Оборотень

Почему так поздно

Теперь обычно собрания устраивают в восемь вечера. Вы совсем не думаете, что люди, которые рано встают утром, не могут собираться так поздно. Даже в половине восьмого и то поздно. Нужно начинать не позже семи.

А заодно еще об одном. Пожалуйста, поставьте у своих дверей ящик для писем. Сколько раз я уносила свое письмо обратно домой, потому что мужество изменяло мне.

Тот, кто тоже ходит на собрания.

Эдьфрида опять спрятала свою святыню. Сквозь пелену слез она прочитала объявления в сегодняшней газете: Общество одиноких, приятные встречи для женщин. Или: Хеврон, вечер миссии. Южноамериканская миссия. Нет, Америка не для нее, и вообще, зачем в Америке миссия? Она считала, что там и так крестят детей и что конфирмация у них тоже есть. Только бы жена Фредрика не оказалась язычницей. Общество одиноких, приятные встречи для женщин, это так заманчиво, но ведь она не одинокая, и ее туда не пустят. А прийти и солгать она не могла. Эльфрида мысленно увидела лицо Густава, скажи она, что хочет пойти на такую встречу, — сперва оно выразило бы страх, а через мгновение… нет, даже страшно подумать. Она читала в газете, как люди неоднократно говорили, что хотят пойти погулять. Эрлинг тоже мог бы сказать: а не пойти ли мне прогуляться? Правда, жена от него сбежала и ему некому было говорить, что он идет гулять, он просто шел. Странно, наверное, быть таким свободным. Нет, такого нельзя допускать. Если только человек не вдовец или что-нибудь в этом роде.

Эльфрида вытерла слезы и заметила на полу спичку. Господи, что же это такое!.. Хорошо, она сама ее заметила. Не потому, чтобы Густав… Густав не обращал внимания на такие мелочи… Но ведь мог зайти кто-нибудь посторонний! Эльфрида унесла обгоревшую спичку на кухню, где за цветастой занавеской стояло чистенькое помойное ведро. С некоторым сомнением она бросила спичку в ведро, а потом пошла и включила радио, но среди дня никогда ничего приятного не передавали, например, какой-нибудь музыки, под которую хорошо было бы поплакать о своем испорченном девере. Эльфрида снова видела Эрлинга молодым и добрым. Он мог бы жить у них, нашел бы себе хорошую работу, и они подыскали бы ему подходящую, достойную девушку. А он вместо этого сделался частицей того страшного мира, от которого следовало держаться подальше, — всего непонятного и злого, что подстерегало их сразу же за порогом дома, всех этих разводов и тому подобного, и этого непонятного убийства, совсем не похожего на те, когда один пьяница бьет другого по голове чем-нибудь тяжелым… В глазах у Эльфриды мелькнул ужас, она мысленно увидела ту женщину из усадьбы, которая называлась Венхауг, у нее еще было такое нехристианское имя, соседка сказала, что проповедник назвал ее вавилонской блудницей…

Эльфрида снова заплакала, даже без музыки.