Наступит день

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Холмы и деревья были покрыты снегом. Невесть откуда дувший холодный ветер пронизывал до мозга костей. Канавы вдоль дороги, лужи — все было сковано льдом. Вершина Савалана скрывалась в густом тумане.

Сария и Гюльназ медленно шли но узкой тропинке. Они не ощущали холода. Гюльназ несла на спине два одеяла и большой узел. Из-за плеча ее поблескивали глаза завернутой в одеяло Алмас. За спиной Сарии мирно спал Нияз. Одной рукой она вела шедшего рядом Аяза, через другую руку был перекинут небольшой хурджин со съестными припасами.

Устало брели они вперед, навстречу неизвестному и мрачному будущему. Тяжелым камнем лежало на сердце неизбывное горе, сознание полного одиночества и беспомощности. Куда они идут? Зачем? Что ждет их завтра? Не находя ответа ни на один из этих вопросов, они все же продолжали свой путь. Порой в них пробуждалась надежда, что за этим холмом или вот в той деревне они догонят Мусу и страдания их кончатся. Эта надежда гнала их все вперед и вперед. Но за одним холмом вырастало множество других холмов, за одной деревней оказывается другая деревня. Встречные крестьяне провожали их равнодушным взглядом. Каждому вдоволь хватало своих забот, своего горя, и ни у кого не было охоты спросить, зачем они идут, или предложить свою помощь.

На десятый день пути Сария с отчаянием заметила, что запас взятого из дому провианта иссякает слишком быстро, и стала расходовать продукты еще экономнее.

Сария твердо решила не трогать тридцати туманов, зашитых в сорочке на груди; она их хранила про черный день.

Как ни мрачно смотрела она на будущее, она все же не допускала мысли, что дети ее будут вынуждены когда-нибудь протянуть руку за подаянием. Только в последний день, когда она, пошарив в хурджине, нашла лишь горстку муки и крошки сухого лаваша, в голове ее молнией пронеслась мысль о нищенстве. Но она с ужасом отогнала ее. Нет! Пока жива, она не допустит этого! И Сария торопилась добраться до Тегерана, где надеялась найти мужа или Фридуна. Эта надежда бодрила ее, и она брела все вперед и вперед, напрягая последние силы.

Короткий зимний день близился к концу. Вечерние сумерки быстро сгущались. Вокруг ничего не было видно, кроме покрытых снегом холмов и равнин. Ни деревни, ни живого человека! С темнотой страх перед этой мертвой, сверкавшей белизной пустыней усилился. Сария много слышала о волках, которые рыщут холодной зимней ночью по дорогам, часто врываясь даже в деревни. Эти рассказы, слышанные ею в родном селе, оживали теперь в ее памяти и наводили ужас.

— Пойдем быстрее, дочка, — торопила она Гюльназ. — Надо добраться до какого-нибудь жилья.

Гюльназ, согнувшаяся под тяжестью двух одеял, сестренки Алмас и большого узла, слегка выпрямилась, но ускорить шаги не могла. Она бросила взгляд на мать. Та была не в лучшем состоянии.

— Мамочка, ты очень устала, — сказала Гюльназ, и в голосе ее прозвучала жалость.

— Да, дочка, — прохрипела женщина в ответ. — Ноги не идут. Боюсь свалиться.

У подошвы холма Гюльназ остановилась и обернулась к отставшей матери.

Причиной задержки на этот раз оказался Аяз. Мальчик хорошо понимал всю трудность положения, всю опасность их пути и изо всех сил старался идти в ногу со старшими. Но последний день он все чаще жаловался на боль в ногах и отставал.

— Мама, я не могу идти, — сказал он и, заплакав, сел.

В голосе мальчика, который все эти дни вел себя как взрослый, было бесконечное горе.

Сария тяжело опустилась рядом и обняла Аяза.

— Не плачь, мой дорогой! Отдохни, а потом пойдем дальше. Прислонись головой к моим коленям.

Не успел Аяз коснуться колен матери, как мальчиком овладел сон.

На пустыню опустился вечерний мрак, и едва можно было различить друг друга на расстоянии десяти шагов.

— Как нам быть, мама? Останемся здесь, а вдруг нападут волки? Что мы тогда сделаем? — спросила Гюльназ.

Сария подняла на Гюльназ мокрые от слез глаза и, как бы приняв твердое решение, отвязала Алмас, закутала ее и Нияза в толстую шерстяную шаль и уложила их у большого камня. Затем собрала и сложила вокруг них еще несколько камней.

— Господи! — проговорила она, молитвенно поднимая руки к небу. — Тебе поручаю моих детей. Сохрани и защити их.

Только теперь поняла Гюльназ, на какой страшный шаг решилась мать. Она обняла старую женщину и громко зарыдала.

