Николай Островский

14 Спасибо вам, добровольные секретари!

Между тем со здоровьем у Николая Островского было положение почти катастрофическое. «Кашляю зверски, иногда с кровью, ослаб и т. д.», — пишет он А. А. Жигиревой 20 июня 1932 года.

Дом, в котором мы жили, начали надстраивать. Мертвый переулок наполнился строительным шумом. Леса опоясали дом, частично перегородили окна. Целый день машины с грохотом разгружались под нашими окнами, поднимая клубы удушливой пыли.

В эти дни очень помогли Островскому молодогвардейцы. Они приняли практическое участие в улучшении жизненных условий Островского.

Прежде всего добились установки в квартире телефона. А потом через ЦК комсомола достали Островскому путевку в сочинский санаторий «Красная Москва».

Островский делится своей радостью с А. Жигиревой:

«18 мая ко мне приехали товарищ Феденев и Анна Караваева… Оказывается, мой роман в культпропе ЦК комсомола читали, и труд получил хороший отзыв. Ну и решили помочь мне развернуть творческую работу.

Поручили т[оварищу] Караваевой узнать, что надо мне для восстановления здоровья (оно у меня, Шурочка, отвратительное). Мы втроем договорились:

1. Немедля убрать меня из Москвы в Сочи, сначала в санаторий… а потом на квартиру. Жить в Сочи все лето, а к зиме в Москву, и так каждый год… ЦК даст в Сочи телеграмму, чтобы мне дали комнату и т. д. и т. п.

«Мы не можем тебя терять, — говорит Караваева, — ты еще поработаешь». Я очень взволновался этой встречей».

Сознание, что он нужен, что он может приносить пользу своему народу, своей партии, поднимало дух Николая Островского.

Конечно, в журнале роман сократили, и это его тревожило, но он понимал: когда делаешь в литературе первые шаги, тем более поправки и изменения в тексте неизбежны. В том же письме к Жигиревой он сообщает:

«Конец книги срезали: очень большая получилась — нет бумаги. Повырезали кое-где для сокращения, немного покалечили книгу, но что поделаешь — первый шаг».

Не был Островский доволен и технической стороной издания: «Я бессилен бороться с неряхами в редакции. Сколько ошибок, сколько опечаток?!.. Одно хорошо, что вся книга моя, и никто не влеплял своего».

Четыре года спустя в беседе с корреспондентом английской газеты «Ньюс Кроникл» Островский признался: «Если бы книга писалась сейчас, то она, может быть, была бы лучше, глаже, но в то же время потеряла бы свое значение и обаяние…»

Собираясь на юг, он хотел одного: продолжить работу. Он теперь жил только этим.

Мы готовились к отъезду Николая. Ольга Осиповна хлопочет над чемоданом, аккуратно и тщательно упаковывает немногочисленные пожитки. Среди провожающих — Феденев и Финкельштейн, друзья, чья забота в самые тяжелые моменты выручала Николая.

Провожает Островского и Галя Алексеева, его первый добровольный секретарь.

За окном — пронзительная сирена «скорой помощи». Санитары. Носилки. Убегающие километры асфальтовых улиц. Вокзал. Поезд. Паровозный гудок. Медленно проплывающие вагоны. Прощальные слова…

В этот раз я не могла сопровождать Николая. Сестра вызвала меня в Анапу к больной матери: врачи предсказывали печальный исход. С Николаем поехала Ольга Осиповна.

Ей разрешили жить при санатории и ухаживать за Николаем. Несколько дней он «отдыхал». Я не случайно беру это слово в кавычки. Конечно, и в санатории, оставаясь в одиночестве, особенно по ночам, когда затихала жизнь, он продумывал и отбирал материал для второй части романа «Как закалялась сталь». Там же он начал ее систематически записывать и был поглощен этим даже в дни «отдыха».

Он интенсивно занимался литучебой. И просто учился.

Из рассказов Ольги Осиповны и из воспоминаний санитарки санатория Н. А. Якуниной известно, что все приходившие к Островскому читали ему газеты, журналы, художественную и историческую литературу.

А он весь поглощен своей книгой. 5 июля пишет Гале Алексеевой из санатория «Красная Москва»:

«Лежу на балконе у моря, и свежий норд-ост дует в лицо. Кругом жизнь южного курорта. Знойное солнце. Веселый говор, счастливый смех женщин, а у меня крепко сжаты губы. Молчу. И от сурового парня уходят после 2—3-х слов. Думают, злой. Как и ты в первую встречу. Грусть заполнила всего. Море напомнило о прошлом, о разгроме всей моей личной жизни. И я не борюсь с грустью, она служит мне. Я пишу сейчас печальные страницы второго тома…»

Островский предполагал прожить в Сочи до осени, надеялся, что мацестинские ванны хоть немного облегчат физическую боль. А осенью — в Москву, «и так каждый год». Но московские квартирные условия (сырая комната, строительные работы в доме) удерживали его в Сочи. С другой стороны, врачи не советовали ему зимовать здесь. «Вчера огорчили врачи — вы и не думайте в Сочи оставаться с декабря по май. Дожди без конца и гниль, одним словом — амба», — писал Островский Караваевой 23 июля 1932 года. Николай все же выбирает Сочи.

