Наступит день

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

У подошвы горного перевала между городами Урмия и Саламас Курд Ахмед круто остановил мокрого от пота рыжего коня. Разгоряченный быстрой скачкой, его копь, хотя и устал изрядно, не хотел стоять спокойно и рвался вперед.

Натянув повод, Курд Ахмед повернулся в седле и глазами стал искать кого-то на извилистой дороге. Только через пять минут из-за поворота выскочил всадник на серой лошади.

— Придержи лошадку, Рагим-ага, тут начинается подъем! — крикнул Курд Ахмед проскакавшему мимо него всаднику.

Тот с трудом остановил лошадь и шагом подъехал к Курд Ахмеду.

— А здорово ты усмирил рыжего! — с удовольствием сказал Рагим-ага и улыбнулся. — Не дай бог, если такой конь почувствует, что седок боится его, обязательно скинет!

Курд Ахмед ласково погладил коня.

— Недаром говорит народ — конь должен быть безумным, а герой разумным, — с улыбкой ответил он Рагим-аге.

Рагим-ага снял с головы шелковую чалму с ниспадавшей на лоб, уши и затылок длинной бахрамой и вытер большим платком пот с лица. На нем были излюбленные у курдов широкие шелковые шаровары, заправленные в высокие сапоги, шелковый архалук и такой же жилет, обшитый узким галуном.

Тяжело дыша, лошади стали подниматься по крутой тропинке в гору, и каждая из них пыталась опередить другую, но из уважения к старшему другу Рагим-ага придержал лошадь и ехал позади. Заметив, это, Курд Ахмед остановил коня, и они продолжали путь рядом, их стремена то и дело ударялись и звенели.

— Ну как, устал?

Рагим-ага посмотрел на вершины, на пропасти, охваченные какой-то необычайной тишиной, и ответил с гордостью;

— Мать родила меня на коне. На коне я не устаю. Вся моя жизнь проходит в седле.

— Да, большинство курдов и родятся и умирают на коне, — задумчиво сказал Курд Ахмед.

Рагим-аге почудилось в этих словах осуждение того, что считалось у курдов доблестью.

— Кочевой образ жизни действительно большое несчастье для курдов, произнес он с грустью и добавил после минутного раздумья: — Народ, не пустивший глубоких корней в землю, уходит, не оставляя следа в этом мире.

— Чтобы пустить корни в землю, надо обрабатывать ее, переворачивать пласты.

— А разве наш народ лишен этой способности?

— Конечно, не лишен. Курды — трудолюбивый и храбрый народ. Но они связаны по рукам и ногам. Тебе же известно, Рагим-ага, что обветшалый феодальный строй, патриархально-родовой быт не дают ему открыть глаза и увидеть мир.

Они замолчали, углубившись каждый в свои размышления. Мерно стучали копыта лошадей о каменистую дорогу. На востоке занималась утренняя заря.

Впереди, поближе к перевалу, на широкой поляне показалось готовое сняться с места большое кочевье. Слышался смешанный гул, в котором сливались лай собак, мычание коров, блеяние овец, крики детей и женщин.

Девушка с золотым ожерельем на белой сорочке, увертываясь от дыма костра, помешивала большой деревянной ложкой в закопченном котле. Перед палаткой сидела полная, черноглазая, с длинными смоляными косами молодая женщина. Ни на кого не обращая внимания, она кормила грудью младенца.

Проезжая мимо кочевья, Курд Ахмед услышал приветливый голос:

— Пожалуйте, господа, выпейте чаю!

Они невольно придержали лошадей и обернулись на голос.

В стоявшей неподалеку от дороги группе Курд Ахмед не увидел ни одного знакомого и, сочтя это приглашение простым исполнением обычаев гостеприимства, поблагодарил и хотел ехать дальше, но заметил направляющегося к ним высокого худого старика с длинной седой бородой и седыми волосами, ниспадавшими на плечи.

— Салам, Рагим-ага! — сказал старик. — Сойди с коня, отведай нашего хлеба!

Когда старик подошел ближе, Рагим-ага поспешно соскочил с лошади и, почтительно склонившись перед ним, поцеловал его худую, темную от загара руку.

— Салам, славный поэт!

Курд Ахмед сразу догадался, что перед ним стоит курдский поэт Хажир. Он знал о той известности, которой пользовался среди курдских племен этот поэт, проводивший свою жизнь у очагов иранских, турецких и иракских курдов. Хажир участвовал во всех праздниках и торжествах, во всех траурных собраниях курдов, делил с ними горе и радость. Часто выступал он судьей между враждовавшими родами и племенами и не раз предотвращал готовую разразиться братоубийственную резню. Это был бедный человек, равнодушный к богатству. Курд Ахмед слыхал, что все достояние поэта состоит из одежды, которая на нем, тара, на котором он играет, и белой смирной лошади, на которой он передвигается, С приездом в Курдистан Курд Ахмед часто слышал его песни, передававшиеся из уст в уста. В этих песнях выражались и глубокая скорбь, и сладкие мечты, и горе и надежды народа. Каждый курд слышал в них правду о себе, о своей тяжелой жизни, о жестокой судьбе и о вечном, немеркнущем в людях стремлении к счастью.

Курд Ахмед сошел, с коня и с той же почтительностью, что и Рагим-ага, приложился к руке старика.

— Откуда изволил прибыть, достопочтенный Хажир? — спросил старика Рагим-ага.

Тот кивнул в сторону богато одетого тучного господина лет сорока пяти-пятидесяти:

— Вот познакомьтесь! Провожаю Гусейн-хана на эйлаг.

Гусейн-хан был явно не в духе, но при имени Курд Ахмеда с усилием улыбнулся:

— Я знал вашего покойного отца… Пожалуйте к нам!

Курд Ахмед поинтересовался, почему хан перекочевывает на эйлаг так поздно.

Не отвечая на вопрос, хан повернулся к нескольким крестьянам в национальных курдских костюмах, покорно стоявшим в стороне:

— Возьмите лошадей! Тотчас же один из крестьян подбежал к ним, взял лошадей под уздцы и отвел в сторону.

— Пожалуйте, выпейте с нами хоть молока! — попросил Гусейн-хан, широким жестом указав на коврик, постланный невдалеке от палатки, и снова повернулся к крестьянам: — Разложите поскорее скатерть.

Крестьяне быстро постелили на ковре небольшую скатерть, достали из хурджинов хлеб, яйца, масло, сыр. Один из них снял с дымящегося очага котелок и стал разливать по стаканам горячее молоко.

Гусейн-хан крикнул сердито:

— Что ты делаешь? Зарежь черного барана!