— На кого ты оставляешь их, матушка? — сказала она сквозь рыдания. Можно ли доверить детей камням пустыни?.. Нет, нет, если уж суждено погибать, так и я погибну с ними…

Женщина, ничего не ответив, точно сердце ее превратилось в камень, начала лихорадочно действовать. Она подняла и уложила Аяза на спину Гюльназ, между одеялами, где за несколько минут до того мирно спала Алмас. Тяжелый узел, который несла до сих пор Гюльназ, она взвалила себе на спину и пошла вперед.

Еле передвигая ноги, согнувшись под страшным бременем горя, поплелась за нею Гюльназ.

Пройдя немного, они очутились на вершине холма. Впереди показались тусклые огоньки, и они возродили в них угасшую надежду на спасение. Это была, несомненно, какая-то деревня или поселок.

Сария обернулась и посмотрела назад, где оставила двух безмятежно спавших малюток.

— Скорее, дочка, скорее, Гюльназ! Беги в деревню! Авось найдутся там добрые люди, придут и спасут детей. — Неожиданно она вцепилась в руку Гюльназ и крепко сжала ее: — Посмотри-ка назад, Гюльназ! Что там за огоньки? Видишь, видишь, из-под каждого камня светится пара глаз!

Гюльназ обернулась к тонувшей в темноте пустыне, но никаких огней там не различила. А между тем мать, не отрывая глаз от пустыни, продолжала твердить о сотнях волчьих глаз, устремленных на них.

Только теперь Гюльназ поняла, что пережила бедная женщина, когда решилась оставить своих детей. Девушка проворно спустила Аяза на землю и, как бы почувствовав новый прилив сил, быстро побежала к камням, где были оставлены Нияз и Алмас. Задыхаясь от тяжести, спотыкаясь, она принесла их на вершину холма, откуда виднелись далекие, обещающие спасение огни деревни.

— Вот видишь, никаких волков там нет, — принялась она успокаивать мать. — Просто тебе померещилось.

— Беги, дочка, в деревню. Может, найдется там верующий в аллаха и придет помочь нам, — наконец проговорила Сария.

Девушка молча пошла.

Когда до ее слуха донесся лай собак, слезы радости брызнули у нее из глаз; дышать стало легче, даже ноги, казалось, окрепли.

Подойдя к первой хижине, Гюльназ постучалась в калитку.

В дверь высунулся старый крестьянин.

— Кто тут?

Услышав женский голос, он торопливо пересек двор и отворил дверку. Радушный и приветливый, он провел Гюльназ в хижину, к своей старухе. На расспросы Гюльназ рассказала им о матери и маленьких ребятах, оставшихся на холме.

— Пастух Абас-хана лихой парень, — проговорил старик после минутного раздумья. — Сейчас я его подниму, и мы вместе отправимся за ними. Не беспокойся, дочка.

Через несколько минут Гюльназ услышала, как проскакали мимо хижины два всадника.

Теперь, когда она находилась под крышей и грелась у кюрси, положение матери, братьев и сестры казались ей еще более ужасным.

После целого часа — часа, который показался ей годом, — она услышала стук копыт и выбежала во двор.

Наконец-то несчастная семья была в безопасности. Хозяйка усадила детей на коврик вокруг кюрси и принялась угощать их чаем. Вместо сахара она подала на блюдце изюм.

— Это все, что у нас есть, — сказала она грустно. — Пейте. Все же согреетесь. Больше в убогой нашей хижине ничего нет.

— С нас достаточно и того, что в этакую глухую ночь вы пустили нас в дом, — прошептала Сария, до слез тронутая лаской этих совершенно незнакомых людей.

На утро они собрались было в путь, но хозяйка их не пустила: маленькая Алмас горела в жару.

— Побудь у нас денек-другой, сестра, — сказала старая крестьянка Сарии. — Ребенок простужен. Пусть поправится, тогда и пойдете дальше.

Сария приложила руку к голове Алмас. Нести ее в таком состоянии было немыслимо.

День проходил, а в состоянии девочки не наступало никакого улучшения. Точно сорванный цветок, она увядала и блекла. К вечеру Алмас стало еще хуже. Сария молча сидела у ее изголовья, сломленная пережитыми страданиями.

Только на третий день девочке стало лучше. Она открыла глаза и печально смотрела на окружающих.

Утром, когда семья собралась в путь, хозяйка, о чем-то пошептавшись со своим стариком, сказала Сарии:

— Куда ты берешь больную девочку в этакий холод? Не выдержит она, и грех падет на твою голову. Оставь ее у нас и иди себе спокойно, — я буду смотреть за ней, как за родной дочерью. Уж как-нибудь прокормимся.

