Оборотень

Глава XVI ИНТРИГИ

Когда Анна Вудфорд стала приходить в себя от тех ужасных впечатлений, которые она получила перед отъездом из Порчестера и, начала яснее сознавать окружающее ее, в ней пробудилось одно преобладающее чувство разочарования. Если бы предыдущий удар не способствовал отчасти притуплению ее прежних стремлений и надежд, то она почувствовала бы это гораздо ранее и сильнее; но теперь ей ясно представлялось, что она по своей вине попала в такое унизительное положение, из которого, по-видимому, не предвиделось выхода к лучшему. Джен Гёмфрис была безобидная, но глупая девочка, хотя не очень избалованная, но проникнутая мещанской пошлостью.

Образованность была тогда не в моде, и Эстер Бриджмэн, стоявшая выше ее по происхождению и воспитанию (ее отец был городской адвокат), немногим превосходила ее по образованию и думала только о своем личном успехе. Полина Дюнор была далеко выше остальных, но она, казалось, жила особою жизнью, мало интересуясь своими подругами и всем окружающим, вся погруженная в свою религию и думая только об одном, чтобы привлечь их в свою церковь. Детская представляла собой совершенно отдельное учреждение при дворе: никаких отношений с лицами, посещавшими его, не существовало; их только видели мельком из окна или когда они являлись в приемной на поклон маленькому принцу. Что до книг, то единственный том светского содержания, виденный Анною в Вайт-Голе – была Партенисса. Свод мнений покойного короля о преимуществах католицизма был всюду в изобилии, и переход в католичество был единственным путем к разным милостям и повышениям.

– Не бросайте это, подобно горячему каштану, – сказала ей Ориана. – Все так делают сначала, но в конце концов все приходят к одному.

Анна ничего не сказала на это, но ее кольнуло в сердце при воспоминании о предостережениях ее дяди. Но, конечно, она могла надеяться достигнуть успеха другими способами – недаром же она была красивее и образованнее всех остальных; хотя в настоящее время это приносило ей мало пользы, и никто из высших не обращал на нее никакого внимания. Разве принцесса Анна вспомнит о ней, и для нее, конечно, будет безопаснее в протестантском доме, и дядя тогда может быть спокойнее на ее счет.

Принцесса находилась в Бате, когда она приехала, но в конце недели ее ждали в Кон-Пит (пристройка к Вайт-Голю), где жили принц и принцесса Датские; и через некоторое время состоялось их посещение детской. Стоя в полном параде позади леди Повис, Анна увидела полную фигуру молодой женщины, которую она знала ребенком, хотя и не лишенную известного достоинства, но по красоте и грации далеко уступавшую высокой, стройной леди Чорчиль, живые синие глаза которой проникали везде. Сердце Анны забилось в радостном ожидании, что принцесса вспомнит маленькую девочку, с которой она когда-то играла. В выражении лица принцессы, впрочем, не видно было добродушия; губы ее были сурово сжаты, и она даже не удостоила поцелуя своего маленького брата.

Королева устремила на нее взгляд, полный ожидания.

– Не правда ли, он похож на короля?

– Г-м! – отвечала принцесса Анна. – Я не вижу сходства ни с кем из нашего семейства.

– Но посмотрите на его маленькие ногти, – сказала королева, разжимая маленькую ручку на своем пальце. – Посмотрите, они такой же формы, как у его отца! Сокровище мое, ты можешь обнять меня!

– Вот мой брат Эдгар – тот был красавец, – сказала принцесса. – Он был вылитый отец; но что можно сказать о таком несчастном маленьком создании!

– Он был нездоров последнюю неделю, бедный малютка, – сказала грустно мать. – Говорят, что эта кашица очень питательна и не так тяжела, как молоко.

– По его виду этого нельзя сказать, – отвечала принцесса. – Бедная кукла! Я слышала, что у вас здесь маленькая Вудфорд? Это ты, девочка?

Анна при этом выдвинулась вперед с низким реверансом.

– Да, я помню тебя. Я никогда не забываю раз виденного лица. Ты выросла и стала недурна собой. Где твоя мать?

– Я лишилась ее в прошлом феврале, ваше высочество.

– О! это была добрая женщина. Зачем она не послала тебя ко мне? Ну, нечего делать! Приходи завтра к моему туалету.

