Никто, кроме тебя 2

Глава 18

Выслушав своего мужа, Ракель горестно закрыла лицо руками:

– Моя девочка!…

Тяжело вздохнув, Ломбардо произнёс:

– Да, такие вот дела…

Ортего Игнасио и Марта, которые слушали этот разговор, сидели поникшие и угрюмые…

Неожиданно слово взяла Марта:

– Может быть…

Ракель и Антонио обернулись к ней.

– Что ты надумала? Марта, ответь, что ты хочешь предпринять?

Взгляд девушки выражал решимость. Ракель ещё никогда не видела свою сестру такой…

– Мне надо встретиться с ним и поговорить… Я должна сделать это.

Марта сделала смысловое ударение на слове «должна» – все, кто был в комнате, почему-то обратили на это внимание…

Антонио, посмотрев на младшую сестру своей жены, казалось, всё понял…

– Не делай этого, Марта… Прошу тебя… Воздержись от таких необдуманных поступков…

Ортего Игнасио, поднявшись, и под каким-то предлогом дипломатично вышел из комнаты.

Ни Антонио, ни Ракель, не стали задерживать молодого человека.

Лишь только одна Марта благодарно посмотрела ему вслед… Кто-кто, а она прекрасно понимала чувства своего жениха.

Пристально посмотрев на девушку, Антонио спросил:

– Марта, что ты надумала…

Та, словно в каком-то сомнамбулическом сне, вновь произнесла:

– Я знаю, что сделаю…

На помощь мужу пришла Ракель.

– Марта, перестань…

Неожиданно девушка согласилась.

– Ладно… Я думала, как лучше… Я думала вернуть нашу девочку… Хорошо, – она резко поднялась со своего места. – Хорошо, Ракель, пусть этим занимается теперь полиция…

Антонио вновь пристально посмотрел в глаза Марте. Они по-прежнему выражали решимость.

«А ведь она все равно поступит по-своему, – решил Ломбардо. – Я вижу: она твердо решила… И как нам ее от этого удержать?…»

Пройдя в комнату, где жил Ортего Игнасио, Марта поцеловала своего жениха в лоб, и как-то виновато посмотрев на него, произнесла:

– Дорогой, мне надо с тобой очень серьезно поговорить…

Ортего Игнасио, подняв большие черные глаза на свою невесту, произнес:

– Да, дорогая…

Марта замялась, – она не знала, с чего лучше начать этот разговор…

Наконец, после достаточно продолжительной паузы, она произнесла:

– Мне так жалко Пресьосу…

Ортего Игнасио молча покачал головой – ему тоже было жаль дочь Антонио и Ракель, к которой за тот небольшой срок, который он прожил под крышей этого гостеприимного дома, привязался, как к родной…

– Мне тоже…

Девушка продолжала:

– Бедная девочка!… Она такая маленькая, такая беззащитная… И почему же она должна так страдать?!… За что?…

Тяжело вздохнув, Ортего Игнасио произнес:

– Хорошо хоть, что мы теперь знаем: Пресьоса жива… Хоть это как-то обнадеживает…

Марта в ответ произнесла:

– Жива… А что будет с ней завтра?… Послезавтра?… Что будет с нашей маленькой девочкой?… Кто может дать гарантии, что с ней ничего не случится?… Что этот грязный подонок не станет использовать ребенка и дальше для своих махинаций?

Ортего Игнасио молча кивнул в ответ: действительно, таких гарантий никто дать не мог…

Взгляд молодого Кастильего был полон печали… Он тихо произнес:

– Не знаю…

– Вот и я не знаю…

Подсев ближе к своей невесте, Ортего Игнасио нежно приобнял ее.

– Надо надеяться на лучшее…

Марта устало ответила:

– Я и надеюсь… Все мы только и делаем, что надеемся на лучшее…

Ортего Игнасио несмело перебил ее:

– Нельзя отчаиваться… Слово Божье учит, что отчаяние – самый большой грех…

Марта с каким-то отрешённым видом произнесла:

– Я знаю…

Де Кастильего продолжал:

– Надо верить, что все будет хорошо, Марта… Я верю в это… Нам ведь все помогают…

– Да, мой дорогой… Мир не без добрых людей, – согласилась Марта, но голос ее звучал очень невесело, почти обреченно…

– Вся полиция поднята на ноги…

Марта поморщилась.

