Немного света твоего

Глава 4

Просмотр видео с первых минут вызвал ощущение стойкого дежавю. Та же самая комната, в которой так же, как в прошлый раз, мечется светловолосая девочка и кричит:

— Выпустите меня! Выпустите, пожалуйста! Я хочу домой!

— Вот же гадство! — тоскливо выругался Громов и обвиняюще буркнул в сторону коллеги: — А всё ты накаркал!

Орлов тяжело вздохнул. Он был бы рад ошибиться, но это явно работа серийника.

— Придётся тебе с психиатрами пообщаться — он точно их клиент. Возможно, у кого-то наблюдается. Непонятно только как жертв выбирает: у девочек ничего общего кроме цвета волос.

— Нет уж, с психиатрами пусть опера общаются. Когда её похитили?

— Вчера. Точное время неизвестно. Примерно с 11–30 до 12–30.

— При свете дня? И что, опять никто ничего не видел и не слышал? — не поверил Громов. — Как так? Не в глухой ведь деревушке живём!

— Подруги Нины говорят, она собиралась встретиться с каким-то мальчиком. Он прислал ей сообщение и назначил свидание, но подробности просил держать в секрете, поэтому они больше ничего не знают. На последний урок девочка не пошла, а отцу солгала, что после занятий будет ещё какая-то репетиция и она задержится, поэтому её не сразу хватились. Куда именно она направилась, никто не в курсе.

— А мальчика нашли? Только не говори, что подруги не знали, кому она глазки строила? Ты об этом спросить не догадался?

Орлов поморщился от того, каким тоном это было сказано. Словно он неопытный юнец, проворонивший серьёзную улику. В такие минуты зарвавшегося коллегу особенно хотелось послать подальше. Да дело больно серьёзное — не время поддаваться эмоциям.

— Догадался. Только они не одни были, а с социальным педагогом. Строгая такая тётка неопределённого возраста. Сам знаешь, несовершеннолетних нельзя без взрослых опрашивать. А при ней девочки не особо откровенничали.

— А сообщение тайный кавалер Нине на телефон прислал?

— Да, вчера утром. Перед школой. Судебное решение, кстати, уже есть. Скоро узнаем, с какого номера отправили эсэмэску. И текст, если получится, увидим.

— Ну хоть что-то, — Денис потянулся и встал, собираясь прерваться на поздний обед. Пустой желудок давно подавал недвусмысленные сигналы.

— Кстати, Файль настаивает на том, что девочку похитил некто Стас Борисов, знаешь такого?

Громов заинтересованно обернулся, услышав знакомое имя.

— Ресторатор? Кто ж его не знает? Птица большого полёта — Файлю не чета. А с чего вдруг?

— Говорит, передачу про него какую-то малоприятную готовил, а Борисов узнал и даже звонил вчера с угрозами. Придётся тебе с ним пересечься. Я не смог — его вчера в городе не было.

— С удовольствием, как раз собирался пообедать.

Больше всего на свете Денис Громов любил деньги. Особенно лёгкие и чужие. Свои-то шли исключительно на расходы, а он предпочитал получать доходы, по возможности не прилагая больших усилий. Поэтому всех самых влиятельных толстосумов знал поимённо. А с некоторыми, благодаря регулярным благотворительным приёмам отца, даже был знаком лично. Стас Борисов был как раз из их числа.

К тому же, работая участковым, Громов однажды оказал бизнесмену услугу — помог замять дело о крупном скандале в одном из его ресторанов. Воспоминания о щедром вознаграждении до сих пор грели душу и навевали позитивные мысли о возможном повторении истории.

Сочный цыплёнок табака, запечённый с овощами, тоже настраивал на оптимистичный лад. Да и Борисов встретил его вполне приветливо.

— Денис, рад встрече! Как дела у Владилена? Давно с ним не виделся, — поинтересовался он, присаживаясь за столик к следователю.

Громов сам с отцом не виделся больше трёх месяцев, но принял правила игры и вежливо сообщил:

— У него всё хорошо. Спасибо.

— Рад слышать. Так зачем ты хотел меня видеть? Что-то случилось?

