Наступит день

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Распространить вторую брошюру оказалось намного труднее, чем первую. За подозрительными повсюду следили, люди теперь всего боялись. Даже книготорговцы и букинисты проявляли величайшую осторожность. Все, что бы они ни покупали, подвергалось тщательному осмотру. Они разворачивали газеты, перетряхивали книги и журналы, с ног до головы изучали забредшего к ним человека. Даже старые книги Фирдоуси или Саади, в пожелтевших от времени переплетах, с засаленными и истлевшими листами, они брали не иначе, как только тщательно обследовав.

И все-таки Фридун и его товарищи сумели распространить сто брошюр среди студентов университета, школьников и учителей и триста — среди рабочих, ремесленников и мелких торговцев.

Курд Ахмед и Ферида, взяв с собой по сотне брошюр, еще на прошлой неделе выехали в Азербайджан, пристроившись на какой-то машине, которые сотнями сновали между Тегераном и Тебризом. В дороге они держались как незнакомые люди. По приезде в Тебриз, удостоверившись окончательно, что у Фериды все в порядке, Курд Ахмед двинулся дальше.

Ризван с Серханом должны были ехать в Гилян и Мазандеран. На южные, нефтяные промыслы, по совету Керимхана Азади, решили послать с брошюрами Гусейна Махбуси, который был из Эхваза и хорошо знал южные провинции. Это было первое серьезное поручение, которое они давали Гусейну Махбуси. Он был уже предупрежден о поездке в Эхваз, но о цели поездки еще ничего не знал.

Они решили собраться вечером и посовещаться вместе. Вернувшись из университета, Фридун сидел после обеда в своей комнате и думал о работе организации, о будущем, о том, как много еще надо сделать, и перед его мысленным взором открывалась картина предстоящих боев. Ему казалось, что начатое дело должно непременно завершиться успехом. На общественной арене все более и более резко размежевывались две силы. Одна из них несла на своем знамени свободу и труд, другая — насилие и гнет.

Фридун ни минуты не сомневался, что в Иране борьба между этими двумя лагерями увенчается победой лагеря труда и свободы… Тогда-то наконец для родной земли начнется прекрасная веска подлинно свободной жизни!

Каждый раз, отдаваясь этим мечтам, Фридун восторженно думал о великой Советской державе: "Оттуда по всей земле распространяется свет немеркнущего солнца, озаряя самые темные ее уголки.." При этом он чувствовал, как укрепляется его воля, как вливаются новые силы в его грудь, как радостно бьется сердце.

Советы были в его представлении другом, верным и непоколебимым другом всех угнетенных наций. И красное знамя было для него вечным символом будущего счастья всех угнетенных людей земли. Путь к светлому будущему родины, к счастливой жизни родного народа проходил под живительными лучами этого великого стяга.

Так думал не один Фридун. Так думали и Курд Ахмед, и Риза Гахрамани, и Арам Симонян, и тысячи, сотни тысяч тех, кто стремился к свободе, кто хотел избавиться от голода и нищеты, от произвола и насилия.

В этом — и именно в этом — видел Фридун причину лютой ненависти реза-шахов, хикматов исфагани, хакимульмульков к Стране Советов, к этой могущественной и несокрушимой крепости свободы…

Стук в дверь оторвал его от заветных мечтаний. Шофер Шамсии привез от нее письмо. Девушка просила его к восьми часам быть обязательно в Шимране. Фридун заколебался — в девять часов они должны были собраться у Арама Симоняна. В конце концов он решил ненадолго заехать к Шамсии, а уже оттуда отправиться на собрание.

В Шимране его встретила сама Шамсия. Фридун сразу обратил внимание, что в девушке не было и следа обычной для нее почти детской резвости и веселого лукавства. На ее красивом лице лежала на этот раз печать глубокого раздумья.

Шамсия усадила Фридуна на скамью под большой чинарой и ушла, сказав:

— Подождите здесь минутку, с вами хочет говорить сертиб Селими.

В голове Фридуна мелькали, сменяя друг друга, сотни разных мыслей. Он старался угадать — смогли ли Шамсия и сертиб Селими найти общий язык, миновала ли опасность, грозившая сертибу.

— Вы, вероятно, не ожидали встретиться со мной? — сказал, подходя, сертиб и, не дожидаясь ответа, перешел к волновавшему его вопросу. — Вы оказались правы, дорогой Фридун, — горячо заговорил он. — Я понял, что деспотический строй глубоко враждебен народу и нашей родине. Я смог убедиться, что он — злокачественная язва на теле народа. А единственное средство избавления — вырезать эту язву.

