Новенькая на факультете боевых магов (СИ)

ГЛАВА 9. Хочешь поцеловать меня, Фицрой?

Напрасно я полагала, будто всё самое страшное осталось в далёком детстве, когда в нашем краю господствовали эльвы, а по улицам шныряли вечно злые и голодные гончие. Во всяком случае, там было понятно, кто враг, а кто друг. В Ла Риоре я в полной мере осознала, что такое неприятие и ненависть, сомнения и предательство. И я сейчас не о ком-то из местных. Я о себе.

Учёба и подготовка к конкурсу «Мисс Балленхейд» занимали всё моё время и я немного расслабилась, отодвинув на второй план мысли о том, с какой целью, собственно, здесь нахожусь. Получила увольнительную с тем, чтобы выбрать наряды к предстоящему мероприятию. Мы с девочками обошли все бутики в округе. Эффи скупала всё, что ей нравилось, Иона с Бонни вели себя куда скромнее, ну а мне с моей мизерной стипендией даже шнурки из местных бутиков оказались не по карману. И, улучив момент, я попрощалась с новыми подругами и свернула на другую улицу, где магазины были попроще.

Там-то меня и нагнал почтальон.

— Сеньорита Фостер? — любезно осведомился он на ла риорский манер.

— Она самая, — сказала я, от удивления не придумав ответа поостроумнее. — А вы откуда меня знаете?

— Вам телеграмма, — и он протянул мне запечатанный магическим сургучом конверт.

Бумага обожгла пальцы. Я сразу поняла, от кого оно, хотя на конверте отсутствовали штемпели и другие опознавательные знаки.

Пока я в раздумьях изучала рисунок на дорогой бумаге, почтальон исчез. Оглянулась по сторонам — вроде никому нет до меня дела. Чтобы не привлекать ненужного внимания, уселась на скамейку под раскидистой акацией. С замиранием сердца сломала печать и развернула конверт. Там на бархатной бледно-жёлтой бумаге проступили магические чернила и спустя десять или двенадцать секунд потускнели и исчезли насовсем. Но эти несколько строк навсегда запечатлелись в глубинах моей памяти: «К приезду комиссии кубка в холле быть не должно. В противном случае ваша семья останется без средств к существованию, а заявление против вас будет выслано в префектуру».

Вот оно что! Вампир с Ноксом желают сорвать зимние игры, а я ни много ни мало должна украсть кубок четырёх стихий и… куда мне деть-то его? Кому передать? Засунуть к себе в шкафчик или под кровать?

Так. Стоп. Я уже продумываю план преступления? Хороша кадет Фостер, ничего не скажешь. А как же мои непоколебимые моральные принципы? Устав? Закон? Кодекс боевого мага?

А как же Миррен и тётя Эмили, ради которых я и поступила в военную академию?

Боги, как всё сложно! Если бы можно было сорвать этот чёртов браслет и выбросить!.. Но он только натирает кожу и вызывает жуткий зуд. Часы то тикают, то останавливаются, ни на минуту не позволяя забыть о них. Снять их можно, наверное, только с кожей и кровью.

Два дня я честно боролась с совестью и пересматривала свои принципы. А на третий отправилась к секретарю Пламфли и задала вопрос по поводу приезда комиссии. «В первых числах февраля, когда начнутся зимние игры», — был ответ.

— А если точнее? — настаивала я.

— Всё зависит от того, когда прибудут наши коллеги из самых отдалённых уголков Тройственного Союза, — терпеливо пояснил Пламфли. — Не терпится встретиться с ректором Уоллингтоном? Понимаю, три с половиной года учились под его руководством, а здесь всё новое, необычное.

— Вы совершенно правы, — буркнула я, а про себя добавила: «Отлично, до моего грандиозного провала осталась всего-то одна неделя».

При любой возможности, делая вид, будто хожу в библиотеку за книгами или сверяюсь с расписанием, я старалась попасть в административный корпус и пройтись мимо стоявшего на постаменте золотого кубка. Его защищала не только прозрачная сфера, но и невидимый магический барьер, не говоря уже о сигнализации — это я поняла, когда видела, как первокурсники аккуратно протирают стеклянный колпак от пыли, а Пламфли, стоя в сторонке со связкой ключей, прикрепленных к серебряному браслету, наблюдает за ними.

