кресло. Почувствовав недоброе, друзья больше не задавали вопросов.

Сертиб Селими не находил в себе теперь ни желаний, ли стремлений, ни надежд. Все было смято и уничтожено. Он впал в состояние полного отчаяния. Сознание бесполезно прожитой жизни мучило его, а слово "шпион" все еще звучало в его ушах, как ничем не заслуженное, невыносимое оскорбление.

Он вызвал слугу.

— Сними этот портрет! — приказал он.

Уставившись на портрет шаха, слуга на минуту опешил, потом поднялся на стул и осторожно снял портрет.

— Что прикажете с ним делать, сударь?

— Сожги в печке!.. С рамой!

Слуга вышел с портретом, и только тогда сертиб обратился к друзьям, которые продолжали сидеть молча, понурив головы.

— День этот для меня очень тяжелый, но и очень радостный… Сегодня я прощаюсь с моими иллюзиями и обращаюсь лицом к настоящей правде. До сих пор я искал ее не там, где надо…

— А где же ее надо искать, сертиб? — взволновано спросил Явер Азими.

Сертиб не ответил. Он снова погрузился в размышления.

— В науке, в просвещении! — ответил за него старый педагог. — Только просвещение приведет страну к подлинной истине и…

— Нет, дорогой друг, — решительно прервал его Селими. — Пока есть насилие не будет правды. Мы честные люди. И должны честно сказать всем сынам родины, что им не увидеть правды, пока существуют шахи и деспоты со всем гнусным строем, который их поддерживает.

Он встал и прошелся по комнате. Отчаяние сертиба, казалось, несколько смягчилось, глаза стали глядеть тверже и бодрее.

— Мой юный друг! — сказал он Яверу Азими, взяв его за плечо. — Быть может, мне осталось жить недолго. Сегодня я сам подписал себе смертный приговор. И я завещаю тебе — не следуй по моему пути. Это стало мне ясно лишь сегодня. Избери себе другой путь. Путь верный и надежный. Найди авторов этих подпольных листовок и честно, искренне присоединись к ним. Правда, которую мы искали, оказалась там в низах. А ведь мы смотрели на них до сих пор свысока. Будущее, друзья мои, тоже там. Туда и идите!

Поразмыслив над предложением Реза-шаха, Хикмат Исфагани стал рассматривать брак дочери с сертибом как выгодную коммерческую сделку. В конце концов этот брак мог сослужить ему неплохую службу. Во-первых, это было достойным ответом злым языкам, которые обвиняли его в соучастии в убийстве отца Селими, и могло положить конец скрытой вражде с сыном. Во-вторых, сертиб Селими придерживался совершенно противоположных политических убеждений, чем сам Хикмат Исфагани, а это в известный момент могло пригодиться.

Однако, беспокоясь, естественно, о благополучии своего будущего зятя, Хикмат Исфагани счел нужным воздействовать на него, чтобы удержать от рискованных поступков, которые являлись, но его мнению, следствием молодости и горячности. С этой целью он пригласил сертиба Селими на узко семейный обед, па который из посторонних был приглашен лишь Софи Иранперест. Чтобы скрыть нарочитость разговора и придать ему случайный и естественный характер, Хикмат Исфагани решил предложить Софи Иранпересту прочитать вслух написанную им для газеты передовую статью о необходимости передачи северной нефти в эксплуатацию англичанам и американцам и, воспользовавшись моментом, изложить сертибу свои мысли. Таков был его план.

Свой особый план имела и Шамсия, знавшая о причине приглашения сертиба. С нетерпением ждала она этого обеда, который, как она считала, должен был решить ее судьбу. Она заранее испытывала ненависть к человеку, которого насильно навязывали ей в мужья, и подготовляла себя к борьбе.

К двенадцати часам все члены семьи Хикмата Исфагани уже собрались в его городском доме. Явился сюда и Софи Иранперест. Он попытался было прочесть хозяину свою статью, но тог остановил его: — Погоди.

Наконец в начале первого часа прибыл сертиб Селими. Он был еще более задумчив и сосредоточенным, чем обычно. Наоборот Хикмат Исфагани старался казаться веселым и беспечным. Он много смеялся, рассказывал сертибу Селими историю своего дома, даже отдельных деревьев в саду.

Наконец они вошли в большой зал, обставленный в восточном стиле, и уселись в креслах.