— Дочь Андрея Файля вчера похитили, — начал капитан без обиняков, внимательно наблюдая за реакцией собеседника. — А он утверждает, что вы ему накануне весьма убедительно угрожали.

Поза Борисова не изменилась, даже улыбка не померкла, но взгляд карих глаз стал отстранённым, а в голосе зазвучали нехорошие нотки.

— Так ты меня сюда допрашивать приехал? — вкрадчиво уточнил он.

— Что вы, Стас Николаевич, как можно?! — Громов мастерски изобразил раскаяние от собственной бестактности. — Напротив, хотел узнать, может помочь чем смогу? Дело-то я веду.

Ресторатор снова расслабился и снисходительно улыбнулся:

— Вот это другой разговор. Помочь можешь. Сделай так, чтобы моё имя там вообще не упоминалось. А я в долгу не станусь, ты же знаешь.

— Не вопрос. Приложу все усилия. А всё-таки, что за история с угрозами? Мне нужно знать, чтобы сориентироваться.

Бизнесмен раздражённо отмахнулся:

— Да разозлил он меня, журналистишка настырный. Вот я и сорвался: позвонил, сказал пару ласковых. А потом замотался и думать о нём забыл. Ну расскажет он про меня пару гадостей в своей передачке — что с того? Переживу, и не с таким справлялся. Денис, ты знаешь, какие у моего бизнеса обороты? Вон, у отца поинтересуйся — он мой основной поставщик. Думаешь, я рискну всем этим, чтобы насолить какому-то жалкому телевизионщику?

Громов так не думал. Он имел сомнительное удовольствие посмотреть несколько выпусков «Подноготной». Аркадий Файль буквально смешивал людей с грязью за малейший шаг на скользкую дорожку, практически уравнивая насильников, бандитов, воров и, к примеру, родителей давших взятку за сдачу ЕГЭ. Не гнушался озвучивать в прямом эфире имена, фамилии, даты, что, вероятно, значительно омрачало многим существование. Брал за основу реальные, мелькавшие в прессе происшествия, и раздувал их до абсурдных размеров, выставляя на обозрение грязное бельё всех, о ком заходила речь.

Неприятно, мерзко, но не смертельно. На по-настоящему громкие скандалы он не замахивался. За такое можно разве что подстеречь в тёмном переходе и сломать челюсть. Похитить ребёнка — это совсем другой уровень отчаяния. Нужно потерять всё, чтобы сжечь за собой последние мосты к отступлению. Ведь у похитителя теперь только одна дорога — за решётку.

В жизни Аркадий Файль смотрелся гораздо менее выигрышно, чем на телеэкране. Незамаскированные гримом тёмные круги под глазами, две глубокие продольные морщинки, пересекающие лоб и неряшливая щетина на щеках производили не лучшее впечатление. А его агрессивный настрой и вовсе не радовал. Но Громов, получив от Борисова солидный аванс, пребывал в достаточно благодушном настроении и поток упрёков в адрес бездействующих правоохранительных органов прервал лишь на седьмой минуте горячего обвинительного монолога, позволив телеведущему отвести душу.

— Я вас не вызывал, Аркадий Тимофеевич, — довольно вежливо вклинился он в образовавшуюся паузу. — Зря вы пришли. Поверьте, мы делаем всё, что можем. Когда появятся новости, вам сообщат.

— Да что вы делаете?! Что?! — продолжал возмущаться донельзя взвинченный Файль. — Почему Борисова до сих пор не взяли?! Нина у него, я уверен!

— Аркадий Тимофеевич, пожалуйста, возьмите себя в руки. Уверенность — не улика, её к делу не пришьёшь. Я разговаривал с Борисовым. Он не причастен к похищению. Его даже в городе в тот момент не было.

— Да с ним не разговаривать нужно, а брать! Подумаешь, алиби! Естественно, он не делал этого сам, нанял кого-нибудь! С его-то деньгами всё возможно! — выкрикивал телеведущий.

Он метался по кабинету из угла в угол, периодически натыкаясь на стулья и столы. Денис наблюдал за ним с ленивым любопытством, отойдя на безопасное расстояние.

— Мы отрабатываем все версии. И эту тоже проверим.

