Оборотень

Глава XXIX ПРИГОВОР

Ральфу уже было сказано, чтобы на следующее утро он был готов пораньше отвезти домой своего молодого хозяина. В восемь часов мальчик, спавший с отцом, спустился с лестницы держась за его руку, за ними следовала Анна.

– Да, – сказал Чарльз, держа мальчика на руках, прежде чем посадить его на лошадь, – он знает все, Ральф. Он знает, что его отец совершил дурное дело и что проступок юности рано или поздно выйдет наружу, и нам придется поплатиться за него. Он обещал мне быть утешением стариков и считать эту леди своею матерью. Ну, довольно, Ральф; я еще не прощался ни с кем. Ну, Филь, полно вертеть мою голову и цепляться волосами за мои пуговицы. Поцелуй за меня бабушку и тетю Нотли и будь умным мальчиком.

– Когда приду к тебе опять, привезу с собою другого салата, – сказал маленький Филипп в то время как они выезжали из двора гостиницы.

Чтобы скрыть судорогу, пробежавшую по его липу, отец стал поправлять рукою спутанные длинные локоны и пробормотал что-то насчет «неудобства не носить парика». Потом он сказал:

– Подумать только, что по своей собственной вине я был разлучен с моим мальчиком и только теперь на несколько минут мне пришлось увидеться с ним.

– О, вы еще вернетесь к нему, – вот все, что могли ему сказать в утешение. Теперь Чарльзу Арчфильду предстояло отдать себя в руки правосудия.

Его уже несколько раз наставляли, как он должен вести свою защиту, и предупреждали, чтобы он не повредил себе излишнею искренностью и деликатностью по отношению к другим; так что он должен был неоднократно объявлять, что вовсе не намерен даром погубить свою жизнь; но юристы при этом сильно опасались правил, лишавших подсудимого помощи адвоката как для его собственной запилы, так и для допроса свидетелей. Все зависело, как они заявили сэру Эдмунду Нотли, от судьи и присяжных. М-р Гатсель уже показал себя честным, но слабым и нерешительным судьей, и его заключение скорее могло спутать, чем выяснить свидетельские показания; что же касается присяжных, то м-р Ли бросил безнадежный взгляд на их тяжелые, тупые лица, в го время, как их проводили перед подсудимым, на случай если он имел в виду заявить протест против кого-нибудь из них. После нескольких замечаний подсудимого судья обратился к нему.

– Я припомнил, милорд, – сказал полковник Арчфильд с поклоном, – что eщe мальчиком я раз возбудил против себя неудовольствие м-ра Гольта за то, что бросил камнем в одну из его куриц; хотя я не думаю, чтобы такие пустяки могли повлиять на решение честного человека в вопросе, касающемся жизни и смерти.

Но все-таки судья отстранил м-ра Гольта.

– Мнe нравится, что он не падает духом.

– Но я сомневаюсь, – отвечал м-р Ли, – чтобы, называя пустяками уничтожение старой наседки, он выиграл в мнении этого народа. Мне хотелось, чтобы он отстранил eщe двух или трех из этих угрюмых старых каналий вигов: ни он долго не был дома и многого не знает.

– Он слишком благороден и великодушен для этих дел, – сказал со вздохом сэр Эдмонд, сидевший рядом с ними.

Было прочитано обвинение, гласившее: что в злобе и по наущению дьявола, сказанный Чарльз Арчфильд преднамеренно убил сказанного Перегрина Окшота и т. д. Другое видоизменение обвинения гласило, что он случайно убил сказанного Перегрина Окшота. По прочтении первого он признал себя «невиновным», но второму – «виновным».