И сертиб Селими коротко рассказал Фридуну о своем свидании с Реза-шахом.

— Питаясь вредной иллюзией, я бесплодно растратил лучшие годы своей жизни. Теперь раскаяние грызет меня. Кто в силах вернуть мне хотя бы один из тех дней, когда я возлагал всю свою надежду на якобы обманутого придворными монарха?! — произнес сертиб с горечью.

Фридун почувствовал всю силу отчаяния, охватившего сертиба Селими.

— Нет, нет! — поймав его взгляд, продолжал сертиб Селими. — Вы не думайте, что я бесплодно справляю тризну по ушедшим дням. Что может быть глупее — совершив ошибку, лить слезы раскаяния? Именно потому, что я понимаю всю глубину моих заблуждений, я хочу перейти к решительным действиям.

— В чем же будут заключаться эти действия?

— Я решил, объединив всех честных людей, поднять, их против гнилого шахского режима. У меня одна цель — пусть ценой. своей гибели, но добиться свободы и независимости родины. У меня много преданных и смелых друзей среди военных и интеллигенции. А вы близки к низам, к людям труда. Отныне наш с вами долг — объединить эти две силы.

— Приветствую ваше решение, — сказал Фридун и протянул руку сертибу Селими. — Пора, давно пора!

Это была первая честная и сильная рука, которая была протянута сертибу Селими на избранном им новом пути. Он крепко пожал эту руку.

— Да, пора! Шахский режим привел Иран на край пропасти. Спасение страны в объявлении демократической республики. К этому мы и должны готовиться. Ясно и то, что мы не одиноки в своих стремлениях. Нашлись даже люди, которые уже приступили к действию. Брошюры, которые переполошили всю дворцовую камарилью и шаха, выпускаются какой-то сильной организацией. — Он помолчал с минуту и добавил: — Но боюсь, что такая организация недолго просуществует.

При этих словах Фридун насторожился.

— Почему вы так думаете? — спросил он, стараясь не выдать своего волнения.

— Потому что какой-то предатель помог напасть на ее след. Не сегодня-завтра начнутся аресты. Помните, некогда в Азербайджане, на Тегеранском шоссе, в чайной, вы видели Гусейна Махбуси. Этому матерому провокатору, который служит трем державам и иранской тайной полиции одновременно, удалось проникнуть в организацию. Так-то, мой друг, иностранный капитал не ограничивается ограблением наших естественных богатств. Он разлагает и людей, превращая их в подлецов и негодяев.

Фридун уже не слушал сертиба. Перед его глазами проносились образы товарищей, которые в эту самую минуту находились у Арама Симоняна, он видел виселицы, которые, готовились для них. Ему хотелось вскочить и, не медля ни минуты, помчаться туда, чтобы предупредить их, принять какие-то срочные меры. Но сертиб Селими ждал ответа, и ответ надо было дать. Фридун не сомневался, что в его лице организация приобретет ценного человека, но не считал себя вправе, не посоветовавшись с товарищами, не получив их согласия, открывать сертибу Селими существование такой организации.

— Я затрудняюсь сразу принять какое-нибудь решение, — ответил он спокойно, — но я подумаю над вашим предложением. Во всяком случае трудно что-нибудь возразить против вашего вывода — что так продолжаться дольше не может. Можете быть уверены, сертиб, что все сказанное здесь останется между нами…

Произнеся последнюю фразу, он заметил как облегченно вздохнул сертиб.

Затем Фридун извинился и торопливо поднялся. Сертиб Селими пошел проводить его до ворот.

— Как ваши отношения с Шамсией-ханум? — несмотря на глубокое волнение, спросил Фридун.

— Вы и сами знаете, что она порядочная девушка и не похожа на своего продажного отца. Она не лишена способности постигать правду жизни. Поэтому я открыл ей, что мы с ней жертвы дворцовых интриг и шахского произвола. Мы договорились о том, что если даже нам и придется формально вступить в брак, мы никогда не будем мужем и женой. А когда будут разбиты ненавистные цепи, каждый пойдет своей дорогой и найдет свое счастье.

На прощание Фридун крепко пожал сертибу руку и, сев в машину, бросил шоферу:

— Быстрей в город!..

Вернувшись с работы, Керимхан Азади пообедал и, по обыкновению, принялся за газеты. Хавер убирала и мыла посуду. Маленький Азад строил в углу домик из кубиков и то и дело поглядывал на отца. Видимо, ему очень хотелось что-то сказать отцу, но он не решался.