— Спасибо, хан, — стал возражать Курд Ахмед. — Лучше мы освежимся молоком и поедем дальше.

Но крестьяне, привыкшие беспрекословно исполнять волю своего хозяина, уже ловили барана. Затем они повалили животное, и один из них, вынув из ножен кинжал, полоснул им по трепещущему горлу.

— Не беспокойтесь, мы не бедны баранами, — сказал Гусейн-хан самодовольно. — Сын Зеро-бека Мустафа-бек жрет наших баранов целыми отарами и даже не благодарит, а вы жалеете одного.

Курд Ахмед промолчал, поняв, что расспросы могут лишь еще больше разжечь вражду, очевидно существовавшую между двумя племенами. Тогда в разговор вмешался старый поэт, который словно ожидал удобного случая, чтобы сказать свое слово.

— Будь терпелив, хан, возложи свои надежды на правду и справедливость, — сказал он и повернулся к Курд Ахмеду. — Велико горе курда, сын мой! Глубоки раны Курдистана! Его тело разрубили на три части; одну часть терзают турки, другую — иранцы, третью — иракские арабы. Врагов много, а между племенами нет единства…

— Единство может быть тогда, когда каждое племя будет есть свой собственный хлеб, — сказал хан. — Тогда и между племенами будет единогласие. И если кто-нибудь начнет пошаливать, остальные соберутся и усмирят его. А главное, у вожаков наших племен нет ни здравого смысла, ни национального чувства, — сказал Гусейн-хан.

Курд Ахмед не впервые встречался с такими главарями племен и их мысли были ему уже известны. Но он еще лучше знал, что невозможно будет отстоять национальную самостоятельность курдов до тех пор, пока во главе курдских племен будут стоять подобные ханы.

— Клянусь честью, — продолжал Гусейн-хан и протянул руку к бороде поэта, — меня удержало уважение к твоей седой бороде. Но он скоро узнает мою силу, этот Мустафа-бек! Даю ему десять дней сроку; если он не вернет мне отары с пастухом — пусть на меня не пеняет! Кровь потечет ручьем… Так ему и передашь!

С появлением шашлыка этот разговор прекратился. Гусейн-хан подвинул блюдо к гостям.

— Приступайте! Шашлык приятен, когда он горяч…

Не успели они взять по куску мяса, как Гусейн-хан возобновил разговор о Мустафа-беке:

— Это лютый враг курдского народа. И отец его был такой же. Вы, кажется, его знали?

Курд Ахмед понял, что Гусейн-хан хочет найти в нем союзника против своего врага.

— Вражда отцов не должна переходить к сыновьям, — уклончиво ответил Курд Ахмед.

У Гусейн-хана готово было вырваться обидное слово, но он сдержался, подавив раздражение.

Курд Ахмед задумчиво смотрел вдаль. Отсюда, с перевала, озеро Урмия ослепительно сверкало под лучами яркого утреннего солнца. Окрестным полям, дававшим обильные урожаи хлебов и овощей, оно дарило влажную прохладу. Этот пейзаж родного края оживил в Курд Ахмеде детские и юношеские воспоминания. Он весь отдался красоте родной природы.

Поэт Хажир, отодвинувшись от еды, взял тар и стал медленно перебирать струны. Звуки эти, казалось, рассказывали грустную повесть о неизбывном народном горе.

Словно забывшись, поэт тихо запел. Его песня рассказывала о кровавых войнах между отдельными племенами одного и того же народа, о бедной женщине, которая потеряла в этих войнах и мужа и сына, и, осиротев, одиноко бродит по родным горам.

Постепенно подходили и молча останавливались неподалеку от палатки обитатели кочевья. Под звуки вдохновенной песня сглаживались морщины на лицах крестьян, стирались следы покорности.

Рагим-ага, по поручению Курд Ахмеда проводивший работу среди курдских кочевников, тихо встал и отошел в сторону. От толпы незаметно отделились двое слуг Гусейн-хана и последовали за Рагим-агой. Втроем они спустились в овраг и скрылись с глаз.

Песня Хажира постепенно менялась, в ней появились радостные нотки. Они все более усиливались, вытесняя нотки горечи и печали. Теперь Хажир пел о храбрости и бесстрашии курдов, о героическом племени, которое поднялось против своего жестокого и. сварливого хана, затевавшего ссоры с вожаками других племен. Это повествование перешло в бодрую песнь, напоминавшую марш. Припев ее, по замыслу автора, должен был повторяться хором слушателей: "Пусть погибнет злой ага!".

— Ну, хватит! Надо двигаться, пока не жарко! — сердито сказал хан и поднялся.

Недовольные тем, что песню оборвали на самом увлекательном месте, люди расходились медленно, нехотя.

Тотчас же была убрана скатерть, сложена палатка, увязанные тюки нагружены на лошадей.

Старый поэт вложил тар в чехол и, ни разу не оглянувшись, побрел к своей белой лошади. Он молча взял ее под уздцы и стал медленно подниматься вверх по склону.

— Ашуг обиделся! — с сожалением сказал кто-то из крестьян.

Все повернулись в ту сторону, куда ушел поэт. Несколько человек поспешили за ним, но сердитый окрик Гусейн-хана остановил их:

— Мне некогда тут время терять. Пошевеливайтесь!

Курд Ахмед и вернувшийся к этому времени Рагим-ага, холодно попрощавшись с Гусейн-ханом, сели на лошадей.

— Хорошо ты раскусил хана! — сказал Рагим-ага, когда они отъехали. — Я боялся, что его лживые речи обманут тебя. Нынче все наши главари племен, и образованные и неграмотные, только и кричат о национальной независимости курдов…

— А на самом деле их занимает только одно — забота о сохранении своей власти над племенами, — перебил его Курд Ахмед.

— Но народ уже начал понимать это. Если бы вы знали, какое сильное впечатление произвела ваша первая брошюра, когда я прочитал ее в Мехабаде нескольким моим друзьям из племени шагаги! Теперь у нас там прекрасно организована группа, — с гордостью сказал Рагим-ага.

Рагим-аге, который не любил говорить о себе, показалось, что его слова могут быть приняты как самохвальство, и он продолжал после минутного молчания:

— Наши тамошние товарищи задумали составить "условия независимости курдского народа". Они хотят напечатать их и распространить не только здесь, но и среди турецких и иракских курдов. Надо же нам добиться наконец объединения всех курдов и создания единого и независимого Курдистана.

Слушая его, Курд Ахмед думал об огромных препятствиях, которые стоят на пути к осуществлению этой, казалось бы, такой простой естественной цели.

