Небо в алмазах (СИ)

91-й. О чём молчат звёзды

OST:

— Алла Пугачёва — Золотая карусель (Витя/Софа)

— Филипп Киркоров — Я найду тебя (Космос/Лиза)

Середина октября 1991-го

После того, что Пчёла лицезрел в доме у Голиковых, он испытывал лишь одно горячее желание — напиться в стельку. Чтобы унять напряжение, поселившееся в голове названным гостем. Вечер пятницы тринадцатого сентября не забывался, хоть и не могла смерть дамы, пророчившей ему каталажку, затронуть внутри субстанцию, отличающую человека от примата. Но Витя прекрасно понимал, что наступившая година — это не период для игры в бутылочку. Он даже смог преодолеть свою стойкую неприязнь к Нику Милославскому, который пообещал, что будет помогать бедной Софке, и плевал он с высокой колокольни на то, что Витя Пчёлкин об этом подумает. Обстановка не позволяла чинить препятствия, а Голиковы действительно пережили огромное потрясение.

Организацией похорон занимался Пчёлкин, заручившись материальной и моральной поддержкой друзей и Милославского. Отец Софки, ошеломленный, но не сломленный, кажется, был искренне благодарен молодым парням, которые переняли часть его проблем на свои плечи. Хвори, заставшие функционера прошедшей весной, совсем перестали его беспокоить, но глупо полагать, что, похоронив жену, он не будет винить себя в случившемся. Константин Евгеньевич был молчалив, почти угрюм, а если и беспокоился, то только о Софе, которая точно не была виновата в том, какие проблемы постигли их семью. Как и всякий любящий отец, Голиков боялся, что Софка, всегда бойкая и неунывающая, может навсегда потерять свой неробкий характер.

На время, пока мать не проследовала на погост, Софа жила у Холмогоровых. Лиза сама предложила это решение, а Космос и не препятствовал, потому что, разбираясь в делах Голиковых вместе с Пчёлой, приезжал домой только на ночёвку. А Софка не могла снести нескончаемых соболезнований. Ей, будто малому ребенку, было невыносимо видеть бархатную крышку гроба и траурные ленты на пышных венках. Пустующая комната матери отпугивала, стоило вспомнить, как хаотично были разбросаны осколки стекла, и как безобразно на полу лежала моложавая, но погубившая себя женщина. Искусственные идолы были разрушены в щепки, а смена сильнейших не позволяла смириться со скромной ролью, которая предполагалась Марине Владленовне в этих дебрях.

Подруги не позволили Софе погрузиться в тягостное одиночество. Легче вести борьбу с привидениями вместе, а Голикова не умела быть одиночкой. Поэтому проводила свои грустные дни с Лизой и Томой, не пытаясь разобраться, в какую сторону повернулась фортуна. Она не изводила себя мыслями о Пчёлкине и Милославском, которые изображали между собой дружбу, которой никогда не было. Софку не заботила мысль, что поминальные речи утихнут, а ей нужно по-новому устраивать свой быт, когда-то сформированный чужими властными стараниями. И о последних словах мамы, рассерженно брошенных в сторону Вити, Софа тоже не размышляла. Мало ли, что можно бросить, ненавидя человека за сам факт существования. Но одно «но» действительно бередило впечатлительный ум, и Голикова не знала, как ответить себе на несложные вопросы, которые бы не возникли, будь их отношения с матерью хоть немножечко теплее…

Как обнаружить в себе чувство стыда, переставая заглатывать свежий воздух, словно освобожденная? Как понять саму себя, прощая душу за то, что она не доходит до того, что должен чувствовать любой человек, переживший горе? Она не ждала настолько сильного встречного ветра свободы, но дышит им, и не видит своего порока в том, что кто-то упрекнёт в черной неблагодарности…

Мама! Человек, без которого милая девочка Софа не узнала бы белого света, которого так любила разочаровывать! Ловила раздражение в жгучих глазах, но не жаловалась, а билась за своё. Протягивала руки, но обжигалась холодом, который часто сменялся гневом. Благодарная дочь, находясь на месте Софки, жила бы с чувством глубочайшей вины за смерть матери. Но Софа такой святостью не обладала. И не было в ней никакого стыда, лишь оцепенение, разрушающееся, стоило вспомнить, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Стоит просто посмотреть на подруг…