Посмотрев в потухшие глаза Алмас, Сария решила согласиться.

— Да благословит вас аллах, да осветит он ваш дом, сестрица! — только и могла проговорить глубоко тронутая Сария.

И в холодное зимнее утро она с Гюльназ и двумя мальчиками опять пошла навстречу темному и страшному будущему.

Рассчитывая каждую крошку хлеба, они безостановочно шли вперед и вперед, минуя полуразрушенные деревни с их голодным, одетым в жалкое тряпье населением.

На пятый день, не вынесши тягот пути, захворал и Нияз. Но бедная мать никому не хотела его отдавать.

— Если суждено ему умереть, пусть умрет на моих руках, — твердо сказала она.

С той минуты, как злые люди согнали семью с насиженного места, точно вихрь подхватил их и закружил в пучине болезней и страданий.

После месячного пути наши путники добрались наконец до Тегерана. С первого же дня они почувствовали себя крошечными пылинками, попавшими в какой-то невообразимый водоворот.

До прибытия в Тегеран и Гюльназ и Сария лелеяли надежду, что непременно найдут Мусу и Фридуна, и эта надежда была последней нитью, которая привязывала их к жизни. Город заставил их отказаться от этой надежды.

Бесконечное множество перекрестков, нагромождение высоких многоэтажных и маленьких приземистых домов, снующие и обгоняющие друг друга машины и фаэтоны — все это совершенно их парализовало; они не могли опомниться, оглядеться, дать себе отчет, где они находятся, чего хотят, чего ищут.

Единственный инстинкт — инстинкт самосохранения — всецело владел ими, заставляя тесно жаться друг к другу. Крепко держась за руки, они шли, пугливо посматривая на проходивших мимо незнакомых людей. Иногда они пытались спросить, где им найти своих близких, но все куда-то спешили и не обращали на них никакого внимания.

На одном из перекрестков они очутились в шумной толпе. Это был рынок, где сновали мелкие спекулянты, бездельники, карманники. Они стали пробиваться через толпу бесновавшихся людей; вдруг человеческая волна подхватила Аяза и понесла в сторону.

— Аяз, сынок, где ты? — раздался душераздирающий вопль Сарии.

Люди на мгновение обернулись в сторону вопившей женщины, но тут же снова принялись за свое обычное дело.

Все же какой-то юноша, вырвав из толпы Аяза и подняв его над головами, понес его к отчаянно кричавшей женщине. Поставив мальчика на землю рядом с Сарией, он сказал что-то по персидски и ушел, не дожидаясь ответа.

Выбравшись из толпы, Сария и Гюльназ кинулись прочь от этого людского водоворота. Несколько раз они снова пытались остановить прохожих, чтобы спросить их о Мусе и Фридуне, но безуспешно. Наконец они натолкнулись на старика, чинившего в будочке на перекрестке обувь, который знал по-азербайджански.

— Братец, укажи, где нам найти Мусу из Ардебиля или Фридуна. Мы ищем их.

Отложив в сторону башмак и шило, старик уставился на них.

— Откуда вы, сестрица? — обратился он к Сарии,

— Из Ардебильского магала, братец. Уже месяц, как муж ушел в этот проклятый город и не вернулся. А помещичий приказчик Мамед и старший жандарм Али выгнали нас из деревни и отобрали все, что мы имели. Может быть, ты что-нибудь знаешь? Мужа звать Муса, а Фридун его племянник.

— Как тут узнаешь, сестрица? — покачал головой старик. — Здесь тысячи людей по имени Муса и столько же Фридунов. Разве всех можно знать? А у вас нет адреса или хотя бы улицы или района?

— Нет, братец, ничего у нас нет. И никого мы здесь не знаем. Помоги нам!.. — молила Сария.

— Да, трудно вам будет… — промычал старик. — Женщины с двумя малышами. Трудно будет…

— Как бы трудно ни было, нам надо найти себе какой-нибудь приют.

— А у тебя что-нибудь есть? Деньги имеешь?

Сария насторожилась. У нее оставалось всего лишь двадцать туманов, которые она бережно хранила про черный день, но которых никому не хотела говорить.

— Все, что у нас есть, на виду, — ответила Сария.

Старик бросил взгляд на Гюльназ и задумался. Потом поднялся и. отряхнул грязный фартук.

— Идите за мной, — сказал он, открывая заднюю дверь своей будки.

Он ввел их в небольшой грязный дворик, спустился на несколько ступеней вниз и открыл ключом дверь в каморку.

— Входите. Тут у меня две комнаты. В одной будете жить вы, а в другой я, — сказал он и указал им комнату направо.

Сария с детьми вошла в темную комнату, пахнувшую плесенью.

