Оборотень

У Вакха не было детей

В субботу вечером Эрлинг с трудом дотащился до Старого Венхауга, но раздеться уже не смог — руки его словно налились свинцом. Он утешал себя вечной иллюзией: надо ненадолго прилечь, сняв куртку, башмаки и немного ослабив галстук, вздремнуть несколько минут, а там вернутся силы, и он уже сможет раздеться и лечь по-настоящему. Он рухнул на кровать и тут же заснул.

Обычно он спал до тех пор, пока кто-нибудь не приносил ему кофе, чтобы он не показывался на кухне с похмелья. Но тут он проснулся часа через два — рядом кто-то плакал.

Эрлинг лежал и пытался понять, что происходит. Он не сразу сообразил, что находится в Старом Венхауге, а не у себя дома в Лиере или где-нибудь еще. Однажды в Швеции он проснулся среди бела дня в роскошной, но неизвестной ему квартире. Он никак не мог вспомнить, кто в ней живет, и решил потихоньку выйти на площадку, чтобы посмотреть на табличку у двери. Дверь случайно захлопнулась. Теперь он знал, чья это квартира, но поскольку был в нижнем белье, то предпочел бы оставаться внутри, не зная, кому она принадлежит.

Почему эта женщина плачет? — в растерянности подумал он. Ведь никаких причин для слез нет?

Эрлинг нащупал спички, с трудом чиркнул и зажег свечу. Увидев знакомую комнату, он вздохнул с облегчением — до сих пор у него все-таки не было твердой уверенности, что он находится в Старом Венхауге. Кто же там плачет и стонет у него за стеной?

В непроглядной тьме, что царила у него в голове, что-то мелькнуло. Голуби, они охотились на голубей…

Одна за другой стали возникать картины. Была суббота, приехали гости. Эрлинг попытался направить стрелку компаса на ккое-нибудь скандальное происшествие, но скандала не было. Кто же тогда там плачет? В доме не могло быть никого, кроме него.

Потом он вспомнил, что кто-то из гостей собирался ночевать в Старом Венхауге, а вслед за тем у него всплыло еще одно удивительное воспоминание — весь вечер Фелисия сама спаивала его!..

Он находился в том полусознательном состоянии, какое бывает у человека на грани хмеля и похмелья, если его вдруг разбудят, — самый острый хмель уже прошел, но… В комнате все плыло, словно подхваченное неподвижным ураганом. Кто-то наполнил комнату водой, я лежу в воде и все вижу сквозь воду, думал Эрлинг. Вода была комнатной температуры. Это показалось ему таким смешным, что он засмеялся, но тут же испуганно оборвал смех — он вовсе и не смеялся, просто лицо у него свело судорогой. Надо расследовать, кто же там все-таки плачет? Эрлинг поднялся, но упал. Сыщик не должен сдаваться. Он пополз на четвереньках, но и на четвереньках ему было трудно удерживать равновесие. Телега опрокинулась.

Он лежал на спине и собирался с силами. Как бы там ни было, а ему удалось остановить плач за стеной. Благодаря своему волшебному излучению.

— Попробуй только снова заплакать! — в восторге закричал он.

Послышался шорох, и дверь осторожно приоткрылась. На

пороге стоял Эйстейн Мюре в одной рубашке.

— Привет! — сказал он. — Чего ты валяешься на полу? Хочешь разбудить всю округу?

— Сам не разбуди всю округу! — раздраженно огрызнулся Эрлинг. — Кого ты там бил? Иди сюда, я проломлю тебе череп!

Эйстейн молча стоял в дверях.

— Я не хотел тебя обидеть, — сказал Эрлинг. — Дай-ка мне сообразить что к чему. Одну минуту.

Эрлинг попытался навести порядок в своих мыслях.

— Послушай, Эйстейн, — сказал он наконец. — Пожалуйста, намочи полотенце и положи мне на голову.

Эйстейн выполнил его просьбу. Через минуту Эрлинг снял полотенце:

— Пожалуйста, не помогай мне, а то все будет бесполезно.

— Я и не собирался тебе помогать.

— Чего ты злишься? — спросил Эрлинг. Тем временем он перевернулся на живот. — Ну-ка, посмотрим!