Тома жила Валерой, заставляя окружающих поверить в то, что любовь с первого взгляда существует не только в романах. Софа помнила, как сильно Бессонова понравилась Филатову ещё в первую встречу, когда неловко налетела на него, опаздывая на новоселье к Павловой. Голиковой было известно, как Филатовы не решались до конца поверить своим симпатиям, но с наступлением тревожной осени восемьдесят девятого года, Фил и Тома не стали размениваться, теряя друг друга в толпе прохожих. Посмотрели на друзей, сделав разумные выводы. Решили идти по жизни, взявшись за руки, не ропща на обманщицу-судьбу, не всегда ласковую и своенравную. Филатовы заставляли любоваться своим полным согласием, не вызывающим ни зависти, ни мелочной злобы. Софа прислушивалась к ним, ценила и уважала, как старших брата и сестру. Они всегда знали, как правильно…

Лиза, несмотря на всеобщее печальное настроение, мыслила ожиданием самого важного на свете свидания. Обозримым завтра, озарённым появлением на свет нового человека, дышала вся квартира Холмогоровых. Возможно, что поэтому Софке легко дышалось в доме на площади Восстания. Не без детского любопытства, пытаясь успокоить разрозненные нервы, Софа листала разноцветные книжки со сказками и рассматривала цветастые погремушки, которые Лиза готовила для будущей дочери, уже бывшей для неё одушевленным человеком. И Софа, никогда не размышлявшая о том, что теперь двигало лучшей подругой, с готовностью признавала, что формула счастья действительно крылась в любви. Лиза без слов ощущала, что Космос любит её, не задумываясь о причинах этого чувства, и отвечала ему тем же. Это и была их правда. Небо в алмазах…

Софа же не ведала, о чём молчат звезды. Или сама не могла понять своё мятежное созвездие, разглядывая в знакомых символах прежние идеалы. Не узнавая в дымчатой невесомости Витю Пчёлкина из прошлого, в которого влюбилась, никого не слушая. Всё слишком сильно поменялось, а черная кошка, несмело пробегающая по дорожке Софы, на проверку оказалась адской крысой-ревностью. Продолжая воссоздавать утраченную реальность вместе с Витей, Голикова не врала себе, когда осознавала, что он держится за неё, как за ширму. Ему бы на свободу, чтобы не оглядываться на обузу, в которую превратилась шутиха Голикова, но Пчёлкин не уходил, плывя по извилистому течению.

Она была благодарна ему за участие, и за то, что все настигшие проблемы он безропотно принял на себя, но и в годину собственных испытаний позабыть о том, что тревожило сердце практически год, у Софки не получалось. Надо бы корить себя за подобное поведение, мучаясь мыслями о потерянной матери, но Марина Владленовна учила дочь — сожаления губят. А Софе хотелось гореть, не питаясь иллюзиями. И в то, что человек может любить двоих, она никогда не верила. Это не трудно, это не тяжело, этого просто не может быть! Золоту нет заменителей, подмена понятий никогда не доводит до добра, хоть Софка и сама не спешила рвать. Может, Витя и ищет в её зеленых зрачках другие, немного схожие, но ведь она не делает того же. Иногда понять себя трудно, но терять любовь ещё сложнее…

Не в привычке Софы было кого-либо стеснять, и поэтому на исходе сентября Голикова снова поселилась дома, зная, что этим невообразимо обрадует отца, которого коробило одиночество. Он и сам просил Лизу позаботиться о Софке, но без дочери Константину Евгеньевичу становилось неизмеримо тоскливо. Но, собирая себя в кулак, Голиков принял полученное назначение проректором в Академию общественных наук, зная, что с его трудовым опытом будет полезен везде, где бы не оказался. Занимал себя ворохом бумаг, трудами по экономике, отвергал любые опасения Софы по поводу здоровья. Труд всегда представлялся бывшему партийному функционеру спасением из ямы. Так случилось и в этот раз, и никакие личные обстоятельства не могли поменять мнения мужчины.