Планы у него огромные. К этому времени И. П. Феденев от имени Островского подписал в Москве с издательством «Молодая гвардия» договор на второй том романа «Как закалялась сталь», заверив издательство, что «качество труда будет ступенью выше».

Из письма Островского А. Караваевой:

«Это для меня дело чести; и я делаю все, что могу, все, что дала мне партия за 13 лет, будет мобилизовано на труд. Тело изменило мне, не предало лишь сердце, горячее, и голова, не затуманенная, и в бессонные ночи (были такие) рождаются картины и образы. Жизнь не затухает, милый тов. Анна!»

Работа возвращает ему бодрость.

«…Со 2-го августа я здоров на 100 %. Уехав из санатория, я перестаю баловаться и — за работу. Нельзя медлить. Спешу жить, т. е. писать. Грусть отбросил прочь. Нельзя грустить. Люди из железобетона не могут это делать».

Руководители города предоставили Островскому комнату недалеко от санатория, вблизи моря, на Приморской, 18. В этой комнате, однако, едва помещался топчан, на котором лежал Островский: удобств не было никаких. Вдвоем жить в таких условиях (с Николаем оставалась Ольга Осиповна) было несладко. Но ничто не останавливало Николая. Пока стояли теплые дни, соседи, знакомые по санаторию выносили Островского на топчане под развесистый дуб, и там в одиночестве, что ему было крайне необходимо, он продолжал работу.

— Ты знаешь, — рассказывал он мне позднее (когда жил уже на Ореховой), — там, на Приморской, когда меня выносили во двор, под дуб, я старался лежать с закрытыми глазами, чтобы не привлекать любопытствующих соседушек и их гостей. Постепенно я отвлекался от окружающей обстановки и оставался наедине с комсомольцами, о которых писал. А ночью, когда мамуся перед сном оставляла мне транспарант с бумагой, карандаши, когда затихала жизнь во дворе, я уходил весь в работу. Ночь пролетала незаметно. Увлекаясь работой, я забывал о физической боли.

…Писать самому становилось все труднее и труднее. И вот на помощь, как и в Москве, пришли друзья. Вначале они переписывали рукопись, а позже писали под диктовку. Всех их Николай называл добровольными секретарями. Да, это были настоящие советские люди, которые шли к Островскому и отдавали ему свободное время и силы… Шли потому, что видели, какую радость они приносят этому больному самоотверженному человеку.

Мне хочется назвать имена этих людей.

Мария Михайловна Аликина, кассир электростанции.

Мария Петровна Барц, студентка.

Василий Романович Бондарев, сосед по квартире, работник Сочинского райисполкома.

Каллиста Павловна Брызжева — пенсионерка.

Ю. Ильина, кассир книжного магазина.

Таисия Лепехина, домохозяйка.

Л. Я. Салнэ, домохозяйка.

Миша Черемных, комсомолец…

И конечно, помогали Островскому и родные, и старые друзья: брат Дмитрий, племянница Зинаида и Лев Николаевич Берсенев.

…Я вспоминаю один из вечеров памяти Островского в Харькове. Открывал его представитель общества «Знание», который во вступительной речи обрушился на добровольных секретарей Островского за то, что те писали неграмотно и делали много ошибок. А я тогда свое выступление начала с благодарности тем, кто помогал Островскому. И сейчас хочу низко поклониться всем, кто поддержал его в то трудное время. Да, часто писали люди не очень квалифицированные. Но, если бы не они, неизвестно, когда бы читатель получил продолжение романа «Как закалялась сталь».

Вторую часть романа я не писала, так как оставалась в Москве. Николай не захотел отрывать меня от фабрики.

Но вот к ноябрьским праздникам я была командирована в числе делегации от Бауманского райкома партии Москвы в подшефный 151-й стрелковый Верхнекамский Краснознаменный полк, расквартированный в Одессе.

Руководители фабрики разрешили мне на обратном пути заехать в Сочи к Николаю. В моем распоряжении было четыре дня.

Николай в ту пору уже перебрался из каморки на Приморской улице в двухкомнатную квартиру на Ореховой, 29, — здесь было попросторней.

Долго и подробно расспрашивал меня Николай о жизни Москвы, о моей работе, о подшефной части. Узнав, что я избрана секретарем партийной организации цеха, порадовался моему росту. Я как бы отчитывалась перед, ним. Ведь он был мне не только мужем и другом — он был и моим партийным руководителем. Это он в 1930 году рекомендовал меня в партию. И мне радостно было видеть его улыбку — знак одобрения моих дел.