— Ты все приставал ко мне со своей статейкой, — проговорил Хикмат Исфагани, обращаясь к Софи Иранпересту. — Почитай, послушаем, что ты там нацарапал.

Вопреки своей обычной равнодушно-вялой манере Софи Иранперест быстро вскочил и побежал за портфелем. Вернувшись, он вытащил из портфеля пачку исписанных листов и вооружился авторучкой, желая подчеркнуть этим свою готовность учесть каждое замечание своего господина.

Удобно расположившись в мягком кресле и вытянув ноги, Хикмат Исфагани повернул лицо к редактору и, перебирая четки, коротко бросил:

— Начинай!

Сертиб Селими сидел молча и наблюдал за барской непринужденностью Хикмата Исфагани и лакейской угодливостью Софи Иранпереста, испытывая одинаковое отвращение к обоим. Но его лицо, глаза, поза ничего не выражали.

— На этот раз я столкнулся с весьма трудной задачей, — начал разъяснять Софи Иранперест. — Надо было найти такие выражения, которые удовлетворяли бы и американцев, и англичан, и немцев. Как известно господам, разговор идет о таком деле, где, если одно из этих трех государств будет удовлетворено, два остальных неизбежно должны почувствовать себя ущемленными. Поэтому я постарался все настолько запутать, чтобы никто ничего не мог понять и чтобы при этом все три наших друга остались довольны. Короче говоря…

Хикмат Исфагани нетерпеливо прервал его:

— Чего ты размазываешь? Читай статью!

— Слушаюсь! — покорно ответил редактор. — "Необходимое условие независимости Ирана", — прочитал он заглавие статьи и остановившись, поднял глаза на Хикмата Исфагани.

Тот повторил заглавие с расстановкой, как бы взвешивая каждое его слово:

— Необходимое… условие… независимости… Ирана!.. Да, неплохо. Для начала даже хорошо. Ты попал в самую точку. Читай дальше.

Довольный редактор приступил к чтению самой статьи.

— "По мнению некоторых наших друзей-журналистов, два обстоятельства служат причиной несчастья Ирана. Одно из них заключается в нефти, которая залегает на территории Ирана от севера до юга. Второе — Индия, по отношению к которой Иран является как бы воротами. Что касается нас, мы придерживаемся такого взгляда, что оба эти фактора надо рассматривать как причины не несчастья, а счастья Ирана".

Софи Иранперест снова остановился и посмотрел на Хикмата Исфагани.

— И это неплохо, — отозвался Хикмат Исфагани. — Продолжай.

Редактор выпрямился в кресле, гордый тем, что угодил хозяину.

— "Рассмотрим, на каких основаниях разума и логики мы считаем эти факторы причинами счастья Ирана? Во-первых, на том основании, что, не будь этих факторов, Англия не обосновалась бы в нашей стране, Америка не добивалась бы установления с нами деловых отношений и Германия, конкурируя с вышеуказанными державами, так охотно не развивала бы торговли с нами… Таким образом, налицо первый результат: эти два фактора — нефть и Индия привлекают к нам три наиболее могущественные и цивилизованные державы мира.

Теперь разберемся в том, какие выгоды представляет Ирану интерес к нам этих трех держав?

Мы не хотим нумеровать эти выгоды и утомлять читателя, ибо их не перечесть. Мы ограничимся лишь указанием некоторых, наиболее важных из них и предоставим читателям самостоятельно вспомнить о других.

Вследствие проникновения этих держав в нашу страну…"

— Постой, постой!.. — прервал его Хикмат Исфагани. — Что ты, черт тебя побери, понес? Что за слово "проникновение"? Ни одной из этих стран это слово не понравится. Переделай так: "Вследствие помощи, которую оказывают нам эти три державы…" Читай дальше…

— Итак, "вследствие помощи, которую оказывают нам эти три державы…" повторил редактор и замялся. — Дальше не выходит, господин Хикмат Исфагани…

— Как, то есть, не выходит? Выйдет! Ты читай, а я помогу исправить.

— "Вследствие помощи, которую оказывают нам эти державы, нет в мире страны, где бы торговля расцветала в такой степени, как в Иране…" Видите, как-то нескладно.

— Дурака не валяй, — рассердился Хикмат Исфагани, — Куда ж тебе более складную фразу? Дальше.