Ник прислал с курьером букет свежих лилий. Помнил из детства, как на даче Милославских Софка постоянно норовила сорвать какой-нибудь свежий лепесток, спрятать в кармане платья и никому не показывать. Милославский хотел её порадовать, напоминая про то, что так и останется дорогим следом беззаботных дней. Он звонил, прося Софу рассказывать именно о себе, о не о том, чем живут её близкие, и казалось, что противоречия характеров, отступили на второй план. От Ника веяло добротой и силой. Он заставлял Софку поверить, что не так далек тот час, когда в её жизни снова засветит яркое, почти ослепительное солнце. Ничего не обещал, ведя себя не так, как в восемьдесят девятом, когда отговаривал от встреч с Пчелкиным, и Голикову подкупало такое поведение.

— Вот уеду, Генераловна, куда глаза глядят, и будешь вспоминать старину Ника, — это была его любимая присказка, — ужасно надеюсь, что добрыми словами!

— Куда уедешь, Никит? — откровенно говоря, даже старшие Милославские сомневались, что в нынешней ситуации назначение Ника в капстрану состоится в ближайшее время. Сам же Ник считал, что нужно просто переждать. И всё будет…

— На кудыкину году, родная, — заразительная веселость в голове Никиты передавалась и Софе, и она невольно расплылась в улыбке, представляя смехотворное выражение лица друга.

— Жевать помидоры, а как же? — часы с боем, расположенные в кабинете отца, пробили шесть вечера, и вспомнив, что Витя обещал заехать примерно в это время, Софа поспешила поблагодарить Милославского, который действительно постарался. — Ник, спасибо за цветы! Я их очень люблю. Мне приятно, что ты помнишь такие мелочи…

— Память хорошая, — Ник не собирался признавать себя богом олимпа. — Понял, не скучай! Цветы в вазу не забудь поставить, а то будет тебе гербарий…

— Спасибо, князь Милославский! Прощаться не будем, а то в последнее время мне от этих прощаний как-то не по себе…

— Здравы будем, и то верно. А если надумаешь свалить куда-нибудь к черту на куличики, то звони! Поедем в одном вагоне…

— Обязательно, но знаешь, дружище, поезда не люблю, укачивает.

— На самолёте полетим!

Любование белоснежными лепестками украло Софу на добрые пятнадцать минут, и она не заметила, что Витя, разумеется, опоздал. Когда он появился на пороге у Голиковых, занятой и нагруженный, лёгкая атмосфера, созданная беседой с Ником, была разрушена. Пора было вернуться на грешную землю, чтобы понять, какой пункт плана занимает Софка в системе Виктора Пчёлкина. Надежда, что не первый с конца…

Софа механически угостила Пчёлу ужином, монотонно кивая, когда он рассказывал о новых контрактах «Курс-Инвеста» с заграничными партнерами. Долбанные бумажки вытрясли из него ценные нервные клетки, а в английском он был глух и немощен, как персонаж Тургенева! Голиковой надо бы радоваться, что Пчёлкин нашёл своё призвание. Может, полно подводных камней и рисков, но кто мог отказаться от власти и денег, когда они сами плыли в удалые руки? Витя не подменял идеалы, как и прежде веря в дружбу и оберегая близких, но Софа ни с чем не могла перепутать азарт, которым существовал Пчёла, сделавшись непростым человеком даже в понимании родителей.

— В январе к немцам со мной поедешь, — безапелляционно объявил Пчёлкин, когда покончил с овощным салатом, — нащелкаешь там себе целый фотоальбом, а потом будем думать, как получать из твоего увлечения приличные бабки. Чего, неплохо придумано?