– А что толку…

Ортего Игнасио попытался было возразить:

– Ну как это…

– Ведь они будут искать Пресьосу, а этого грязного подонка…

– Найдут Трехо, найдут и Пресьесу, – произнес де Кастильего, стараясь придать каждому своему слову весомость. – Мне кажется, что Трехо не сможет долго скрываться… Если человек поставлен государством вне закона – точнее, он сам поставил себя вне закона таким образом, – то наверняка он скоро попадется…

Марта глубоко вздохнула и произнесла:

– Дай-то Бог…

Но в глубине души она не верила в то, что Трехо удастся арестовать… Она неплохо знала этого человека, и потому была почти уверена, что ему удастся скрыться…

«Хорошо, если он уедет один, сам, – думала Марта, – хорошо, если так… Но ведь этот Луис – очень мстителен… Да, он может всё, что угодно… Не дай Бог, если он что-то сделает с маленькой… Да, он может это… Да, мне теперь остаётся только одно – я знаю, на что иду, знаю, и никто меня в этом не остановит… Только вот Ортего Игнасио… Боже, я люблю его!…»

Ортего Игнасио угрюмо смотрел куда-то перед собой… Он догадывался, на что именно решилась его невеста…

Поцеловав молодого де Кастильего, Марта со вздохом произнесла:

– Я хочу тебе кое-что сказать…

Ортего Игнасио, не поднимая головы, промолвил:

– Да… Слушаю тебя…

– Я знаю, как можно спасти Пресьосу…

Медленно подняв глаза на Марту, Ортего Игнасио тихо-тихо произнёс:

– Как же?…

Марта вновь замешкалась…

Да, конечно – одно дело решиться на такой поступок, на какой решилась она, в душе, а совсем другое – сказать о нём вслух…

А тем более – своему жениху.

Ортего Игнасио смотрел на свою невесту, не мигая. Он повторил:

– Я слушаю тебя, Марта…

Марта начала очень несмело:

– Ведь этот подонок хочет…

– …чтобы ты была его… ну, не знаю кем – женой, что ли… – в тон девушке продолжил де Кастильего. – Это его условие… Понимаешь, он отказался даже от денег, которые предлагал ему дон Антонио… Признаться, меня это очень удивило…

Марта согласно кивнула в ответ.

– Меня – тоже…

Ортего Игнасио, внимательно посмотрев на Марту, спросил:

– Что ты надумала…

Марта готова была расплакаться…

– Я… я…

Она так и не договорила и уткнулась лицом в плечо своего жениха…

Ортего Игнасио все понял…

Лицо его помрачнело…

– Марта, я понимаю тебя…

Марта, не отвечая, только всхлипывала.

– Я понимаю тебя, Марта… Я… я горжусь тобой… Ты честная и благородная девушка!… Теперь я понимаю, что не ошибся в тебе!…

После этих слов Марта расплакалась навзрыд…

Да, Марта Саманьего решила пожертвовать собой, своим счастьем с Ортего Игнасио только для того, чтобы вырвать маленькую племянницу из рук Трехо.

Ортего Игнасио прекрасно понимал свою невесту. Он не осуждал ее – нет, напротив, он был рад, что у девушки, которую он любил всей душой, такое отзывчивое и благородное сердце!

Да, молодой де Кастильего таким образом терял возлюбленную – если не окончательно, то, во всяком случае, очень надолго… Но он понимал, что в сложившейся ситуации у нее просто не остается никакого другого выбора.

Конечно же, он ни словом не обмолвился об этом решении Марты ни Антонио, ни Ракель – реакцию последних нетрудно было предугадать.

Оставалось ждать какого-то сигнала от Трехо – а в том, что Луис даст о себе знать, ни Марта, ни Ортего Игнасио не сомневались.

Прошло несколько дней…

Полицейский комиссар Парра чувствовал себя перед Мигелем Габриэлем очень виноватым – почему он тогда, в двери траттории не задержался с ним?… Не поговорил, как старый друг – доверительно и без нажима?… Почему не мог всего предвидеть, предусмотреть – всё-таки, он значительно старше, и жизненного опыта у него побольше, чем у другого человека…

«Ведь поступи я тогда таким образом, – думал Парра – наверняка де ла Фронтера не стал бы жертвой этого мерзавца!… А если Луис тогда действительно убил бы Мигеля Габриэля – что бы тогда было?!… О, не надо, я никогда бы не простил себе этого!…»

Полиция сбилась с ног, ища Трехо по всему Мехико. Его фотографии в профиль и анфас были в кармане практически у каждого столичного полицейского.