— Сколько будем платить? — спросила она.

— Да что ты, матушка, заводишь такие разговоры, — возразил старик. Будешь платить, сколько сможешь.

— А все-таки?

— После договоримся. Пока вы устраивайтесь, а я пойду в будку, она осталась открытой…

У старого сапожника они прожили с неделю. Уже на второй день старик осмотрел Аяза и пощупал его руку, чуть пониже плеча.

— Хороший подмастерье получится! — проговорил он и взял его с собой в будку.

Оставляя Нияза дома, Гюльназ с матерью каждый день выходили в город и, не смея отходить далеко от будки сапожника, часами стояли на улице и оглядывали прохожих, надеясь увидеть среди них Мусу или Фридуна.

Вечером они съедали по куску хлеба и, засыпая, с нетерпением думали о наступлении нового дня.

Так прошло семь дней.

Восьмой день прошел так же, как и предыдущие, не принеся ничего нового. Вечером они по обыкновению сидели в сырой комнате. Аяз, весь день помогавший сапожнику и порядком уставший, уже спал. Рядом с ним дремал и Нияз.

Сария и Гюльназ сидели молча, отдавшись своим безрадостным думам.

— Сестрица, — послышался вдруг голос сапожника, — выйди на минутку. Поговорить надо.

Сария вернулась через час и, не выдержав, горько заплакала. С сильно бьющимся сердцем Гюльназ прижалась к ней.

— Что случилось, мама? Может быть, узнала что-нибудь об отце?

— Нет, дитя мое. Об отце твоем никаких сведений нет, — ответила женщина сквозь слезы. — Опять несчастье вокруг тебя.

— Скажи же, мама, в чем дело?

Сария обняла Гюльназ и прижала к груди ее голову.

— Сапожник хочет жениться на тебе… Что ты скажешь на это, дочка?

— Что же ты ответила, мама? — глухо спросила та.

— А что бы ответила ты на моем месте, дочка? — в свою очередь спросила мать. — Он предупредил, что, если мы не согласимся, выгонит нас на улицу. Что нам делать? Каким пеплом посыпать голову?

— Убей меня, мама, задуши своими же руками, — проговорила Гюльназ хриплым голосом, — но не говори мне об этом старике.

Всю ночь они не сомкнули глаз, то плача, то утешая друг друга. Но утешения не было. Не было и никаких надежд на избавление.

Наутро, получив от девушки решительный отказ, сапожник заявил:

— Целую неделю вы занимаете мою комнату. В гостинице с вас бы взяли за это пятьдесят туманов. Но я с вас столько не потребую. Заплатите тридцать туманов и уходите.

Услышав о тридцати туманах, Сария обомлела, голова у нее пошла кругом.

— Пожалей нас, братец! — взмолилась она. — Где я возьму тридцать туманов? Сжалься над нами. Возьми одно из одеял и отпусти нас.

Сапожник, ворча и бранясь, выбрал из одеял наиболее крепкое и отложил в сторону. Остальные их вещи он выбросил во двор, и, заперев дверь на замок, ушел в свою будку.

Три дня Сария с детьми провела на улице под дождем. Нияз простудился и стал кашлять. Сария не выпускала его из объятий и все плакала, боясь, что болезнь унесет сына.

— Гюльназ, дочка! — сказала она наконец. — Спроси-ка, где мечеть. Может быть, хоть там, во дворе, мы найдем какое-нибудь укрытие.

Гюльназ отошла от матери. Догнав трех человек, она робко спросила у одного:

— Простите, господин, не можете ли вы показать, где тут мечеть?

— Это ты, Гюльназ? — удивился один из них. Почему ты так исхудала? А где мать?

Узнав приказчика Мамеда, Гюльназ бросилась без оглядки прочь.

Сария, выслушав рассказ дочери, впервые в жизни восстала против бога.

— Никак не понять дел аллаха! — с возмущением проговорила она. — Прячет за тысячью стен то, что ищешь, и бросает навстречу то, чего избегаешь.

После этого случая она больше ни на шаг не отпускала от себя Гюльназ.

День клонился к закату, когда нарядно одетая высокая полная дама задержала шаги, проходя мимо них, и провела одетой в перчатку рукой по щеке Аяза.

— Посмотри, какой красивый мальчик! — сказала она сопровождавшему ее молодому человеку в дорогом костюме.

Затем дама обернулась к Сарии, которую как будто только сейчас заметила.

— Не твой ли мальчик, сестрица? — спросила она.

— Мой.

— Да сохранит его аллах, прекрасный ребенок! А почему вы сидите здесь, сестрица?

Сария молчала. Ей не хотелось огорчать столь богато одетую и в то же время такую ласковую барыню.