Желая подчеркнуть свою принципиальность, Софи Иранперест стал настаивать:

— Да не вышло же. Нарушилась целомудренность фразы.

— Брось ты вздор нести. При чем тут целомудренность, когда речь идет о торговле? Читай!

— Итак… "Вследствие помощи, которую оказывают нам эти державы, нет в мире страны, где бы торговля расцветала в такой мере, как в Иране…"

— Прекрасно! — вставил Хикмат Исфагани.

— "На иранских рынках можно купить все, что угодно, кроме разве птичьего молока и элексира жизни. Товары любой формы, любой страны, любого сорта!.. Англичане, американцы, немцы завозят к нам произведенные с огромным трудом предметы — только выбирай! А почему? Потому что они дружески к нам относятся. Они не хотят утруждать нас. К примеру, для производства нехитрой керосиновой лампы нам пришлось бы строить фабрики, заводы, набирать рабочих. Все это сопряжено с огромными заботами и затратами. В результате такая лампа обошлась бы нам вдвое дороже той, которую привозят к нам наши друзья. Но в то же время эти державы всегда считались в торговле с нашими интересами. Ибо, беря у нас такие, не требующие приложения больших трудов продукты, как миндаль, шерсть или кожа, они дают нам взамен изящные автомобили, которые и не снились Музаффериддин-шаху, дают нам велосипеды.

Правда, у нас имеются и такие неблагодарные, непросвещенные субъекты, которые утверждают, будто торговая политика, проводимая у нас этими державами, особенно Англией, превращает нашу страну чуть ли не в колонию…"

Хикмат Исфаганн, который, лениво перебирая четки, слушал сквозь дрему, вдруг подскочил на месте.

— Тьфу! Проклятие всему роду Иранперестов! — взвизгнул он. — Собачий ты сын, мало ли что болтают на рынках всякие нечестивцы и болтуны? Вычеркни скорее, вычеркни это место так, чтобы и следа не осталось!..

Вконец растерявшийся Софи Иранперест поставил на полях вопросительный знак, но Хикмат Исфагани вырвал у него ручку.

— Не так, а вот так! — перечеркнул он возмутившие его строки вдоль и поперек. — Теперь читай дальше…

Софи Иранперест смущенно кашлянул, прочищая горло.

— "Эти невежественные люди утверждают, что три державы тормозят развитие национальной промышленности Ирана и парализуют его экономику. Они кричат о том, что якобы страна, потерявшая свою экономическую независимость…"

У Хикмата Исфагани лопнуло терпение.

— Да ты что, собачий сын, враг мне, что ли? — завопил он гневно. — Что значит — "утверждают", "якобы"?.. Вздор утверждают и головой о стену бьются. Кто говорит этот вздор, кроме большевиков? А?.. Или ты хочешь вынудить меня бежать из этой страны? За что? Не за то ли, что я плачу тебе в месяц целую тысячу туманов и ты жрешь и отращиваешь загривок, как породистый хамаданский ишак? Собери, собери все это и снеси на могилу своего родителя!

Хикмат Исфагани на минуту представил себе, что случилось бы, если бы эти строки действительно появились на страницах его газеты. Перед его глазами ожили искаженные гневом лица мистера Томаса, Гарольда, фон Вальтера, затем померещились ему налитые кровью страшные глаза Реза-шаха и оскаленные желтые зубы Хакимульмулька. Страх охватил его, порождая еще большее раздражение против Иранпереста, который сидел перед ним, сжавшись в комок.

Наконец, устав от собственного крика, Хикмат Исфагани повернулся к сертибу Селими, который сохранял прежнее спокойствие.

— Я поручил этому подлецу написать статью о том, что надо передать разработку северной нефти англичанам, и американцам, и обосновать это вескими доводами. Надо было написать, что страна принадлежит нам, нефть тоже наша и от нас одних зависит, кому отдать ее разработку, за сколько продать, по какой цене купить. Надо было указать, что большевики вмешиваются в наши внутренние дела и не дают нам возможности распоряжаться в своем собственном доме. Надо было написать, что они покушаются на нашу независимость, хотят остановить нашу торговлю. А этот подлец разинул пасть и стал лаять на три державы, как собака на луну.

Не получив от Селими никакого ответа, Хикмат Исфагани прошелся по комнате и остановился перед Софи Иранперестом.

