Новенькая на факультете боевых магов (СИ)

ГЛАВА 14. Там, где бессильна магия, справятся обычные человеческие руки

— Элла Фостер, — раздражающе пафосным тоном произнёс Нокс. Отвратительный тембр голоса — это у них семейное. — Давно не виделись. Безумно рад встрече.

Он даже посмел руки для объятий раскрыть, негодяй! И ведь не нагрубишь, а то снова папеньке нажалуется, с него станется.

— Взаимно, — через силу ответила я. — Обниматься не будем — я тут на досуге заклятие лихорадки отрабатывала, — и добавила, глядя, как перекосилось личико Рейны: — Оно только на мужчин действует, тебе, дорогая, переживать не о чем.

— Я смотрю, ты здесь хорошо устроилась. Знак отличия получить успела. — Взгляд Нокса плотоядно переползал с левой груди на правую, там, где красовался золотой значок в виде короны. Поскольку настоящая корона мешала бегать по полосе препятствий и играть в баскетбол, мне выдали миниатюрную в виде брошки. — Корона? Что это значит? Королевская кобра? Или «Осторожно, единственная девчонка на мужском факультете»?

— Это значит, что я выиграла местный конкурс красоты, — с убийственным спокойствием ответила я.

— Вау! Элла! Поздравляю! Ты этого достойна! — порадовалась за меня Рейна. — Жаль, что в Хендфорде до такого не додумались, не то мы бы с тобой чередовались: один год я королева, другой — ты.

Одно из достоинств Рейны — стабильно высокая самооценка, которую не способна поколебать ни критика, ни сплетни, ни неудачи. Окажись она на моём месте, не стала бы изводить себя муками совести. Не знаю, как других, а меня это ужасно утомляет.

Оттеснив Нокса, Эркин и Фрейзер представили мне Рубио Васкеса — парня Рейны. На первый взгляд, он был таким же, как все ла риорцы — смуглым, высоким, широкоплечим и черноглазым, с орлиным носом и густыми ресницами. Его изюминкой оказалась крупная родинка на щеке и бархатный, как у оперного певца, голос. Он так искренне радовался возможности снова увидеть друзей и так крепко обнимал Рейну, что я от души порадовалась за обоих.

Но развести их всё равно предстояло по разным корпусам.

— А где Джед? Не встречает? Я увижу его только утром? — спрашивал по дороге Васкес.

— Утром увидишь всех, — кивнула я, не переставая думать о брошенном на кухне Фицрое и ощущая себя чуть ли не самым последним человеком на планете. И повернулась к подруге: — Вот это сюрприз! Даже не предупредила!

— Письмо не дошло? — округлила глаза Рейна. — Держу пари, оно прибыло вместе со мной на корабле. Наверное, завтра или послезавтра доставят. Вот умора! Я раньше письма прибыла!

Внезапно меня охватила мысль, что в письме Рейны могли быть новые засекреченные инструкции от вампира, и осторожно спросила:

— Мне никто не передавал писем?

— Ребята передавали пламенные приветы, — отозвалась подруга, — писем не передавал никто.

Что ж, ничего не поделаешь. Буду действовать как задумала.

Адская Дотти привлекла внимание приезжих. Никто из них, кроме Васкеса, который проучился здесь три с половиной года, никогда не видел гончих вживую. Правда, они подразнили её и посмеялись, как это делают дети у клетки с тигром, и вскоре потеряли к ней интерес.

— Ну, рассказывай, — с горящими глазами воскликнула Рейна, когда мы остались вдвоём в рекреации женского корпуса. В спальне отдыхали девушки из Гуаталайи и Калаорры и мы присели на диванчики, чтобы им не мешать. — Кто он? Ла риорец? Они все такие страстные, мама дорогая! И щедрые — вон, смотрю, серёжки у тебя краси-и-ивые!..

— Ты о чём? — Я старательно изображала непонимание, но, боюсь, меня выдавал не только румянец.

Естественно, от внимания Рейны не укрылись и мои искусанные губы, и следы на шее. Фицрой наверняка новых успел наставить, чтоб его!..

— О том самом, дорогая, — заулыбалась подруга. — Помнишь, я тебе желала влюбиться в самого страстного кадета? Как вижу, сбылось.

— Не в страстного, а в противного, — нехотя припомнила я, — и не мне влюбиться, а ему.

— Ну прости!

— Пластырь есть?

— Конечно.

Рейна достала из сумочки пару полос пластыря и аккуратно наклеила мне на шею. Зря я надеялась, что она сдержится и оставит без внимания две уже имеющиеся.

— Вот это страсти! Наша холодная Элла Фостер оттаяла, наконец, на южном солнышке и нашла себе парня?

Её всегда в первую очередь интересовали любовные отношения, а не учёба. Мне оставалось только вздохнуть и сказать:

— Да просто отрабатывали обмен частичками магии. Ничего больше.

— Ну-ну.