— История поставила перед нами труднейшую задачу, — сказал Курд Ахмед, желая поделиться своими мыслями с Рагим-агой. — Внутри прогнившие феодальные порядки гусейн-ханы, вовне — английский империализм, турецкие, иранские шовинисты. Нелегко будет объединить восьмимиллионный курдский народ. Но мы должны разрешить эту задачу во имя существования и будущего курдского народа. И лучше начать изнутри — уничтожить существующие взаимоотношения между племенами и родами, установить среди них единство. В этом деле нашими верными друзьями и союзниками явятся трудящиеся персы и азербайджанцы.

И он рассказал Рагим-аге о вражде и недоверии, которые умышленно насаждают господствующие классы между отдельными народами, помня о существующем еще со времен Римской империи девизе: "Разделяй и властвуй".

— Если бы Англия не пользовалась этим девизом, разве могла бы она с ее населением в сорок семь миллионов безраздельно господствовать над колониями, имеющими почти полумиллиардное население?

Рагим-ага был поражен этими цифрами, которые слышал впервые.

А Курд Ахмед заговорил о том, что одной из причин современных войн как раз и является вопрос о колониях. Он напомнил об исконной вражде между Германией и Англией, Японией и Америкой.

Поднявшись на вершину перевала, они увидели старого поэта, который ехал по узкой боковой тропинке, и остановились. Тот пришпорил лошадь и подъехал к ним.

— Славный ашуг, — сказал Рагим-ага, — едемте к нам! Прерванную песню вы докончите у нас.

— Эх, сын мой! — вздохнул поэт. — Допеть мою песню не трудно. Но кто допоет прерванную песню народа? Немало гусейн-ханов обрывали мою песню на полуслове. Не это сжигает мое сердце, а горе моего народа.

— Не падай духом, отец! — сказал убежденно Курд Ахмед. — Твое горе найдет исцеление, и ни один человек не посмеет оборвать твои песни, когда их будет распевать единый свободный Курдистан.

В городе Хое Курд Ахмед попрощался с Рагим-агой и старым поэтом и, пересев в машину, отправился в Тебриз, куда и прибыл в тот же день.

Тебриз произвел на него сильное впечатление. Этот древнейший город Азербайджана, разоренный за годы тирании Реза-шаха и превращенный в глухое провинциальное местечко, сейчас опять жил кипучей жизнью. От вчерашнего застоя и дремотного спокойствия не оставалось и следа.

Третьего числа месяца шахривера 1320 года по иранскому солнечному летоисчислению, что соответствует двадцать пятому августа 1941 года, иранскому правительству были вручены поты советского и английского правительств. Они вызвали полную растерянность в иракских правительственных кругах.

В советской ноте указывалось на то, что правительство Реза-шаха открыло широкий доступ в страну немецким агентам, превратило территорию Ирана в военный плацдарм для немцев, чем создало реальную угрозу для советских границ. Это и вызывает во имя безопасности страны социализма необходимость немедленного вступления советских войск в Иран.

Тогда Реза-шах отдал приказ по армии оказать сопротивление советским войскам. Но это был жест бессилия внутренне порочного, давно разложившегося режима.

Тысячи и сотни тысяч людей, стонавших под гнетом нужды и бесправия, с. огромной надеждой прислушивались к грохоту орудий, который все ближе и ближе придвигался к Тебризу, жадно читали листовки, которые сбрасывали самолеты с красными звездами на крыльях.

Рабочие фабрик и заводов, голодные и бездомные люди, прогрессивные интеллигенты, таившие в груди страстное желание свободы и культурной жизни, собирались в группы, делились мыслями, готовились к действиям. Растерянно метавшиеся по городу полицейские больше их не страшили.

Немцы в панике бежали, бросая свои фабрики, аптеки, магазины.

За ними последовали реакционно, настроенные купцы и знать, офицеры, сановники, главари полиции и жандармерии.

Дорога Тебриз — Тегеран была запружена автомобилями, войсковыми частями, фаэтонами, повозками. Проездная плата стихийно возросла чуть не в стократном размере.

Курд Ахмед, как и все, возбужденно бродил по улицам, наблюдая жизнь восставшего из мертвых города.

Выйдя на площадь, он увидел в конце крытого рынка огромную толпу. Небольшой самолет, сотрясая воздух шумом мотора, кружил над площадью. Пролетая, он что-то сбросил. Белые листки, словно птицы, посыпались сверху. Дети, мужчины и даже женщины бросились подбирать их. И каждый, кому это удавалось, озирался вокруг и, не видя полицейского, начинал жадно читать советскую листовку.

Курд Ахмед посмотрел на часы, пора было идти на собрание тебризских товарищей. Он вышел на единственную в городе асфальтированную улицу проспект Пехлеви — и отправился к зданию городского управления, за которым тесной кучей расположились маленькие глинобитные домики.

Азер-оглы арендовал здесь небольшой дом из трех комнат с двором и виноградником.

Садилось солнце, на город спускался тихий, несущий прохладу вечер; голуби, которых очень любил Курд Ахмед и которыми был полон Тебриз, целыми стаями собирались на плоских крышах домов, изредка перелетая с места на место.

На стук Курд Ахмеда со двора послышался женский голос:

— Кто там?

Когда Курд Ахмед назвал себя, женщина скрылась, и вместо нее появился мальчик, который задал тот же вопрос. Курд Ахмед повторил ответ. Тогда вышел сам Азер-оглы и отворил ворота.

— Приветствую вас, дорогой друг! Добро пожаловать!

Курд Ахмед пожал ему руку.

— Вы стали чересчур осторожны, — пошутил он.

Азер-оглы провел широкой ладонью по вьющимся волосам.

— После истории с Гамидом Гамиди приходится держать ухо востро.

Азер-оглы взял гостя под руку и медленно двинулся с ним к дому, рассказывая о Гамиде Гамиди, который был приговорен вместе с семьей к вечной ссылке.

— Пять месяцев назад приезжал от него человек. Гамиди тяжело болен.

— А вам удается помогать ему?

— Да, мне однажды удалось послать ему через знакомого двести туманов. Если Гамиди продержится еще немного, то увидит свое избавление, — сказал Азер-оглы.

Когда они появились в дверях, находящиеся в комнате поднялись со своих мест. Азер-оглы представил присутствующих Курд Ахмеду, и тот каждому из товарищей пожал руку.

Здесь были незнакомые, которых он видел впервые, но были и такие, которых Курд Ахмед знал давно. Среди собравшихся были учителя, рабочие кожевенного завода и спичечной фабрики, мелкие торговцы, лавочники, ремесленники.