— Да что там проверять! Он мне угрожал, понимаете?! Я уже говорил это другому следователю, но вы тут, похоже, только стрелки друг на друга переводите и ни черта не делаете! — сердито заявил Файль.

Он, наконец, остановился и вперил негодующий взгляд в непроницаемое лицо Громова.

— Советую вам не разбрасываться подобными обвинениями, Аркадий Тимофеевич. Оскорбление — это уголовно наказуемое деяние. Особенно оскорбление лица, находящегося при исполнении. Имею полное право привлечь вас к ответственности, лучше не давайте мне повод. — сухо посоветовал следователь.

Если бы перед ним был более влиятельный, успешный и состоятельный человек вроде того же Борисова, он вёл бы себя иначе, но церемониться с угасающими звёздами телеэкрана капитан не собирался.

Файль действительно постарался успокоиться, присел на краешек стула и, глубоко вдохнув, заговорил:

— Ладно, хорошо, вы не оставляете мне выбора. Я знаю, что делать! В прямом эфире на всю страну заявлю, что Стас похитил Нину, а полиция его покрывает!

Глядя в бледное лицо отчаявшегося отца, Громов понимал, что тот реально готов осуществить озвученную угрозу. Этого нельзя было допустить — Борисов платил за другое.

— На вашем месте я бы хорошенько подумал. Оскорбление плюс клевета — это уж срок. Представьте, ваша дочь вернётся домой, а вы отбудете в места не столь отдалённые. Оно вам надо?

— Это не клевета! Я знаю, он — виноват! — упорствовал Файль.

Громов тяжело вздохнул и попробовал обойтись малой кровью, то есть доводами рассудка и логики.

— И что же такого ужасного из жизни Борисова вы собирались выдать в эфир, чтобы человек с таким статусом решился на серьёзное преступление? Откопали что-то реально компрометирующее?

— Что? Да. То есть, не совсем, — неохотно признался Аркадий. — Нашёл кишечную палочку в одном из его ресторанов, нарушение техники пожарной безопасности и пару неоформленных сотрудников.

— Вот видите, — подытожил Громов. — Неприятно, конечно, но детей за такое не похищают.

Увы, логика в битве с эмоциями практически всегда проигрывала.

— Значит, похищают! — взвился Файль, вскочил со стула и снова принялся нервно наматывать круги по кабинету. — Чего ему бояться? Денег-то море, таких в тюрьму не сажают! И если вы не можете ничего сделать, я сам с ним разберусь! Прямо в эфире!

— Так, стоп! Не нужно ни с кем разбираться! — Громов больше не сомневался. Начальство за огласку, конечно, по головке не погладит, но Борисова вмешивать нельзя. Сумма, что перекочевала из рук ресторатора в его бумажник, раз в 10 превышала зарплату, так что приоритеты были очевидны. — Аркадий Тимофеевич, вашу дочь похитил другой человек. Посмотрите сюда.

Он достал из сейфа диск с записью первого дня, проведённого Ульяной Ремезовой в заточении, и запустил видео.

— Узнаёте комнату?

— Что, что это… — голос телеведущего дрогнул и сорвался. — Это ведь не Нина?!

— Нет. У нас уже был похожий эпизод. Девочку похитили и держали в той же самой комнате, что и вашу дочь.

— Кто?!

— Мы это выясняем, но точно не Борисов. Понимаете…

— Где сейчас эта девочка? Что с ней? — нетерпеливо перебил Файль, не отрывая взгляд от монитора.

— Она… умерла. Но Нину мы спасти успеем, — поспешил заверить Громов. — Оперативники второй день прочёсывают город, обходят все дома с фотографиями девочек, ищут свидетелей и подозрительные пустующие квартиры, просматривают записи видеокамер, расположенных в районе школы. Работа не прекращается даже ночью. Мы её обязательно найдём.

— Живой? — тихо уточнил ещё больше осунувшийся телеведущий. Его негодование сменилось глухим отчаянием, лицо превратилось в невыразительную восковую маску. — Как умерла та… другая? Расскажите мне…

Громов задумался, принимая решение. Перед ним не просто отец пропавшей девочки, а опытный, охочий до интриг и скандалов журналист. Что именно ему можно рассказать, а о чём лучше умолчать?

