Немного света твоего

Глава 11

— Вы посмотрите, посмотрите на это! — требовал возмущённый Аркадий Файль, потрясая флешкой над головой Громова. — Вот до чего довело ваше бездействие!

Хмурый, невыспавшийся капитан уже неоднократно пожалел, что подписал телеведущему пропуск в следственное отделение. Видео можно было передать и через дежурного.

Он неохотно взял флешку и вставил в ноутбук, хмуро проворчав:

— Присаживайтесь, Аркадий Тимофеевич и успокойтесь, пожалуйста. Поверьте, мы не бездействуем.

— Поверю, когда вернёте Нину! — рявкнул раскрасневшийся, взволнованный мужчина. — Сделайте хоть что-нибудь! Она не продержится долго!

Денис, не желая ввязываться в бессмысленные словесные перепалки, включил запись, отмотал её примерно к середине и помрачнел. На вчерашнем видео Нина держалась более-менее стойко, а теперь заходилась в рыданиях, совсем как Ульяна.

— Заткнись! Это неправда! Неправда! — кричала она сквозь слёзы, зажав уши ладонями.

А равнодушный электронный голос методично повторял:

— Правда. Ты — толстая. Мамочка тебя стыдилась. Она была моделью, красавицей. Ей нужна была симпатичная, стройная девочка похожая на неё, а не жирный пупс вроде тебя.

— Нет! Я не толстая! И мама меня любила!

— Она стеснялась показывать тебя друзьям. И, в конце концов, ушла, бросила семью. Из-за тебя.

— Ложь! — всхлипывая, кричала девочка и ещё сильнее зажимала уши, но механический голос было не заглушить.

— Да, из-за тебя. Ты стала её самым большим разочарованием. Ты всегда будешь толстой, Нина. Ни Марк, никто другой тебя никогда не полюбит. Ты никому не нужна.

— Неправда! Я похудею! Я вообще не буду больше есть! — Нина вдруг резко вскочила с кровати, метнулась к холодильнику и стала лихорадочно выбрасывать из него продукты, пиная их ногами и втаптывая в пол.

— Выключите! — взмолился Файль и отвернулся, закрыв лицо ладонями. Его пальцы подрагивали, дыхание стало частым и тяжёлым.

Денис выполни просьбу, недовольно заметив:

— Сами ведь настояли на совместном просмотре.

— Я хотел чтобы вы поняли — медлить нельзя! Она же просто умрёт от истощения!

— С чего вы взяли? — не поверил капитан. — Это просто истерика. Никто не будет голодать рядом с кучей еды.

Фпйль смерил его неприязненным взглядом и, отвернувшись к окну, тихо сказал:

— Вы не понимаете. Такое уже было в прошлом году. Заваленный работой, я не уделял дочери достаточно внимания, не замечал, что с ней происходит, а Нина почти довела себя до анорексии. Она потом три месяца восстанавливалась и проходила курс реабилитации.

Громов мысленно чертыхнулся. Это действительно могло стать проблемой. Под двойной атакой голода и морального давления Нина может сломаться быстрее Ульяны.

— А что он говорил про вашу жену? Она ушла из семьи? Я думал, извините, что её нет в живых.

Файль повернулся к нему, сердито царапнув раздражённым взглядом, и неохотно ответил:

— Ушла к одному смазливому стриптизёру, когда Нине было девять. А через полтора года умерла от… анорексии. Тоже была помешана на идеальной фигуре, постоянно морила себя диетами. Теперь понимаете, насколько всё серьёзно? Нину нужно найти немедленно! — он снова сорвался на крик.

Денис тяжело вздохнул:

— Мы ищем, Аркадий Тимофеевич, ищем.

— И где результат?! Подозреваемые есть?

— Извините, это конфиденциальная информация, — сдержанно повторил следователь.

А что он ещё мог сказать. Подозреваемый вроде бы имеется, но предъявить ему кроме старой тетради нечего, да и этого сделать пока не удалось. Громов пытался встретиться с Ромельским с самого утра, но тот был поистине неуловим: встречи, тренинги, переговоры — поймать его не получилось. Правда, сотрудники Центра заверили, что во второй половине дня он будет проводить занятие для своих подопечных, и капитан сделал пометку обязательно посетить место «духовного перерождения бомжей».