— Когда в ноги кидаться? — любая другая девушка на месте Софки запрыгала бы от счастья, услышав о таком «подарке судьбы», но только не Голикова. — Мог бы поинтересоваться у меня, Витя, надо ли оно мне вообще все? Не видела заграниц, и не скажу, что горюю…

— Здравствуйте, блять, приехали… — Пчёла полагал, что он искренне старался разбавить тишину Софы своим участием, — а чем тебе здесь заниматься одной? Батьку харчи варить? Сплюнь, ваша помощница по дому ещё в бодрых летах…

— Спасибо, конечно, но я бы сама смекнула, что мне делать, — Софа не терпела всякого всевластия над собой, — а стрелять глазками на переговорах, знаешь ли, много ума не надо. Возьми с собой секретаршу смазливее…

— На какой хер они мне сдались? Говоришь, как будто решила, что по чём, и как будешь пинать баклуши…

— Я решила, что буду говорить то, что думаю, и, Витя, здесь тебе меня не переубедить…

— Не переубедить? — против собственной же воли Пчёла взрывался. Газовый баллон всё равно бы вздернулся, и если Софка хочет нажать на кнопку сейчас… Что ж, он не увиливает. — Еханный бабай, если так, о чем думаешь, то, милая, признавайся, какой недоумок тебя вениками обхаживает!

— Его имя тебе известно. Считай, что брат прислал сестре. В знак дружбы и любви! Вечной преданности…

— Вот только не стоит со мной играть в дурочку!

— А лучше бы сыграть…

— Софка!..

Сейчас или никогда?!..

Вопрос назрел в голове Голиковой стихийно, как цунами, и она не собиралась откладывать рой мыслей в долгий ящик. Время пришло. А, может, не у всех всё вечно? И просто так, за бытовым непониманием, скрывался главный разговор.

Как дальше?!..

Пчёла же понимал, что взрывная война неизбежна. Неизвестно, как будет грохотать, и сколько будет саднить, как бывалая ножевая. Такое не вырубают с корнем, как бы не увиливал Пчёлкин от громких слов про любовь, но, видимо, Софа решила сама расстрелять всё то, во что когда-то верила.

Со дня кончины матери ей будто безразлично, что он всё ещё остаётся рядом. Что Пчёла в лепёшку готов был хлопнуться, только бы Голикова не совершила с собой глупостей, увидев смерть в первозданном обличии. Но человеческие потемки устроены странно. Софка помнила слишком многое, и эти мысли застилали в ней иные чувства. Ведь Витя сам признавался ей в своих проступках. Ничего не забыто. И не может быть третьего лишнего там, где скованы одной цепью двое. Элементарно.

— Софка, Софка! Опять та же песня! Она меня не успокаивает, Пчёлкин! Совсем…

— Что я делать должен? Кривляться, как еблан, чтобы всё было, как у людей? Просто так всяких придурков тебе спускать? Поясни!

— Я же спускаю, — Софа цедит слова равнодушно, зная, что время для сожалений ими упущено. А она не вздохнет по-новому, если скажет то, что так давно терзает. Может, она и повторяется, но пора… — Спускаю, как затраханная овца! Блядей твоих и прочих шкурок…

— Чего ты мелешь?

— Что слышал…

Надоело! Двойственность не может быть песней нового дня. Просвета не обнаружишь, как не хочется найти его зачатки, а болеть всё равно будет долго. Какая разница? Софе осточертели слухи, доносившиеся из достопамятной «Метелицы». Такие, как Пчёла не меняются в предпочтениях. Они слишком поздно начали писать свою историю, и листы тетрадки начали осыпаться, стоило подуть первым встречным ветрам.

И Голиковой было тягостно думать, что жена Александра Белова поселилась в сердце её Вити полноправной хозяйкой. Невыносимо! Она не сжигала себя ненавистью, как собственная мать, но и сил терпеть больше не находилось. Третий лишний должен уйти. Простая истина. Она любит, но ничего не может изменить. И кому это нужно?..

— Ах ты ж!..

Пчёлкин нашёл короткую дорогу до обрыва. Он оглушительно громко хлопает по деревянной поверхности стола, разнося по квартире звон посуды, но Софа не боится его гнева. Потому что устала быть обманутой. Может быть, очень скоро ей будет нестерпимо больно, но она сделала свой выбор.

