Николай Островский

18 «Надо торопиться…»

Мысль о создании романа «Рожденные бурей» появилась у Островского в 1933 году, когда он оканчивал вторую часть романа «Как закалялась сталь». Еще надо было написать две главы романа, которые он собирался завершить к 15 мая 1933 года, а в письме к А. А. Караваевой он уже сообщил о новом замысле:

«Сталь» — это первая отливка, труд, созданный в неподходящей даже для крепкого человека общежитейской обстановке. К счастью, у меня еще достаточно неисчерпаемых сил и стремлений к труду над собой, вопрос лишь в том, сумею ли завоевать себе у жизни необходимые мне три-четыре года. Тогда будет создан второй труд».

О чем он собирался писать, каким будет его новое произведение, Н. Островский рассказал в письме, опубликованном в газете «Комсомольская правда» в апреле 1935 года:

«Исполняю ваше поручение и сообщаю, над чем я работаю. Пишу роман. Название ему еще не дал. Оно придет само собой, когда книга будет написана.

Хочу рассказать этой книгой нашей молодежи о героической борьбе украинского пролетариата против кровавого польского фашизма. Хочу показать лицо тех, кто душит трудовой народ Западной Украины и Польши виселицами. Врага надо знать. Хищный стервятник точит когти и каждый час готов кинуться на великую страну социализма.

Книга расскажет о конце 1918 года и начале 1919 года. Западная Украина — Галиция. Большой город. Немецкие оккупационные войска бегут в Германию, преследуемые красными партизанскими отрядами.

В родовом имении крупного помещика графа Могельницкого еще при немцах фашистский штаб организует и подготавливает захват власти. Кто они, эти люди? Крупные помещики — Могельницкий, князь Замойский, Зайончковский, сахарозаводчик Баранкевич, епископ Бенедикт, ксендз Иероним, агент французской «Сюрте женераль» лейтенант Варнери, бывшие офицеры организованного генералом Пилсудским польского легиона австрийской армии. Руководит всем старший сын графа Могельницкого, полковник русской гвардии…

На другом полюсе организуются силы революции. Молодая Коммунистическая партия Польши посылает в город члена своего ЦК, старого революционера Сигизмунда Раевского…

В книге будет рассказано, как коммунисты руководили стихийным революционным движением крестьянства. В жестокой борьбе за власть Советов сплачиваются воедино революционные рабочие — украинцы, поляки, евреи, чехи. Здесь, рядом с отцами, плечом к плечу, их дети. По другую сторону баррикад — польская буржуазия, дворянство, помещики и с ними заодно — украинские помещики, кулачье…

Я уделяю большое внимание революционной молодежи — подпольной ячейке комсомола, работающей под непосредственным руководством партии…

Книга расскажет, как разжигали буржуазия и католическая церковь национальную рознь, натравливая поляков на украинцев и евреев.

Молодежь должна знать всю гнусность и подлость врага, его предательскую двуликость, хитрость и коварство в борьбе с пролетариатом, чтобы в грядущей нашей борьбе с фашизмом нанести ему смертельный удар…

Меня спрашивают, как новая книга перекликается с романом «Как закалялась сталь». Обе книги родственны. Только в «Как закалялась сталь» сжато рассказана жизнь целого поколения на протяжении шестнадцати лет, а новый роман развертывает в глубину лишь один из эпизодов революционной борьбы на протяжении трех-четырех месяцев…»

Летом 1934 года Н. Островский сообщает Новикову, что уже «набросаны» «силуэты новой вещи». В письмах, статьях он много говорит о новом романе, о его героях, 16 августа 1934 года сообщает К. Д. Трофимову:

«Писать же я буду и пишу вторую книгу о молодежи, о новых людях нашей страны, о том, что хорошо знаю. Действие опять происходит на Украине — моей родине, которую я прошел пешком вдоль и поперек. Пишу о том, что ярко запечатлелось, что можно правдиво передать. Не перепевая темы, не повторяя людей, дать новое произведение, волнующее, зовущее к борьбе за наше дело, но в другом сюжете, в другой композиции… Это очень трудно, а для меня в особенности, вот почему я так много работаю, подготавливая материал, организуя его, много читаю и, подготавливая, учусь, прежде, чем начать работать…»

В ноябре сообщает А. А. Караваевой: «Я начинаю свою новую работу, составляю эскизные наброски плана».

А в мае 1935 года он уже отчитывается перед Сочинским горкомом партии: «Я пишу книгу для той молодежи, что поднимается на защиту рубежей своего социалистического Отечества, и встретит огнем и сталью, и уничтожит всех, кто попытается перейти эти рубежи…»

Работа велась очень большая. Нужны были документы, литература, встречи с людьми.

Как-то И. П. Феденев рассказал Островскому, что в одном из санаториев познакомился с Б. Г. Мархлевской, вдовой известного польского революционера. Николай попросил:

— Так познакомь меня с ней. Она сможет мне рассказать о польской буржуазии, о быте в Польше, может, у нее есть литература, нужная мне.

Знакомство состоялось. Бронислава Генриховна оказалась милой, приветливой, душевной женщиной. Много интересных подробностей о Польше рассказала она «товарищу Николаю». Она всех так называла: «товарищ Рая», «товарищ Катя».

Вскоре Островский написал Брониславе Генриховне в Москву:

«Как бы то ни было, но я должен приступить к своей работе, и вот здесь сразу же натыкаюсь на полное отсутствие исторического материала, то есть у меня нет книг, брошюр, статей военного и политического характера, охватывающих период, 1918, 1919, 1920 годы в наших взаимоотношениях с Польшей. То, что есть в моей памяти от давно прочитанного, виденного и слышанного, недостаточно для основы политического романа. Нужно прочесть все заново, продумать и обобщить.