— Её отравили на десятый день с момента похищения. Большего, простите, сказать не могу.

— Это что же получается… Нину похитил… маньяк? — растерянно пролепетал Файль. Сейчас он меньше всего походил на свою телевизионную версию, скорее напоминал испуганного ребёнка, заблудившегося в лесу полном хищников. — Я ещё подумал, когда бабочку увидел, что Борисов совсем с катушек слетел — такое извращение придумал…

— Что за бабочка? — заинтересовался Громов.

Вспомнилось кое-что из просмотренных записей: кажется, на третий день Ульяна задала похитителю вопрос, оставшийся без ответа: «Это вы прислали мне ту красивую бабочку?»

Он тогда ещё спросил у Орлова о чём речь, но коллега сам был не в курсе — родители Ульяны никаких бабочек не упоминали.

— Мёртвая. Проколота иголкой. Кто-то сунул её в конверт и приклеил к нашей двери. Жена обнаружила прошлым утром. Там ещё надпись была «Для Нины». Мы подумали — это чей-то глупый розыгрыш, а потом… дочь не вернулась домой. Чёрт, ну почему я не настоял на своём и не встретил её? Почему?!

В порыве самобичевания мужчина закрыл лицо ладонями и бессильно опустился в пустующее кресло Орлова.

Громов никогда не понимал таких порывов. Какой смысл заниматься самоедством, когда всё уже случилось? Прошлое не изменить, лучше поберечь силы для настоящего и будущего.

— Вот что, Аркадий Тимофеевич, привезите-ка мне эту бабочку, — задумчиво попросил следователь. — И, надеюсь, вы понимаете, что информация, которую вы сейчас узнали, конфиденциальна. В интересах следствия, её нельзя придавать огласке.

Супруги Ремезовы на телефонные звонки не отвечали. Пришлось нанести им личный визит. После долгой паузы, последовавшей за настойчивыми звонками, дверь следователю открыл Андрей Ремезов.

Громов видел его впервые, но не понять, кто перед ним было невозможно. Бледное лицо, пугающая синева под нижними веками, красные прожилки воспалённых глаз и потухший взгляд смертельно уставшего человека — отца, похоронившего дочь. Под этим взглядом даже не отличавшийся особой чувствительностью капитан невольно поёжился и поспешил озвучить интересующий его вопрос, чтобы поскорее убраться из этой гнетущей ауры бюро ритуальных услуг.

Мужчина не сразу понял, чего от него хотят и отстранённо переспросил:

— Какая бабочка? Не понимаю о чём вы. Я ничего такого не видел.

— А ваша супруга? Может быть, она вспомнит? Я могу с ней поговорить?

— Нет. Она сейчас в больнице, в любой момент могут начаться преждевременные роды.

— И всё-таки. Это важно, — настаивал следователь. — Вчера ОН похитил ещё одну девочку. Позвоните жене и спросите сами: не находила ли она коричневый конверт с голубой бабочкой, проколотой иглой?

Файль уже передал ему насекомое-улику, так что при необходимости Денис мог его продемонстрировать.

Ремезов странно дёрнулся и посмотрел на собеседника более осмысленно. В янтарно-карих глазах мелькнул страх. Он открыл дверь шире и пригласил Громова войти со словами:

— Идите за мной, я вам кое-что покажу.

— Последние несколько дней Вера себе места не находила, — рассказывал он, направляясь в сторону лоджии. — Замкнулась, ни с кем не общалась, даже нас с сыном, казалось, не замечала. Только всё время рисовала. Одну и ту же картину. Вот, взгляните.

Громов вошёл вслед за Андреем в небольшое полностью застеклённое помещение и замер, удивлённый открывшимся зрелищем. На полу, на столе, в гамаке — повсюду валялись изрисованные листы бумаги. На каждом, как и на холсте, вставленном в мольберт, была изображена лежащая лицом вниз светловолосая девочка, придавленная сверху огромной голубой бабочкой и вместе с ней, пригвождённая к полу тонкой иглой, увенчанной голубой бусиной…