— У тебя всегда, когда ты с кем-то целуешься, крышу сносит от переизбытка чужой магии?

— Ого!.. В самый первый раз сносило. Потом нет. Привыкла, наверное, ощущения притупились.

— Понятно. Ну что ж, ты располагайся, а мне пора. Я сегодня дежурная, — и указала на повязку на рукаве.

— Как? Уже уходишь? — обиделась подруга. — Мы же не поговорили ещё!

— Завтра будет день. Занимай свободную кровать и высыпайся. Завтрак в семь. После общее построение, торжественное открытие зимних игр и конкурс интеллектуалов.

— Всегда мечтала поучаствовать в конкурсе интеллектуалов, — проворчала Рейна и чуть ли не впервые за эту ночь я была полностью с ней согласна.

Оставив Рейну обживаться на новом месте, я нервно поглядела на трофейные часы. Ровно два ночи. До моего звёздного часа осталось совсем чуть-чуть.

Только я спустилась с крыльца, ночной воздух пронзило жуткое рычание Дотти и вслед за ним — чей-то захлёбывающийся крик.

И, несмотря на гуляющие по коже мурашки и внутренний голос, вопивший: «Прячься скорее! Гончие на свободе!» — я помчалась на шум.

Фонари будто нарочно кто-то притушил. В полутьме мелькнула длинная тень. Лязгнула зубами. Да, я в курсе, что на гончих наши заклинания не действуют, и всё же чисто инстинктивно прочертила руны камней и огня. В ту сторону, куда метнулась гончая, со свистом посыпался град камней, а огненные шары осветили пространство.

Боги, лучше бы я этого не делала!..

Все ужасы прошлого вмиг обрели реальность. Гигантская гончая с окровавленной пастью и скалящимися зубами, убийственно медленно переставляя перевитые узловатыми венами ноги, шла прямо на меня. Обломанные рога выставлены вперёд, в глазах огонь плещется.

Всё-таки страх перед гончими никуда не ушёл. Я будто в неподвижную статую превратилась. Ничего не чувствую, кроме леденящего ужаса. Ни пошевелиться, ни слова вымолвить не способна. Даже вдохнуть не получается. Я отдаю себе отчёт, что случится в ближайшую минуту. К сожалению, на моих глазах это уже происходило не раз. Прости, Миррен, прости, тётя Эмили…

— Элла! — прохрипели в кустах. — Уходи! Эй, собачка! Дотти!.. Сюда, ко мне! Фью-фью!..

— Морган!.. — прошептала я.

Внутренний огонь, мелким шариком концентрирующийся в груди, вмиг совершает какую-то термоядерную реакцию и выплёскивается наружу сверкающим пламенем. Гончая морщится и отворачивается.

— Морган, ты как? — уже громче зову я. И, не дожидаясь ответа, твержу: — Лапидибус!.. Игнис!..

На дорожку сыплются горящие камни. Искры во все стороны летят. Но гончая только головой трясёт и, рыча, наступает, заставляя меня пятиться. Вот гадина!..

— Я-то нормально, — отзывается Морган. — А ты уходи!

— Бежать можешь?

— К сожалению, только ползти.

— Ты один? В смысле больше никто не пострадал?

— Где-то тут был Алфи. Надеюсь, он успел спрятаться.

На помощь звать нельзя, чтобы не подвергать риску кого-то ещё. Как же ты не вовремя, Дотти!..

Я отправляю в её сторону новую порцию раскалённого гравия, пытаюсь запутать ей ноги шипастыми лианами. Но увы. Был бы это эльв, уже лежал бы на земле, перевитый по рукам и ногам. Гончей человеческая магия как мёртвому припарка. Лианы скукоживаются и отползают, камни не долетают, меняя траекторию прямо в полёте. А мне отступать некуда — голодная дионея уже жаждет вцепиться мне в задницу.

Со стороны крыльца слышится свист. Такой, каким обычно собак подзывают. Кто там такой бессмертный?!

— Уйди! Уйдите и запритесь! — кричу я, понимая, что, возможно, на крыльцо вышел сам секретарь Пламфли и с перепугу не чувствуя ни запаха сигарет, ни кофе. — Дотти каким-то образом выбралась из клетки. Морган ранен.

С крыльца доносится отборная брань, чередующаяся короткими фразами: «Оставить ни на минуту нельзя» и «Свалилась мне на голову». Но поражает меня вовсе не нецензурщина, а голос, её произносящий. Это Фицрой. Какого, спрашивается, чёрта ему не сидится на кухне?!

Дотти вскидывает морду в его сторону. Уши торчком. Из уголка рта слюна капает. Шаг, другой, третий — она всё ближе и ближе…

Вызвать её на себя и сломя голову бежать сквозь кусты дионеи в надежде на то, что хищный цветок не побрезгует полакомиться адской Дотти? Ещё лучше — заманить её к брызгающей ядом стене. Так себе план, но лучшего я пока не придумала.