Ну и как я его украду? Это же совершенно невозможно! Перед кадетами нужно ставить достижимые цели, а не чёрт знает что.

Пока я терзалась сомнениями, пришла вторая телеграмма, вложенная в письмо от Рейны. «Магзащита и сигнализация будут отключены ровно в три ночи перед приездом комиссии на две минуты. Отнесите то, что возьмёте, к клетке с Дотти», — успела я прочесть, прежде чем чернила испарились, а бумага превратилась в пепел.

У меня здесь есть сообщник? То есть соглядатай, наблюдающий за каждым моим шагом? Хотелось бы знать, кто он!

Из-за чёртовой телеграммы записка от Рейны потеряла половину своей привлекательности, но всё равно я с жадностью прочитала и перечитала всё, что там было написано:

«Дорогая Элла! Я ужасно по тебе скучаю. Ко мне так никого и не подселили и ты даже не представляешь, как невыносимо жить в комнате одной! У нас четверо новеньких из Балленхейда: Лесли Честон, Матео Суарес, Рубио Васкес и Антонио Бланко. Все ла риорцы и все симпатичные. Честон и Суарес уже подрались из-за меня, но мне больше нравится Васкес. Он таскает для меня цветы из оранжереи и поёт под гитару. Я пока держусь, набиваю себе цену. Как считаешь, недели достаточно?

Надеюсь, ты там тоже кого-нибудь присмотрела. Пиши, не жмотничай для меня бумаги. Пока-пока, твоя Рейна Кавано.

P.S. И тут я только подумала, что письмо будет плыть к тебе две недели плюс почтовые проволочки, а я столько не продержусь. Так что, пока весточка до тебя дойдёт, я успею испытать все прелести любви и муки ссоры — ты же знаешь, я жить не могу без первого и второго.

P.P.S. Как погодка у вас? Жарко? А у нас снега выше колена, новенькие в шоке, они никогда столько снега не видели».

Милая Рейна!.. Я бы многое отдала, чтобы вновь вернуться в родной Хендфорд. И чтобы никогда не надевать проклятые часы и не знать противного Фицроя, который, кажется, начал что-то подозревать. Вечно он смотрит на меня так, будто я виновата во всех бедах мира! Нагружает больше, чем остальных. И почти глаз с меня не спускает, даже ночью.

Пока я торговалась с собой из-за кубка четырёх стихий, меня сразила новая напасть — тело покрылось ужасными язвами и меня заперли в лазарете. Чёрт с ним, с конкурсом красоты. Выздоровею ли я до приезда комиссии? Здесь меня лечат всякими мазями, пилюлями, уколами и заклинаниями, но прошёл день, а улучшений я не заметила, наоборот, язвы стали кровоточить и ужасно чесаться. Что за чёрная полоса в моей и без того не особо щедрой на радости жизни? Фицрой уверял, будто это порча, однако доктор Коутс придерживается иного мнения. Кто я такая, чтобы не верить доктору?

Здесь безумно скучно. И жарко, как в адском котле — сторона-то солнечная. Попросила у сестры Хартли вентилятор, но та отмахнулась, мол, лишних не держим. Посетителей ко мне не пускали и с Брайсом пришлось переговариваться через окно. Из плюсов: у меня наконец-то появилась собственная уборная и душевая. В комнате я одна. Никто не храпит и не разглядывает по ночам. Но заснуть всё равно долго не получалось. Переворачивалась с бока на бок, умирая от духоты и стараясь лишний раз не трогать зудящие язвы. Опустошала стакан за стаканом воду в графине. Ломала голову над тем, как выкраду чёртов кубок, отключу магзащиту вокруг клетки и осмелюсь подойти к гончей на близкое расстояние. Ну и одновременно сгорала от противоречивых чувств, в подробностях вспоминая предыдущую ночь.