Я буду Вам очень благодарен, если вы сможете узнать… список книг, изданных на русском языке по интересующим меня вопросам, и где их можно купить.

Возможно, есть переведенные с польского на русский язык мемуары Пилсудского или какого-либо иного белопольского лидера. Проработать эту фашистскую литературу мне было бы полезно. Врага надо изучать, тогда вернее будет удар. Особенно важно мне рассказать о первых ростках и собирании сил братской Компартии Польши… Если у вас есть телефон т. Гая[32] (я думаю, Вы мне писали о т. Гае, бывшем командире краснознаменной дивизии, действовавшей на Польском фронте), то не может ли он мне указать, где добыть эти книги, поскольку он работает над историей гражданской войны, то, наверное, знает это».

В Москве я заходила к Брониславе Генриховне, чтобы узнать ее ответы на интересующие Николая вопросы.

Позднее, уже переехав в столицу, Николай еще не раз встречался с Мархлевской. По его просьбе она составила список польских имен, полных и в бытовом сокращении. Некоторые имена в романе Островский после этого изменил.

Общественный интерес к новой работе Н. Островского был чрезвычайно высок. Ее ждали и в журнале «Молодая гвардия» и в издательстве «Молодая гвардия», о чем свидетельствует письмо Николая Островского к А. А. Жигиревой:

«Молодая гвардия» делает все, чтобы я вернулся и приступил к работе.

Позавчера ко мне приезжал редактор из «Молодой гвардии», договорились о новой книге под условным названием «Рожденные бурей».

Читатели засыпали Островского письмами, которые почти всегда заканчивались словами: «ждем с нетерпением роман» или: «так хочется поскорее прочесть Ваш новый роман», а другие читатели советовали «поберечь себя».

Николая радовали такие письма, и иногда он спрашивал в шутку:

— Так как же мне поступать? Жалеть себя или побольше работать, чтобы поскорее дать книгу читателям?

В общем, эти письма очень поддерживали его. И он, преодолевая болезнь, работал по шесть с половиной часов в день. Он спешил. Он понимал, что любая нелепая случайность может оборвать его жизнь.

В Сочи у Островского был теперь постоянный штатный секретарь А. П. Лазарева. С ее помощью работа шла быстро. К январю 1935 года была вчерне написана первая глава. Еще недели через две — вторая. 8 февраля летит письмо в «Комсомольскую правду»: «Написано три главы. Каким вырастет это второе дитя, не знаю. Хочу, чтобы было умным и красивым». В апреле этого же года пять глав вчерне готовы.

Многие редакции просили Островского прислать для публикации отдельные главы — Островский посылал.

Первой опубликовала пять глав «Сочинская правда»: с 24 апреля по 18 июня 1935 года. Газеты в киосках шли нарасхват. Николай посылал своих близких по киоскам, чтобы закупить побольше экземпляров: ему хотелось послать вырезки друзьям.

Летом и осенью эти пять первых глав появились в журнале «Молодая гвардия» — в № 7, 8, 9 и 10 за 1935 год.

Напряженную работу над романом «Рожденные бурей» пришлось прервать, так как состоялось решение ЦК комсомола Украины о создании кинофильма по роману «Как закалялаеь сталь».

Николай согласился работать над сценарием совместно с кинодраматургом и режиссером Украинфильма Михаилом Борисовичем Зацем. Его радовало, что Павел Корчагин появится на экране.

«В тридцать шестом году, — писал он своему боевому другу Саше Пузыревскому, — увидишь Павку Корчагина в действии…»

Четыре месяца шла напряженная работа. И в сентябре сценарий вчерне был готов. 15 сентября 1935 года Островский рапортовал Г. И. Петровскому:

«Я выполнил свое слово, данное Вам при нашей встрече. Сценарий звукового кинофильма по роману «Як гартувалася сталь» написал».

Вскоре после этого Зац поехал на Одесскую кинофабрику, которая должна была ставить фильм, для переговоров.

В эти же дни Островский получил предложение от Караваевой опубликовать сценарий в журнале «Молодая гвардия» и аналогичное предложение от украинского журнала «Молодняк» из Киева.

17 ноября Островский ответил Караваевой: «Только что получил вашу телеграмму. Тотчас же телеграфировал моему соавтору Зацу в Одессу о высылке сценария, так как он увез черновики с собой…» И через десять дней снова ей:

«…Два слова о сценарии. Мой соавтор М. Зац очень просит тебя обождать, пока он отработает [сценарий] дней через 10…»

И только в начале декабря Островский узнал, что сценарий отправлен Зацем в Москву в журнал «Молодая гвардия» без доработки. Обеспокоенный этим, он пишет соавтору: «С нетерпением ожидаю от тебя отработанный сценарий…»

И в тот же день Караваевой:

«Михаил Борисович Зац послал тебе сценарий. Мы тебя просим: если можешь, повремени с его опубликованием. Это еще сырье…» (подчеркнуто мною. — Р. О.).

Письмо задержалось в пути. Прочли его уже после того, как сценарий был напечатан в журнале.

Одесская кинофабрика не приняла сценарий. Фильм не был поставлен.

Тяжело переживал эту неудачу Николай. Больше он не возвращался к сценарию, не писал о нем.

После смерти Островского, в 1937 году, М. Зац опубликовал эту их совместную работу отдельной брошюрой в издательстве «Искусство»…

Островский снова взялся за роман «Рожденные бурей».

Работа над романом шла полным ходом. Но вот она застопорилась: не хватало необходимой литературы. Надо было ехать в Москву для работы над материалами, для встреч с участниками событий, с соратниками по перу. Николай рвался в столицу, но переезд все откладывался не только из-за состояния здоровья, но и из-за отсутствия квартиры. Комната в Мертвом переулке, где я жила в ту пору со своей матерью, была маленькая, без удобств, в перенаселенной коммунальной квартире. Ехать туда — значило снова тесниться и мучиться.