Он стоял перед судом со спокойным лицом, высокий, красивый и мужественный, в го время, как м-р Коупер начал читать обвинение, обратившись при этом к под, судимому с выражением сожаления, что ему приходится вести дело против человека, столь великодушно явившегося для спасения родственника: по он должен, хотя и неохотно, высказать сомнение, по поводу ссылки подсудимого на ненамеренность. Распространенная между молодыми джентльменами Торийских фамилий этой местности ненависть к покойному, в данном случае была усилена чувством ревности, а также прежними столкновениями, вообще случающимися между юношами, которые иногда ведут к гибельным последствиям. Вечером 30 июня 1688 г. подсудимый обменялся гневными словами с покойным на Портсдоун-Гиле. В четыре или пять часов на следующее утро они встретились в малопосещаемом дворе Порчестерского замка, и один из них нал от удара шпаги другого; утверждают, что удар оказался гибельным случайно, но как это согласовать с тем, что не было представлено никаких удовлетворительных объяснений относительно того, как провел молодой джентльмен следующие после того часы, что тело было скрыто, видимо, при участии другого лица и, кроме того, так искусно, что в течение семи с половиною лет не обнаруживалось никаких подозрений, между тем как действительный убийца все это время служил в войсках не своей страны, а иностранного государя, и явился только при весьма критических и довольно подозрительных обстоятельствах.

После этого обвинитель стал строить целую пояснительную теорию. Он напомнил присяжным, что в это самое лето 1688 г. были посланы приглашения и просьбы настоящему всемилостивейшему королю, чтобы он встал на защиту протестантской церкви и оскорбленных прав английского народа.

Отец покойного принадлежал к сельской партии, дядя его, в свите которого он находился, занимал видный дипломатический пост. Что может быть очевиднее предположения, что он являлся посредником в передаче такой корреспонденции, и что за ним пристально следили члены партии, поддерживавшей семейство Стюартов? Мы уже видели, до чего может довести самых совестливых людей то чувство ослепления, которое они именуют верностью присяге. Покойный уже раз имел вооруженное столкновение с одним из членов семейства Арчфильдов, только что оправданного в обвинении в убийстве; принимая в соображение необычный час, когда два кузена сошлись близ Порчестера, что в платье убитого не было найдено бумаг, но все ценные вещи оставались в целости, что главная свидетельница близко стояла к так называемому принцу Вельскому, – он, обвинитель, не мог освободиться от впечатления, что хотя чувство личной ненависти и обостряло нанесенный удар, но всё же причиною нападения были другие, более глубокие и пока еще не обнаруженные причины.

– Он ничего не сделает с этим, – прошептал м-р Ли. – Бедный Перегрин был столько же вигом, как и старый сэр Филипп.

– Это, во всяком случае, подействует нехорошо на присяжных, – шепнул в ответ м-р Гаркорт, – и уронит в их глазах показания леди.

М-р Коупер заметил в заключение своей речи, что в прежнем деле правда выяснилась только наполовину, но что при полном освещении истины вся эта история примет другой вид, и тогда обнаружится, что бедный погибший юноша дал повод к преследованию не в качестве галантного кавалера, но как патриот, ставший жертвою молодых браво из среды торийских фамилий. Для него – обвинителя – было совершенно ясно, что подсудимый в надежде, что его преступление забылось и не открыто, вернулся сюда с единственною целью примкнуть к восстанию, по счастью потерпевшему неудачу. Он знал с достоверностью, что изменник Чарнок был принят в доме его отца и что м-р Седли Арчфильд, при нескольких случаях, выражался крайне неблагонамеренно; поэтому повод к возвращению подсудимого именно в это время очевиден, и только одному вмешательству Провидения можно приписать то счастливое обстоятельство, что именно теперь возник, ли поводы к обвинению его в убийстве.

Речь эта, видимо, произвела впечатление, и многие с опасением взглянули на высокую, неподвижно стоявшую фигуру подсудимого, как будто ожидая, что он сейчас перебьет их всех.

Как и раньше, допрос начался с Роберта Окшота относительно платья и шпаги, но м-р Коупер избегал теперь говорить о скелете и начал спрашивать его об отношениях, в которых были между собою молодые люди.

– Да, – сказал Роберт, – они ссорились, но так, по-соседски.

– Что вы называете – по-соседски?

– Над покойным братом часто издевались за его странность. Но мы тоже не давали ему спуску, – сознался откровенно Роберт.

– Это когда вы были мальчиками?

– Да.

– Ну, а после его возвращения из-за границы?

– Было то же самое. Он казался таким франтом.

– Вы говорите неопределенно. Не было ли поводов к особой ненависти?

– Мой брат перекупил лошадь, которую хотел купить Арчфильд.