Отвлёкшись на размышления, Денис не услышал, о чём говорил ему Аркадий Файль, уловил только угрожающие нотки в низком хрипловатом голосе. А ещё капитану очень не понравился взгляд телеведущего, которым тот одарил его на прощание. В нём в равных пропорциях смешались отчаяние и решимость. Ничего хорошего такое сочетание, как правило, не сулило.

Когда Громов приехал в Центр, ему сообщили, что мероприятие уже началось и пригласили пройти в сад за домом. Оттуда доносились приглушённая музыка и голоса.

Денис, чертыхнувшись, пошёл на звуки. Он хотел застать Ромельского до основного действа, а теперь вряд ли получится оторвать его от спасения заблудших душ — ведь ордера на арест пока нет.

За зданием Центра капитан увидел небольшую, такую же белоснежную, как все остальные постройки, церквушку. Чуть поодаль, в тени густых фруктовых деревьев располагалась импровизированная деревянная сцена. Напротив в несколько рядов стояли стулья и скамьи, заполненные людьми. Между ними, раздавая какие-то листовки и блокноты, ходили волонтёры, а на сцене «священнодействовал» Ромельский.

Громов с трудом узнал в этом излучающем сияние, уверенность и благодушие человеке своего вчерашнего нервного собеседника. Его тихий обволакивающий голос успокаивал, завораживал, гипнотизировал, становился то мягче, то твёрже, подчёркивая смысловую нагрузку определённых фраз, улыбка скорбящего, всепрощающего ангела появлялась исключительно в нужных местах, а каждый жест был уместен и выразителен.

— Наверное, не один час перед зеркалом репетировал, позёр! — с неприязнью подумал следователь и неохотно прислушался к монологу благотворителя.

— В современном мире счастье возведено в ранг главной жизненной цели. О том, как его достичь пишут чуть ли не научные трактаты, снимают фильмы, или, как я, организуют тренинги. Но я не учу людей быть счастливыми, а просто напоминаю о том, что каждый из вас когда-то знал и умел.

Вспомните себя в детстве, много ли вам тогда нужно было, чтобы почувствовать себя на седьмом небе? Найденная на улице безделушка, одобрение родителей, игры с друзьями, хлюпание по лужам — всё могло привести в восторг. Спустя годы, большинство из нас утратили этот мягкий, согревающий душу свет, идущий от сердца. Слишком много проблем и ограничений встретилось на пути, слишком больно била жизнь и уже не верится, что от неё можно ждать подарков, а не тумаков. Верно?

Присутствующие одобрительно загудели. Ромельский сверкнул грустной, понимающей улыбкой и продолжил:

— Но, поверьте, всё можно вернуть: и новизну чувств, и радость каждого дня, и даже почти угасший свет. Получилось у меня, получится и у вас. Впрочем, мне повезло: рядом всегда были люди, влюблённые в жизнь, для которых счастье — не цель и не наука, а естественное состояние души. Я называю таких светляками. Один из них — мой дед Лаврентий Игнатьевич — ветеран войны. Вернулся с фронта без правой руки, но я никогда не видел его сидящим без дела, ругающим жизнь или жалеющим себя.

Он, однорукий инвалид, сам восстановил разрушенный дом, до пенсии работал в колхозе трактористом, был лидером соцсоревнований, потом занимался огородом, возился с нами — внуками, очень любил читать и виртуозно играл на баяне. Ни одна свадьба в его родном селе не обходилась без участия однорукого музыканта. И не только потому, что он хорошо играл, но и потому что был настоящей душой компании: веселил загрустивших, мирил поссорившихся, утешал отчаявшихся. Его все уважали, шли за советом и поддержкой, а я любил расспрашивать о войне. О том, как удалось выжить и не сломаться за те ужасные четыре года.

Он рассказывал, что каждый день начинал с благодарности за то, что всё ещё жив, что живы близкие товарищи, что на месте ноги и руки, а потом — за то, что есть хотя бы одна рука. Тогда для меня это звучало дико. Сокровенный смысл и силу этого простого ритуала я понял лишь спустя годы, когда дедушки уже не стало. С тех пор каждое моё утро начинается с благодарности за то, что я проснулся, в отличие от тысяч других людей, чья жизнь прервалась. А вечером я благодарю за всё хорошее, что подарил мне этот день, и тогда следующий даёт ещё больше поводов испытать позитивные эмоции и сказать спасибо.