Велись поиски подходящей квартиры. Снять ее не удавалось. Тогда 13 октября 1935 года А. Караваева и М. Колосов от имени журнала «Молодая гвардия» обратились с письмом к И. В. Сталину. По его указанию Моссовет предоставил Николаю Островскому прекрасную квартиру на улице Горького, недалеко от площади Пушкина, — ту самую, где сейчас музей…

Теперь поездка в Москву стала реальным делом.

Мягкий вагон. В купе убраны все спальные места, кроме одного: оно оставлено для Николая. Чтобы расширить полку, подставлены чемоданы, Николай лежит радостный, возбужденный. На груди — орден Ленина.

С Николаем едут его сестра, врач М. К. Павловский, журналист Г. Якущенко и друзья. Проводить Островского пришел на вокзал отдыхавший в Сочи знаменитый машинист-стахановец, орденоносец П. Ф. Кривонос. Перед отправлением поезда Кривонос побеседовал с машинистом паровоза и проинструктировал его, как нужно вести поезд, чтобы не было толчков и рывков.

— До свидания, Николай Алексеевич! Желаем большой удачи и плодотворной работы!

В дороге Николаю читали художественную литературу, иногда заводили патефон, ставили любимые пластинки, хором подпевали. И даже танцевали. По предложению Николая выпустили стенную газету «В Москву!», Проводница М. Д. Кильдишова рассказывала, как ее удивило, что Николай Алексеевич принимал участие в общем веселье, приглашал и их, проводниц, повеселиться вместе:

— Мы с удовольствием приняли приглашение Николая Алексеевича, пели, танцевали и даже написали заметку в газету.

На станциях, где останавливался поезд, Островского цветами встречали делегации комсомольцев и пионеров. В Ростове повидать Островского на вокзал пришли писатели во главе с Шолоховым-Синявским. А в Харькове вагон атаковали студенты университета имени Артема во главе с братом Островского Дмитрием, тоже студентом.

Все это я узнала позже, когда Николай приехал в Москву. В эти дни по заданию Бауманского райкома партии я работала в «тройке» по проверке партийных документов. Трудно мне было вырваться. Но товарищи пошли навстречу, отпустили. И вот я с И. П. Феденевым, А. А. Караваевой и И. А. Гориной поехала встречать Николая. Караваева и Горина отправились в Серпухов, мы же с Феденевым решили ждать поезда в Подольске: из-за больных ног Иннокентий Павлович не рискнул ехать в Серпухов по такому холоду, а я не могла его оставить.

…Ночь. Мороз. Пути занесены снегом. Скользко. Поезд опаздывает. На станции не могут толком сказать, когда он прибудет. Приходится выбегать к каждому прибывающему составу. Много раз возвращались разочарованные. Наконец «наш» поезд. Врываемся в вагон. Но… врач сразу, с холода, к Островскому не пускает. Пришлось предварительно обогреваться. Ожило купе Николая: шутки, смех, разговоры… Незаметно прошли оставшиеся километры.

И только перед самой Москвой, когда на минутку мы остались одни, я узнала, что почти всю дорогу Николая мучили боли в пояснице: проходили камни. Чтобы не огорчать окружающих, он скрыл боли. Лишь врач Михаил Карлович знал, какие муки переживает больной в это время.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Николая.

Он шепнул:

— Возьми под подушкой бумажник, открой и достань из карманчика документ.

Я развернула бумажку. Читаю: «Свидетельство о браке». Удивилась:

— Зачем оно?!

— На всякий случай… Я попросил в загсе две копии. Одну для тебя.

Я поблагодарила. Тогда мне все это казалось ненужным, неважным. Я ведь свое свидетельство даже и не хранила: в голову не пришло. Хорошо, что не сказала ему это.

Только когда он умер, я поняла, о чем он думал в тот час.

И вот Москва. На вокзале, среди многих встречающих — работники Моссовета, занимавшиеся ремонтом и меблировкой квартиры. Выяснилось, что квартира не готова. Предложили Островскому несколько дней пожить в гостинице.

— Мне трудно зимой лишний раз переезжать. Если можно, поставьте вагон в тупик, я поживу в нем.

Вагон перегнали в санитарный тупик. Появился новый адрес: «Курская дорога. Вагон Н. А. Островского».

Сюда провели телефон, установили радио.

Снова началась московская жизнь. Это было И декабря 1935 года.

На новую свою квартиру Николай Островский приехал 14 декабря. Вечером попросил рассказать, как расположены комнаты, как меблированы. Это не было простое любопытство. Он непременно должен был все представить себе зрительно. И вот по нашим рассказам он «побывал» во всех комнатах. Особенно его интересовал рабочий кабинет. Тут нельзя было упустить ничего. Все до мелочей он должен был знать, чтобы любой человек по его просьбе мог найти нужную книгу, нужный документ.

В комнате — самое необходимое: кровать, письменный стол — для работы секретарей, радиоприемник, книжный шкаф, диван, два кресла — для гостей. И главное, телефон.

Единственное, чего не хватало и что вскоре было приобретено, — это пианино. Без музыки он не мог…

Несколько дней Николай Островский отдыхал. За это время надо было найти секретаря, так как А. П. Лазарева осталась в Сочи. Помог Г. И. Петровский. Он поручил своему секретарю договориться в Украинском постпредстве, чтобы оттуда отпускали в дневные часы машинистку А. А. Зыбину на работу к Островскому. Так и было сделано.

Теперь надо было связаться с организациями, которые могли дать необходимую литературу. Сделали и это. И вот с января 1936 года Островский продолжил работу над романом «Рожденные бурей».

Из Московской областной библиотеки, из библиотеки Наркомата обороны, из научного кабинета главной редакции истории гражданской войны ему доставляли материалы и документы, относящиеся к эпохе гражданской войны. Он тщательно изучал их, по его заданию мы делали в книгах пометки, к которым он собирался возвращаться во время записи романа.