– Повздорили ли они при этом?

– Нет, сколько я знаю.

– Можете вы привести пример, когда подсудимый выражал свое неудовольствие покойному?

– Я видел раз, как он нахмурился, когда мой брат открыл калитку для проезда его жены.

– Следовательно, он ухаживал за м-рис Арчфильд. Лицо Чарльза вспыхнуло при этом, и он сделал шаг вперед, но Роберт отвечал угрюмо: – Только простая вежливость: но он всегда походил манерами на француза и любил подразнить Арчфильда.

– Не случалось ли им ссориться в вашем присутствии.

– Нет. До этого они не дошли.

– Благодарю вас, м-р Окшот, – сказал подсудимый, когда м-р Коупер кончил допрос. – Вы показываете, что кроме простой вежливости, ничего не было между вашим братом и моей бедной молодой женой.

– Конечно, – отвечал Роберт.

– Ничего, что могло дать повод к серьезным неудовольствиям?

– Ничего.

– Какие были политические мнения вашего брата?

– Ну, – и тут он задумался, – ему очень нравилась бывшая королева и он не терпел принца Оранского. Ему всегда доставалось за это от моего отца.

– Не подозревали ли вы, что он тайный агент?

– Нет.

Тут м-р Коупер быстро поднялся.

– Сэр, вы, кажется, меньшой брат?

– Да.

– Сколько вам было лет в то время?

– Около девятнадцати.

– О! – сказал он многозначительно, как будто это объясняло его непонимание.

Подсудимый продолжал допрос и спросил, были ли поиски после того, как хватились покойного.

– Почти никаких.

– Почему?

– Ему всегда не нравилось дома, и мы решили, что он бежал к своему дяде в Московию.

– Что побудило вас обыскать склеп.

– Мою жену беспокоили рассказы о привидении.

– Видели вы когда-нибудь его призрак?

– Нет, никогда.

Вот все, что можно было извлечь из Роберта Оквуда. И теперь опять пришла очередь Анны Вудфорд, причем в допросе м-ра Коупера было еще больше иронии и грубости, чем за день перед тем. Но несмотря на это, ей предстояло теперь сравнительно меньшее испытание, хотя пришлось касаться самых тяжелых вещей, так как она была увереннее в себе и для нее большой поддержкой были глаза Чарльза, все время обращенные на нее, по выражению которых она видела, что говорила как следует и согласно его желанию.

Она не слышала обвинительной речи, и для нее было неожиданностью, когда после удостоверения ее личности, как племянницы «непринявшего присяги» священника, ей предстоял допрос о вечере, когда жглись огни, в она должна была сказать, что м-рис Арчфильд непременно желала выйти из кареты и прогуливаться м-ром Окшотом.

– Был при этом подсудимый?

– Он пришел через несколько времени после того.

– Выказал ли он при этом неудовольствие?

– Он говорил, что это вредно для ее здоровья.

– Говорили ли они с покойным?

– Нет, сколько я знаю.

– А теперь я попрошу вас вернуться к предыдущему утру и продолжать те показания, которые были прерваны третьего дня. В котором это было часу?

– На башне ударило вскоре после того пять.

– Могу я спросить, что могло побудить молодую девицу выйти в такой ранний час? Не ждали ли вы кого?

– Конечно, нет, сэр, – отвечала Анна, вся вспыхнув. – Меня просили собрать некоторые травы для знакомой.

– Да! Но почему же в такой ранний час.

– Потому что я должна была выехать из дому не позже семи, с отливом.

– Куда вы ехали?

– В Лондон, сэр.

– По какой причине?

– Я получила место няньки при королевской детской.

– Вижу теперь. И ваш близкий отъезд может объяснить некоторые совпадения. Могу я спросить, какая это была трава? – добавил он насмешливым тоном.

– Мышьи ушки, сэр, – сказала Анна, не зная, к сожалению, другого, менее нелепого названия. – Лекарство от коклюша.

– О! Не любовь в тумане[27].

– Милорд, – тут вмешался Гаркорт, – ведь это уже против всяких правил.

Судья заметил, чтобы его ученый собрат держался ближе к делу, и м-р Коупер, таким образом призванный к порядку, просил свидетельницу продолжать и спросил ее, не была ли она прервана во время своих поисков.