И с этими словами принцесса Анна, в своем синем парчовом платье, удалилась из приемной. Ее приказание должно быть исполнено, хотя оно явно не нравилось высшему начальству детской, и леди Стриклэнд сделала Анне перед тем внушение, чтобы она была осторожна и не болтала много с обитателями Кон-Пита.

Конечно, Анна была сильно возбуждена всем этим. Может быть, принцесса возьмет ее к себе, в число свиты, где она избавится от католических влияний и займет высшее положение. Она помнила эту самую леди Чорчиль, когда та была простая Сара Дженнингс, и занимала такое же положение, которого она добивалась теперь. Для нее это посещение имело большое значение.

Принцесса сидела одетая в шелковый пеньюар в своей спальной, где стояла в алькове богато убранная занавесями кровать, перед туалетным столом с удивительным венецианским зеркалом; на нем сверкало множество серебряных принадлежностей, и в воздухе распространялся аромат из разных стоявших на нем флаконов с духами и шкатулочек с косметикой.

Ее окружали дамы и камер-фрау; маленький негр в тюрбане и расшитом золотом костюме держал в руках серебряный поднос с шоколадом: в окне бормотал что-то попугай; на некотором расстоянии от него сидела маленькая обезьяна, привязанная цепью к деревянному шесту; француз-парикмахер с щипцами в руках трудился над густыми каштановыми волосами принцессы, и тощий голодного вида человек в полудуховном костюме декламировал тихим голосом поэму, в которой «Прекрасная Анна» чередовалась с Юноной, Церерой и другими классическими божествами и на которую та, по-видимому, мало обращала внимания.

– А, вот и ты малютка. Благодарю вас, мастер… будет. Это хорошая поэма, только я никогда не могу разобраться в ваших богах и богинях. О, да, я принимаю посвящение. Дайте ему пару гиней, Эллис; их хватит, чтобы прокормить бедняка недели две!

После того, дав поцеловать посетительнице свою нежную белую руку, она велела ей сесть на маленькой подушке у своих ног и начала целый ряд вопросов, имевших вид обыкновенной болтовни и касавшихся даже Арчфильдов, потому что они принадлежали к одной из тех фамилий, которыми очень интересовались даже при дворе. Вопросы касались самых мелких подробностей и отчасти поражали Анну своей вульгарностью и даже неприличием, особенно в присутствии парикмахера. Заметив ее румянец и затруднение, принцесса сказала:

– Не обращай внимания на него; он не понимает ни слова из того, что мы говорили.

Но, посмотрев через ее голову, Анна заметила его лукавый взгляд, и ей оставалось только опустить свои глаза и, как бы не замечая его присутствия, отвечать на подробный допрос о Вайт-Голе, о здоровье принца Вельского, об уходе за ним и обо всех подробностях, касавшихся его рождения.

Анна была очень довольна, что она ничего не знала и не позаботилась узнать от других о том, что происходило во дворце до ее появления. Что же касается ее настоящей жизни, то, под влиянием внушений леди Стриклэнд и своей собственной совести, она была настолько сдержанна в своих ответах, что, видимо, возбудила неудовольствие принцессы, которая под конец свидания уже не была так ласкова и отпустила ее со словами:

– Ты можешь идти теперь; пожалуй, после этого ты еще обратишься в папистку; что сказала бы твоя бедная мать?

Уходя, не поворачиваясь, как требовал этикет, Анна слышала, как сказала леди Чорчиль:

– Вы ничего от нее не добьетесь. Она гораздо умнее, чем представляется, и гордая девчонка! Я это вижу по ее манере.

Посещение это только окончательно разбило ее надежды и повредило ей в ее ближайшей среде, не одобрявшей отношений с другим двором.

На следующий день совершился переезд детской в Ричмонд. Это было приятной переменой для Анны, часто бывавшей там в детстве и знакомой с парком, так что окружающий пейзаж и очертания деревьев казались ей чем-то родным. Королева намеревалась ехать в Ват, поэтому они были одни с принцем, и жизнь стала еще тише прежней. Живя за городом, она все же не могла пользоваться прогулками, потому что казалось неприличным и даже не безопасным для молодой девушки прогуливаться одной по парку, открытому для публики, и в котором бродили солдаты из Гоунсло; мисс Дюнор никогда не выходила, иначе как по должности, когда принца выносили для прогулки по аллеям парка, а другие предпочитали открытые лужайки, где под каштановыми деревьями были расставлены столы для публики, приезжавшей сюда на лодках из Лондона, которая угощалась под ними творогом и сливками, а иногда устраивали танцы под музыку привезенного с собою скрипача.