Не успел еще Курд Ахмед поздороваться со всеми, как незнакомый ему молодой человек высокого роста, вытирая обильно выступивший на лице пот, быстро заговорил, по-видимому продолжая прерванную речь.

— Пусть господин Курд Ахмед будет судьей, — повернулся он к вошедшему. — Я утверждаю, что не время сейчас цацкаться и нежничать. Надо действовать решительно: немедленно порвать всякие отношения с Тегераном и образовать свое независимое правительство. Как вы смотрите на это, господин Курд Ахмед? Ведь вы прибыли из центра и лучше нас информированы.

— Господин не из Тегерана, а из Урмии! — поправил его кто-то.

— И очень хорошо, что не из Тегерана, — подхватил молодой человек. Все тегеранцы — консерваторы.

Послышались возражающие голоса:

— Почему ты считаешь это консерватизмом?

— Ты, Аскер, хочешь, чтобы мы сейчас же подняли красные флаги и вышли на улицу? А мы говорим: погодите немного, пусть прибудут товарищи из центра: надо правильно оценить обстановку.

— Вы ошибаетесь, братья мои. Ждать нельзя. Сейчас нет силы, которая вырвала бы из рук крестьян и рабочих красный флаг.

— Ты забываешь, что есть англичане и американцы! Они ненавидят этот флаг не меньше немцев. Ведь ты не хуже меня знаешь положение нашего несчастного Ирана!

— Дорогой друг, во-первых, пускай Америка отправляется к себе в Вашингтон и сидит там, а Англия — в Лондон. Почему они должны вмешиваться в наши дела? А во-вторых, здесь не Иран, а Азербайджан! Повернулся удобный момент: жандармерия бежала, полиция бежала, помещики бежали. Давайте соберемся всем миром и создадим свое правительство. А в Казвине поставим караульный пост, чтобы никто не мог сунуть сюда своего носа.

Аскер говорил с убежденностью, которая не допускала никаких сомнений. Два представителя фабричных рабочих и один из учителей явно склонялись на его сторону.

Курд Ахмед понимал, что этими настроениями охвачен не один человек, что во весь рост встали и требуют своего практического разрешения важнейшие вопросы будущего государственного строя в Азербайджане, формы социальной жизни, политической судьбы страны.

— Дорогие братья! — начал Курд Ахмед взволнованно. — Ясно, что начинается новый славный период истории нашей борьбы за свободу и счастье родины. Это вместе с тем и очень ответственный период. Всякая политическая партия должна ставить перед собой такие задачи, которые она в силах разрешить… В настоящий момент первейшая наша задача — создание организации. До сих пор мы действовали в составе десятка человек, и нелегально. Теперь же нам нужна массовая организация, единая организация рабочих, крестьян и всех сторонников свободы. Вот какая задача стоит перед нами сегодня!

— Вот это правильно! Браво! Вот это я понимаю! — раздались возгласы со всех сторон.

Ободренный этим, Курд Ахмед продолжал:

— Выдвинутые вами большие политические вопросы обсудит вся организация и передаст на разрешение народа. Народ и скажет свое последнее слово. В настоящий же момент мы должны помнить, что к нам идет великая освободительная Советская Армия. Она навсегда избавит нас от нацистских интриг и от происков англичан и американцев. На знамени этой армии начертано слово: "Свобода". Давайте подготовим ей достойную встречу! Прежде всего создадим в городе правопорядок. Жандармерия и полиция бежали. Страна оставлена на произвол судьбы. Любые воры и грабители могут воспользоваться моментом…

— А иностранные радио поднимут кампанию клеветы, — прервал его кто-то.

— Правильно! — подтвердил Азер-оглы. — Поэтому поручаю тебе, Аскер, установить и поддерживать в городе полный порядок. Составь отряды из рабочих кожевенного завода, спичечной фабрики и других предприятий.

— Слушаюсь! — вставая, проговорил Аскер, гордый этим ответственным и почетным поручением.

Когда участники собрания, воодушевленные единодушным решением всех вопросов, собрались уходить, снова послышался взволнованный голос Азер-оглы:

— Мрачная ночь подходит к концу. Занимающаяся за горой Эйнал-Зейнал заря обещает Тебризу яркое, солнечное утро. Готовьтесь к встрече этого утра, друзья!

Когда все разошлись, Азер-оглы пригласил Курд Ахмеда к себе. За ужином Азер-оглы заговорил о Фридуне:

— Надо сделать все, чтобы освободить этого товарища. Потом пришлите его сюда, в Азербайджан. Пусть помогает нам здесь.

— Пусть только выйдет из темницы, а там посмотрим… — сказал Курд Ахмед после недолгого раздумья.

— Вы знаете, я имею для Фридуна приятную новость.

Азер-оглы вышел из комнаты. Через минуту он вернулся с каким-то мальчиком, одетый в новенький костюм, но слабым и бледным.

— Вы его знаете?

Курд Ахмед, внимательно посмотрев на мальчика, вспомнил о какой-то давнишней, почти забытой встрече.

— Ах, Аяз, мой дорогой!: — воскликнул вдруг Курд Ахмед, и обнял мальчика.

Торопясь и сбиваясь, Аяз рассказывал ему о своих приключениях.

— Вот что сделал с нами ваш господин! — с гневом сказал он в заключение.

— Не горюй, Аяз! — сказал Азер-оглы и ласково погладил его по голове. Мы с ними со всеми расправимся, отомстим за все.

— А как же! — решительно ответил Аяз. — Я сам подожгу их дом!

Когда Азер-оглы отослал мальчика, Курд Ахмед спросил с удивлением:

— Как вы нашли его?

— Дней десять тому назад я ездил в Ардебиль, там у нас тоже сильная организация. На дворе мечети я встретил Гасанали. Нищенствует и так изменился, так постарел, что узнать нельзя. Он мне рассказал, что Аяз тоже ходит в мечеть с нищими и собирает подаяние. Целых два дня я разыскивал его. Наконец нашел и привез к себе. Умный мальчик!

— Я повезу его с собой в Тегеран, — задумчиво сказал Курд Ахмед. Фридун будет очень рад.

Наутро Курд Ахмед сел в машину, которую ему достал Азер-оглы, и вместе с Аязом выехал в Тегеран. Мальчик уже не чуждался его, разговаривая с ним, как с родным отцом, и почтительно отвечая на все его вопросы.

На третий день, грязные и запыленные, они прибыли в Тегеран. Улицы столицы были оживленнее, чем когда-либо.

Повсюду только и говорили, что об Азербайджане, да о северных провинциях Ирана.

— Ну что? Как в Азербайджане? — спрашивали Курд Ахмеда встречные.