Сегодня я предлагаю и вам попробовать в действии этот простой, но очень эффективный способ изменить жизнь к лучшему. Сейчас волонтёры раздают вам «Дневники благодарности». Начните вести их прямо сегодня. Найдите хотя бы одну вещь, за которую можете поблагодарить судьбу, Бога, вселенную или самого себя. Главное, чтобы это ощущение было искренним.

— И в чём тут смысл? — зычным басом недоверчиво уточнил крупный мужчина из второго ряда. — Как это изменит мою жизнь?

— Во-первых, так вы наглядно увидите, как много в ней на самом деле хорошего. Пусть даже это будут незначительные мелочи или вещи, к которым вы настолько привыкли, что не замечаете. Например, хорошее зрение. Знаете, как много на свете тех, кто лишён его полностью? А, во-вторых, вы помните, что созданы по образу и подобию Божьему? Имеется в виду не физическое строение, а способность творить свою жизнь и окружающую реальность самостоятельно. Нам даны для этого все необходимые инструменты. Прежде всего, это наши мысли и эмоции. Мы получаем то, чего боимся, то, чего не хотим, потому что постоянно думаем об этом. Где мысль — там и энергия созидания. Начните излучать вместо страха и неуверенности благодарность и сами увидите, как постепенно начнёт меняться ваш мир.

— Здравствуйте, возьмите, пожалуйста, — высокий темноволосый парень-волонтёр протягивал Громову голубой ежедневник с изображением белоснежного парусника, рассекающего прозрачные морские волны. В правом углу золотыми буквами было вытеснено «Дневник благодарности».

— Спасибо. Не нужно, — невежливо отмахнулся Громов. Он предпочитал, чтобы благодарили его. Материально.

Устав слушать очковтирательные, по его мнению, сказки для наивняка, следователь нетерпеливо направился к сцене, и когда Ромельский обратил на него всё ещё исполненный благодати взгляд, сделал недвусмысленный жест, показывая, что им нужно немедленно переговорить.

К чести Ромельского надо заметить, что выражение его лица не стало менее одухотворённым, а улыбка продолжала излучать свет любви к ближнему, только уголок рта странно дёрнулся. Писатель кивнул Громову, выражая согласие, но тут наступившую тишину снова нарушил зычный бас мужчины из второго ряда:

— И что, кому-то это всё реально помогло?

— Конечно, — терпеливо пустился в объяснения Ромельский. — Центр функционирует уже семь лет, за это время билет в новую жизнь получили более пятисот человек. Один из них сейчас выступит перед вами и расскажет свою историю. Встречайте, Ник Беркутов!

Толпа одобрительно загудела и радостно зааплодировала. На сцену поднялся высокий, коренастый, широкоплечий качок в костюме байкера с огромными, покрытыми наколками бицепсами и с гитарой наперевес. Громов его узнал — видел пару раз по телевизору — популярный исполнитель шансона собственной персоной. Надо же, он — воспитанник Ромельского?! Действительно, впечатляющий пример.

А Даниил, казалось, забыл обо всём, он смотрел на огромного детину с чистейшим восторгом создателя, сотворившего новый мир. И Денис, наконец, нашёл ответ на заданный ранее вопрос «зачем писателю Центр и благотворительность»? Дело не в искуплении грехов и не в поддержании положительного имиджа, всё гораздо проще: кое-кто заигрался в Бога. Наверное, чувствует себя высшим существом, которому дано лепить из отбросов общества новых звёзд эстрады и зажигать свет из горстки пепла. В таком случае он вполне мог решиться и на обратный эксперимент: попробовать лично этот свет погасить.

— Здесь всё ещё бардак после вашего обыска, — с лёгким укором произнёс писатель, пропуская следователя в свой кабинет.

— Ждёте извинений? — Денис с неудовольствием осмотрелся по сторонам. Да, погром ещё тот. До второго этажа добрались уже поздно ночью, вот ребята и не церемонились особо — торопились домой.

— Нет. Не верю неискренним словам. Вы даже не сожалеете о случившемся.

Ромельский с невесёлой усмешкой огляделся, аккуратно переложил сваленные на стол книги обратно в шкаф и сел в своё кресло. Громов примостился на краешек стула и холодно ответил:

— У вас своя работа, у меня — своя. Вы — подозреваемый, о чём тут сожалеть?

