К 25 октября 1931 года все девять глав первой части романа были написаны. Еще недели две-три Николай прослушивал рукопись: вносил поправки, проверял монтаж. Закончил он эту работу к 16 ноября.
У нас было три «свободных» беловых экземпляра. Один контрольный. И черновик.
Беловой экземпляр послали в Ленинград Жигиревой — для передачи в одно из ленинградских издательств. Другой вручили Феденеву — для издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Третий отправили Новикову в Харьков — для издательства ЦК ЛКСМУ «Молодой большевик» (ныне «Молодь»).
Стали ждать ответа.
Время потянулось.
Как-то вечером, в один из выходных дней, Островский по обыкновению слушал радио, о чем-то сосредоточенно думая. Ольга Осиповна сидела и тихонько шила. Я читала.
— Если я получу безоговорочный отвод, это будет моей гибелью, — неожиданно сказал Николай.
Мы вздрогнули.
— Ты опять о книге, Коля? Ты только о ней и думаешь. Дай срок, получишь ответ! Не все же делают дела так быстро, как ты. У них же не только твоя книга, — заговорила Ольга Осиповна, стараясь успокоить сына.
— Ты, мамуся, не успокаивай меня, не думай, что я так легко сдамся. Ворошилов и Буденный под Новоград-Волынским по семнадцать раз в день ходили в атаку…
— Что ты хочешь этим сказать, Коля? — вмешалась я.
— Я хочу сказать, что если мне укажут на ошибки, то буду переделывать книгу до тех пор, пока не добьюсь, чтобы на ней было поставлено слово «да». Но а если все же мне это не удастся, тогда буду решать другой вопрос… — И едва слышно закончил: — Чтобы вернуться в строй, я, кажется, сделал все… Да, все, — повторил он задумчиво.
Я не уточняла, какой вопрос он «тогда» собирался решать. Я слишком хорошо помнила Новороссийск.
В дверь постучали.
— Открой, мамочка, — сказал Николай.
— А, Иннокентий Павлович, заходите, заходите, — радостно заговорила в дверях Ольга Осиповна, встречая Феденева. — Давно вас не было, Коля заждался…
— С какими новостями, Иннокентий Павлович? С хорошими или плохими? — задал вопрос Островский.
Иннокентий Павлович замялся:
— Да… как тебе сказать. Хорошего пока ничего нет. Рецензент считает, что ты пока со своей задачей не справился…
В комнате наступила тишина.
— Можешь больше ничего не говорить. Я понял все. Книгу не приняли.
Чтобы разрядить наступившую тишину, мы стали говорить, что на время Николаю надо бы оставить работу, отдохнуть, отвлечься, подлечиться. Но он не хотел нас и слушать.
— Завтра же возьмусь за работу, снова пересмотрю, перечитаю всю книгу, где найду нужным, исправлю…
Позже И. П. Феденев вспоминал, что, когда в издательстве ему показали отзыв на роман Островского, он колебался. Что делать? Сказать сейчас же все Николаю или потребовать передачи рукописи другому рецензенту и подождать еще одного отзыва?
— Однако мне вспомнились слова Коли: «Самая горькая правда мне дороже сладкой лжи». Он не любил, когда от него что-нибудь скрывали. И я решил ему рассказать все, как было. Мне не пришлось успокаивать его, наоборот, к великому моему изумлению, он сам стал успокаивать меня: «Теперь столько расплодилось писателей, и все хотят, чтобы их печатали. Если рукопись забракована, значит, она действительно плоха. Нужно поработать еще, чтобы сделать ее хорошей. Победа дается нелегко.
Такова была первоначальная судьба «московского» экземпляра.
Но был еще «ленинградский».
В начале декабря А. А. Жигирева откликнулась: она прочла рукопись и хорошо отозвалась о ней. Это очень обрадовало Николая, и он тотчас написал Жигиревой: «Ты неплохо отзываешься о написанном, радостно это… Я безусловно верю, что ты сделаешь все, что в силах, дабы редакция просмотрела и вынесла свое суждение… Я ведь хочу одного, чтобы книга не плавала по три года в редакционных дебрях. В литературу входят ударные массы, и редакции захлебнулись от тысяч рукописей, из которых свет увидят единицы.