— Вставай и убирайся вон! Или почуял запах плова и не можешь уйти?.. Ступай и напиши так, как я сказал, а вечером принесешь и еще раз прочитаешь мне.

— Слушаюсь! — проговорил убитый неудачей Софи Иранперест и, захватив листки, ушел.

Сертиб Селими, который до сих пор то с трудом подавлял душивший его смех, то сдерживал накипавшее в груди негодование, облегченно вздохнул. Но Хикмат Исфагани все еще не мог успокоиться.

— Знаете, господин Селими, я давно собирался поговорить с вами. Аллах знает, что я отношусь к вам, как к родному сыну. Поэтому я и осмелился, как своему сыну, преподать вам несколько советов.

Селими нахмурился.

— Ты еще молод, — продолжал Хикмат Исфагани, переходя на "ты", чтобы придать разговору более задушевный характер. — Ты слишком прямолинейно понимаешь то, что творится в политическом мире, а в действительности все, дорогой друг, обстоит гораздо сложнее. И, если не считаться с этим, можно допустить множество ошибок.

— Я прошу вас говорить яснее, какие ошибки вы имеете в виду?

— А ты не спеши. Зачем спешить? Будь терпелив, я все выскажу тебе по порядку, с полной ясностью.

— Пожалуйста… Но с условием, что и вы терпеливо выслушаете меня.

— Разумеется, разумеется. Терпение — ключ к успеху.

— Тогда извольте, я вас слушаю.

— Первая твоя сшибка заключается в том, дорогой мой, что ты заботишься о своем будущем. К примеру, скажем, зачем тебе было при его величестве становиться на сторону русских?

— Тогда я попрошу вас ответить на один мой вопрос, — сказал Селими.

— Пожалуйста.

— Почему вы так непримиримо враждебны к русским? На ваших глазах американцы, англичане и немцы грабят и обирают нас, а вы распахиваете перед ними все двери в наш дом? Но когда дело доходит до русских, вы начинаете изрыгать брань и проклятия. Почему вы, господин Хикмат Исфагани, лично вы, занимаете такую позицию? Прошу вас, объясните мне это!..

— С превеликим удовольствием. То, что ты сказал насчет англичан, американцев и немцев, сущая правда. В этом пункте я с тобой полностью согласен. Но ты не считай нас ослами. И мы кое-что понимаем, и нам все это ведомо. Сколько я ни прикидываю, вижу ясно, что и англичане и американцы в тысячу раз лучше для меня, чем Советы. Да ты пойми, мы с ними никогда не сможем столковаться. Вот ты послушай, что я тебе скажу. У нас совсем разные вкусы. Полная противоположность!.. Попробуй в нашей стране создать для Советов одну сотню тех возможностей, какие мы создали для Америки, и ты тогда увидишь. Если на другой же день весь Иран не перевернется вверх дном, плюнь мне в лицо. Только установи кое-какую связь с Советами, и пусть будет проклят мой родитель, если по одну сторону не вынырнет крестьянин, требующий раздела земли, а по другую не поднимется рабочий с заявлением о том, что больше восьми часов работать не станет.

— Но как же допускает ваша совесть, чтобы во всех городах Ирана, в крупных и малых, с каждым днем все больше росло число безработных, нищих, бездомных? От раздетых и голодных людей по улицам уже пройти невозможно. А знаете ли вы, кто они такие? Это крестьяне. Тысячи и десятки тысяч крестьян, безземельных и тех, кто ежедневно, ежечасно теряют свои земли, пополняют толпы нищих в городах. А рабочие, которые работают по четырнадцать часов в сутки и получают такое жалованье, что их дети и жены вынуждены нищенствовать?! Разве эти люди не ваши сограждане, земляки, братья?

— Ну хорошо! Но скажи, в какой стране ты не найдешь голодных, босых? Ведь не могут же все быть богачами? Ты господин да я господин, а кому коров доить, как говорит народная поговорка?

— Вам хорошо известно, что я не коммунист. Вместе с тем я убежден, что так продолжаться не может. А почему другие не желают видеть этого? Не будем ходить далеко, возьмем хотя бы вас господин Хикмат Исфагани. Вы сидите в Тегеране, повсюду работают ваши торговые конторы, покупают, продают и дают вам сотни тысяч дохода. Кроме того, у вас шестьдесят селений в Мазандеране и Азербайджане, из которых вы многие никогда не видели и поручили своим приказчикам. Крестьяне трудятся — пашут, сеют, косят, жнут, собирают урожай, а вы тут как тут, спешите на готовое, забираете три части и уносите с собой. Вот я и говорю, что такой порядок должен быть уничтожен!..