— Или вы без места, сестрица? — не дождавшись ответа, сказала дама и повернулась к молодому человеку. — Сердце разрывается от жалости. Сестрица, мне очень жаль тебя, — продолжала она. — Я вижу, ты порядочная женщина и случайная беда довела тебя до такого состояния. Встань! Здесь, на улице, ты и детей погубишь и сама погибнешь. Пойдем ко мне. Ведь ты умеешь смотреть за домом, убирать, стряпать?.. Я давно ищу себе такую женщину.

Не дожидаясь ответа, дама обратилась к молодому человеку:

— Позови двух извозчиков, Эрбаб.

Дама со своим молодым спутником села в передний экипаж.

— Посади их с вещами в свой фаэтон и поезжай за нами, — приказала дама второму извозчику.

Словно завороженные этой неожиданной встречей, казавшейся им сладким сном, Сария и Гюльназ и не подумали возражать.

Они верили, что теперь начнется для них новая, светлая жизнь, с которой связали все свои надежды. Эта чудесная добрая дама перевернет Тегеран вверх дном, чтобы отыскать Мусу и Фридуна, соединит их всех вместе и спасет от дальнейших мук и скитаний.

Передний фаэтон остановился у каменного крыльца.

Эрбаб Ханафи расплатился с извозчиками и, придерживая дверь, пропустил даму и Сарию с детьми в небольшой, по чистенько убранный дворик с несколькими деревьями, клумбой цветов и бассейном. Дама провела их в нарядную комнату, устланную коврами.

— Это будет ваша комната, — сказала она. — Сама я с сыном живу наверху. Меня будете звать Саадат-ханум.

Потом она задала несколько вопросов о том, кто они, откуда прибыли, и, наконец, к удивлению Сарии, завела речь о Фридуне.

Сария ответила, что о Фридуне ничего не знает, и принялась рассказывать о своем горе. Она была удивлена, заметив, что госпожа ее не слушает.

"Наверное, торопится куда-нибудь!" — подумалось ей.

Узнав о болезни Нияза, Саадат позвала слугу и, сказав ему что-то по персидски, повернулась к Сарии:

— Слуга затопит баню. Выкупайся сама и выкупай ребят. Вы получите смену белья. Потом вызовут врача. А что до домашних работ о них расскажу тебе утром. Сейчас мне некогда, спешу. Спокойной ночи.

И она ушла, хлопнув калиткой.

Наутро Саадат дала некоторые поручения Сарии и Гюльназ.

— Каждый день будешь готовить обед на четырех человек, — сказала она Сарии. — Еще не было дня, чтобы мы садились за стол без гостей.

Потом она повторила те же вопросы, которые задавала вчера.

Бедная женщина вторично рассказала о всех своих злоключениях.

— Я расспрошу, — сказала Саадат. — Попытаюсь найти и твоего мужа и его племянника.

Проходили дни.

Сария и Гюльназ по два раза в день подметали двор, убирали комнаты, чистили все до зеркального блеска, готовили обед, мыли посуду и всячески старались угодить Саадат-ханум и ее сыну.

Повеселевшие дети играли во дворе, с каждым днем набираясь новых сил. А Гюльназ в подаренном госпожой платье городского покроя выглядела совсем красавицей.

Саадат с сыном относились к ним с исключительной добротой, как к равноправным членам семьи. И все-таки Сария никак не могла привыкнуть к городу и жила надеждой, что, как только найдет мужа, вернется в свою деревню, в свой домик. Однако неожиданная весть разрушила все ее мечты, разрушила навсегда.

Однажды Саадат вошла к ним в комнату сильно взволнованная. Сквозь слезы она сообщила, что месяц тому назад Муса скончался в Тегеране от воспаления легких, а Фридун был задержан полицией и повешен за бегство из сельской тюрьмы.

Потрясенные этим известием, Сария и Гюльназ в отчаянии рвали на себе волосы, царапали ногтями лица.

Саадат ушла, оставив их оплакивать свое горе.

Спустя пять дней Саадат позвала Сарию наверх.

— Сария, — сказала она вкрадчиво. — перед престолом всевышнего ты мне сестра. Я считаю тебя родной сестрой, потому и открываю тебе свое горе. Теперь вся моя жизнь зависит от тебя.

— Что случилось, Саадат-ханум? — взволновалась Сария.

— Мой сын влюбился в Гюльназ. Ни днем, ни ночью не дает покоя. Все твердит о ней. Или, говорит, женюсь на ней, или покончу самоубийством. Прошу тебя, сестра моя, уговори дочь, и пусть будут они счастливы оба.

Сария не нашлась сразу, что ответить. Но, понимая, что лучшей пары для Гюльназ она не найдет, решила осторожно поговорить с дочерью.