Не то чтобы я увидела парня с обнаженным торсом впервые в жизни, вовсе нет. В Хендфорде у нас были занятия по плаванию, да и в Альверии мы частенько всей толпой купались летом в озере. Я не разглядываю каждого в отдельности, конечно, но общая спальня и душевая как бы не подразумевают приватности. Привыкла уже. Но почему-то смутил меня только один — тот, который до сих пор не заигрывал со мной, как остальные. Внешне он такой же, как все, не красивее и не уродливее других. Такая же загорелая кожа, такие же развитые мышцы, две руки, две ноги, бриджи тоже как у всех — с дурацкими пальмами и досками для сёрфинга. «Но что-то в нём есть особенное», — сказала бы Рейна. О да. И это магия, до поры до времени не дающая о себе знать, но в нужный момент сражающая наповал. Сперва меня нервировал только его взгляд — злой, колючий, излучающий миллионы грэев ненависти, из-за чего становилось по-настоящему жутко. А после к нему прибавилась мощная энергетика, воплощающая не одну, а целых две стихии, начисто сметающие жалкие остатки моей. Но вчера, в душевой, всё стало намного сложнее. Я почувствовала, как его штормит… из-за меня.

Уснула, наверное, далеко за полночь. И провалилась то ли в сон, то ли в воспоминание…

— Что же у тебя снова строчка вкривь и вкось пошла? — хмурится тётя Эмили, разглядывая шов на латаной-перелатанной куртке, которую я чиню для соседа Питерсона. — Пори и начни заново! И поаккуратнее с ниткой, не порви, вставишь в иголку её же! — Но она совсем истончилась, может, новую взять? — возражаю я. — Зачем нам экономить, если у нас продуктов вдоволь стало? — Много ты понимаешь! — шипит тётя. — Вдоволь, пока не съели. После снова голодать будем. И вообще, помалкивай лучше. Никому о продуктах ни слова, поняла? И магию свою на людях не показывай, а то мало ли… — Поняла, — вздыхаю я. Но не проходит и минуты, как я принимаюсь за своё: — А можно Брайсу отнести немного? Я из своей порции, не из общей. У него же отец больной. — Нет. — Ну почему, тётя? — Лайнел Беккет магии лишился, а значит, долго не протянет. Не стоит переводить еду почем зря. — А как магии лишаются? Из-за болезни? — Мала ещё знать. Сама-то после болезни едва на ноги поднялась. Я уж думала, не поднимешься. Что помнишь-то? — Ничего, — мотаю головой и краем глаза замечаю пристальный тётушкин взгляд. На самом деле я кое-что помню. С ног меня свалил вовсе не грипп. Был огонь. Пожар. И я наедине с пламенем, полностью обездвиженная…

Проснулась от ощущения, что в комнате есть кто-то ещё.

— Сестра Хартли? — позвала я.

В ответ тишина. А в помещении свежо, будто дождик прошёл и резко похолодало. Но прохлада приятная, не зябкая. И пахнет розами…

На следующий день я почувствовала себя немного лучше. Язвы перестали увеличиваться в размерах, немного подсохли и не так сильно чесались. Доктор Коутс велел продолжать лечение и добавил в лист назначения витамины. Но посещения по-прежнему оставались под запретом и Брайс и другие ребята приходили ненадолго пообщаться только через окно. Друг принёс мне целую стопку книг по магии огня и я читала допоздна. Так и уснула с книгой в руках. А утром обнаружила на тумбочке букет одуванчиков.

— Спасибо, Брайс, так мило с твоей стороны, — говорила я, высунувшись из окна, когда друг в очередной раз пришёл меня навестить.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулся Брайс. — Какая понравилась больше всего?

— Ты о чём? — не поняла я.

— О книгах, которые я принёс. Много прочесть успела?

— Две осилила, спасибо тебе. Но я о другом. Об одуванчиках. Где же ты их нашёл? На территории академии я их не видела.

— Я бы хотел тебя порадовать, но это не я.

— Не ты?

— У тебя тут каждый второй поклонник. Благодари кого-то из них.

— Да ладно тебе. Парни просто прикалываются. Настоящего поклонника у меня нет.