Какие же книги читал он?

Еще в Сочи Островский прочел книги по списку, который сохранился:

«1. Н. Е. Кокурин и В. А. Меликов, Война с белополяками. Госвоениздат, 1925.

2. «Гражданская война 1918–1921 гг.». Оперативно-стратегический очерк. ГИЗ. Отдел военной литературы, 1930.

3. Влад. Меликов, Марна — Висла — Смирна. Государственное издательство, 1928.

4. «Операция на Висле в польском освещении». Перевод с польского под редакцией Будкевича»[33].

Пользовался Островский книгой «История КП (б) У в материалах и документах», выпуск второй: 1917–1921 гг. Эта книга была прислана Островскому по распоряжению Г. И. Петровского.

В Москве он прочел книгу Пилсудского «1920 год» и книгу подполковника польской армии Артишевского «Острог — Дубно — Броды».

Особенно тщательно проработал следующие издания: «Предательская роль ППС в польско-советской войне», Издательство Военно-политической академии, 1931; «Франция и Польша» Рене Мартеля; «Красная книга». Сборник Наркоминдела о советско-польских отношениях 1918–1920 годов[34].

Рабочий день Островского начинался рано. Прежде всего он прослушивал последние известия. Во время завтрака ему читали газеты, журналы (он получал 14 газет и 24 журнала) и многочисленные, ежедневно приходившие письма читателей.

К началу работы он был уже умыт, причесан, тщательно выбрит и одет (зимой — в своей любимой гимнастерке). Ни одна минута не пропадала даром.

С девяти часов начиналась литературная работа. Пока не было секретаря (А. А. Зыбина приходила к 12 часам), помогали родные: «добровольные секретари», как он нас называл. Читали ему архивные документы, газеты «Правда» и «Известия» за 1918–1920 годы. Сначала прочитывались только заголовки, и Островский отбирал нужное. Отмеченные выдержки переписывались на машинке и складывались в папку с надписью: «Выжимки». Записывалось лишь самое основное, так как необыкновенная память Островского сохраняла многое из прочитанного.

В длинные зимние вечера и ночи, когда затихала жизнь на московских улицах и дом погружался в сон, Островский продумывал и шлифовал эпизоды романа, чтобы утром диктовать готовые. Все это было непросто. Островский не мог сам фиксировать складывающийся в голове текст, как делают это все писатели, не мог тут же заносить на бумагу художественные находки, которые так важны для каждого автора: удачный оборот, свежий эпитет, хорошую расстановку слов и т. д. Он ничего не мог попробовать на бумаге. Ему приходилось все удерживать в памяти до момента записи, наступавшего через много часов.

В определенное время к изголовью кровати придвигался маленький столик, за него садился секретарь. Запись велась от руки, так как в ходе работы возникали варианты и поправки. Лишенный возможности видеть готовый текст, Островский вынужден был и последнюю отделку написанного производить на слух.

Диктуя, он всегда держал в руках свою неизменную палочку. По его лицу можно было угадать, о ком и о чем он намерен диктовать. Если лицо его озарялось улыбкой, если юношеским блеском загорались невидящие глаза, если свободно двигалась палочка — это значило, что он со своими друзьями: Птахой, Олесей, Раймондом — они сейчас владеют его воображением, и о них начинается рассказ.

Если же сдвигались брови, лицо становилось суровым и напряженным, руки сильно сжимали палочку — значит, перед ним были Могельницкий, отец Иероним — враги, с которыми он собирался сражаться.

Увлекаясь, Островский иногда переставал диктовать и, забегая вперед, рассказывал о том, что будет с героями дальше. Он был счастлив.

А здоровье было на ниточке.

— Если мой секретариат работает в три смены, это значит болезнь, болезнь меня терзает, — как-то сказал он нам.

Неофициально ЦК комсомола запретил Островскому работать в выходные дни. Мы ухватились за это. Договорились с товарищами, чтоб не приходили к нему в дни отдыха. Отсылали отдыхать и секретарей. Не принимали гостей, которых обычно у нас было много.

Как-то в один из выходных дней остались втроем: Николай, его сестра Екатерина и я. Шутили, много смеялись: с Николаем никогда не было скучно. И в этот день все шутки исходили от него. В общем, всем было весело. А вечером он мне сказал:

— Знаешь, Раек, у меня память очень хорошая, но и она мне иногда подсовывает не то, что нужно. Сядь, я тебе кое-что продиктую.

Было 5 часов вечера. Николай стал диктовать восьмую главу романа «Рожденные бурей». Диктовал он очень быстро и точно.

Глаза его, устремленные в одну точку, были чуть прищурены. Пальцы судорожно выстукивали дробь, когда одна мысль перебивала другую.

Я смотрела на Николая и с жадностью и нетерпением ловила каждое слово. Что ждет героев Раймонда и Андрия Птаху впереди? Чем окончится эпизод захвата охотничьего домика? Какую судьбу им приготовил автор? Несколько раз порывалась спросить: неужели они погибнут? Но боялась перебивать. Писала быстро и все же едва успевала за потоком слов.

Устала. Пальцы начала сводить судорога. Наконец Николай сказал:

— Ну довольно, Раек, молодцы мы с тобой сегодня. Здорово поработали. Который час?

Было четыре часа утра.

— Ну и достанется нам на орехи, — забеспокоилась я.

— Ничего, я все упреки и выговоры приму на себя. Сколько страниц получилось?

— Сорок семь.

— Это рекорд! Дай мне выпить воды и ложись спать.

На другой день я, конечно, получила замечание от домашних: как это я допустила, чтобы в выходной день Островский работал так долго. Но ведь я иначе поступить не могла. Была готова целая глава. Надо было записать ее, освободить мозг Николая. В такой момент отказ от работы только усугубил бы его физическую беспомощность.