По городу ползли всевозможные слухи. Рассказывали о том, что в Тебризе объявлена советская власть, а во всем Азербайджане расстреливают помещиков и аристократов. Распространителями этих нелепых слухов были главным образом бежавшие без оглядки офицеры, помещики, купцы.

Курд Ахмед поручил Аяза своей сестре и отправился к Ризе Гахрамани.

Хозяйка сокрушенно сообщила, что от Фридуна все еще нет никаких вестей, рассказала об охватившем весь город беспокойстве, о том, что Риза Гахрамани теперь редко возвращается домой.

Но, решив сегодня же непременно повидать Ризу Гахрамани, чтобы подробно и точно узнать о положении дел и о товарищах, Курд Ахмед отправился на станцию железной дороги и нашел Гахрамани в депо.

Был обеденный перерыв, и рабочие, как всегда, расположились прямо на земле, в тени здания. Увидев еще издали Курд Ахмеда, Риза Гахрамани побежал ему навстречу. Они крепко обнялись и расцеловались.

— Как ты вовремя приехал! — шепнул Риза на ухо Курд Ахмеду.

Курд Ахмед поздоровался с каждым рабочим в отдельности; с каждым поговорил о житье-бытье. Его поражала бодрость этих людей, которые закусывали на голой земле черствым хлебом да кусочком сыра с луком.

— Ну как? Готовы? — спросил Курд Ахмед, как бы прочитав в их глазах нетерпеливое ожидание.

— Готовы! Ждем знака! — почти в один голос воскликнули рабочие.

Риза Гахрамани сообщил Курд Ахмеду, что Фридун пока жив. Он узнал об этом от Шамсии, она же выпытала это у серхенга.

— А наладить связь с Фридуном не удалось?

— Нет, пока это совершенно невозможно. Петля все еще висит у него на шее. Но если удастся сохранить ему жизнь еще на несколько дней, он будет спасен.

Перерыв на обед кончился, и рабочие направились в депо.

— Вечером соберемся у меня, — сказал Курд Ахмед, прощаясь с Ризой Гахрамани, которому надо было уже приступить к работе.

— Хорошо!

Сделав два шага, Риза Гахрамани, вспомнив о чем-то, остановился и вернулся к Курд Ахмеду.

— Зайди к Судабе! — шепнул он ему на ухо. — У нее могут оказаться важные новости. Надежная девушка.

— Зайду. Итак, до вечера! Не опаздывай!

Курд Ахмед решил до встречи с Судабой повидать Арама, тем более что дом его находился по пути.

Сам того не замечая, он почти бежал.

Вечером, когда спала жара, Судаба полила кусты роз в своем крохотном садике и теперь сидела на каменной ограде бассейна.

После ареста Фридуна его образ неотступно преследовал девушку. Порой в ее ушах звучал даже его голос.

Судаба любила Фридуна, любила глубоко. Каждое его движение, каждое сказанное им слово открывали перед нею картины нового, чудесного мира. Если бы Фридун никогда не полюбил ее, она все равно готова была любить его до конца своих дней.

А путь, избранный Фридуном, напоминал ей об отце: он так же отважно боролся за свободу и счастье родины. И теперь этот путь, который привёл к гибели ее отца и которым шел любимый ею человек, стал и ее собственным путем.

Свобода!..

При этом слове она представляла себе новый, прекрасный мир, Судабе казалось, что она начала понимать смысл своего существования именно с того дня, когда впервые встретилась с такими людьми, как Фридун, Курд Ахмед, Керимхан Азади, Риза Гахрамани и их товарищи. А все эти хакимульмульки, серхенги сефаи, хикматы исфагани — какие это были корыстные, жалкие ничтожества!

И в самом деле, для чего они жили? Каков был их идеал? Деньги, деньги и деньги!

Какое счастье чувствовать себя в рядах тех, кто вступает в смертельный бой с этой грязью жизни, кто стремится уничтожить на всей земле власть денег.

Девушка так погрузилась в свей размышления, что не сразу услышала осторожный стук в калитку.

Судаба вздрогнула и вскочила.

"Фридун?!" — вдруг мелькнуло в ее голове, и она побежала отворять калитку, но распахнув ее, неожиданно увидела перед собой Хакимульмулька и мистера Томаса.

Глаза Хакимульмулька впились в девушку, и в них пробежал потаенный огонек. А Судаба, как всегда при встречах с отчимом, отвела от него взгляд.

Они прошли в небольшую гостиную.

С того времени, как началась война, Хакимульмульк через каждые два-три дня встречался здесь с разными людьми. На этот раз — с мистером Томасом.

Судаба прошла в кухню и, поставив маленький серебряный самовар, ушла к себе. Она взяла том Низами и принялась перелистывать "Хамсэ". Это была ее любимая книга.

Особенно увлекали ее страницы поэмы "Искендернамэ", посвященные древней азербайджанской царице Нушабе. Девушка прочла с трепетом:

Преступника на казнь вели Он в кандалах

Шагал с улыбкой веселой на устах.

— Чему ты рад? — его спросил печальный друг:

Тебе осталось жить минуты, — замкнут круг…

Ответил тот: — Мой путь недолог к палачу,

Но жизни всей конец как скорбью омрачу?!

Эти строки уменьшали ее тоску, звали к жизни и борьбе.

Но тут Судаба вспомнила о гостях. Надо было позаботиться об ароматном чае и сладостях.

Мистер Томас, по обыкновению, был олицетворением холодного спокойствия, которое оказалась не в силах нарушить даже война, потрясшая весь мир.

— О, мерси, леди! — не забыл улыбнуться и поблагодарить Судабу мистер Томас, когда она поставила перед ним стакан чаю.

Однако Судаба обратила внимание на то, что при ее появлении в гостиной собеседники сразу умолкли. Закрыв за собой дверь, она остановилась. Рассчитывая услышать что-нибудь о судьбе Фридуна, девушка напрягла слух. Но беседа шла о важных государственных делах.

— Смена династии может повлечь за собой крупные беспорядки, — говорил мистер Томас. — Надвигающийся с севера вихрь может взбудоражить все общество. Начнется борьба за престол. В эту борьбу неизбежно включатся и народные массы. А народ — что поток. Открыть ему выход легко, но направить его по нужному руслу или остановить невозможно. Вот я и боюсь, что этот поток смоет и унесет не только династию Пехлеви, но и многое другое. Вы меня понимаете?

— Имя Пехлеви настолько ненавистно народу, что его повсюду осыпают проклятьями, — возражал Хакимульмульк. — Только утверждением новой династии можно предотвратить занимающийся пожар.

