Оборотень

Когда Густав попал в газеты

Эрлинг получил письмо от Эльфриды. Она просила не говорить об этом письме Густаву, а также просила его обратиться к Богу. Эльфрида не умела писать писем, но Эрлинг понял: она молила его о милости — он больше не должен навлекать на них несчастья. Все письмо было в разводах от слез. «Если бы ты мог спокойно жить на одном месте, — писала Эльфрида в конце, — и нашел себе работу, ты не попадал бы в такие истории».

Убийство в Венхауге обрушилось на Густава и Эльфриду, как землетрясение. Раньше они строили разные догадки о жизни Эрлинга, но о Венхауге услышали впервые, и все, что писали об этом в газетах, казалось им случившимся в далекой стране, которую они видели только в кино и вообще не верили в ее существование. Эрлинг понял, что Густав стал совсем стариком, когда увидел в газете крупный заголовок: Брат Эрлинга Вика считает его способным на все. Да, Густав поделился своими мыслями с журналистом, который пришел поговорить с ним. Они немного поболтали. Он сказал только то, в чем не сомневался, все это правда, Эрлинг он такой… А потом это появилось в газетах, словно весть о Страшном суде. Мало ли что он сказал, ведь он только сказал…

В следующую ночь Густав был недалек от того, чтобы начать молиться Богу. Просить Бога о том, чтобы его брат Эрлинг действительно оказался убийцей, чтобы, раз уж так получилось, он, Густав, оказался прав. Однако из-за упрямства он не обратился к Богу, и хорошо сделал, потому что вскоре по радио сообщили, что полиция отпустила Эрлинга. Должно быть, полицмейстер просто дурак. Густав утешался тем, что, не став молиться, не выставил себя на посмешище перед Богом. Теперь в Судный день он встретит Бога с высоко поднятой головой.

Густав и Эльфрида поняли только то, что они оказались опозорены, независимо от того, виноват Эрлинг или нет. Когда Нильса, сына дяди Оддвара, убили по пьянке, он тоже попал в газету. И Эрлинг много раз попадал в газету и не стыдился этого. За него приходилось краснеть другим. Казалось бы, этого хватит. Но вот и Густав попал в газету, словно какой-нибудь убийца, писатель, пьяница или сутенер. Это было невыносимо. Ведь он только сказал…

Густав скрежетал зубами: если Эрлинг когда-нибудь осмелится явиться к нему…

Оставаясь одна, Эльфрида плакала. Эрлинг такой добрый. Хорошенько подумав, она вспомнила, что он ни разу не оскорбил ее, никогда не был с ней высокомерен, не обижал. Она всегда могла поговорить с ним о молитвенных собраниях. Ей так хотелось ходить на них! В его глазах не было ни тени насмешки, хотя, конечно, считать его совершенно нормальным она не могла.

При мысли о том, что и она тоже однажды попала в газету, но уже по собственной воле, у Эльфриды начинали дрожать руки. Если б Густав узнал об этом… Дальше этого ее мысль от страха уже не шла. Все эти годы Эльфрида прилежно читала раздел «Вопросы и ответы», и ей всегда тоже хотелось участвовать в этой переписке. Между читателями и газетой были такие теплые, будто семейные отношения, газета спрашивала, к примеру, кто знает хорошую песню о матери, которая начинается так-то, и всегда находился кто-нибудь, кто знал эту песню. Эльфрида потихоньку вырезала и хранила все эти песни.

Месяц за месяцем она боролась с собой. Целый год. И наконец написала. Прошло несколько мучительных дней, почти две недели. Эльфрида ходила бледная и поникшая, в газете, конечно, и внимания не обратили на ее письмо, ей следовало понять это раньше.

И вдруг ее письмо напечатали! Она навсегда запомнила этот день. Они приняли ее в свой круг! У нее сразу как будто появилось много сестер и братьев. Она бы умерла, если бы кто-то узнал, что это письмо прислала она, а вдруг они все-таки не приняли ее?…

Ведь они могли обнаружить, что она вообще не ходит ни на какие собрания. А вдруг они захотели бы увидеть ее? Нет, нет, никто никогда не узнает о ее тайне и уж тем более о ее просьбе, с которой она однажды обратилась в газету. С пылающими щеками Эльфрида открыла ящик комода и достала из-под наволочек и простыней газету, чтобы прочитать еще раз свое письмо. О, сколько раз она читала его — с того дня прошло уже два года, — подумать только, она решилась написать в газету, совсем как Эрлинг!..