Особенно Джен Гемфрис всегда отыскивала здесь знакомых, и раз в ее объятия, с криком «сестра Джен», бросилась какая-то полная, молодая женщина. После этого мисс Вудфорд была представлена ее «сестре Кольс» и ее мужу и должна была сесть с ними под деревом и принять участие в угощении, между тем как кругом шел оживленный разговор о домашних и других делах. Конечно, дома она не считала бы себя на равной ноге с таким народом. Хорошо, пока разговор шел о ревматизме бабушки, о зубах маленького Томи и даже когда Джен начинали дразнить м-ром Гопкинсом; также не было ничего удивительного, когда она жаловалась на их скучную жизнь, при которой не с кем и слова было перемолвить, но когда начались самые подробные расспросы о маленьком принце, то Анне показалось, что полная откровенность на этот счет не вполне отвечала принятой ими присяге и наставлениям леди Стриклэнд, и она сказала об этом Джен.

– О, Господи! – отвечала та, – что за беда? Вы такая важная! Бабушке и сестре, конечно, интересно услышать о его высочестве.

Это было справедливо; но два или три дня спустя Анне пришлось испытать еще большее беспокойство. Маленькому принцу сделалось так худо, что леди Повис послала нарочного к королеве, которая еще не выехала из Бата. В это время Анна и Джен, в свое свободное время, вышли погулять в сад.

– Смотрите-ка! – воскликнула Джен, – ведь это полковник Сэндс, конюший принцессы. Да он прямо идет к нам, хотя он из свиты Кон-Пита.

Это был действительно великолепного вида джентльмен, весь в красном с золотом, и польщенная его вниманием Джен пришла в совершенное волнение и замахала своим веером, в то время как он подошел к ним с вежливым поклоном, сняв свою шляпу, и выразил свое удовольствие, что встретил двух прекрасных девиц, так как он был послан принцессою датскою справиться о здоровье маленького принца. Ей хотелось иметь более подробные сведения, чем получаемые официальным путем, и потому он был чрезвычайно счастлив, что встретил двух благородных девиц.

Термин «благородные» чрезвычайно польстил мисс Гемфрис, которая покраснела и воскликнула: – О, сэр! – но Анна отвечала серьезным тоном:

– Мы связаны присягою, сэр, и не имеем права передавать сведения о том, что происходит в королевском семействе.

– Мадам, я в восторге от вашего благоразумия… но… пожалуй, оно является излишним… по отношению к сестре принца Вельского.

– Мисс Вудфорд такая строгая, – сказала Джен Гемфрис, захихикав, – я не знаю, какой будет вред, если я скажу, что его высочество чахнет, как и прежде.

– Следовательно, он не поправился на деревенском воздухе?

– О, нет! только кричит пуще прежнего. Как нам досталось прошлую ночь! М-рис Ройер не соснула ни минутки, пока я была с ней, и всю ночь проносила его.

Вам выпала лучшая доля, мисс Вудфорд.

– Он спал, пока я была там, – сказала коротко Анна, не считая нужным сообщить, что измученная нянька передала ей ребенка, который и заснул у нее на руках. Она попробовала прекратить разговор, направившись домой, но, к своему неудовольствию, заметила, что мисс Гемфрис отстала от нее и продолжала разговаривать с конюшим.

Анна нашла весь дом в суматохе. Ее встретила плачущая Полина и объявила, что у принца был припадок и не оставалось никакой надежды; в их комнате она нашла Эстер Бриджмэн, восклицавшую, что теперь ее служба кончилась. Без сомнения, водяная кашица доконала принца. Приехала королева и была почти вне себя. Она послала искать кормилицу, но было слишком поздно; его, видимо, ожидала та же судьба, что и прочих детей ее величества.

Спускаясь вниз вслед за тем, обе девушки должны были посторониться, чтобы пропустить королеву, которая, ничего не видя, с лицом, закрытым платком, шла в свою комнату. В ужасе они схватили друг друга за руки и направились в детскую. М-рис Лэбади стояла на коленях около колыбели, с капюшоном, спустившимся ей на лицо, и горько рыдала над несчастным малюткой с посинелым лицом, искривленным конвульсиями; видимо, он был при последнем издыхании.