Я думала о своём командире всё то время, когда не думала о золотом кубке и адской Дотти, и решила его подловить. Сомнений в том, что это именно он, не было. Ну кому в здравом уме придёт в голову делать добрые дела исподтишка? Тот же Кёртис или Реншоу открыто заявляют о своей симпатии и намерениях, а этот ведёт себя как отрицающий свои чувства мальчишка. Нарочно не выпила на ночь успокоительное и уселась в уголок ждать. Нечего глазеть на меня спящую, пусть примет отказ стойко и глаза в глаза, как полагается.

Ждала час или даже два и уже начала дремать, когда вдруг задышалось легче и в проёме окна показался силуэт.

Парень покрутил головой, не ожидая обнаружить пустую постель, подтянулся и бесшумно спрыгнул на пол.

Я подскочила как выстрелившая пружина.

— Ты, Фицрой? Зачем ты здесь? Что тебе нужно?

— Мне нужна правда, — выпалил он, подходя ближе. Вместе с ним комнату заполнила приятная ночная свежесть и запах фиалок. Но, несмотря на это, в неясном свете далёкого фонаря его глаза блестели свирепо и угрожающе.

Все известные боги Альверии!.. Какую правду он хочет знать? Ту, где я собираюсь похитить золотой кубок? Но откуда он прознал?..

На миг в мою голову закралась поистине сумасбродная мысль: что, если Фицрой и есть тот самый сообщник, которому поручено отключить сигнализацию?

Ну нет. Фицрой? Командир хвалёных «Гидр», которого все профессора ставят в пример? Быть такого не может!

А с другой стороны, в этой жизни может случиться всё, даже самое невероятное.

— Чего молчишь, Фостер? Неужели сказать нечего? Обычно рот не закрывается, а тут резко язык проглотила?

Он глядит с высоты своего роста так, будто реально убить меня готов. «Чем защищаться, лучше напасть первому» — эту истину я усвоила ещё в детстве.

— Сперва ты, мой командир. Не расскажешь, зачем приходишь ко мне в лазарет каждую ночь? Зачем цветы принёс? И воздух в комнате охлаждаешь. Я тебе нравлюсь, да?

Фицрой отпрянул и задел тумбочку. Судя по звуку, ударился он не слабо, но лицо перекосило уж точно не от боли.

— Фостер, — прорычал он, — ты ошибаешься.

Может, и ошибаюсь. Но дело не в этом. А в том, что я задела его за живое. Надо дожимать. Я сделала шаг вперёд и едва не врезалась ему в грудь, при этом почти физически ощущая, как его крупное тело пробивает дрожь. Не от омерзения, надеюсь?

— Хочешь меня поцеловать?

— Что? — изумился он, будто я что-то неприличное сказала. — Тебя? Да никогда в жизни. Только не тебя. Тебя я хочу придушить.

— Ах так? Пожалуйста. Ну же, давай, начинай. Или заразиться боишься? — и шею ему подставила.

Фицрой отшагнул в тень. Помотал головой. Я не могла видеть выражения его лица, но что-то мне подсказывало, что на нём отображалась далеко не брезгливость.

— Ты ненормальная, Фостер, — выдохнул он. — Чокнутая на всю голову.

— И поэтому ты даришь мне цветы?

— Да чего ты прицепилась к этим чёртовым цветам?!

— Потому что твои поступки расходятся с твоими же словами! Так быть не должно!

— Не тебе меня судить!

— Для той, кого ненавидят, не ищут одуванчики по всей долине Валькорна!

— А знаешь, что? Я таки тебя придушу.

И он действительно шагнул навстречу. Как паровоз напирал. Глаза горели решимостью, как будто он уже переборол свой самый большой в жизни соблазн и вот-вот совершит нечто ужасное, то, что отпечатается в моей памяти навечно. Или посмертно. Нет-нет, постойте, я же его ещё на чистую воду не вывела!