В эти дни он с нетерпением ждал из Москвы отдельное издание первой части «Как закалялась сталь». Роман был закончен печатанием в сдвоенном 8–9 номере журнала «Молодая гвардия» и уже в августе сдан издательством в типографию. Роман должен был выйти к 7 Ноября. Редактором книги был главный редактор издательства «Молодая гвардия» С. Остряков.

Николай жил «от почтальона до почтальона».

Он рассказывал мне о работе над второй частью романа. О том, что диктовал ежедневно. Когда никого из добровольных секретарей близко не было, выручала десятилетняя племянница Зиночка, дочь Дмитрия Алексеевича, который в те дни тоже гостил у Николая. Конечно, Зиночка не могла заменить взрослого человека: писала детским почерком, медленно. Мешало то, что она плохо знала русский язык. Зато бойко говорила и читала по-украински: когда надо было прочесть что-то по-украински, Зина была незаменима. Это была остроумная, живая девочка.

Как-то мы сидели с Николаем одни. Он печалился о том, что издание первой части задерживается, что работа над второй частью идет медленно, не всегда есть возможность быстро записать найденное, многое гаснет, пока придет кто-нибудь и запишет.

Потом он попросил меня что-то прочесть. Я встала, чтобы взять нужную книгу. В это время как вихрь влетела в комнату Зина:

— Тетю Рая, як гарно, що вп приихалы, бо мени дядю вже замучив: читай да читай…

Николай перебил ее:

— Ладно, ладно, секретарь, потом пожалуешься, а сейчас дай нам книгу.

Зина подскочила к этажерке, схватила книгу, сунула мне в руки и так же стремительно убежала.

Николай с гордостью и любовью сказал о ней:

— Сорванец! На меня похожа. Вечно у нее какие-то дела, все куда-то спешит. Соседи на нее жалуются: лупит и девочек и мальчиков. Уж она себя в обиду не даст.

И тут же в шутку прибавил:

— Если ты долго не получишь от меня письма, знай: виновата в этом будет Зина.

И я услышала следующее:

— Как-то Ольга Осиповна поручила Зине опустить письмо в ящик. Зине не хотелось идти к почтовому ящику, и она бросила конверт в стоявший у калитки пустой ящик из-под продуктов. Месяца через два Ольга Осиповна обнаружила там письмо: «Зина, что это такое? Почему письмо, которое я просила тебя кинуть в почтовый ящик, валяется в мусоре?» — Зина, не смущаясь, ответила: «Бабушка, вы же сказали кинуть в ящик. Вот я и кинула».

Николай рассказал все это с юмором и без малейшей обиды. Помолчав, сказал:

— А в общем, девочка хорошая, помогает мне. Хотя ей интереснее, конечно, побегать, поиграть со сверстниками.

В эти же дни Николая навестил Абрам Ляхович, брат Розы; пришел передать приветы от харьковских друзей и сфотографировать Островского. Так появился групповой снимок: Николай, Ольга Осиповна, Дмитрий, приехавший навестить брата, и я. Это единственный снимок, сделанный в 1932 году в квартире на Ореховой, 29.

И. наконец, в этот адрес получили из книжного магазина города экземпляры первой части романа «Как закалялась сталь». Вот как об этом рассказывала Ольга Осиповна:

— Радостный и взволнованный, Николай попросил дать ему книгу. «Я хочу ее сам посмотреть», — сказал он, обращаясь к Левушке Берсеневу, который сидел рядом. Долго, с большим напряжением Николай «рассматривал» книгу. Делал он это на ощупь. Но смог разобрать вытисненный на обложке рисунок: штык и веточку с двумя распустившимися лепестками. «Как хорошо художник оформил книгу! Он точно понял содержание! Ведь я рассказываю о молодежи, и вот эта веточка, на которой только, только начинают вырастать лепестки, — это и есть та молодежь, о которой я пишу. А штык — это оружие, с которым молодые шли в бой завоевывать свое счастье…»

Тут же, по заранее приготовленному списку, книги были розданы родным и друзьям. Первый экземпляр — маме. Надпись: «Ольге Осиповне Островской — моей матери, бессменной ударнице и верному моему часовому. Н. Островский. Сочи 22 декабря, 1932 г.»

Получила книгу и я. В декабре, в Москве, почта принесла мне этот подарок. На экземпляре, подаренном мне, он написал: «Рае Островской. В память дней, когда рождалась дружба. Моей подруге-жене дарю мою книгу. Н. Островский. Сочи, 1932 г.»

С этого дня он дарил мне с надписями по экземпляру каждого нового издания.

Сорок одну книгу я получила в подарок при жизни Николая Островского.