Но Трехо будто бы в воду канул.

Анхель уже начал было волноваться; а вдруг этот мерзавец, прихватив с собой в качестве живого щита маленькую Пресьосу, бежал из страны, куда-нибудь в Никарагуа или в Парагвай?…

Однако в полицейском управлении комиссара более чем авторитетно заверили, что это просто невозможно – все контрольно-пропускные пункты на границе, все автобаны, все аэропорты, морские порты и вокзалы тщательно патрулируются агентами полиции.

И Парре ничего не оставалось делать, как смириться с мыслью, что этот грязный уголовник рано или поздно объявится сам…

Как ни странно, но после той страшной полосы трагических событий, работы у Анхеля практически не было. Он каждое утро приходил в свой в кабинет, листал какие-то папки со старыми документами, от нечего делать перечитывал по несколько раз почту…

Когда это надоедало, он, предупредив капрала Оливейру, что идёт по делам направлялся в госпиталь святого Себастьяна, где его уже все, начиная от сестры-кармелитки в регистратуре и заканчивая матерью-настоятельницей, знали в лицо.

Дела де ла Фронтеры довольно быстро шли на поправку: его молодой организм брал верх. К тому же, опытные монахини-сиделки госпиталя святого Себастьяна прекрасно знали своё дело…

Рана оказалась не такой опасной, как доктора посчитали с самого начала: просто Мигель Габриэль за ночь потерял очень много крови, и поэтому врачи приписали ему постельный режим.

В палате Мигеля Габриэля всё время стояли живые цветы, которые менялись каждое утро – их всякий раз приносил ему его друг, Анхель Парра…

Правда, молодой человек очень скучал в безделье, не знал, чем заняться.

Однажды он попросил монахиню, которая ухаживала за ним, патронажную сестру Монику, принести колоду карт – он хотел развлечь её какими-нибудь незамысловатыми карточными фокусами, но та очень строго сказала, что это невозможно: карты, мол – Библия дьявола, и в госпитале католического ордена о них не может быть и речи…

Мигель Габриэль очень уважал Монику и даже немного боялся её – ему ничего не оставалось, как смириться…

Парра, выслушав рассказ своего молодого друга о том, как тот пытался было шантажировать Луиса Трехо, невесело произнёс:

– Ну, знаешь ли, никогда бы не подумал, что ты на такое способен…

Мигель Габриэль стыдливо отвёл взор.

– Я так виноват перед всеми вами… Мне очень стыдно…

Парра, вспомнив, что его неопытный друг и без того пострадал из-за неумения обдумывать последствия собственных поступков, и, кроме того, целиком и полностью реабилитировал себя в глазах многих, отдав деньги, полученные от преступника, племяннику дона Хуана Сантильяны, Романо, тут же добавил:

– Ничего… Ты ведь сделал это не по злому умыслу и не из-за любви к деньгам…

Мигель Габриэль отвернулся к стене и ничего не ответил – он очень, очень болезненно переносил случившееся, обвиняя во всех несчастьях, которые свалились на Романо, Анхеля Парру и семью Ломбардо, только одного себя…

Анхель ободряюще улыбнулся.

– Ничего, теперь ты станешь умнее…

Мигель Габриэль только вздохнул.

– Да уж… Я, лёжа тут, на больничной койке, очень много думал о своей жизни… И теперь, когда я выйду отсюда, попробую начать всё с самого начала…

На лице Анхеля заиграла улыбка. Он был рад, что его друг наконец-то решил взяться за ум.

– Кстати, – сказал полицейский комиссар, – у меня был один знакомый, который шантажный промысел сделал своей доходной профессией… Точно так же, как ты – игру в карты, не преувеличиваю…

Просто Парра беспокоился за своего товарища, чтобы тот не зацикливался на своей вине – потому решил кардинально сменить тему беседы.

Мигель Габриэль понял Анхеля и без слов: он благодарно улыбнулся.