— Так что же ты предлагаешь? Взять да и подарить мои земли босому мужику? Отказаться добровольно от родовых имений, что нажиты отцом и дедом?

— Дело вовсе не в родовых имениях, а в том, что на наших глазах господин Хикмат Исфагани, меняется мировой порядок. Как нельзя задержать наступление нового дня, так нельзя будет сохранить в неприкосновенности ваши имения. И если сегодня вы не отдадите их добровольно, завтра их отнимут у вашего сына насильно.

— Друг мой, я усиленно рекомендую тебе выбросить эти мысли из головы, иначе не будет тебе от них добра. Если хочешь быть русофилом, бог с тобой, будь им. Может быть, когда-нибудь это и пригодится. Но не упускай из виду и другой стороны дела. В нашей проклятой стране нельзя существовать, не поддерживая равновесия.

Селими не ответил.

"До каких пор будут продавать нашу страну эти страшные хамелеоны?" думал он.

Вскоре подали обед, который положил конец гнетущему молчанию.

За обедом сертиб Селими был задумчив и сам не отдавал себе отчета в том, что и как он ест. Помимо всего, его мучили сомнения и колебания, связанные с его личной жизнью.

Шамсия исподтишка наблюдала за ним. Она тщетно искала на его лице выражение самодовольства человека, который добился своей цели, но ясно видела на нем лишь следы скорби и разочарования.

"Какой же это странный человек, — думала она. — Как скрытна его душа!.."

Остальные члены семьи украдкой поглядывали то на сертиба Селими, то на Шамсию, считая, что сегодняшний обед является как бы официальной их помолвкой.

После обеда Хикмат Исфагани пошел к себе отдохнуть. Сертиб Селими стал прощаться, собираясь ехать домой. Шамсия стояла поодаль и перелистывала какую-то книгу.

— До свидания, ханум, — протягивая руку, повернулся к ней сертиб Селими.

— Я провожу вас, — не подавая ему руки, отозвалась она. Они вышли в парк. Пройдя несколько шагов, Шамсия обратилась к сертибу со словами, которыми хотела выразить все свое негодование:

— Я ожидала от вас чего угодно, но все же не такого подлого поступка.

Сертиб Селими не удивился ее словам. Они даже не оскорбили его. Какое значение могли они иметь для человека, который чувствовал всю тяжесть и безвыходность своего положения, но не в силах был изменить его.

— Как можете вы добиваться женитьбы на девушке, которая не любит вас? дрожащим от возмущения голосом спросила Шамсия и, не в силах удержать слезы, расплакалась. — Отец кой мог продать меня вам, но как пошли на это вы, вы, который всегда щеголял своей высокой культурой, отличался от людей нашего круга свободными и независимыми суждениями? Вы хотите купить меня, опираясь на отжившие свой век обычаи? Так вденьте мне в ухо серьгу рабства! Я могу ждать от вас и этого!

Селими был не в силах безучастно смотреть на слезы девушки, которую он когда-то действительно любил, любил мечтательно и нежно. Первый удар, полученный ею от жизни, развеял у этой девушки надменность и неестественность, под которыми скрывалось ее подлинное человеческое лицо.

В этом состоянии Шамсия действительно была достойна любви и уважения. Она открыла ему свое сердце, и ее можно было успокоить лишь искренними, идущими из глубины души словами. Лгать было бесполезно.

И он подробно рассказал ей обо всем случившемся, не скрыв и своих колебаний и тяжелых раздумий.

— Реза-шах считает себя властелином не только наших имений, но и наших сердец. Как ни трудно мириться с такой низостью, но приходится. Могу, однако, заверить вас, Шамсия-ханум, в одном: если бы я и любил вас, то все же отказался бы от подобного брака. Поэтому пусть между нами будет только дружба.

Шамсия задумалась.

— Я благодарна вам за то, что вы открыли мне истину, — сказала она, дружески протянув ему руку.

И на сердце девушки повеселело; она благодарно улыбнулась.