Я ожидаю твоего письма большого… В своем письме напиши и о Корчагине. Как, сумел ли я хоть отчасти правдиво написать о юном рабочем комсомольце?.. И, не стесняясь, рассказывай, как меня кроют за книгу…»
Он писал ей это 9 декабря. Но Александра Алексеевна замолчала: видно, ей нечем было обрадовать автора. Вот что мы узнали от нее несколько лет спустя, уже после смерти Островского:
— Коля просил меня прочитать его рукопись и написать свое мнение, а потом передать на отзыв кому-нибудь из редакторов. Я читала рукопись и плакала… Коле я написала: «Я не литератор, но роман твой до души доходит», обещала прислать отзывы. Я отнесла рукопись в редакцию «Гудок». Там ее продержали месяц, хвалили, но не печатали. Я забрала у них рукопись и пошла в ленинградское отделение издательства «Молодая гвардия».
В конце января 1932 года пришло от Жигиревой обнадеживающее письмо. 7 февраля Островский сообщал Т. Б. Новиковой: «Ленинградский облполитпросвет рекомендовал ее (рукопись. — Р. О.) Ленгизу[27] издать, и книга проходит последние заграждения в Ленгизе. Со дня на день ожидаю приговора».
Был еще третий, «украинский» экземпляр рукописи. Но П. Н. Новиков молчал.
Наше напряженное ожидание немного разрядил Дмитрий Алексеевич Островский, который в декабре 1931 года приехал на несколько дней из Шепетовки навестить брата. И вот мы узнаем, что шепетовские комсомольцы на активе читали пять глав романа — по черновику, который еще в июне был послан Николаем Дмитрию Алексеевичу. О работе отозвались хорошо, «приветствуя работу над историей революционного движения в городе».
Комсомольцы Шепетовки связали Николая Островского с местной газетой «Шлях Жовтня» («Путь Октября»), органом шепетовского окружкома КП (б) У, предложили организовать литстраничку.
Николай писал А. А. Жигиревой:
«Сколько противоречий, сколько горечи, и тут же, родная, надежда на полезную творческую жизнь. Вновь оживает вокруг меня, забытого многими, сближение с молодежью, приветствуют мою работу, и мне дорого, и волнует, читать, что в городке, про который я писал, выносит молодежь резолюции одобрения…»
Окрыленный сообщением брата, Николай с еще большим рвением взялся за пересмотр рукописи. Наконец работа была закончена. По просьбе Островского И. П. Феденев отнес рукопись в издательство «Молодая гвардия» и журнал ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Мы решили попросить в книжном издательстве повторного рецензирования.
Из писем Н. Островского той поры:
7 февраля — Т. Б. Новиковой:
«Я бросился на прорыв железного кольца, которым жизнь меня охватила. Я пытаюсь из глубокого тыла перейти на передовые позиции борьбы и труда своего класса. Не прав тот, кто думает: большевик не может быть полезен своей партии даже в таком, казалось, безнадежном положении. Если меня разгромят… я еще раз возьмусь за работу. Это будет последний и решительный. Я должен, я страстно хочу получить «путевку в жизнь». И как бы ни темны были сумерки моей личной жизни, тем ярче мое устремление… Ждите вести… хочу… о победе».
Прошло еще десять дней.
17 февраля — Розе Ляхович:
«До сих пор не имею окончательного решения насчет моей рукописи. Хождение по портфелям редакторов продолжается. Хотя бы дали срок. Знатоки говорят, что легче ослу стать лошадью, чем пройти впервые сей путь, и, несмотря на ряд хороших слухов, мое седьмое чувство предугадывает разгром».
Но он ошибся. Через несколько дней пришла радостная весть: книга принята!
Эту весть принес Островскому его духовный «отец» — так называл Николай Иннокентия Павловича Феденева. А 22 февраля Феденев пришел к нам с заместителем ответственного редактора журнала «Молодая гвардия» Марком Борисовичем Колосовым, который был также вторым рецензентом одноименного издательства.
Назавтра Николай написал Новиковым:
«Вчера у меня были Феденев и редактор журнала «Молодая гвардия» Колосов, — он как представитель издательства «Молодая гвардия». Когда книгу оформим, заключим с тобой договор. Введем тебя еще до издания членом Московской ассоциации пролетарских писателей и поможем пособиями в литучебе. «Твоя книга нами будет издана, она волнует, у нас нет однородного с ней материала. Я сам берусь за редакторскую правку. Через 8 дней я приду к тебе, и мы все углы сгладим. Ты, Островский, еще послужишь партии…» Если книга увидит свет, а к этому она движется, — ведь это будет наша общая победа. Не правда ли, Петя? Не правда ли, Марочка? Ведь в «Как закалялась сталь» вложены труды всех моих лучших друзей… С глубокого тыла я перехожу на передовые позиции… Учеба и учеба, а затем новая работа над второй частью. Большевик может работать, пока у пего стучит сердце. Да здравствует труд и борьба!»