— И все же в настоящих условиях нельзя идти на это, — отвечал мистер Томас. — Это означало бы — подлить масла в огонь. Сейчас необходимо поддержать и укрепить положение царствующего дома. Венценосец, — будь он даже грубо обтесанным идолом, — должен внушать народу чувство преклонения. Иначе нам не удастся спасти Иран от опасности коммунизма. Поэтому сейчас необходимо оставить всякие разговоры о смене династии.

Судаба вошла в гостиную за стаканами; мистер Томас хладнокровно дымил своей трубкой, Хакимульмульк сидел потупившись и быстро-быстро перебирал зерна четок. Судабе казалось, что перед нею сидят палачи ее страны, палачи, убившие Керимхана и заточившие в темницу Фридуна. Дрожащими руками она собрала стаканы.

— Еще стаканчик, мистер Томас! — поспешил предложить Хакимульмульк. — У Судабы чай так ароматен.

Когда Судаба вторично подошла с чаем к двери гостиной, мистер Томас продолжал начатый разговор:

— До сих пор между нами и большевиками стояла железная стена. Теперь она разрушена. В данный момент все мы должны думать об одном: как спасти Иран от надвигающегося на него бедствия. Если мы сумеем сохранить Иран от разложения изнутри до того времени, пока русские и немцы окончательно обескровят друг друга, — победителями будем мы.

Она не расслышала, что ответил на это отчим, но неожиданно ей послышалось имя Фридуна. С сильно бьющимся сердцем она прильнула к. двери.

— Не знаю, почему серхеиг Сефаи тянет это дело, — услышала она голос Хакимульмулька.

— Оба они опасны, — последовал ответ мистера Томаса, — и сертиб Селими и этот негодяй Фридун. Пока не поздно, надо с ними покончить. Иначе они могут доставить нам впоследствии много хлопот…

Судаба так и не вошла больше в гостиную. Она поняла одно — надо немедленно дать знать товарищам Фридуна. Может быть, еще удастся спасти его.

Не застав Арама, Курд Ахмед был удивлен.

— Как я его ни уговаривала, — в тревоге рассказывала мать Арама Ануш, он переоделся и ушел, даже не сказав куда.

— Не беспокойтесь, мамаша, — стал утешать ее Курд Ахмед, который втайне сам тревожился за товарища. — Когда Арам вернется, скажите, чтобы подождал меня.

Курд Ахмед направился было к Судабе, но неожиданно возле него остановилась машина, из которой высунулась Шамсия. Девушка была расстроена. Пригласив Курд Ахмеда в машину, Шамсия повезла его к себе.

Узнав от девушки, что Хикмат Исфагани все еще в заключении, Курд Ахмед был поражен.

— Ничего не понимаю! Мир перевернулся вверх дном!

— Это все дело рук проклятого шаха, — с сердцем сказала Шамсия. — Да прекратит аллах род этого изверга! В стране не осталось ни одного счастливого человека. Не осталось ни одного дома, которого бы он не разрушил. Но скоро рухнет и его кровавый трон. Говорят, что шах это чувствует и все свои капиталы перевел уже в английские банки. А сам готовится к бегству. Ах, увидать бы, как его труп волочат по улицам Тегерана!

Долго сетовала и проклинала шаха Шамсия, потом стала рассказывать Курд Ахмеду о своих личных делах.

Задержавшись у нее, Курд Ахмед не успел зайти к Судабе, — ему во что бы то ни стало надо было повидаться с Арамом. Тот уже ждал его. Два друга горячо обнялись.

— Ты ведешь себя неосторожно! — упрекнул Курд Ахмед своего молодого друга. — Выходишь один в город. Можешь попасться, а мы ничего не будем знать.

Арам, многие месяцы проведший в четырех стенах, пожаловался на тоску и одиночество.

— Не выдержал и решил пройтись. И не раскаиваюсь. Глядя на людей, мне думалось, что наконец-то приближается долгожданное светлое утро.

— И это здесь, в центре деспотии, в логове лютого зверя, где люди все еще стараются таить свое возмущение, боясь выдать себя… А вот в Азербайджане и Курдистане действительно уже гуляет по улицам первый вольный ветер. Выйдем, Арам, но только будь осторожен. Переоденься, надень черные очки, предложил Курд Ахмед.

Это предложение обрадовало Арама. С юношеской резвостью надвинул он широкополую шляпу, нацепил очки и, взяв в руки трость, прошелся перед Курд Ахмедом.

— Ну как?

— Замечательно! — похвалил тот.

Они вышли.

Спускались сумерки. Движение на улицах затихло. То и дело проходили патрули с ружьями на плечах, напоминая еще о существовании центральной власти.

Курд Ахмеда и Арама привлек разговор двух горожан. Очевидно, это были случайно встретившиеся на улице знакомцы, которые спешили каждый по своему делу. Говорили они взволнованно и громко. По выговору легко можно было узнать в одном из них керманца, а в другом тебризца.

— Мы выезжаем завтра. Уже и вещи упакованы.

— А куда? В Лондон?

— Нет, пока в Исфаган… А там видно будет.

— Значит, удираете?

— А что, по-твоему? Сидеть? Не слыхал, большевики захватили уже Казвин! Да они уже и под Киреджем! А ты разве остаешься?

— А мне зачем бежать? Хозяин все имение на меня оставляет.

— А я думал, что и ты в Лондон собрался.

— Эй, сын тебризца, не издевайся надо мной! Прощай!..

И они побежали каждый своей дорогой.

Курд Ахмед и Арам взглянули друг на друга и усмехнулись.

В этот момент из кафе "Нобахар" вышли два человека и, попрощавшись, разошлись. Один из них, повернувшись, столкнулся почти лицом к лицу с Арамом, который посторонился, чтобы пропустить его, а затем застыл на месте.

— Что с тобой, Арам? — спросил Курд Ахмед тревожно. Тот прошептал лишь одно слово:

— Махбуси!..

И они последовали за быстро уходившим человеком. Тот был одет в новенький костюм, на затылке щегольски сидела фетровая шляпа.

Нагнав его, Арам взял Махбуси под руку.

— Салам, господин Махбуси!..

Махбуси с удивлением обернулся на нею через плечо, но не узнал.

Тогда Арам снял черные очки и вторично приветствовал его.

— Господин Арам Симонян? — произнес пораженный неожиданной встречей Гусейн Махбуси.

Он никак не мог прийти в себя.

— Я давно искал вас! — наконец вкрадчиво проговорил Махбуси.

В нем боролись два чувства — тревога за себя и радость от мысли, что он напал на нужный след.

— И все-таки я первый отыскал вас, господин Махбуси, — ответил Арам, А знаете, как я узнал вас? По глазам.