— Подойди ко мне, сынок! — сказал Керимхан, наблюдавший за ним из-за газеты. — Принеси свои кубики, я помогу тебе построить хороший домик.

Азад собрал в охапку кубики и перетащил к отцу.

— Кем ты будешь у меня, сынок, когда вырастешь?

— Я буду доктором, папа. Я хочу быть, как дядя Симон, — ответил мальчик и перевел взгляд на мать.

Хавер, нежно улыбаясь, кивнула ему головой. Увидя одобрение матери, Азад воодушевился.

— Папа, а почему ты не доктор, а? — спросил он. — Почему, папа?

Хавер подбежала к нему и, обняв, поцеловала.

— Папу некому было учить, сынок. А ты будешь учиться и станешь доктором.

В половине девятого Хавер стала укладывать мальчика, а Керимхан начал собираться к Араму Симоняну.

— Ты скоро вернешься? — спросила Хавер, провожая Керимхана.

— Через час буду дома.

В это время послышался голос мальчика, звавшего отца. Керимхан подошел к постельке сына, поцеловал его в лоб, поправил на нем одеяло и, когда мальчик закрыл глаза, вышел из комнаты.

— Не опаздывай, Керимхан! Пожалуйста, — умоляюще сказала Хавер, провожая мужа через двор до калитки.

— Хорошо, моя Хавер. Я приду скоро, — обещал он и поцеловал ее в глаза.

И долго, пока Керимхан шагал по затихшим улицам Тегерана, не выходил у него из головы беспокойный и полный любви взгляд Хавер.

Дойдя до конца переулка, он свернул налево, где в кафе "Нобахар" его должен был ждать Гусейн Махбуси. Ему хотелось бы, сказал приятель, пойти к Араму Симоняну вместе с Керимханом.

— В первый раз мне одному как-то неудобно, я их не знаю — объяснил он.

Керимхан не успел дойти до кафе, как Махбуси вышел ему навстречу.

— Мы не опоздали? — с лихорадочной поспешностью спросил он.

Гусейну Махбуси не терпелось; он горел единственным желанием, чтобы все совершилось как можно скорее.

По обыкновению, на стук вышел Арам. Войдя во двор, Керимхан представил ему Гусейна Махбуси. На всю жизнь, запечатлелись в памяти Арама неприятные глаза, сверкнувшие на него в полумраке.

Уже собралось несколько рабочих с табачной фабрики, из типографии и один учитель. Керимхан вопросительно посмотрел на Арама, не видя среди собравшихся Фридуна и Гахрамани.

— Мы не будем больше ждать, — поспешил ответить Арам, поняв молчаливый вопрос Керимхана. — Можем начинать. Собственно говоря, нам сегодня и обсуждать нечего, — продолжал Арам. — Надо лишь дать определенные поручения каждому из собравшихся. Начнем с Гусейна Махбуси.

При этих словах Махбуси беспокойно заерзал на стуле. Не успел Арам выговорить еще слово, как до его слуха донесся необычно громкий раздраженный голос отца, а в след за тем послышался топот тяжелых сапог, и на пороге появились три жандарма с револьверами в руках.

— Руки вверх! — скомандовали они, подняв оружие.

Не теряя ни секунды, Арам с изумительной ловкостью выпрыгнул в окно.

Вслед ему раздались выстрелы и страшный, полный отчаяния и ужаса, крик женщины. Это кричала его мать, очевидно решившая, что выстрелы сразили сына.

Выбежав из переулка на большую улицу, Арам вскочил в первый попавшийся экипаж и назвал улицу, где проживал Фридун. Он торопился предупредить товарищей о провале.

Шофер Шамсии привез Фрпдуна прямо на улицу, где находилась квартира Снмоняна. Не доезжая до цели, Фридун остановил машину и отпустил шофера. Сейчас он был осмотрительнее, чем когда бы то ни было.

На углу, у дома Симоняна, Фридун заметил черный полицейский автомобиль. У него уже не оставалось сомнений в том, что предательство свершилось. Фридун вошел в ворота напротив дома Симоняна и, спрятавшись в тени, стал наблюдать.

Вскоре дверь дома отворилась, и оттуда вышла большая группа людей. При тусклом свете уличного фонаря Фридун различил среди них врача Симоняна и Керимхана Азади.

"Все кончено! — подумал он. — Погибло все!"

Точно человек, получивший внезапный удар по голове, он опустился на сырые кирпичи и в этот момент услышал шум отъезжавшей машины.

