Навсегда

Так было, так есть и так будет всегда:

Нас женщина вводит в стихи, в города…

Помедлила. Тихо спросила — Начнем?..

Но только не спрашивайте ни о чем!..

И если мы с вами за Ригу взялись,—

Пойдемте сначала на улицу Пилс.

И я подчинился, пошел за ней вслед,

Ступая на плиты неведомых лет.

И прежде чем нам в переулок войти,

Она выбирала подходы, пути.

Где улица уже, где зданьям тесней,

Казалось, меняется почерк теней.

Где в небо острее вонзается шпиль —

Загадочней ржавчина, внятнее пыль.

И медное двери старинной кольцо

Порою значительней, чем лицо.

Входила под своды, и сквозь полумрак

Века подавали какой-то свой знак

Ей лично, и воздух казался сырей.

В едва уловимом движенье ноздрей

Загадка ее нетерпенья проста:

И жадною может быть доброта.

Ей в лестнице каждый был нужен уступ.

Хоть каменный дворик был красками скуп.

На стену взглянув, обмирала она…

А мне-то казалось, стена как стена…

Конечно, я не был совсем бестолков,

Хоть смутно, но видел я шрамы веков,

Но слышать (ей запахи были слышны)

Сырое поветрие тишины…

Хоть горько признаться, — но я не умел.

…У ней же и камень свой голос имел.

…О, камни! Хоть камни истории вы,

Ничто вы без женщины этой. Мертвы.

Отзывчивее то, что с виду строго

Пред музыкою, как перед венцом.

И женщина, не верящая в бога,

И вовсе не с молитвенным лицом,

Не торопясь, в воскресный день июня

В полдневный час вошла со мной, в собор.

Ведь день вели мы молча разговор.

Всю Ригу исходили накануне

И поняли, что наша близость в том,

Что в самом незаметном и простом

Одновременно, для других незримо,

Нас поражал один и тот же ток,

Где все равно, от Риги и до Рима,

Была бы музыка — всему исток.