В январе 1936 года он закончил шестую главу и написал еще две: седьмую и восьмую. Эти главы были опубликованы в журнале «Молодая гвардия» в мае — июне 1936 года. Все восемь глав и составили первую редакцию романа.

Прежде чем отдавать каждую новую главу в печать, Николай выносил ее на суд друзей. Помню, читалась восьмая глава, та самая, которую записала я. Во время чтения присутствовала Ольга Осиповна, приехавшая из Сочи погостить к сыну. Она стояла, облокотись о спинку кровати у ног Николая, и внимательно слушала.

Речь как раз шла о том, как комсомольцам Андрию Птахе, Раймонду, Олесе, Сарре было поручено охранять в охотничьем домике семью графа Могельницкого, взятую под арест для обмена на партизан, захваченных белополяками в плен.

Комсомольцы нашли в домике гитары и стали петь и плясать. Утомились и уснули. И вот этим воспользовалась графиня Стефания: тихонько вышла из домика и сообщила о месте пребывания заложников.

Домик окружен. Комсомольцы приготовились к обороне. Им предложили сдаться. Они ответили: «Будем биться до последнего! Да здравствует коммуна!»

И тут Ольга Осиповна разволновалась:

— Что же это будет, Коля? Зачем ты молодых, неопытных комсомольцев поставил в такое трудное положение? Ведь они погибнут! А перед ними только жизнь открывается! Им только жить!

Николай, улыбаясь, ответил:

— Ничего, мамуся, не волнуйся, они молодые, неопытные, поэтому и попали в такое трудное положение. Не раз еще они встанут перед трудностями борьбы, некоторые из ребят погибнут, другие будут искалечены, но в борьбе вырастут закаленными большевиками. Сейчас они потеряли бдительность, но больше это не повторится. А мы, писатели, обязаны помогать молодежи, чтобы она как можно меньше делала в жизни ошибок.

Работа над книгой давала Н. Островскому ощущение, что он в рядах бойцов. И тут, в эти напряженные, полные трудов дни, произошло радостное событие, как бы удостоверившее для Николая тот факт, что он в боевом строю, — его снова взяли на военный учет. 5 февраля 1936 года он пишет брату Дмитрию Алексеевичу: «Дорогой братишка!.. Наркомат обороны вернул меня в армию. Я теперь на учете П[олит] Управления] РККА как политработник со званием бригадного комиссара. Эта военная книжечка в кармане очень для меня дорога…» В этот же день — членам Сочинского горкома: «Еще одна приятная новость. ПУ РККА вернул меня в армию (я ведь 10 лет был снят с учета как вовсе негодный к военной службе). Теперь я вернулся в строй и по этой, очень важной для гражданина Республики линии. Мне выдан военный билет политкомсостава и присвоено звание бригадного комиссара».

Эту радость разделяли и друзья Островского. По его просьбе Вера Васильевна Бердникова, работник Наркомата обороны — капитан Красной Армии, купила в военторге комсоставскую гимнастерку, прикрепила к воротнику знаки различия бригадного комиссара — ромбы и звезду на рукаве.

Эту форму Николай Алексеевич надевал в особо торжественных случаях. Первый случай — женский праздник Восьмого марта. Накануне этого дня он написал шуточное письмо А. П. Лазаревой.

«В честь международного женского дня, в знак уважения и дружбы к могущественному полу, я впервые завтра надену свой комиссарский мундир, предстану перед женским большинством в нашем доме как вояка и недодемобилизованный партизан. Пусть сверкают перед их глазами комиссарские звезды, золотые пуговицы, почетный ромб на петлицах и все остальное, что так пленяет сердца красавиц».

Май 1936 года. В Сочи закончилось строительство дома для Островского, этот дом — подарок правительства Украины. Начались сборы к отъезду. Много хлопот, но настроение у всех приподнятое. В предотъездную суету включился и Николай. С его участием отбирали книги из библиотеки, упаковывали и отправляли в Сочи. Закупали и отправляли книжные шкафы, необходимую мебель, шторы для многочисленных окон дома, посуду, хозяйственные мелочи. Купили рояль, и это была не роскошь, а необходимость — в часы отдыха Островский с упоением слушал певцов, которые к нам приходили.

Накануне отъезда устроили товарищеский ужин. Николай предложил тост за удачно проведенную московскую (творческую командировку». К нему все присоединились, пожелали Николаю творческих успехов в новом доме. Было очень весело, и задавал тон сам Николай.

Для переезда в Сочи Островскому был предоставлен вагон-салон. Устроились хорошо, но в пути Николая страшно измотало: наш вагон был прицеплен к хвосту поезда. Кровать с панцирной сеткой только увеличивала страдания: нам приходилось по очереди, наваливаясь на сетку всем телом, сдерживать тряску.

Опять на станциях Николая Островского встречали люди — с плакатами, с цветами. Он находил силы — улыбался… И хотя мы с Екатериной Алексеевной старались «регулировать» эти встречи, сдержать желающих было все равно невозможно.

Наконец прибыли в Сочи. Не чаем, как домой добраться, отдохнуть. Но и тут весь перрон и привокзальная площадь заполнены встречающими. Народу так много, что кажется, все жители города здесь. Едва поезд остановился, в вагон вошли секретарь горкома партии, руководители городских организаций. Пришли приветствовать Островского и пионеры; одна из пионерок тут же, у постели, зачитала приветствие и прочла стихотворение. Ну и конечно, пришла Ольга Осиповна с двенадцатилетней дочерью Екатерины Алексеевны Катюшей. И Левушка Берсенев… Все было торжественно, радостно. Но когда Николай узнал, что перрон вокзала заполнен людьми и его ждут, он попросил перевести вагон на запасный путь и подождать, пока народ разойдется. Всех нас поразило это решение Николая. Но он сказал:

— Одно дело, если бы я вышел к народу под ручку с женой, а так — что, поволокут меня как селедку.