— Не шуми, — Софа помнит, что отец возвращается домой за полночь, но мысль о нём спасает и греет, — это дом моего папы! И не надо превращать его в щепки…

— Я понял, что мне тут не рады, — может, когда на смену грядущему алкогольному дурману Пчёла поймет, что золотая карусель заржавела, но до этого нужно дожить, выбрасывая дешевые маски, — счастливо оставаться! Раз так…

— Уходя — уходи!

И сказать больше нечего. Софа неоднократно рисовала в сознании, как увидит силуэт Вити, убегающий от неё в неизвестность, но нарыв вскрылся проще, чем описывали в медицинских книжках. Голиковой уже не понять, кто из них сделал решающий выбор, поджигая тленные остатки того, что когда-то грело ласковым солнцем. Но Пчёла хлопает железной дверью, как будто пытается раздавить кровоточащее сердце Софы. Навсегда, насовсем!..

Когда-нибудь они поймут, что всё могло быть иначе. Но это была бы не их история первой любви.

Любви, разрушенной отзвуком скрипки…

За последнюю неделю Космос успел привыкнуть, что ночи стали бессонными во всех смыслах этого слова. Нет, не из-за поцелуев под луной, как можно было предположить, глядя на их совместную с Лизой жизнь, а из-за того, что эта неугомонная банально не могла найти позу для сна, постоянно мучаясь неудобствами, и, бегая в тайную комнату, будто по расписанию. Казалось, что до родов ещё есть время, и Лиза может провести его дома, но Космоса не отпускала мысль, что мелкий квартирант заставит побегать, когда всем покажется, что драгоценные часы на раскачку пока в наличии. Такая уж у них семейная традиция — появляться тогда, когда никто не ожидает подвоха. И Космосом, и Лизой доказано…

— Избушка на красивых ножках! Ау!

— Чего тебе, житель космических глубин?

— Повернись к мужу ребенком, а к окну задницей, блин!

— Всё равно не уснем! Тесно, пинается, на волю хочется…

— Так сложно, что ли, недели три посидеть? Курорт же!

— Сложно, и я устала от этого увлекательного аттракциона…

— Скажешь тоже, шутница!

— Успокойся, лягу спать, — заверяет Лиза Космоса, для приличия оглушительно зевая, — видишь! В отличие от тебя, большой дядя, мне завтра с утра всё равно спать…

— А кто меня проводит, ленивая жопа?

— Тутанхамон!

— Бля, только не эта охуевшая гадина! Я с ним не настолько в ладах…

— Отвали от кота! Он и так по струнке стал ходить. Боится, что кормить не будем…

— Ты не согласна с тем, что меня должны слушаться все в нашем террариуме?

— Твоей копии сейчас на это абсолютно наплевать, — роды не внушали Холмогоровой опасения. Ей, скорее, надоело состояние пернатого гнездования, ведь живот увеличивался размерах всё больше, а она была похожа на бесформенную матрёшку. — Господи, больше никогда в жизни не буду беременеть!

— А чё? — сонно предположил Космос, накрываясь одеялом. — Я бы через год ещё за кем-нибудь сходил!

— Вот сам и иди! Представь, сколько денег можно заработать!..

— Так, шуруй спать, нервы мне не мотай!

— Нервы тебе Санёк завтра с вашими азиатскими поставками помотает, а я разминаюсь, — Лиза продолжает измерять комнату неспешными шагами, думая, что пора учить колыбельные, которых она почти не знает. Может быть, здоровый сон снова вернётся к ним. — Кос, солнце, скажи, как там про мишку в песне было?

— Где твой медведь!

— Я не про Боярского, а из мультика про Умку.

— Нашла, что спросить! У меня с этими песнями, как и у тебя — прокол по фазе.

— Ага, большая медведица не в том цикле, и я тебе спать мешаю, — часы пробили полночь, но сон упорно не шёл к Холмогоровой. — Не обращай на меня внимания! Мне просто надо отвлечься, а колыбельные — хорошее дело.