— Куда вы торопитесь? Зайдем ко мне, — любезно предложил Гусейн Махбуси.

— Нет, лучше я познакомлю вас с нашим товарищем Курд Ахмедом, — вот он, и мы отправимся вместе на одно небольшое совещание. Ведь вы знаете, господин Махбуси, какие ответственные дни мы переживаем.

— Ладно! Пойдем! — проговорил после минутного раздумья увлеченный многообещающей перспективой Гусейн Махбуси.

Они сели в фаэтон. Ехали молча.

"Вдруг еще раздумает!" — волновался Курд Ахмед, не сводивший глаз с Гусейна Махбуси.

Арам тоже неотступно смотрел сквозь темные стекла очков на предателя.

Вероятно почувствовав что-то недоброе, Махбуси заволновался.

— Может быть, вы дадите мне адрес и я приду после? — заговорил он нерешительно.

Но фаэтон тем временем уже приближался к дому Курд Ахмеда. Оставалось только свернуть в переулок.

— Разве у вас неотложное дело? — спросил Арам, стараясь сохранять спокойствие.

— Весьма неотложное! Потом я расскажу вам. Дело в том, что мы создали новую организацию. Мне надо повидаться с товарищами. — И в голосе Махбуси явственно послышались нотки страха.

— Посидите у нас пять минут, господин Махбуси, и уйдете, — стал успокаивать его Арам. — Вы приметите дом, чтобы прийти сюда еще раз, и уедете по своим делам.

Махбуси смолчал. Соблазн был слишком велик, и слова Арама показались ему убедительными.

В гостиной у Курд Ахмеда их ждали Риза Гахрамани, Серхан и Ферида.

— Будьте знакомы, господин Махбуси, — проговорил Курд Ахмед значительно.

И когда Махбуси протянул руку, Риза Гахрамани молча плюнул ему в лицо.

Махбуси все понял. Точно хищник, попавший в клетку, он заметался по комнате, бросился к окну, но мощные руки Курд Ахмеда схватили его за горло. Махбуси опустился на пол.

— А ты не думал об этом дне, когда предавал наших товарищей? воскликнула Ферида.

Предателя связали по рукам и ногам и бросили в темный подвал с кирпичным полом.

— Что вы собираетесь со мной делать? — дрожа всем телом, простонал Гусейн Махбуси.

— Будем судить! — коротко ответил Курд Ахмед. — Но прежде чем судить этого негодяя, надо переселить Хавер! — обратился он к товарищам.

Те согласились с ним. Они вышли и заперли подвал снаружи. Курд Ахмед кликнул младшего брата.

— Напои гостей чаем, а я через полчаса буду, — сказал он и направился к выходу.

Ферида последовала за ним.

— Не торопитесь, — окликнула она Курд Ахмеда, — и я пойду с вами. Может быть, пригожусь.

— Непременно, — поддержал ее Серхан. — Станешь в стороне и будешь наблюдать. Мало ли что может случиться!

Выйдя, они сели в ожидавший Гусейна Махбуси фаэтон, и стук лошадиных копыт о камни мостовой разнесся по всей улице.

Хавер сидела в головах засыпавшего сына. Слухи, ходившие по всему городу, дошли и до нее. Везде только и говорили, что о предстоящей смене власти, о свободе, о том, что каждому будет обеспечена работа и каждый будет иметь кусок хлеба. И женщина с нетерпением ждала этого дня. День этот должен наступить и наступит скоро, быть может даже завтра. Этот великий день принесет Хавер и сотням тысяч таких, как она, одиноких женщин из народа свободу и счастье, работу и хлеб. Этот день спасет Фридуна от смерти, а Гюльназ от позорной гибели.

Хавер казалось, что вместе с живительным светом заветного дня войдет в ее жалкое жилище и Керимхан. Ведь он в числе тех, кто ценой жизни приблизил этот день торжества правды и справедливости. В дни народной свободы и счастья Хавер будет рассказывать сыну о погибшем отце, рисовать его образ, подобный образу богатыря Рустам-зала.

— Сын мой, будь подобен своему отцу! — будет говорить она Азаду. — Будь мужественным, честным и бесстрашным, как он.

Первые звезды, вспыхнувшие над Тегераном, казалось, сочувствуя ей, озаряли ее мечты.

Стояла такая спокойная, безмятежная тишина, что был слышен шелест крыльев летучих мышей, которые проносились в темноте.

И вдруг эту тишину прорезал стук колес. Фаэтон остановился у домика Хавер.

"А вдруг Гамарбану? — больно резнуло по сердцу Хавер. — Она ведь так грозилась мне, уходя! Она на все способна…"

Но тут послышался голос Курд Ахмеда:

— Сестрица Хавер! Открой, это я!

У Хавер часто забилось сердце. Радостная, она побежала открывать калитку.

— Собирайся, дочь перса! — дружески шутливо обратился к Хавер Курд Ахмед, входя во двор. — Больше нельзя медлить! Едем!

Хавер растерянно посмотрела на Курд Ахмеда. Стараясь не разбудить мальчика, который что-то бормотал во сне, Курд Ахмед осторожно взял его на руки.

— Мы не вернемся сюда больше? — спросила Хавер.

— Нет, дочь перса, ты больше никогда не вернешься сюда.

— А как же с ключом? — спросила Хавер и добавила, потупившись: — Я не платила хозяину за два месяца.

Курд Ахмед дал ей деньги.

— Возьми! — сказал он, выходя с Азадом на руках к Фериде, которая ожидала в фаэтоне. — Отдай и ключ и деньги. Только не задерживайся

Хавер вернулась быстро, и Курд Ахмед, назвав извозчику адрес Судабы, велел ехать побыстрее.

У калитки дома Судабы они столкнулись с самой хозяйкой, куда-то очень торопившейся.

— Как раз вовремя! — радостно остановил ее Курд Ахмед.

— У меня есть важные сведения для вас, — вместо приветствия проговорила девушка.

— Прекрасно. В таком случае устройте пока этого мальчика, а потом все поедем ко мне.

И, уложив Азада, они уселись в фаэтон и отправились к Курд Ахмеду. При виде Судабы Риза Гахраманн радостно бросился ей навстречу.

— В наши ряды вступает еще один боец, друзья, — весело сказал Курд Ахмед. — Знакомьтесь.

— Счастлив видеть вас здесь, Судаба-ханум, — растроганно проговорил Риза Гахрамани, пожимая девушке руку.

— Благодарю, мой друг.

— Ну, теперь за дело, товарищи! — серьезно сказал Курд Ахмед.