– Ну, скажем так, карточная игра – не такой уж и доходный промысел…

– Но ведь ты как-то жил всё это время исключительно игрой в карты!… – возразил полицейский комиссар. – Ты ведь сам говорил…

Де ла Фронтера скривился.

– Думаю, что больше никогда не сяду за игорный стол – сказал он, – для мужчины в моём возрасте надо подыскать какое-нибудь более подходящее ремесло…

Анхель радостно заулыбался.

– Правильно…

Мигель Габриэль продолжал:

– Знаешь, мне иногда кажется, что это очень кстати, что всё так получилось…

Анхель сразу так и не понял смысла этого высказывания своего друга.

– То есть…

– Ну, – принялся объяснять де ла Фронтера, – что в Мехико сперва приехал сеньор Ломбардо с женой, а потом – этот суровый негодяй Луис Трехо… Что я начал его шантажировать, причём, так по-детски неумело, а потом получил булыжником по голове…

Анхель Парра очень недоумённо посмотрел на своего молодого друга.

– Ты это серьёзно?…

Лицо Мигеля Габриэля ни у кого бы не оставило сомнений, что он действительно говорит серьёзно…

– Да…

Но Анхель по-прежнему недоумевал.

– Но почему?…

Де ла Фронтера вздохнул.

– Иначе бы я никогда не оказался на больничной койке тут, в госпитале святого Себастьяна, и мне никогда не пришли бы в голову подобные мысли…

Анхель после этих слов своего друга с мягкой улыбкой спросил:

– Значит, чтобы стать умнее, надо получить булыжником по голове?…

Согласно кивнув в ответ, Мигель Габриэль де ла Фронтера произнёс:

– Выходит – так… – После непродолжительной паузы он, посмотрев на своего приятеля, напомнил ему: – Ты, кажется, хотел мне что-то рассказать?

Полицейский комиссар тут же спохватился и, посмотрев на Мигеля Габриэля, сказал:

– Ах, да, извини…

– О чём же ты хотел рассказать?…

– Не о чём, а, скорее о ком… Да об одном знакомом, дальнем родственнике, который превратил шантажный промысел в доходное предприятие… Если тебе это интересно, могу рассказать…

Мигель Габриэль улыбнулся.

– Конечно же… Думаю, твой приятель оказался во всех отношениях порасторопнее меня…

– Не то слово…

– Что ж, будет любопытно послушать…

И полицейский комиссар, набрав в лёгкие побольше воздуха, начал свой рассказ…

…Это случилось лет двадцать назад, если не больше. Я только что закончил, офицерское училище полиции. Как теперь помню, я сидел в парке, на скамеечке, и размышлял о чём-то приятном…

Неожиданно я услышал над собой какой-то весьма знакомый баритон:

– Добрый день!… Однако довольно стыдно не узнавать старых знакомых!… А тем более родственников – пусть даже и не самых близких…

Подняв глаза, я увидел своего очень дальнего свояка дона Артуро…

Я знал его очень давно – ещё, будучи подростком. Встречался с ним, правда, очень редко, ещё в то время, когда он проедал и пропивал несколько наследств: дядино, мамино, тётино, двоюродного дедушки и так далее – наследств в виде гостинец, тратторий, доходных домов, чуть ли не публичных заведений…

Я много слышал о нём – особенно о его диких и несуразных кутежах, в которых смешивались остроумие и жестокость, грязь и изысканность, издевательство и трогательные порывы…

Но полоса удачи как-то очень скоро прекратилась у дона Артуро. С необыкновенной быстротой этот человек покатился вниз с горы. Он пропил, проел, промотал все деньги, удивительно быстро опустился и подряхлел. Жил он по-прежнему тут, в Мехико. Дона Артуро очень выручало знание иностранных языков – английского, немецкого и французского. Французский, по слухам, он изучил в Париже, когда заболел скверной болезнью и, не доверяя нашим мексиканским врачам, отправился лечиться туда; немецкий же выучил в Аахене, где проходил дополнительный курс, принимая серные ванны…

И вот теперь я увидел совершенно нового, незнакомого мне дона Артуро.

Прямо, точно он сейчас же родился на белый свет. Цветущее лицо, великолепный костюм, трость чёрного дерева, вся испещрённая золотыми инициалами…

Естественно, я был удивлён, ну просто до последней степени.