Было и смешно и горестно.

— Подумать, он еще находит силы для шуток, — сказал кто-то из присутствующих.

К вечеру, когда с площади народ немного рассосался, на большом автобусе повезли Николая в новый дом в Пионерском переулке (сейчас это переулок Островского). Но и теперь вдоль шоссе стояли люди, громко приветствовали Николая, засыпали машину цветами. Кто-то ухитрился забросить букет роз в окно, и букет чуть не попал в лицо Николаю: я вовремя поймала его, оцарапав руки.

Отдохнуть после дороги почти не удалось: Островского ждала бригада кинематографистов из Ростова. У них было задание: снять полнометражный документальный фильм о жизни и работе Островского. Как всегда, Николай сказал: «Раз надо, будем делать».

Потянулись съемочные дни. К сожалению, фильм не получился. Не знаю почему, но не смогли его сделать. Сохранилось только несколько кадров. В год смерти Островского их демонстрировали на экранах Москвы. Сейчас эти кадры можно увидеть только в музеях Островского в Москве и в Сочи.

Островский намеревался работать. И тут болезнь. Желтуха. Неожиданная. Больше месяца в полузабытьи. Дежурили у постели дни и ночи. Смерть отступила. Николай стал медленно поправляться. Еще не сошла желтизна с лица, но уже секретарь все больше и больше времени задерживалась у Островского: шла подготовительная работа к записи романа. Ожили и мы. Получали от Николая задания. Жизнь стала постепенно входить в колею. А потом — печальное известие. Умер Горький.

Несколько дней Островский не в состоянии был работать. Продиктовал телеграмму-соболезнование. Тут же отослал ее в «Комсомольскую правду» и на радио.

А когда Горького похоронили, с еще большей энергией взялся за дело, как бы доказывая себе что-то…

«С 17 июля по 17 августа написано 123 печатные страницы. Это невиданное напряжение и темпы», — писал он мне 21 августа в Москву, куда я вернулась, чтобы подготовить квартиру к его возвращению.

Тогда же, в Сочи, он написал новые сцены в роман «Рожденные бурей»; перекомпоновал материал, по-новому распределив его в 12 главах. Для шестой главы романа написал совершенно новый эпизод, который в октябре 1936 года был опубликован в «Правде» под названием «Гудок». Этот рассказ о Васильке, брате Андрия Птахи, год спустя издательство детской литературы в Москве выпустило отдельной книжечкой для детей младшего возраста в серии «Книга за книгой». Но Островский уже не увидел этого…

Его заботило литературное качество нового романа. Островский стремился получить как можно больше критических замечаний по книге, чтобы учесть их при подготовке романа к отдельному изданию.

Буквально в день окончания работы рукопись была послана в 18 адресов: в ЦК ВЛКСМ, в Союз писателей, в издательство «Художественная литература», в отдел критики и библиографии газеты «Правда», в «Комсомольскую правду», в издательство «Молодая гвардия», в Наркомат обороны — К. Е. Ворошилову. Рукопись была послана и в Киев: Г. И. Петровскому, П. П. Постышеву, в ЦК ЛКСМУ, в издательство «Молодой большевик»…

«Сейчас рукопись «Рожденных бурей» послана целому ряду руководящих товарищей для оценки. Если они скажут, что книга достойна печати, будем издавать. Если нет, то я ее положу в архив. Мне незачем «выходить в свет» со скучной и неинтересной книгой», — писал Н. Островский А. А. Караваевой 1 сентября 1936 года.

Ему очень хотелось знать мнение наших ведущих писателей: М. А. Шолохова и А. А. Фадеева.

«Я хочу прислать тебе рукопись первого тома «Рожденных бурей», — писал он Шолохову, — но только с одним условием, чтобы ты прочел и сказал то, что думаешь о сем сочинении. Только по честности, если не нравится, так и крой: «Кисель, дескать, не сладкий и не горький». Одним словом, как говорили в 20-м году — «мура».

В телеграмме к А. А. Фадееву 11 октября 1936 года он писал:

«Дорогой товарищ Александр! Возьми [у] Ставского рукопись первого тома романа «Рожденные бурей». Прочти. 24 октября приезжаю [в] Москву, встретимся, обсудим дружески все недостатки моего романа. Крепко обнимало. Твои Николай Островский».

14 октября из Сочи была послана телеграмма секретарям Союза писателей В. П. Ставскому и А. Лахути:

«24 октября думаю приехать в Москву. Очень прошу подготовить обсуждение романа «Рожденные бурей» президиумом правления [на] моей московской квартире совместно с «Правдой», «Комсомольской правдой», Цекамолом [в] ближайшие после моего приезда дни. [С] коммунистическим приветом. Ваш Николай Островский».

В тот же день была послана телеграмма в журнал «Молодая гвардия», А. А. Караваевой и М. Б. Колосову:

«Дорогие друзья, прошу подготовиться [к] обсуждению романа «Рожденные бурей» на президиуме правления Союза советских писателей [на] моей московской квартире. Думаю приехать 24 октября. Ваш Николай».

За неделю до отъезда в Москву Николай решил собрать друзей и отпраздновать новоселье в своем сочинском доме. На этом празднике присутствовал Григорий Иванович Петровский с женой Доминикой Федоровной. Николай был возбужден и взволнован. Он сказал:

— Есть такая старая традиция — при закладке дома в фундамент его заложить бутылку с бумажкой, где указана дата закладки.