В эту минуту показалась Джен Гемфрис, тихонько отворившая дверь и пропускавшая полковника Сэндса, который прокрадывался в комнату, чтобы взглянуть на умирающего ребенка.

Но его наблюдениям был тут же положен конец. Леди Стриклэнд – обычно самая кроткая из женщин – бросилась вперед и спросила, что ему нужно в детской.

Он пробовал привести какие-то извинения, упоминая принцессу Анну, но в ответ на это леди Стриклэнд только указала ему на дверь, и он должен был удалиться, совершенно сконфуженный.

– Кто пустил его? – спросила она, когда дверь была закрыта. – Что бы там ни случилось, эти люди из Кон-Пита не должны приходить сюда подсматривать.

Мисс Гемфрис моментально скрылась, боясь дальнейших расспросов, и всеобщее внимание было теперь отвлечено появлением м-рис Ройер, которую сопровождала здоровая, молодая женщина в толстой, домашней работы юбке, в старых башмаках на босу ногу, но в чистом белом чепчике.

Это была жена рабочего, делавшего черепицу, которую разыскали в деревне.

Как только передали ей измученного, полузаморенного ребенка, он точно сразу ожил и успокоился. Питание водяной кашицей было забыто навсегда, и он после этого стал быстро поправляться. Позже, после полудня, когда сам король привел с собою полковника Сэндса и даже на радостях пригласил к обеду, – малютка лежал спокойно в своей колыбели, махая ручками и совершенно веселый.

О его вторжении в детскую было, по-видимому, забыто, но в этот же день, после обеда, Анне показалось, в то время, как они шли с каким-то поручением к одной из фрейлин королевы, что она заметила полковника, беседующего с Джен в проеме окна. Когда они ложились спать в этот вечер, то Джен сказала ей:

– Какой смех! Полковник все не верит, что это тот же ребенок. Он все шутит и дразнит меня, уверяя, что мы запрятали мертвого принца и что король показывал ему ребенка кирпичницы.

– Как вы можете болтать такие пустяки, и особенно после того, что сказала леди Стриклэнд? Вы сами не знаете, какого вреда вы можете наделать.

– О, это только шутка с его стороны!

– Я не уверена в этом.

– Но вы не пожалуетесь на меня, мой дорогой друг, не пожалуетесь? Я никогда не видела леди Стриклэнд в таком гневе; я и не воображала, что она может так рассердиться.

– Неудивительно, когда этот человек прокрался посмотреть, точно злой ворон, дышит ли еще бедный ребенок, – сказала Анна в негодовании. – Как могли вы привести его.

– Человек? Да он полковник лейб-гвардии и конюший принцессы; и неужто же сестра, хоть и по отцу, не имеет права узнать о ребенке.

– Она не особенно нежная сестра, – отвечала Анна, – вы хорошо знаете, Джен, что многие были бы очень довольны, если бы на самом деле вышло так, как заставлял вас сказать этот человек.

– Ну, что ж, я сказала ему, что ничего подобного не было и захохотала ему в лицо при одной мысли об этом.

– Лучше, если бы вы совсем не говорили с ним.

– Но вы не расскажете об этом? Если бы меня отсюда уволили, то отец наказал бы меня. Я просто не знаю, чего бы он не сделал со мной. Вы не расскажете никому, моя дорогая, и я всегда буду любить вас.

– Мне нет надобности говорить, – отвечала она холодно, но все это надоело и возмущало ее; к тому же она не была уверена, что как другая протестантка, бывшая вместе с нею в парке, она сама не станет жертвой уже ходивших по этому поводу сплетен.

– Вот, Порция, что выходит из того, что вы гуляете вместе с этой глупой Гемфрис, – сказала Ориана. – Она готова болтать со всяким, кто скажет ей вздорный комплимент, хотя она ничего и не выиграет от этого.

– Было бы лучше, если бы она выиграла? – сказала Анна.

– Однако мы все должны заботиться о себе, и я не знаю, что их ожидает. Но я слышала, что мы переезжаем в Виндзор, как только ребенок вполне поправится, чтобы избавиться от злых языков в Кон-Пите.

Это оказалось справедливым, но принц с его свитой не были помещены в самом замке, а в особой пристройке, и королева заходила к своему ребенку каждый день, так как после всего только что пережитого ею она не выносила долгой разлуки с ним. Эмиссары, подобные полковнику Сэндсу, уже не появлялись здесь, но после такого случая леди Стриклэнд не охотно пускала своих подчиненных в какие-нибудь общественные места, так что подняньки редко пользовались прогулками, кроме тех случаев, когда принца выносили на воздух, и они были в числе его свиты.