После известия о смерти отца и гибели Фридуна девушка находилась в состоянии полной растерянности и была равнодушна ко всему.

— Как хочешь, мама, — грустно ответила она. — После смерти Фридуна я бы не хотела выходить замуж… Но теперь решай сама… — И, сказав это, Гюльназ заплакала.

— Оставаться в девицах — грех. Это не плохие люди. Они нас от смерти спасли, — стала увещевать ее мать.

— Как хочешь, мама.

Так Гюльназ отдала Эрбабу Ханафи свое сердце, которое безнадежность, и отчаяние превратили в камень. Но вскоре качались новые страдания.

Однажды Саадат сказала Сарии, что хочет купить невестке новые платья. Разодев Гюльназ, она посадила ее в фаэтон и повезла в город.

Сария ждала до сумерек. Никто не показывался: ни Гюльназ, ни Саадат-ханум, ни зять. Когда в городе зажглись огни, она не вытерпела и вышла во двор, стала звать слугу. Никто не отозвался.

В это время вошли во двор два незнакомых человека и, окинув Сарию удивленным взглядом, спросили, кто она такая.

— А вы кто? — ответила Сария вопросом на вопрос.

— Мы владельцы этого дома. Ты откуда здесь?

Сарию объял страх.

— А разве это не дом Саадат-ханум? — с дрожью в голосе спросила она.

— Какая еще Саадат-ханум? Ты бредишь, что ли? Освободи дом и убирайся вон! Мы сдавали его в аренду на месяц!

Вытолкав детей, они выбросили на улицу вещи Сарии и захлопнули за ней калитку.

Саадат повезла Гюльназ на проспект Стамбули, а оттуда на Лалезар. Она водила ее по магазинам. Купила и надела ей на палец кольцо с алмазом. Она рассказывала о веселой городской жизни, о полных всякого добра магазинах.

Несмотря на сильную усталость, Гюльназ не без интереса наблюдала эту манящую своей таинственностью жизнь города. А совсем недавно он казался ей таким страшным и непонятно равнодушным.

Наконец Саадат повела девушку в небольшое, но хорошо обставленное кафе. Двое молодых господ, сидевших за столиком, приветствовали Саадат. Окинув Гюльназ странным взглядом, они переглянулись.

— Готовите к полету новую голубку?! — сказал один из них, обращаясь к Саадат.

Гюльназ от этих слов бросило в жар.

— Ждем вас вечером, — с улыбкой ответила им Саадат.

— Мерси… Гамарбану-ханум…

На этом их разговор прервался. Но Гюльназ поразило новое имя, которым молодые люди назвали Саадат.

— Мое настоящее имя Саадат-ханум, — поспешила разъяснить Саадат, от которой не ускользнуло удивление Гюльназ. — Но иногда меня зовут и Гамарбану-ханум. Это мое второе имя. Ты подожди, и у тебя скоро будет второе имя… — При этих словах она рассмеялась.

— Поедем домой, ханум, — робко предложила Гюльназ, чувствуя, как растут в ней беспокойство и страх. — Мама будет ждать.

— Зачем тебе торопиться, милая? Мы еще в гости зайдем. Наши родственники пригласили нас к себе по случаю женитьбы моего сына. И Эрбаб, наверное, ждет нас там.

Гюльназ хотела что-то, возразить, но не решилась.

Сев в фаэтон, они снова стали кружить по нескончаемым улицам и переулкам города. Наконец Гамарбану привезла ее к дому, огороженному большим забором. Здесь был сад, цветник, бассейн.

Взяв Гюльназ под руку, Гамарбану ввела ее в залитый ослепительным светом салон.

— В нашем цветнике появился новый соловей, — воскликнула она. Знакомьтесь, господа.

За большим столом, уставленным всевозможными яствами и напитками, сидели крикливо одетые женщины и мужчины. Смеясь, они приветствовали вошедших.

— Да здравствует новый соловей!.. — Ханум, пожалуйте сюда!..

— Нет, нет, к нам, ханум!.. — раздались голоса со всех сторон.

Гюльназ стала искать глазами мужа и наконец нашла его: Эрбаб сидел в другом конце стола, рядом с какой-то черноглазой молодой дамой, и ласково шептал ей что-то на ухо.

Вдруг Гюльназ услышала знакомый голос, и по ее телу прошла дрожь.

— Ханум и господа! — говорил этот голос. — Поднимите бокалы, выпьем за здоровье Гюльназ-ханум.

Это был помещичий приказчик Мамед.

— Пейте, господа! — говорил он. — За такую ханум можно выпить отраву, и та покажется сладкой. Это не простая, не обыкновенная девушка, а горная голубка, степной цветок. К тому же это цветок, выросший на азербайджанской равнине. Пейте же за ее здоровье!