Прошлый год такая бутылка была заложена в фундамент вот этого дома Григорием Ивановичем, нашим вождем и другом, воспитателем комсомольского племени, в том числе и своего приемного сынишки, который старается быть достойным его забот, старается оправдать огромное его доверие… Вот почему, вернувшись в Сочи, я накинулся на работу. Поскольку я парень очень ненадежный, а «Рожденные бурей» должны быть во что бы то ни стало написаны, я не даю себе никакой отсрочки в работе и успокоюсь только тогда, когда книга будет закончена… Я должен жить, чтобы написать книгу, которая зажгла бы сердца молодежи. Я еду в Москву и начну там работать еще стремительнее, чем раньше. Я буду работать в три смены, чтобы к 20-й годовщине октября «Рожденные бурей» были бы полностью закончены. Это огромная и трудная, но и небывало радостная работа. И я никогда не думал, что жизнь может быть такой чудесной[35].

24 октября Николай Островский вернулся в Москву. Дорога была утомительна, но возбуждение, вызванное непрерывными мыслями о завершении романа «Рожденные бурей», держало его в состоянии постоянного нервного подъема.

С первых же дней Островский начал готовиться к предстоящему у нас специальному совещанию Президиума Союза советских писателей. На совещании стоял один вопрос: роман «Рожденные бурей».

Николай по телефону приглашал людей, мнение которых хотел услышать, спрашивал, прочли ли они рукопись. Сам продумал и составил план совещания. Не забыл и о «буфете», где в перерыве товарищи могли бы перекусить, выпить чаю. Этот «буфет» был организован в комнате Николая, прямо на письменном столе. Заведовала всеми хозяйственными делами Екатерина Алексеевна. Я же должна была неотлучно сидеть около Николая, чтобы выполнять его просьбы. Он трогал меня за руку и тихонько просил то вытереть пот с лица, то что-то принести. Такой связной был нужен, потому что совещание проходило в столовой-гостиной, куда Николая перенесли и где не было звонка, которым Николай пользовался в своей комнате.

Совещание состоялось 15 ноября 1936 года. Присутствовали писатели и критики А. Асеев, В. Герасимова, М. Колосов, А. Серафимович, В. Ставский, Е. Усиевич, А. Фадеев, от «Комсомольской правды» — И. Бачелис и С. Трегуб, друзей Островского представлял И. П. Феденев. Председательствовал секретарь ЦК ВЛКСМ Е. Л. Файнберг.

Островский взял слово первым:

— Прошу вас по-большевистски, может быть очень сурово и неласково, показать все недостатки и упущения, которые я сделал в своей работе… Я настойчиво прошу вас не считать меня начинающим писателем. Я пишу уже шесть лет… Подойдите ко мне как к писателю, отвечающему за свое произведение в полной мере как художник и коммунист.

…Мне хотелось сказать о нашей дружбе. Я пришел в советскую литературу из комсомола. Традиции нашей партии и комсомола дают непревзойденные примеры творческой дружбы. Они учат нас уважать свой труд и труд товарища, они говорят о том, что дружба — это прежде всего искренность, это — критика ошибок товарища…

Откройте же артиллерийский огонь. Это даст мне еще больше сил и желания немедленно же приняться за работу, для того чтобы закончить первую часть своего нового романа…

В прениях выступили почти все. По-товарищески говорили и о достоинствах, и о недостатках нового произведения Николая Островского.

— Написано так, что запоминается, — сказал А. Серафимович. — Я запоминаю обстановку, я запоминаю то, что стоит за словами, за действиями у этих людей. Стало быть, дано умело. Мне хочется в порядке тех вопросов, которые у меня возникали при чтении, поговорить с вами… — Он перешел к подробному разбору романа, и заключил его такими словами: — Ваша «Как закалялась сталь» показалась мне сначала теплее и ближе, чем «Рожденные бурей», но я должен сказать, что мастерство у вас выросло. Ведь громадный, сложный материал, а вы его здорово разложили, сорганизовали, связали в одно органическое целое.

Затем слово взял А. А. Фадеев. Он поставил вопрос: «Можно ли говорить об Островском с профессиональной точки зрения?» И тут же ответил:

— Не только можно, но и должно, ибо автор этот — явление крупное.

А. Фадеев тоже отметил, что писательское мастерство у Островского стало выше по сравнению с «Как закалялась сталь», но что «редакторский карандаш должен касаться Островского, как и всех нас касается».

М. Колосов говорил:

— Независимо от погрешностей, которые в этом произведении имеются, писателям и критикам надо понять, что они имеют дело с произведением не начинающего писателя… Островский принадлежит как раз к подлинным, настоящим художникам, каких у нас в литературе немного. Он обладает подлинно художественным восприятием мира, его политическая мысль не абстрактна, а его внутренний мир населен живыми образами людей, характеров, событий и явлений… — И, как бы отвечая некоторым сторонникам того, чтобы отдать роман кому-то из мастеров на стилистическую «инструментовку», М. Колосов заключил: — Мне думается, что нет надобности прикреплять к Николаю Алексеевичу какого-то сверхмастера.

Критик И. Бачелис:

— Смысл этого романа и значение Островского в том, как показаны люди в той пропорции общего и частного, индивидуального и типического, которое здесь найдено. Это то, что нашел Островский и в чем секрет его очарования. Это живые люди, это настоящие люди, которых запоминаешь со всеми деталями… Островский очень скромно обходил вопрос о мастерстве. Напрасно. Из чего складывается настоящее мастерство? Из умения лепить людей, а потом из умения заставить этих людей действовать, чтобы они были все время в напряжении. По части лепки людей Островский на высоте, и по части действия людей у него тоже обстоит все благополучно. Островский сумел сделать то, чего нельзя сказать о многих наших писателях.

Один за другим выступали писатели В. Ставский, В. Герасимова, поэт Н. Асеев, критик Е. Усиевич, И. Феденев. Говорили и о недостатках. Но общее мнение было едино: роман «Рожденные бурей» — новая победа писателя Николая Островского.