— Но ведь обыск ничего не дал, — возразил мужчина. Он всё ещё пребывал в прекрасном расположении духа, и Денису не терпелось это исправить.

— Я бы так не сказал, — сухо заметил капитан. Он достал из папки старую, обнаруженную вчера тетрадь с бабочкой и положил на стол перед писателем. — Это ведь ваше? Могу отправить графологам на экспертизу, чтобы сравнили образцы почерка.

На этот раз Даниил Ромельский отреагировал гораздо спокойнее и почти не изменился в лице. Он осторожно, даже с некоторым трепетом открыл тетрадь, пролистал её, вглядываясь в расплывающиеся пятна чернил, закрыл и отодвинул в сторону с горькой усмешкой.

— Не надо экспертизу. Это мои записи.

— Почему вчера не признались?

— Эффект неожиданности, знаете ли, — писатель нервно побарабанил пальцами по столу. — Я был уверен, что этой тетради не существует. Надя уверяла, что уничтожила её.

— Надя — это ваша сестра, над которой вы издевались и подробно записывали все злодеяния, чтобы не забыть? — мрачно уточнил Громов.

Он не так представлял себе эту беседу. Слишком просто благотворитель признал авторство. Плохой знак.

Ромельский кивнул с видом раскаявшегося мученика. Он, похоже, продолжал играть на публику.

— Я был глупым, ревнивым подростком и очень завидовал сестре. Её все любили. Она была этаким вечным солнышком, а я — мрачным нелюдимым нытиком, раздражающим всех бесконечными жалобами и придирками. Вот и наделал глупостей сдуру. Но это было больше двадцати лет назад! При чём тут…

— Она утонула? — резко перебил Громов. — Не в том ли бассейне, возле которого вы должны были встретиться?

— Да, — писатель заметно помрачнел, посмотрел на свои руки, скользнул взглядом по тетради и уставился куда-то в окно. — Только не в тот день, а через неделю. Она сказала, что нашла тетрадь, сожгла и никому ничего не скажет, просто просила прекратить её мучить. Спрашивала, почему я это делаю… После той нашей встречи тетради в тайнике не оказалось, вот я и поверил. А через неделю она утонула. Её нашли в бассейне… в одежде.

— В одежде? — удивлённо переспросил Громов. — Хотите сказать, это было самоубийство? Вы всё же её довели?

— Нет! — взгляд Ромельского стал затравленным и каким-то больным. Он, наконец, сбросил маску и теперь напоминал не пародию на Создателя, а падшего ангела, низвергнутого с небес. — Никто не знает, что именно с ней случилось! Я двадцать лет задаюсь вопросом — есть ли в её смерти моя вина? Всё бы отдал, чтобы это узнать! А вы… зачем вы всё разбередили?!

— Затем, что кто-то похищает девочек и доводит их до самоубийства, используя ваш метод, — холодно отчеканил Громов. — И, кстати, перед похищением присылает им мёртвых голубых бабочек, таких же, как эта! — он обвиняюще ткнул пальцем в наклейку на обложке.

Ромельский постарался взять себя в руки и даже выдавил презрительную усмешку со словами:

— Вот это точно не моё. Посмотрите внимательнее: тетрадь очень старая, а бабочка новая, её приклеили недавно. Возможно, вы правы — преступник бывает в центре, и даже зачем-то прилепил к чёртовой тетради чёртову бабочку! Что ж, ищите. Чем смогу помогу, но не пытайтесь обвинить меня в чужих преступлениях. Ничего не выйдет!

— Это мы ещё посмотрим, — упрямо подумал Денис и озвучил давно мелькавшую на периферии сознания мысль. — У вас есть последние фотографии сестры? Можно взглянуть?

— Зачем? — удивился писатель, смерил капитана недовольным взглядом и, не дождавшись ответа, достал из верхнего ящика стола большую фотографию в толстой ореховой рамке.

На ней была изображена обычная и, на первый взгляд, счастливая семья: улыбающиеся родители, сын и дочь. Денис долго вглядывался в черты лица девочки-подростка, пытаясь отыскать хоть малейшее сходство с Ульяной и Ниной. Тщетно: невысокая, кудрявая брюнетка Надя Ромельская была их полной противоположностью.