— А ханум знают? — значительно спросил Риза Гахрамани. — Нет, но сейчас они узнают, зачем я их позвал.

Они опустились вниз. Отперев дверь подвала, Курд Ахмед вошел первым, за ним — остальные товарищи.

Потерявший всякую надежду, Гусейн Махбуси пытался перегрызть веревку. В его колючих глазах застыло выражение животного ужаса.

— Сейчас разберемся во всем, — сказал Курд Ахмед твердо. — Садитесь, господа! Садитесь, ханум!

Присутствующие расселись на поленьях дров, лежавших в подвале.

— Суд начинается, — проговорил Курд Ахмед и обратился к Гусейну Махбуси. — Ты обвиняешься в том, что предавал родину, предавал друзей и товарищей. Ты не простой предатель. Ни одна змея не обладает столь смертоносным ядом. Ты убийца Керимхана, Симоняна и других наших товарищей. Ты виновен в аресте Фридуна. Вот в чем мы обвиняем тебя. Тебе предоставляется последнее слово. Говори! Мы готовы выслушать тебя.

Гусейн Махбуси подполз к присутствующим ближе, заглядывая по очереди в сумрачные лица Курд Ахмеда, Арама, Судабы, Хавер.

— Пощадите!.. Пожалейте меня!.. Не убивайте! Освободите, и я буду вашим преданным рабом!

— Прочь, подлец! — оттолкнул его ногой Риза Гахрамани. — Борцы за свободу не могут встретить рождение нового дня в одном ряду с таким негодяем, как ты! Прочь!

— Я буду служить вам, как верный пес!

— Молчи! Когда я слышу твой голос, мне хочется задушить тебя своими руками!.. — вся дрожа от волнения, крикнула Ферида.

— Лучше ты сам перечисли все свои преступления, — прервал его Курд Ахмед. — Армия свободы не нуждается в услугах предателей.

Гусейн Махбуси заплакал.

— Господа! Ханум! Я ни в чем не виновен. Меня вынудили. Я — несчастный человек. Если б вы знали, сколько я пережил на своем веку, у вас смягчилось бы сердце. Не думайте, что я всегда был таким. Когда-то отец мой был в Керманшахе видным купцом, почтенным господином, но гнев Реза-шаха разразился над его головой, и как многих купцов, его сгноили в тюрьме. Конфисковали все имущество. Я стал биться как рыба об лед. Наконец поиски куска хлеба привели меня в англо-иранскую нефтяную компанию. Там меня приметил какой-то англичанин. И с того дня жизнь моя перестала зависеть от меня. Тот англичанин передал меня другому. Наконец моим повелителем стал мистер Томас… Сжальтесь надо мной, братья! Пусть божье проклятье ляжет на головы англичан. Это они делают несчастными нас, иранцев…

Точно в предсмертном бреду, провокатор рассказывал о встречах с мистером Гарольдом и фон Вальтером. Речь его была отрывиста, он говорил, часто перескакивая с одного предмета на другой, вспоминая все новые и новые факты и события.

Исчерпав все, Гусейн Махбуси начал снова униженно молить о пощаде.

— По нашим старинным курдским обычаям, — начал Курд Ахмед медленно и сурово, — предателя наказывают так: либо отсекают ему голову, либо живьем бросают в кипящий котел. Этот негодяй заслуживает именно такого наказания. Но, принимая во внимание, что среди нас присутствуют женщины, я предлагаю подвергнуть обвиняемого смертной казни через повешение. Кто за это предложение, прошу поднять руку.

В наступившей тишине медленно поднялись руки. Тогда Курд Ахмед встал и накинул веревку на балку.

— Риза Гахрамани! Исполнение приговора суда поручается тебе.

Риза Гахрамани проворно развязал осужденного, который судорожно цеплялся за деревянные подпоры, затем сильным движением приподнял его за плечи и накинул ему петлю на шею.

Судаба рассказала своим новым друзьям о разговоре Хакимульмулька с мистером Томасом.

— Жизнь Фридуна находится в смертельной опасности, — закончила она рассказ.

— Братья, надо спасти Фридуна! — взволнованно воскликнула Ферида.

Посыпались предложения. Серхан посоветовал послать Судабу к серхенгу, но Арам отверг это предложение.

— Вам хорошо известен характер политических и государственных деятелей шаха. Они всегда склоняются на ту сторону, где чувствуют силу. Поэтому я все же полагаю, что в настоящих условиях серхенг Сефаи не решится убить Фридуна. Надо только дать ему понять, что за Фридуном стоит мощная организация.

— Разрешите мне, — сказал Риза Гахрамани, — и сегодня же ночью я попытаюсь похитить серхенга. Под страхом смерти мы ему объявим, что он будет выпущен лишь при условии, если освободит Фридуна.

— Похищением серхенга мы только ускорим гибель Фридуна, — возразил Курд Ахмед. — Лучше всего, если мы предупредим серхенга письмом.

Не встретив возражений, он повернулся к Судабе:

— Пишите, Судаба-ханум!

Девушка взяла ручку и лист бумаги.

— "Господин серхенг Сефаи! — начал, медленно подбирая соответствующие выражения, диктовать Курд Ахмед. — Тирания доживает последние дни. На горизонте восходит солнце свободы. Берегитесь! Если вам дорога жизнь, не пачкайте больше рук в крови! Остановитесь, подумайте! Вы еще можете рассчитывать на то, что мир свободы помилует и пощадит вас. Наше предложение таково: берегите Фридуна. Его жизнь — залог вашего спасения в будущем. Помните, вы находитесь в наших руках. Если хоть один волос упадет с головы Фридуна, вы ответите своей жизнью!"

Запечатав письмо, Курд Ахмед поднялся, чтобы проводить домой Судабу и Хавер.

Но Хавер остановила его и рассказала о своей встрече с Гюльназ и об ужасном положении девушки.

— Найдите Гюльназ! — сквозь слезы сказала в заключение Хавер.

— Но как? Ты знаешь ее адрес?

— Я знаю только имя женщины — Гамарбану.

— Эх, сестра моя, в этом городе тысячи Гамарбану, тысячи таких домов… И откуда ты знаешь, что это ее подлинное имя?

— Но во всяком случае мы будем искать! — проговорил Курд Ахмед, чтобы подбодрить Хавер, и обратился к Судабе: — Дочь перса будет пока жить у вас. Вы согласны?

Судаба обняла и расцеловала Хавер.

— Конечно. Она будет мне сестрой! — сказала она, улыбаясь.

— Я приведу к вам и Аяза, — сказал Курд Ахмед. — Пусть играет с твоим Азадом, Хавер.

И он рассказал, как нашел мальчика.