Дама, сидевшая рядом с Гюльназ, протянула ей полный бокал.

— Я не умею, сестрица, — сказала смущенная девушка. Раздался общий хохот.

Затем началась безудержная попойка. Перед глазами Гюльназ развертывались глубоко оскорблявшие ее бесстыдные сцены. Не выдержав, Гюльназ встала и подошла к мужу.

— Я хочу домой, Эрбаб… От шума у меня болит голова, — едва выговорила она.

Уже пьяный, Эрбаб взял ее под руку и вывел из салона.

— Пойдем, мой ангел, пойдем, — ласково повторял он. Он ввел Гюльназ в небольшую комнату.

— Ты полежи здесь немного, отдохни, а я сейчас вернусь, — сказал он и вышел.

Гюльназ услышала голоса за дверью. Говорили Эрбаб и Мамед.

Томимая тягостным предчувствием, Гюльназ бросилась было из комнаты, но, столкнувшись в дверях с приказчиком, попятилась назад.

— Дай мне дорогу! Дай дорогу! — вскричала она вне себя.

— Отсюда нет дороги, — усмехнувшись, сказал приказчик. — Да и куда ты пойдешь, ханум? Брось дурачиться!

— Прочь, подлец! Не смей подходить ко мне!.. Я пойду к матери!..

— Не трудись, ханум! Твоя мать снова на улицах Тегерана. Тебе все равно ее не найти. Теперь этот дом — твой единственный приют. Если ты отвергнешь меня, придут другие. Не отталкивай же меня, Гюльназ! — И Мамед жадно схватил ее за руку.

— Бесчестный подлец! Я умру, но не подпущу тебя! — вскричала Гюльназ и выбежала в коридор.

Там она столкнулась лицом к лицу с пьяным Эрбабом.

— Куда ты привел меня? Уйдем отсюда сейчас же!

— Увы, нам некуда идти отсюда, — с пьяным смехом ответил тот.

— Как некуда идти? — с удивлением спросила Гюльназ, все еще ничего не понимая. — А наш дом? Моя мать…

— Ха-ха-ха… Наш дом! Какой наш дом? С этого дня мне и ночевать негде. А твоя мать… — Увидев показавшуюся в дверях салона Гамарбану, Эрбаб подтолкнул к ней Гюльназ. — Вот кто отныне твоя мать… — сказал он, и, пошатываясь, вышел.

Гюльназ стояла лицом к лицу к Гамарбану.

— Что все это значит, ханум? — проговорила она сурово.

Но вместо ответа Гамарбану схватила Гюльназ за волосы и поволокла к Мамеду.

— Ах ты, дура этакая, — начала причитать она. — За месяц я на тебя пятьсот туманов истратила! Я из тебя выжму эти деньги! Какого тебе еще мужчину нужно? Иди к нему, подлая!..

— Если даже на куски изрежешь, не пойду по твоей дорожке. — И Гюльназ вдруг вырвалась из цепких рук Гамарбану и, схватив ее за горло, изо всех сил ударила об стену.

У Гамарбану помутилось в голове, и одно мгновение она стояла, держась за стену. Придя в себя, она бросилась к растворенному окну, выходившему во двор, и крикнула:

— Эй, Вели! Скорее сюда! Возьми эту неблагодарную тварь, стащи во двор! — Потом она повернулась к Гюльназ и завизжала:

— С утра до ночи заставлю тебя горб гнуть, стирать белье девкам, убирать комнаты, чистить картошку. Чтобы оправдать мои пятьсот туманов, тебе придется пятьдесят лет работать на меня!

Фонари на улицах, разрывая спустившуюся на город тьму, как бы открывали неширокие проходы моросившему мелкому дождю. Все вокруг тонуло в необычном для южного города тумане.

Холодные дождевые капли падали на голову Сарии, а она, обняв колени, все так же неподвижно сидела на тротуаре… Хотелось кричать, вопить, изойти слезами, но не было голоса, не было слез. Отчаянье овладело всем ее существом. Она уже была не в силах сопротивляться и теперь старалась уверить себя, что все случившееся — от бога и что идти против его воли невозможно.

Аяз и Нияз молча жались к матери. Они промокли до нитки, но терпели без жалоб.

Наконец, стуча зубами от холода, Нияз невольно взял мать за руку.

— Холодно, мама. Пойдем!..

Сария накинула на мальчиков одеяло, истрепавшееся за долгие дни скитаний.

— Подождите, детки! Нас найдет Гюльназ, тогда и пойдем!.. По простоте своей она все еще до конца не понимала всей глубины своего несчастья. Она надеялась, что Гюльназ вернется и они спасутся бегством из этого страшного города.