Вдох резко оборвала большая горячая ладонь, закрыв и рот, и нос. Другая легла на затылок. Расширившаяся на вдохе грудь впечаталась в мою, я упёрлась кулаками ему в грудь, но добилась лишь того, что меня прижали сильнее, только к нижней части тела. Не знаю, каким образом мне удалось шагнуть назад. Наши ноги перепутались и мы со всей дури хлопнулись бы на пол, но столкнулись с чем-то упругим, как надувной батут. Нас отпружинило и повалило обратно. Меня подмяли, сверху придавили тяжёлым телом, руки отвели за голову, при этом ладонь, зажимавшая нос, чуть сместилась вниз, давая возможность дышать. Но если бы это помогло! К горлу подкатил ком — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Из последних сил борясь за жизнь, я мысленно призывала руны одну за другой — «огонь», «камень», «песок», «дерево». Однако… Такое ощущение, будто моя же магия надо мной издевается — только мышцы одеревенели да глаза песком запорошило. Зато водно-воздушная стихия чувствовалась очень даже неплохо, хотя и Фицрой до сих пор не произнёс ни слова. Нет, меня не сдувало ветром и не поливало дождём, а вот за окном собиралась гроза: вдалеке громыхнул гром, зашумели деревья и запахло надвигающимся ливнем. Даже сквозь застилающую зрение пелену я разглядела, как в глазах напротив сверкнула молния. И тут же протяжно завыла Дотти.

Её вой напугал меня больше, чем вся эта ситуация. Я замычала и задёргалась, отчаянно пытаясь сдвинуть зарвавшегося командира хоть на дюйм. Странно то, что я почти не сомневалась, что он не станет брать меня силой, несмотря на то, что противный Нокс позволил себе намного меньше и расплатился превращением в корягу. Каким-то чудом я смогла освободить правую руку и изо всех сил впилась Фицрою в горло. Вместо того чтобы отпустить, он вдруг наклонился непозволительно близко и прижался к шее распахнутыми губами. Я впилась ногтями ему в кожу, чувствуя, как лихорадочно бьётся жилка под дрожащими пальцами, он оттянул мою зубами и провёл языком. У меня там не до конца зажившая язва! Он в своём уме?! А я? Ведь на самом деле уже не отталкиваю его. От шока даже царапаться перестала. Обмякла, как сдувшийся шарик. И пыталась понять, чего в этот момент хочу больше — чтобы он слез к чертям или остался. То, что он делает, на поцелуй и тем более на проявление любви совсем не похоже. И я прекрасно понимаю, что это неправильно и мне нужно срочно его остановить. Но почему-то не останавливаю. Позволяю оставлять следы на своей шее, прислушиваясь к тому, как глубоко внутри разгорается и трепещет зеленовато-оранжевая руна, не похожая ни на одну из известных. Чувствую одновременно и волнение, и сумятицу, удивление, напряжение и совершенно неуместную эйфорию. Часы на руке тикают всё быстрее, Дотти воет всё жалобнее, будто её обидел кто. Ладонь с моих губ спускается ниже, задевая шею и ключицы, и мы качаемся в пространстве, как в невидимом гамаке. И только тогда, когда мои ноги безвольно разъезжаются и давление между бёдрами усиливается, я делаю отчаянный рывок и наконец нахожу в себе силы заговорить:

— Вся правда в том, что я не знаю, кто я на самом деле. Не то земля, не то огонь, а скорее, ни то, ни другое. Зато знаю, кто ты. Ты, Фицрой, садист и насильник.

Он замер. Всё его тело окаменело, будто заклинание подействовало только сейчас. А в следующий миг резко поднялся на ноги и только потом вдохнул, шумно и рвано.

— Ты болен, причём в самой извращенной форме, — продолжала я обвинительную речь, хотя сама не особенно верила в то, что говорю, преследуя единственную цель — сделать как можно больнее. — Ты настолько боишься и ненавидишь женщин, что унижаешь их силой. На иное ты просто не способен.

— Я не боюсь женщин. И тем более не питаю к ним ненависти, — прозвучало грубо, но я сама вывела его на эмоции. — Если не понимаешь, твои проблемы.

— Я не хочу тебя понимать! И видеть тебя не хочу! Оставь меня в покое хотя бы здесь!

— Да без проблем.

После этих слов его будто ветром сдуло. По дорожкам и листьям забарабанил дождь. А я продолжала сидеть на воздушном матрасе, чувствуя, как он потихоньку опадает, сдуваясь, пока не оказалась на полу. Потёрла шею в том месте, где её касался Фицрой. Кожа онемела, словно туда лёд приложили.

Да уж, отлично поговорили. А ведь самого главного я так и не узнала.