В заключение Островский поблагодарил участников совещания, заметив, что критиковать нужно было «еще крепче»:

— В отдельности каждый из нас может ошибиться, как бы талантлив человек ни был, но коллектив всегда умнее, мощнее.

Я привела небольшие отрывки из выступлений на этом совещании. Здесь нет необходимости рассказывать о нем подробнее: выступления участников опубликованы в качестве приложения к роману «Рожденные бурей», выпущенному в издательстве «Молодая гвардия» в 1967 году.

Николай Островский был искренне благодарен товарищам, принявшим участие в обсуждении романа. В заключительном слове он дал обещание ЦК комсомола работать в три смены и закончить роман через месяц. Товарищи возражали, предлагали поберечь силы, поправиться — все знали о тяжелом заболевании, перенесенном Островским в Сочи, — но он и слушать не хотел, отвечал шутя: «Я лечусь работой».

Долго не мог он уснуть в тот вечер. Был рад, что работу не забраковали, что все верят в него.

Островский начал «доводить» рукопись.

Перед ним лежали все 12 глав романа с замечаниями и поправками. Тут же был приготовлен чистый экземпляр. Лист за листом мы читали текст вслух, Николай ловил поправки на слух, иногда просил перечитать по нескольку раз, и замечание или принималось полностью, или частично, или же отвергалось совсем. По мере того как текст проходил окончательную редактуру, его передавали мне, по одному-два листа. Я несла листы в соседнюю комнату, на машинку. От машинистки они поступали в столовую, где работал, как говорил Островский, «его штаб», состоявший из добровольцев-друзей, которые занимались считкой готовых листов с правленными.

Николай работал так быстро и напористо, что машинистки (их было две) и «штаб» отставали от него. Каждые 10–15 минут он звонком вызывал меня и передавал отредактированную страницу. Интересовался, как идет работа, много ли ошибок делают машинистки.

— Ошибок почти нет, — отвечала я.

— Смотрите, не подведите меня. Ведь я борюсь за качество. А вас там собралось много, наверное, болтаете…

Уже окончательно готовые главы сброшюровывали и отправляли в издательство. Редактором книги была И. Горина.

Так работали — с утра до поздней ночи — целый месяц. Месяц, установленный самим Островским как срок «доводки» романа. Месяц лихорадочной работы.

Мы, близкие, знали, что Николай торопится не потому только, что сам установил себе деловой срок. Иногда, когда все расходились и мы оставались в «узком кругу», он говорил:

— Надо торопиться, Раюша, надо очень торопиться!

Я не могла найти сил, чтобы возразить ему, но во мне что-то сжималось от этого: «очень торопиться»…

Он торопился. Около него одни сменяли других. Утомленные напряжением восьмичасовой работы, люди уходили отдохнуть, а Островский работал. Работал непрерывно, по 18 часов в сутки. Замечания обдумывал по ночам, а утром, когда появлялись помощники, не терял лишнего времени на размышления.

14 декабря 1936 года была закончена работа над первым томом. На вновь отпечатанных экземплярах рукописи, на первой странице, в верхнем правом углу, была поставлена надпись: «Окончательная редакция». С такой пометкой рукопись пошла в издательство. Тем не менее редактором было внесено в текст около трехсот поправок. С этими поправками и вышло первое издание романа.

Последующие издания стали выходить в «Окончательной редакции», которую создал сам автор.

Роман «Рожденные бурей» был задуман Островским в нескольких томах. Завершил он только первый том. Но, работая над романом, он иногда рассказывал о дальнейшей судьбе героев романа.

«Олеся станет женой Щабеля, мужественного комдива, которого она предпочтет Андрию, но она скажет: «Буду твоей, только когда кончится война». Но Щабель как-то в пьяном виде срывается, и Олеся не простит ему измены. А тут встреча с Андрием, случайно только уцелевшим в боях, в которых он, потеряв Олесю, полный отчаяния, искал смерти. Теперь они вместе.

Интересна и необычна судьба Пшеничка. Он в бою лишается ноги и становится обузой для отряда. Он чувствует себя ненужным, плачет с горя — для чего жить? Он здоров, полон сил, красив, но не находит себе применения. И вот весной он встречается на мельнице, где он работает, с Франциской. Она пожалела его своим большим женским сердцем, пригрела своей любовью. Но не могла долго остаться с ним; страдала ее женская гордость, когда на ее друга и на нее смотрели с жалостью. И она ушла от него.

Пшеничек инстинктивно тянется в отряд. Он просится к партизанам, но его высмеивают и грубо отталкивают: «Иди гусей пасти. А нам не время с тобой возиться!» Он все-таки умолил взять его хоть кашеваром — он ведь кондитер по профессии. Его привезли на становище, и он стал варить кашу и печь пироги с яблоками, такие необыкновенно вкусные, каких партизаны и не пробовали раньше. Он завоевал общую любовь.

В нем, однако, было сердце бойца. Он не мог примириться со своей судьбой. Он чистил пулеметы бойцам, помогал разбирать их и так изучил это, что мог с закрытыми глазами разобрать и собрать пулемет.

Так он стал пулеметчиком, страшным для врагов. Пошла слава о безногом пулеметчике, который не знает промаха и не знает страха. Он получает два ордена. Теперь он уже с ногой — ему сделали протез. Он как победитель встречается с Франциской, и она возвращается к нему».

Смерть помешала Островскому написать все это.

Но первую книгу он завершил.

Правда, он не дождался ее издания: он умер, когда текст набирали в типографии.

Рабочие, узнав о смерти Николая Островского, работали бессменно: решили выпустить книгу ко дню похорон. И мы, родные, получили в день похорон это первое, траурное издание «Рожденных бурей» с памятной надписью от Центрального Комитета ВЛКСМ.

Это было 26 декабря 1936 года.

Мне остается рассказать совсем немного.