Дон Артуро, вежливо присев рядом со мной, сразу же предложил:

– Может быть, позавтракаем?…

Честно говоря, я всегда побаивался этого странного человека, я избегал его общества ещё в те времена, когда его звезда высоко стаяла в зените, но в этот раз любопытство взяло верх, и я решил отправиться с ним, чтобы выяснить причину такого возвышения…

И вот я начал неожиданно переходить от изумления к изумлению…

Дон Артуро, усадив меня в собственный «Порше», повёз в старый испанский квартал…

Он аккуратно остановил машину у старинных чугунных узорчатых ворот. Внутри двора, отделённого от авениды маленьким искусственным парком с фонтаном и цветником, стоял красивый старосветский особняк с цельными зеркальными окнами…

Домашний повар дона Артуро был великолепен – выше всяких похвал.

Но ещё больше поразила меня, тогда – скромного младшего офицера полиции, сервировка стола.

Красный богемский хрусталь, севрский фарфор, накрахмаленное столовое бельё, старинное серебро, цветы в высоких тонких вазочках…

И всё это играло, искрилось, переливалось в солнечных лучах.

Очень миловидная женщина в кружевном передничке прислуживала нам – неторопливая, скромная, лет двадцати пяти… Вся такая полногрудая, румяная, черноволосая, сладкоглазая, с ямочкой на каждом пухлом пальчике, с красивым чувственным ртом, в чёрном платье, из выреза которого поднималась сдобная шея… Когда мы перешли к кофе и ликёрам, она тоже уселась за стол…

А разнеженный дон Артуро, прихлёбывая крошечными глотками дорогой ликёр, с наслаждением рассказывал о последних городских сплетнях, о своём особнячке, о своём счёте в банке, о своём гараже, где кроме «Порше», стояли ещё «Ролс-ройс» и «Ягуар»…

Чем дальше, тем больше дон Артуро становился для меня загадочным. Каким образом произошло с ним это удивительное превращение?… Не выиграл ли он чудовищно большой приз в какой-нибудь лотерее?… Не обанкротил ли он всё казино Лас-Вегаса, Ниццы и Монте-Карло?… Не находится ли на содержании какой-нибудь престарелой вдовы мультимиллионера?… Не получил ли он какого-нибудь нового колоссального наследства?… Ничего не понимая, я не смог удержаться от любопытства и спросил:

– Что всё это значит, дон Артуро?… Объясни мне, наконец!…

Мне показалось, что дон Артуро на мгновение смутился и даже будто бы его орлиный нос побледнел от неожиданного вопроса.

По крайней мере, я ясно видел, как дёрнулись у него веки и опустились вниз, но вскоре хозяин особняка овладел собой…

– Ах, в том-то и дело, дорогой мой Анхель, – сказал он, – что этого я и сам не знаю… И, когда я сегодня утром увидел тебя в парке, меня почему-то потянуло исповедоваться перед тобой, перед своим, пусть дальним, но всё-таки родственником…

– Изабель, – обратился он к девушке, – прикажи нам подать ещё ликеров и хороших сигар и не старайся особенно спешить…

Я пристально наблюдал за доном Артуро – да, он был смущён…

Когда Изабель вышла, на глазах хозяина, как мне показалось, блеснули слёзы…

– Боже, кто меня выслушает?!… Ты думаешь, это так легко сначала?… Вспомни, как немилосердно гнала меня судьба!… И вот, в те самые дни, когда меня начали посещать мысли о самоубийстве, вдруг попалось мне случайное газетное объявление: требуются образованные молодые люди в возрасте от тридцати до сорока лет для важной и секретной работы… это, положим, хотя и не государственная, а сугубо частная, но всё-таки тайна… Да и потом, в объявлении оно и названо-то не было… это я теперь уже приплёл… Ну, скажем, бюро для ознакомления с общественным мнением… Необходимы хорошие манеры и знание хотя бы двух иностранных языков: английского и французского.

Уверяю тебя, что я пришёл туда не из обычной моей проказливости, а исключительно под пятой глубокой бедности… Думал, конечно, что через два-три дня, через неделю максимум меня обязательно выгонят.