Трудно передать радость Островского… Конечно, никто из нас тогда не представлял себе, какая судьба ожидает роман «Как закалялась сталь», мы не думали ни о миллионных тиражах, ни о поколениях, которым суждено было вырасти на этой книге. Тогда бы мы и не поверили в это.
Мы просто радовались за Колю, радовались тому, что он оживал на наших глазах.
Полетели радостные строки в Ленинград А. А. Жигиревой:
«Хочу поделиться с тобой хорошими вестями с лит-фронта. Вчера у меня были Феденев и редактор журнала «Молодая гвардия» товарищ Колосов. В Москве мою рукопись прорабатывали. Товарищ Колосов тоже ее прочел. И вот пришел и говорит:
«У нас нет такого материала, книга написана хорошо. У тебя есть все данные для творчества. Меня лично книга взволновала, мы ее издадим, я лично берусь выправить небольшие углы. Я свяжу тебя с писателями, мы тебя примем членом МАПП до издания книги». Обещал приехать через декаду за ответом. Итак, Шурочка, если в городе Ленина меня затрут, то есть резерв — прямое предложение издать книгу. Все это еще не документ, это не договор, а беседа, но это почти победа… А каковы у нас с тобой, Шурочка, дела в Ленгизе — успех или поражение? Ожидаю каждый день вестей от тебя… Моя работа оживляет утерянные связи. Я получаю письма от тех, кто меня давно забыл. Да здравствует труд и борьба! Пожелаем с тобой, чтобы Коля прорвался из железного круга и стал бы в ряды наступающего, несмотря на все страдания в прошлом и напряжение в настоящем, пролетариата…»
И тут нервная разрядка. Организм не выдерживает. Внезапно вспыхивает тяжелейшее воспаление легких. Жизнь Островского оказывается под угрозой. Две недели он лежит бледный, без кровинки в лице, с плотно сжатыми губами, прося только тишины и покоя. Мы с Ольгой Осиповной по очереди дежурим у его постели. Помогают нам И. П. Феденев и Миша Финкельштейн. Эти два человека делают все возможное и невозможное, приглашают врачей, достают дефицитные лекарства… Приходят на помощь и новые друзья из «Молодой гвардии».
4 марта кризис… Николай начинает медленно поправляться.
— Я слышал, — говорил он несколько дней спустя, — как вы сидели около меня, как шепотом переговаривались, но думал я не о болезни. Мне чертовски обидно было умереть, не закончив работы, в которую я вкладывал все свои силы. Жаль было Павку Корчагина…
Только 10 марта он находит силы, чтобы писать.
Новиковым:
«В разгар болезни 27 февраля приезжают Феденев и Колосов и говорят, что книга прошла в Доме писателей просмотр и получила теплый отзыв[28]. Издательство «Молодая гвардия» заключает со мной договор. Колосов дал мне сейчас же 200 рублей на питание и уехал с Феденевым на редколлегию оформлять договор, чтобы меня не утомлять. За книгу я получаю 2000 рублей. Получил уже 750 р., а остальные 1-го августа. День издания книги — к юбилею комсомола. Выпускают ориентировочно в 10000 экземпляров. 5-го апреля со мной будет заключен «Молодой гвардией» договор на вторую часть книги «Как закалялась сталь» и выдан аванс 500 р. Дальше, на днях Колосов приезжал для беседы о некоторых добавлениях — и мы с ним проработали несколько дней над оформлением книги к печати. Меня уже приняли членом МАНН».
И в тот же день Жигиревой:
«В разгар болезни приезжают товарищи Феденев и Колосов и настояли на договоре на книгу. Я согласился и сейчас же от Колосова получил 200 рублей. Они так были нужны, ведь все — молоко, масло и др. — покупаем на кулацком рынке. Теперь о книге.
Заключен договор. Я получаю 2000 рублей. Сначала получаю 1000, а 1 августа (срок издания книги к юбилею комсомола) [остальные]. Дальше: «Молодая гвардия» 5 апреля заключает со мной договор на вторую часть книги «Как закалялась сталь». Мне доставляется издательством 80 книг — пособие по литучебе.