Ему удалось встать на четвереньки.

— Если встанешь во весь рост, сильней разобьешься, когда упадешь снова, — предупредил его Эйстейн, который и сам почти протрезвел, глядя на Эрлинга.

Но Эрлинг все-таки встал.

— Главное — овладеть ситуацией, — поучительно произнес он. — Когда я встал с кровати, я еще не владел ситуацией. А теперь владею. Кого ты там задушил? Дай мне стакан воды. До умывальника мне еще не дойти. Понимаешь, я немного выпил…

— Немного выпил! — передразнил его Эйстейн и налил ему воды.

Эрлинг осторожно взял стакан и выпил. Потом пошел и поставил стакан на тумбочку.

— Вот видишь, — сказал он, и Эйстейн обнаружил, что глаза у Эрлинга трезвые.

— Прекрасно. А теперь ложись.

— Нет. Мне надо еще кое-что выяснить. Я не понимаю. Мне нужен покой… Кого ты там бил?

Кто-то неожиданно засмеялся, и лицо Эйстейна озарила улыбка.

— Нет, старик, я никого не бил. Я сватался.

— Ты? Сватался? Неужели в Норвегии еще кто-то сватается после 1812 года? Подожди, вчера была суббота! Как можно свататься ночью? А почему она плакала? Ты что, бил ее, когда сватался? Я должен это выяснить. — Он немного подумал. — Фелисия споила меня. Может, и тебя она тоже споила?

— Я видел, как Фелисия подливала тебе, — спокойно сказал Эйстейн.

Эрлинг предостерегающе поднял руку:

— Она споила меня, потому что поселила в Старом Венхауге легкомысленных женщин. Фелисия очень проницательна.

Новый смех в коридоре.

— Что там такое? — Эрлинг хотел выйти и посмотреть. — Ты посватался сразу к нескольким? Сперва они плачут, потом смеются.

— Иди и ложись, так будет лучше, — сказал Эйстейн.

— Ни за что! У тебя там не найдется выпить? Ты своим звериным поведением испортил мне всю ночь, теперь я уже не засну.

В дверях показалась женщина. В сумерках узнать ее было невозможно, но Эрлинг вдруг понял, что это Биргит.

— Значит, ты посватался к Биргит Этрусской, а потом поколотил ее?

— Почему бы нам не угостить его, Эйстейн? Давай пригласим его к нам!

— Сначала вы должны меня вытереть, — сказал Эрлинг. — Он вылил мне на голову кувшин воды.

Биргит сняла с постели простыню и ею вытерла Эрлингу лицо.

Они прошли в соседнюю комнату. Эрлинг сел на один стул, Эйстейн — на другой, неожиданно Эрлинг обнаружил, что перед ним на кровати сидят две женщины, а не одна. Биргит и ее дочь. Эрлинг наморщил лоб.

— Ты посватался к одной, а побил другую? — спросил он.

Эйстейн протянул ему рюмку.

— По понятным причинам я не мог посвататься к собственной дочери, — сказал он.

Эрлинг поперхнулся. Он ничего не понимал.

— Кто же из них твоя дочь? — воскликнул он. — А, теперь понял! Ты изменил фамилию!

— Ты просто пьян. Моя фамилия всегда была Мюре.

Эрлинг смотрел на них, и его больной мозг с трудом вникал

в суть дела. Он опустошил рюмку, потому что боялся выронить ее из рук, и снова внимательно оглядел всех троих.

— Понятно, — сказал он. — Вот оно как. — И прибавил неожиданно разумно: — Тогда, значит, Фелисия зря меня напоила.

Он видел все как бы сквозь пелену, но обе женщины улыбались, в этом не было никакого сомнения. В Швеции они никогда не улыбались. Эрлинг открыл рот, потом снова закрыл.

— Эйстейн, — сказал он, немного погодя. — Либо я опьянел еще больше, либо начал кое-что понимать. А может, кое-что понял, потому что стал пьянее. Налей мне еще рюмку. Я хочу выпить с вами со всеми, а потом ты проводишь меня, чтобы я не заснул на полу по пути в свою комнату. Здесь или там. Жаль, что пьяному нельзя плакать, все будут считать, что он плачет, потому что пьян.

На другой день он ничего не помнил.