— Обращал, обращаю и буду обращать!

— Обожаю ёмкость твоих формулировок, — Лиза всё-таки присаживается на кровать, а после осторожно опускает спину в ворох подушек и одеял, — и тебя люблю, Холмогоров! Спи, расслабься! Что я ещё должна чувствовать на сносях, если кто-то против моего сна?

— Погоди немного, алмазная! Чемоданчик готов, с больницей оговорено, а дальше — дело техники…

— По быстрой технике только кошки рожают, а я, похоже, сразу готового космонавта рожу!

— Главное, что моего…

У Космоса больше нет желания о чем-либо разговаривать. Он лишь обнимает заметно расслабившуюся Лизу, и, пройдясь с нежными прикосновениями губ по тонкой шее, склоняет темноволосую голову к тёплому женскому плечу. Лиза понимает, что до утра не поднимется с кровати, потому что ей слишком хорошо и уютно рядом с Космосом; мимолётные капризы отходят на второй план. Вот Холмогоров снова гладит огромный живот, из которого ему передают послание, ощутимо ударив ножкой, и ему… нравится это чувство. Никто не поверит Космосу, если узнает, что его внешние стремления, совсем не сочетаются с тем, что происходит, стоило зайти за порог дома. Ему всегда хотелось чего-то своего, и этим всем стала Лиза. Было бесполезно сопротивляться своим чувствам.

За окном разбушевался дождь, предвещая, что осенняя непогода только набирает свои обороты. Лиза, медленно делая из пробора на голове Космоса полнейший винегрет, хотела бы заснуть под магические звуки природы, но, вероятно, кто-то против такого исхода событий. Кос вредно качает головой, свидетельствуя о том, что со своего спального места он не встанет. Лизе оставалось недоумевать, почему именно в ночное время всем так хочется поговорить с ними, но выбора не было.

— Урою, бля…

— Не хочешь брать трубу, так и скажи!

— Не-а, пошли все в жопу! Ночью надо рождаемостью, твою мать, заниматься, а не мозги людям выносить!

— Всё, я сама отвечу.

Писк телефонного аппарата не унимался. Холмогорова протянула руку к трубке, лежавшей на тумбочке рядом. Кос громко зевал, продолжая к ней прижиматься, но голос Софы, раздавшийся на другом конце провода, заставил Лизу подняться с места, чтобы выяснить, что заставило Софку не спать в глухую дождливую ночь. И, кажется, этот вовсе не страхи, которые преследовали Голикову в первые дни после смерти матери…

— Соф, что случилось? — отодвинув широкую ладонь Космоса с коленки, Лиза перемещает ступни на прохладный пол. — С отцом что-то? Заболела?

— Прости, подруга, что потревожила твой сон, просто… — Софе сложно подобрать слова, чтобы описать своё состояние, заставившее её позвонить в поздний час Холмогоровым, — говно, Лиза! Эта жизнь полна дерьма, а я, дура такая, когда-то об этом не догадывалась! Верила, блин! Глупая была… Вот глупая! Лизка… Лизка! Что делать-то…

— Ты пила, что ли? — с удивлением спросила Лиза, для которой подобное поведение подруги — нонсенс. — Софа, прошу тебя, иди спать! И отцу на глаза не показывайся…

— Не разговаривай со мной, как с бухим Холмогоровым! Это он тебя слушает, профессия такая, муж называется, а я, похоже, тебя расстрою… — на счастье Софы, отец уже спал, и не видел, что бутылка «Советского» действительно была откупорена, — но я не плачу, нет, ты что? Организм очищаю, как от скверны! Ведь ты мне когда-то говорила, чтобы тебя слушала… Вот, голуба моя! Послушала…

— Софка, что, чёрт возьми, произошло? Это измывательство закончится?

— Произошло, Лизк! В декабре шестьдесят девятого года родился твой любимый братец, а потом бабахнуло лет через двадцать! Знаешь, как взрыв и вспышка, в один момент! Зачем вообще в голову такая мысль взбрела-то… Не понимаю! Но то и правильно! Пришёл Витюша ко мне, красивый такой, с речами и командами, думал, что всё по его велению будет, а фиг! Прикрылась лавка бесплатного, незадача!