Но оказалось, что я сразу понравился… И вот – честное слово!… – тут глаза дона Артуро наполнились слезами, а нос мгновенно покраснел, – честное слово, когда мне дали вскрыть первое письмо, я, старый разбойник с душой крокодила и совестью глиняного истукана, я почувствовал, что краснею не только лицом, но и спиной и грудью… Должно быть, вот точно также палачу в первый раз тяжело терять свою невинность…

Это – первое письмо…

А потом… потом – пятое, десятое, сотое… И я стал уже свыкаться с мыслью, что так и нужно… Притом рассудок – необычайно гибкий утешитель: «Не я – так другие сделают… А ты останешься нищим».

А дальше пошло ещё легче. Пока не вошёл в привычку и даже во вкус… Я всегда находил вкус в разгадывании шарад, ребусов, головоломок, решении кроссвордов и тому подобных вещах. Иногда на какой-нибудь неуловимой странности тона в самом простом, невинном, девичьем письме, я останавливал на нём пристальное внимание и находил удивительнейшие вещи в чтении начальных букв каждой строки или в буквах, расположенных по диагонали, или в порядке слов, выписывая их через одно, через два, снизу, сверху и так далее… Выработал в себе со временем настоящий профессиональный нюх. Должно быть, это был дар свыше… Наконец, из одного сугубо частного письма я выудил такие сведения о своём патроне, что мне незамедлительно удвоили зарплату. Этот-то человек и толкнул меня на путь позора!

Это такой соблазн – компрометирующие письма… Даже представить себе не можешь…

Муж в Чили делает для банков закупки гуано и меди. Жена в столице. Любовник во Флориде, в Майами… А из ихней переписки я вижу, что из Сантьяго-де-Чили идут деньги, и немалые, а из Флориды тоже присылаются, и также немалые… Я, конечно, стеснялся, стеснялся, а потом взял одно такое письмо и прижал под ноготь. А затем печатаю объявление в газетах, что, мол «случайно найдены письма, адресованные на имя сеньоры Т. Р. По адресу такому-то, оттуда-то… Хочу возвратить лично. От двух до пяти. Пассаж. Сеньор с гвоздикой в петлице».

Женщина попалась, очевидно, очень умная и властная – даже слишком.

Но, как все женщины в таком положении, всё-таки по-своему очень глупа.

В назначенное время узнаёт меня издали, и показывает глазами скромному сеньору с невзрачной внешностью.

Тот сейчас же подходит ко мне, а сама Т. Р. скрывается.

Он мне говорит: «Не угодно ли вам следовать за мной сеньор?…» – «Куда?» – «Видите ли, вам лучше не сопротивляться, а сесть в мой автомобиль, и я повезу вас в полицию…» Я ему отвечаю: «С удовольствием. Только я теперь жду одну уважаемую сеньору. Мне в руки случайно попали её письма. Я сам служу в бюро справок и розысков. И письма эти настолько откровенного и неприличного содержания, что я, по свойственной мне стыдливости, должен их немедленно уничтожить… сжечь, нарушив, таким образом, свой служебный и человеческий долг. Об этом я только и хотел сообщить той сеньоре. А вы можете меня обыскать в полиции, также произвести самый тщательный обыск у меня дома. Подождём минут десять, а потом я весь к вашим услугам, мой юный и неопытный друг. Моя совесть чиста, как поцелуй младенца. Вы же за ваше рвение не по разуму полетите с вашей службы… Кстати, вот моя визитная карточка…»

Ну, разумеется, сыщик раскрыл рот. Он такого хода и подозревать не смог. И оставил меня в покое… И даже извинился… Но если бы у меня этот фокус сорвался, дома бы у меня всё равно бы ничего не нашли – при себе я никогда ничего не ношу, а документы храню в сейфе одного надёжного банка…

На следующий день сеньора «Т. Р.» получает от меня письмо, написанное мною, от руки, с собственной подписью, именем, фамилией и подробным адресом.

«Достопочтенная сеньора! В мои руки случайно попала ваша честь, честь вашего мужа и близкого вам человека. Как порядочный человек, я хотел ликвидировать компрометирующую вас информацию с глазу на глаз, между мной и вами, но вам надо было, чтобы об этом узнала полиция…

Тем не менее, я остаюсь порядочным человеком с головы до ног, до конца моих дней. Письма уничтожены, но не уничтожены их последствия… Это от меня, к великому сожалению, не зависит. А потому, прошу прибыть по адресу, где я передам Вам то, что должен был передать ещё вчера в Ваших же интересах…»

Конечно, если бы я написал такое мужчине, то он бы пошёл в хороший оружейный магазин, купил бы револьвер и пристрелил меня, как собаку… Но тут – женщина. Приходит ко мне в определённый срок, без опозданий, плачет, дрожит, волнуется… Угрожает самоубийством на моих глазах. А я ведь давно уже узнал чего она стоит. Пароходная компания, прибыльные акции, недвижимость по всей стране… Муж для закона, любовник для симпатии. И так далее.