Но предаваться отчаянью было нельзя. Надо было немедленно что-то предпринять, — прежде всего предупредить остальных товарищей. И Фридун, вскочив, поспешил к себе домой.

Там он застал Арама Симоняна и Ризу Гахрамани.

— Как хорошо, что хоть ты спасся! — воскликнул Фридун, обнимая Арама. Я уже не надеялся увидеть тебя.

— А я очень боялся за тебя. Потому и поспешил прямо сюда.

— Сидеть здесь бесполезно, а может быть, даже опасно, — решительно сказал Фридун. — Пойдем предупредим товарищей. Но прежде всего надо скрыться тебе, Арам. Ты не должен показываться на улицах. Но кто бы мог тебя укрыть?

Арам назвал Курд Ахмеда, знакомую чайную и другие, по его мнению, безопасные места, но Фридун отвел их. Наконец они остановились на хорошо им известном старом Саркисе, стороже армянской церкви.

Проводив Арама до дома Саркиса и обеспечив ему там надежное убежище, Фридун и Гахрамани распрощались с товарищем.

— Никуда не выходи, мы каждый день будем сообщать тебе новости, обещал Гахрамани, прощаясь.

— Берегите себя, — с беспокойством ответил Арам. — Предупредите Курд Ахмеда!

— О нас не беспокойся!..

Выйдя от Саркиса, они взяли извозчика и поехали к Курд Ахмеду. Его сестра ответила им, что брат еще не вернулся.

Уходя, они попросили передать Курд Ахмеду, чтобы он, когда приедет, никуда не выходил и ждал их дома.

Так побывали они еще у нескольких товарищей, предупредив их о грозящей опасности.

Наиболее трудной, наиболее мучительной казалась им предстоящая встреча с Хавер. Как воспримет великое горе эта несчастная женщина? Найдет ли в себе силы мужественно встретить страшный удар? А маленький Азад?

И все же надо было пойти к ней, как бы тяжело это ни было. Но тут они вспомнили об опасности, которая, может быть, уже грозит им в этом доме, и вынуждены были отказаться от посещения Хавер. Надо было выждать. Иного выхода не было.

Лишь спустя два дня им удалось через одну нищенку назначить Хавер встречу в доме старика Саркиса, у которого скрывался Арам.

Когда Фридун увидел вошедшую Хавер, ему подумалось, что более тяжелой минуты в его жизни не было. Женщина пришла с маленьким Азадом, в испуганных глазах которого таился скорбный недетский вопрос.

Побледневшая и осунувшаяся за эти дни, Хавер устремила на Фридуна немой, напряженный взгляд.

Всю жизнь впоследствии Фридун вспоминал о том, как твердил он дрожащими губами слова, смысл которых сам в эту минуту не понимал.

— Керимхан жив и здоров, сестрица Хавер, ничего страшного. Не бойся! повторял он.

Фридун и товарищи ожидали, что Хавер начнет плакать и стенать. Но Хавер молчала.

— Сестрица Хавер, — сказал тогда Гахрамани, — мы братья Керимхану и тебе. Мы просим тебя набраться терпения, выдержать это испытание.

— Я это знала, — после долгого молчания разомкнула наконец губы Хавер. — Все это я заранее знала.

Хавер сидела, точно онемев от скорби. Обняв Азада, судорожно прижавшись щекой к его щеке, она молчала, и Фридуну трудно было понять, плачет ли она так беззвучно, или напряженно думает над тем, как уберечь своего сына от гибели.

Была уже ночь, когда они усадили дрожавшую всем телом Хавер в фаэтон и отвезли домой. Оттуда они поспешили к Курд Ахмеду, но тот все еще не вернулся с поездки.

Всю ночь они провели в поисках дальнейших, наиболее безопасных путей работы группы и решили собраться через два дня в доме Рустама, одного из самых верных товарищей.

— Отказаться от борьбы, отступить было бы подло, — сказал Риза Гахрамани. — Или кончу жизнь на виселице, или увижу день падения пехлевийского режима!

— Наступит этот день! — уверенно сказал Фридун и, пройдясь по комнате, остановился у окна.

Небо на востоке бледнело, а над Тегераном все еще стояла густая тьма. Это было покрывало ночи, доживавшей последние свои минуты. И вдруг Фридун увидел, что небо окрасилось в пурпурно-алый цвет. Рождался новый, прекрасный день, в торжество которого Фридун верил и которого ждал всей душой, всем сердцем. Казалось, это гигантский факел — факел свободы распространяет ликующий свет по лицу земли.