— Поругались? — в худшее по-прежнему не хотелось верить, ведь Лиза переживала за обоих. И за брата, который и сам не ведал, что хочет от жизни; и за подругу, которой было сложно угнаться за дебрями, в которые Витя загнал их отношения. — Давай так! Завтра ты ко мне с утра приедешь, мы поговорим. Поймем, что дальше делать. Что ты? Мы же всегда с тобой знали, как найти выход из тупика. Соф, всё продолжается!..

— Холмогорова, твою ж мать, не заливай! — Софа резко обрывает бывшую однокурсницу, пытаясь донести до неё свою правду. — Ты не вкуриваешь, что теперь ничего не будет, как раньше? Бочка лопнула, крыша набекрень! А этот пиздец пусть занимается дальше своими страданиями! Втихую, как будто не видит никто! Придёт время, и кто надо, тот оценит. Посмотрим, как аукнется! Жалко, что и тебя в эту парашу втянут…

— Не хами мне, Голикова, — настроение Лизы резко сменилось от интонаций, которые проскальзывали в речи подруги, — и перестань глотать своё пойло! Я рада, что ты признаешь, что тебя предупреждали. Все предупреждали! Но тебе не будет легче, если ты поссоришься со мной! Мне, поверь, тоже…

Космосу, которому порядком надоели восклицания подруги жены, слышимые по всей комнате, пожалел, что поленился, прикидываясь спящим. На последнем «тоже» Лизы, сказанным вымученным тоном, Холмогоров решает самолично отправить Софку на боковую, если у неё, из-за одной полосатой проблемы, обнаружились проблемы со сном.

— Голикова, твою налево! Тебя, блять, все Патриаршие слышат! Какой твой папа спит, как убитый! Сплюнь, дура! Что? Я охренел совсем ночью орать? Нет, это вы, сука, придурки, прихуели! Наворотили делов, а потом, давайте, ввязывайте всех в одну реку! Я зря ничего не говорю, но вы оба бараны! Чего, значит, я прав? Что, шалить не будешь? Ну, сеструха, молодец! Ты меня поняла? Как отоспишься, позвони! И тогда будем решать, куда тебя задуло. Всё, не прощаюсь!

Лизе стало не по себе, когда Космос резко бросил трубку, а после, еле скрывая недовольство, бросился на подушки. Почувствовав небольшую боль в животе, но, не обращая на этот факт должного внимания, Лиза неспешно опустилась на кровать вслед за мужем, беря за руку, которую обхватила ладонями.

— Кос, не метай молнии своими красивыми глазами, — Лизе не хочется мысленно погружаться в воспоминания двухлетней давности, но она вынуждена напомнить о них Космосу, — если бы не наполеоновские планы Пчёлы и Софы, то восседать бы мне в Ленинграде. Перебирать бумажки в жилищном комитете, пыхтя от злости!

— Да поехал бы я за тобой, не ясно было?

— Признайся, что тебе помогали друзья! Очень сильно помогали!

— Как ты не видишь, умница, — для Космоса очевидно, что он бы никогда не оставил Лизу, — план по примирению — херня полная, если все лбами бьются, как дятлы клювами!

— Иначе бы я имела риск нормально окончить институт, — Лиза прекрасно осознавала свою грядущую ответственность, но очень сильно её ждала, — а, Космос?

— Есть дела важнее, — Кос смягчился, когда Лиза наконец-то стала говорить о себе, — веришь мне?

— Верю…

Лиза недолго размышляла, как обижена Софа, и каких неприятных слов заслуживает Пчёла. Ведь Космос не ошибался, когда твердил ей о том, кто всегда будет дня них важнее, чем весь остальной мир, взятый в одной связке…

Комментарий к 91-й. О чём молчат звёзды

Замечательный арт с Витей/Софой от Camomille:

https://vk.com/photo-171666652_457239410

Космос и Лиза в лучшие годы:

https://vk.com/wall-171666652_767