Анну сильно тянуло в парк, но прогулки были для нее теперь запретным плодом. Она даже не всегда могла получить позволение присутствовать во время службы в капелле Сен-Джорджа; такое желание считалось баловством и слабостью с ее стороны, и ее всегда оставляли дома, когда все другие уходили на какое-нибудь религиозное торжество.

Ей постоянно внушали, что как крестница короля, она должна быть членом его церкви, и одному из множества католических монахов, находившихся при дворе, было поручено поучать ее. При недостатке общения с образованными людьми и отсутствии всяких книг она не могла не заинтересоваться его аргументами. Ее дядя своими наставлениями дал ей в руки некоторое оружие, и она писала ему о всяких затруднениях, возникавших в ее уме, и все это было единственным ее умственным занятием, отвлекавшим от той ужасной тайны, которую она хранила в своем сердце.

Между прочим, одною из главных ее опор в этой борьбе с искушениями было сознание, что ей придется, в случае перемены религии, открыть эту тайну на исповеди.

Эстер Бриджмэн была не в состоянии представить себе как ее Порция могла выносить гнусавое чтение старого английского молитвенника. С своей стороны, она предпочитала одну из двух крайностей: или возбуждающий митинг диссетеров, или пышную католическую мессу.

Но в конце концов, как однажды случайно подслушала ее Анна, когда она обращалась к мисс Дюнор, – это еще лучше для нас. При ее образовании и знакомстве с иностранными языками, ее, наверное, поставили бы над нами и сделали бы помощницей гувернантки или чем-нибудь в этом роде, если бы она не была такой твердой еретичкой и не поддерживала также эту глупую Гемфрис. Мы давно заставили бы ее перейти, если бы не мисс Вудфорд и не ее бабушка в Сити! Порция и без того крестница короля, поэтому, может быть, и лучше, что она не видит, в чем ее выгода.

– Я не забочусь о повышении. Я только хочу спасти свою душу и ее, – сказала Полина. – Я только желаю, чтобы она перешла в истинную церковь, потому что тогда я могла бы любить ее.

И действительно, ее благочестивый пример и тот совершенный покой, который она находила в своей религии, оказывали сильное влияние на Анну. Полина только ждала, когда обстоятельства позволят ей поступить в монастырь, и до тех пор она жила вполне религиозной жизнью, удаляясь, насколько было возможно, при ее добром и строгом исполнении долга, от всех окружавших ее сплетен и мелких интриг.

Анна не могла не признавать почти святой эту девушку, подобную которой ей еще не приходилось видеть и доброту которой она ставила несравненно выше своей. Королева также внушала ей любовь. Мария Беатриче отличалась не только красотой, но достоинством и грацией, свойственными ее дому д’Эсте, она была искренне религиозна, добра со всеми, кто приближался к ней, и искренне преданна своему мужу и ребенку. Одно слово или взгляд ее доставляли величайшее наслаждение Анне, и благодаря ее знакомству с итальянским языком королева иногда обращалась к ней.

Маленький принц после первых бедственных недель своей жизни оставался все время здоров и оказывал заметное предпочтение не только своей матери, но и привлекательному веселому лицу с живыми карими глазами мисс Вудфорд. Ей почти всегда удавалось разными кивками и улыбками успокоить его, когда на него нападал крик, с которым ничего не могла поделать даже его кормилица. Королева с восторгом смотрела, когда он смеялся у нее на руках и размахивал ручонками, и раз даже позвала короля полюбоваться этим зрелищем, и он в награду вынул из своего кармана толстые золотые часы, осыпанные жемчугом, и подал их Анне, при этом его мрачное лицо осветилось улыбкой.

– Что, вы еще не принадлежите к нам? – спросил он в то время, как она приняла от него подарок, стоя на коленях.

– Нет, сэр, я не могу…

– Это нужно изменить. Вы читали записку его величества, покойного короля?

– Читала, сэр.

– И видели отца Живерле?

– Да, ваше величество.

– И все-таки еще не убедились. Этого не может быть. Я с удовольствием бы повысил вас; но около моего сына могут быть только искренние католики. Я пошлю к вам отца Кремпа.