Так она просидела до глубокой ночи, пока не прекратилось движение пешеходов по улице. Ей захотелось рассказать хоть кому-нибудь о своем горе. Быть может, найдется добрый человек, поможет чем-либо, посоветует.

Вдали показались двое прохожих.

— Братцы, выслушайте, помогите! — жалобно простонала она, когда те поравнялись с ней. — Укажите, кому я могу все рассказать, пожаловаться.

Поняв по тону, что женщина просит не денег, прохожие остановились и выслушали ее, но до смысла ее речи не добрались.

— Мы плохо понимаем по-азербайджански, — сказал один из них.

Видя, что эти люди хотят уйти, Сария снова преградила им дорогу и еще раз, быстро-быстро, повторила спою просьбу. В эту минуту к ним подошел третий прохожий.

— Чего тебе надо, сестра? — спросил он.

Сария рассказала ему все, что с ней приключилось, и добавила:

— Помоги мне найти дочь! Больше ничего мне не надо, братец!

— С дурными людьми свела тебя судьба, сестрица, — сказал прохожий. Вероятно, они скрыли от тебя свои настоящие имена. Где ты их найдешь? Спасай лучше свою голову, не держи детишек под дождем. Пройди прямо по этой улице до конца, потом сверни налево. Шагах в ста от угла там есть гостиница. В ней можешь переночевать. Иди, не задерживайся. Я и сам живу по милости у родственника, не то не оставил бы тебя на улице!

— Спасибо, братец. Да благословит тебя аллах! Перекинув одеяло через плечо, она взяла мальчиков за руки, и, пошатываясь, пошла к гостинице. Служитель гостиницы разрешил ей переночевать под лестницей.

На другое утро Сария, всю ночь не сомкнувшая глаз, взяла мальчиков и вышла на улицу. Лучи солнца, предвещая весну, приятно грели и бодрили.

Сария, достав один из двадцати спрятанных на груди туманов, купила на половину этой суммы хлеба и, поделив на три части, одну отдала детям, а две остальные положила в хурджин — на обед и ужин. Кроме хлеба, она ни о чем другом теперь не мечтала, предчувствуя, что скоро у нее не будет и этого.

Они вышли на незнакомую большую улицу. По мостовой бесконечной вереницей проносились машины и фаэтоны, по тротуару спешили люди.

Боясь в городской сутолоке растерять детей, Сария, крепко ухватив их за руки, неустанно искала среди прохожих Гюльназ.

Проходили дни, а о Гюльназ не было ни слуху ни духу.

Ночи Сария проводила где-нибудь под лестницей или у дверей какой-нибудь лавки. Каждый ушедший день уносил с собой часть ее надежды на спасение. И каждый день она с болью извлекала из заветного мешочка по полтумана. Наконец у нее осталось только семь туманов.

От недоедания и холода дети исхудали и поблекли. Одежда на них изодралась и висела лохмотьями. Не дай боже… они напоминали нищих! О себе она и не думала. Все ее заботы были об Аязе и Ниязе.

Казалось, городской поток, захватив, несет их по своему капризу. Наконец течением людской толпы их прибило на южную окраину города, где стояли кирпичные заводы и где тысячи бездомных и голодных семей ютились в вырытых в земле норах или прозябали под открытым небом.

Однажды, когда в воздухе уже ясно ощущалось теплое дыхание весны, Сария почувствовала сильный жар в теле и ломоту в костях. Болезнь застигла ее врасплох. Прижавшись к углу на шумной Таможенной площади, где неумолчно галдела толпа мелких торговцев, Сария, почти теряя сознание, вынула последние пять кранов и протянула их Аязу.

— Купи, сынок, хлеба! Покушайте с братом! — И, прижав к себе Нияза, она закрыла глаза.

Когда, очнувшись после беспамятства, она осмотрелась вокруг, уже спускались сумерки.

— А где же Аяз? Он еще не принес хлеба?

— Не знаю. Аяз не пришел, — плаксиво ответил Нияз, Женщина приподнялась и села.

— Как не пришел? Ой, пепел мне на голову!.. Неужели этот ад поглотит и его?..

— Мама, есть хочу! Хле-ба! — протянул мальчик еще жалобнее.

Женщина сделала движение, чтобы подняться, но со стоном снова опустилась на землю.

В это время проходил мимо какой-то мужчина с двумя свежими, очевидно только что вынутыми из печи хлебцами.

Сария машинально протянула руку:

— Ради аллаха, господин!.. Дай кусочек хлеба ребенку!.. Мужчина молча оторвал кусок хлеба и с раздражением бросил в ее сторону.

Так началась для Сарии жизнь нищенки, та самая жизнь, которой она даже мысленно для себя не допускала.