Меня уже приняли членом МАПП. И как только я поправлюсь, тов, Колосов приезжает ко мне, и мы совместно оформим книгу: где надо, добавим и сгладим углы. За эту работу тов. Колосов от издательства получает 750 рублей.
В «Молодой гвардии» меня окружили атмосферой содействия».
Письмо заканчивалось просьбой — «объясни все в Ленгизе». Вскоре по желанию Островского Жигирева забрала рукопись из Ленинградского отделения «Молодой гвардии». «Очень хорошо, — писал ей Островский, — что ты выцарапала рукопись у «Молодой гвардии», вообрази, что бы получилось, если бы Воробьев (редактор Ленинградского отделения издательства. — Р. О.) принялся за печатание книги. В моем договоре точно установлено, что на это я не имею права. Должен отметить, что «Молодая гвардия» создает мне условия для дальнейшей творческой работы».
К этому времени пришло и известие с Украины, что книга будет издана на украинском языке.
«Жизнь для меня открылась во всю ширь… Я стал бойцом действующим…» — пишет Николай Жигиревой. II Новикову: «Дверь жизни широко раскрылась передо мной. Моя страстная мечта — стать активным участником в борьбе — осуществилась…»
Он полон желания работать, работать… И тут вспышка болезни опять выбивает его из строя на целую неделю. Едва оправившись, еще очень слабый, он 29 марта встречается с М. Б. Колосовым, чтобы снова поработать над текстом: роман намечен к опубликованию в ближайшем апрельском номере журнала «Молодая гвардия»; времени нет: надо спешить!
М. Колосов предложил изменить название романа на «Павел Корчагин». Опасался, что название «Как закалялась сталь» отпугнет массового читателя: подумают, что это книга техническая и не станут ее читать. К тому же была уже такая книга несколько лет назад: «Закалялась сталь».
Но Островский категорически отказался менять название романа:
— В книге я рассказываю не о Павле Корчагине, а о миллионах Корчагиных. О миллионах юношей и девушек, которые беззаветно шли в бой завоевывать свое счастье!
2 апреля к Николаю Островскому пришла писательница Анна Александровна Караваева, ответственный редактор журнала «Молодая гвардия». Николай интересовался, какое впечатление произвел на нее его роман. Вот как вспоминает об этой встрече А. Караваева:
«Он спросил:
— Мне вот что интересно: не кажется ли мой роман только автобиографией… так сказать, историек одной жизни? Бывает ведь немало единичных случаев, которые интересны сами по себе. Посмотрит на них человек, даже полюбоваться может, как на витрину, а как отошел, так и забыл. Вот такого результата каждому писателю, а мне, начинающему, особенно бояться надо…
Я сказала, что такой «случайности», «единичности» ему как раз бояться нечего.
Он мягко прервал меня:
— Только условимся, успокаивать меня по доброте сердечной не надо!.. Мне можно говорить прямо и резко обо всем… Я же военный человек, с мальчишек на коне сидел… И теперь усижу.
При этих словах я вдруг ясно почувствовала, как крепка и несгибаема его воля…
— Значит, полюбят моего Павку? — спросил он горячим полушепотом, и лицо его снова, как солнцем, осветилось безудержно счастливой улыбкой. — Значит, полюбят Павку?.. И других ребят тоже?.. Значит, ты, товарищ Островский, не даром живешь на свете — опять начал приносить пользу партии и комсомолу!..»
На второй день после этой встречи Островский писал Петру и Тамаре Новиковым:
«Друзья мои! За этот период здесь произошло много хороших моментов с моей книгой. Я сжато информирую. 15 апреля в № 4 журнала «Молодая гвардия», органе ЦК ВКП(б) и ЦК комсомола, будут напечатаны три печатных листа книги, и вся она будет в нем напечатана до издания тома.
Я получил заказ от издательства на второй том. Вам, друзья, я признаюсь: я ошеломлен и смущен всем происходящим… Позавчера у меня были гости. Приехала познакомиться Анна Караваева. Были Колосов, Феденев и тов. Андреев, редактор юношеской секции издательства «Молодая гвардия». А. Караваева — ответредактор журнала «Молодая гвардия». Я редко встречал такую умную и симпатичную партийку, как она… Моя комната оживилась, Ранее пустая, теперь часто заполняется интересными, талантливыми людьми, а каждое знакомство волнует и дает час-другой интересной беседы…»
И вот наконец 7 мая 1932 года мы получили апрельский номер журнала «Молодая гвардия», где начал публиковаться роман «Как закалялась сталь».
Это была победа!