Один человек как-то рассказал Эрлингу, какое счастье он испытал однажды в детстве, спрятавшись от всех в высокой траве. Ему казалось, что он может лежать там долго-долго, глядя на высокие облака, порхающих бабочек и прислушиваясь к играющему в траве ветру. Он открылся Эрлингу немного смущенно, но был рад, что говорит с человеком, который способен его понять и, уж конечно, не выдаст никому его тайну.
Однако это не помешало ему до смерти напугать собственного сына, которого он застал за тем же занятием. Конечно, у отца не было злого умысла, он не понимал, что делает, и в ту минуту не помнил о собственных счастливых минутах. Эрлинг видел, как напуган, пристыжен и смущен был мальчик. Как можно так замечтаться, с укором сказал ему отец.
Мальчик понял одно: его в чем-то заподозрили, но в чем именно, он не знал. Однако Эрлинг полагал, что дело в другом. Мальчик не должен был покидать очерченный круг — ведь он оказался вне надзора. Если у отца и возникли какие-то определенные мысли, то они помогли ему лишь найти рациональное объяснение своему поступку. Мальчик испытал нервное потрясение, последствия которого трудно было предугадать. Тот, кто назвал бы поступок отца вандализмом, услышал бы в ответ, что мальчик от этого не пострадал и вообще должен понять, что жизнь не всегда легка и приятна. Однако это он мог бы понять и без помощи родителей, запятнавших память о себе. Перспектива была печальная. Отец мальчика считал, что и сам согрешил однажды летом, когда лежал на лугу наедине с травой и облаками вне досягаемости чьей бы то ни было власти.