— Дотти, хорошая девочка, иди сюда! — зовёт Фицрой и зачем-то рубашку снимает. Координация хромает, как будто он лишнего хлебнул. Но хотя бы на своих двоих стоит, я всё-таки переживала по поводу коленей.

— Ты в своём уме, идиот? — рычу я. — Уйди, дай заманить её в дионею.

— Как тебя увидел, так и свихнулся, — огрызается он. — Задницу свою от цветов убери, она мне ещё понадобится. Иди сюда, моя хорошая! И это я не тебе, Фостер.

— Пусть мою задницу лучше цветы сожрут, чем ты к ней ещё хоть раз прикоснёшься!

Если это мои последние слова, сказанные перед смертью, пожалуйста, не набивайте их на моём могильном камне!

Пока Фицрой, спускаясь с крыльца, снимает ремень (боги, он точно свихнулся, и я тут совершенно ни при чём), Дотти меняет тактику и бросается на меня. Отпрыгивая в самую гущу дионей с воплем: «Заклинаю всей своей магией!» — вызываю одновременно камни, фаерболы и дождь с градом. Всё это добро сыплется с неба в тот самый миг, когда гончая в прыжке нацеливается открытой пастью аккурат мне в горло.

Инстинктивно выставляю руки и зажмуриваюсь. Падаю на спину и жду острой вспышки боли. Но чувствую лишь струи дождя, шлепки льдинок и гравия да щелчки зубастых пластин, впивающихся мне в уши, предплечья и волосы. Больно, неприятно, но горло по-прежнему цело. Из-за шока не сразу улавливаю шум за кустом. Дионея трясётся, Дотти визжит, Фицрой то ругается, то ласково так: «Потерпи, моя хорошая». И это он не мне, а адской гончей? Вот как так?

Отряхивая гравий, поднимаюсь на ноги. Ветви хищно тянутся следом, но я не обращаю на них внимания. В свете фонаря вижу, как Фицрой, прижимая всем телом извивающуюся гончую к помятому кусту, фиксирует её челюсти ремнём.

— Помочь? — деловито интересуюсь я.

Он бросает на меня взгляд — короткий и такой колючий, что я ощущаю его похлеще укусов дионеи. И молча наблюдаю, как он самостоятельно справляется с существом, наводящим ужас на жителей Третьего и Четвёртого континентов одним своим названием. Конкретно эта гончая, конечно, далеко не молода и не так сильна, как те, которых я видела раньше, и всё-таки его бесстрашие и физическая сила меня впечатляют. Правильно тётя Эмили говорила: «Там, где бессильна магия, справятся обычные человеческие руки».

Спеленав Дотти своей рубашкой, он поднимается на ноги. Вытирает лоб. И, не отрывая взгляда от поверженной гончей, говорит:

— Сеньора Вальенде научила пеленать особенно буйных собак, которые прививки простой боятся.

— И кто у нас сеньора Вальенде? — спрашиваю я с таким интересом, словно от ответа вся моя жизнь зависит. В отличие от него, меня вовсе не Дотти волнует. Я не могу отвести взгляда от его пресса, как будто впервые увидела.

— Бабушка моя, — нехотя отвечает Фицрой и резко переводит стрелки: — Ты, Фостер, ходячая загадка. Откуда в тебе столько магии? Все, чёрт возьми, четыре стихии. Если бы мы с тобой переспали, было бы только три, но мы ведь не?.. Или я чего-то не помню?

— Не в этой жизни, извращенец! — чересчур эмоционально реагирую я.

— А откуда тогда у меня это?

И он, словно трофей, вытягивает правую руку, по которой ползут огненные ручейки. Разжимает кулак левой, а там… горсть земли с каким-то проросшим сорняком.

— Подробности своей бурной личной жизни оставь при себе! — огрызаюсь я и вовремя вспоминаю о раненом друге. — Там Морган. За рододендронами, — уже на ходу, выпутываясь из плена хищных растений, говорю я. — Поспешим. Ему помощь нужна.

Фицрой, хромая, тащит тяжелую Дотти на плечах, но мне всё равно приходится ускорять шаг, чтобы идти с ним вровень.

Моргана на месте не находим и по кровавым следам нагоняем на пути к медпункту. Он в плачевном состоянии. Одежда в крови. На боку, руках и ногах рваные раны. Но он хотя бы жгуты догадался наложить. Забросив брыкающуюся Дотти обратно в клетку, Фицрой относит несчастного в медпункт, где сонная сестра Хартли, ахая и охая, принимается оказывать первую помощь.

Мы с Фицроем тоже неслабо потрёпаны, однако я, взглянув на часы, в панике сбегаю в холл. Ругаю себя на чём свет стоит за то, что применила сильное заклинание, полностью израсходовав накопившуюся магию. Вот как теперь без Фицроя магзащиту снимать?

До отключения сигнализации ровно двадцать две минуты, но…

Но золотого кубка на пьедестале нет.