Я и говорю:

– Миллион, сеньора…

Она плачет:

– Какие огромные деньги! У меня таких никогда не было!…

Напоминаю:

– Ваш любовник обходиться вам дороже… Я знаю это наверняка.

Начинается торговля.

Десять, двадцать, пятьдесят, сто, триста, пятьсот тысяч, шестьсот, восемьсот, девятьсот… И, наконец – миллион.

Аккуратно, как честный человек, вручаю ей четыре письма. Они у меня пронумерованы и прошиты. Даже числа указаны.

– Все?!…

– Да…

Она взрывается:

– Все, подлец?…

Я говорю ей:

– Подождите, сеньора… Минуточку внимания. Миллион песо по вашему чеку я, конечно же, получу с вас сегодня или завтра… А вы немедленно потрудитесь съездить за чековой книжкой, если она у вас не при себе…

– Все?…

А я добавляю:

– А за слово «подлец» через месяц потрудитесь выписать мне ещё один чек… ну, не буду много требовать, скажем, на сто тысяч. Потому что письма я вам вернул, но предварительно снял с них ксерокопии… Не угодно ли полюбоваться, сеньора?…

Выбрасываю из ящика письменного стола один за другим листки: один, два, десять, сто…

Первый листок она разрывает на мелкие части, от второго начинает плакать, третий, пятый приводят её в ярость, в бешенство…

– Говори, говори, мерзавец!… Что ты ещё хочешь?!… Что ещё?…

Я скромно отвечаю:

– Только что сказал: сто тысяч. А за «мерзавец» я требую ещё сто… И так – каждый месяц… Не брыкайтесь, сеньора… Нас тут только двое, и в случае чего, содержите меня пожизненно…

С того и пошло. Таким образом, я быстро и без особого труда завёл себе несколько человек, которые ежемесячно присылали мне деньги…

Жить честно?… Нет, спасибо… Проживёшь так, а потом подохнешь под забором или в госпитале… Не надо мне такое!… А жизнь так очаровательно красива и так омерзительно коротка!…

Мигель Габриэль выслушал этот рассказ полицейского комиссара с неослабевающим вниманием.

– А что потом с ним случилось – с этим доном Артуро?… – спросил он, когда комиссар Парра закончил говорить.

Тот пожал плечами.

– Что и должно – его просто убили… Подстроили автомобильную катастрофу… Видимо, он кому-то очень крепко мешал. Кто-то из его жертв подсчитал, что выгоднее потратиться один раз, наняв убийцу, чем платить всю жизнь, проведя её в страхе… «Жизнь так очаровательно красива и так омерзительно коротка», – невесело процитировал он только что дона Артуро…

После похищения Пресьосы, на дом Ломбардо обрушилась целая серия несчастий…

В тот же вечер Ортего Игнасио получил телеграмму из Гвадалахары:

Честно говоря, Ортего Игнасио не уважал своего отца – причин для того было много… Но не уважать – не значит не любить… К тому же отец – всегда есть отец. И молодой де Кастильего, бросив все свои дела, отправился в Гвадалахару…

Марта с плачем проводила его.

– Марта, – сказал Ортего Игнасио, прощаясь с ней, – когда я приехал сюда, мы были с тобой женихом и невестой, а теперь… Даже и не знаю, как назвать тебя… О, Марта… Как я люблю тебя!…

И Ортего Игнасио тяжело вздохнул – кому-кому, а ему действительно было несладко…

Девушка, подняв на молодого человека мокрые от слёз глаза, произнесла:

– Не думай об этом… Называй меня просто – любимой… Какая разница – невеста я тебе или нет?… Я люблю тебя, Ортего Игнасио, а ты любишь меня – разве этого мало?

И Ортего Игнасио, поцеловав Марту на прощание, отправился в Гвадалахару…