– Я видела, как вошел во двор замка м-р Перегрин Окшот, и поспешила скрыться в башню, надеясь, что он меня не заметил.

– Вы прежде говорили, что он явился как ваш защитник; к чему же вы теперь бежали от него?

Она предвидела это и спокойно ответила:

– Он сделал мне предложение, а я ему отказала, и потому не желала встречаться с ним.

– Не видели ли вы еще кого?

– Нет, пока я не поднялась на гребень стены, тут я услышала звон оружия и увидела вслед за тем, что м-р Арчфильд и м-р Окшот дерутся на шпагах.

– М-р Арчфильд! – подсудимый? И он пришел собирать мышьи ушки?

– Нет. Его прислала жена передать мне образчик, чтобы я подобрала по нему материю в Лондоне.

– Раннее вставанье и примерное послушание.

И тут последовал допрос, вызвавший ее рассказ о виденном ею столкновении, о том, что убитый был сброшен в склеп, о ее обещании хранить тайну и причинах, побудивших к этому. Заставив ее рассказать о своем пятимесячном пребывании при Дворе и о том, что она сопровождала бывшую королеву во Францию, м-р Коупер больше не мучил ее дальнейшими вопросами.

Потом было предоставлено подсудимому переспросить ее. Он не делал попыток изменить прежние показания, но только спросил ее, и при этом в голосе его звучала нежность и как будто он извинялся перед нею.

– Не приходилось ли вам после того видеть Перегрина Окшота?

– Да.

При этом было возбуждено внимание всех присутствовавших в суде.

– Когда?

– Вечером 31 октября 1688 г.

– Г де?

– Из окна, во дворце Вайт-Голь; я видела его, или совсем похожего на него человека, проходившего по саду и освещенного фонарем над дверями.

После того она описала его появление в Ламбете и в саду Арчфильд-Гауза. Этот допрос скоро кончился, потому что Чарльзу было невыносимо подвергать ее дальнейшим мучениям в то время, как она желала сказать что-нибудь в его пользу, трепетала при каждом произнесенном ею слове. М-р Коупер старался не придавать этому никакого значения; и при упоминании Вайт-Голя и Ламбета еще раз воспользовался случаем для внушения присяжным, что свидетельница была сильно замешана во всех интригах бывшего Двора и что подсудимый, перед тем. как он поступил в иностранную службу, сопровождал ее из Сент-Жермена.

Один из фэргемских слуг был спрошен о времени, когда его хозяин вернулся в этот гибельный день. По его словам, это было долго спустя после обеда, около трех часов.

При этом Чарльз спросил его, в каком состоянии была его лошадь.

– Сильно заезжена, ваша милость, я еще никогда не видывал, чтобы Черная Бес возвращалась с вами в таком виде.

Еще было спрошено два молодых человека, которые показывали о случаях, обнаруживавших ненависть к бедному Перегрину со стороны подсудимого, которую, впрочем, разделяли с ним и многие другие, – и затем все дело со стороны обвинения было покончено. Коупер в речи, которая не была бы допущена теперь, но тогда считалась в порядке вещей, указал, что ревность, ненависть и якобитские фамильные тенденции вполне доказаны, что встреча в такой необычайный час в замке не объяснена, что состояние останков, найденных в склепе, не соответствовало показаниям мисс Вудфорд, разве при условии, что там в это время находились другие неизвестные ей лица и что подсудимый отсутствовал в Фэргеме от четырех или пяти утра до трех пополудни. Что касается странной только что рассказанной истории, то он (м-р Коупер) не был склонен к суеверию, хотя и не отрицал вполне возможность сверхъестественного, но присяжные сами должны решить, были ли такие явления возможны как результаты мучения совести и сознания скрываемого преступления, или они действительно были призраком самого покойного, показываясь в таких местах и при таких условиях, где скорее всего мог появиться дух несчастного молодого человека, – тело которого было брошено в неосвященное логовище, – преследуя главных виновников своей преждевременной кончины.

Слова эти, видимо, произвели впечатление, и подсудимому пришлось при неблагоприятных условиях говорить в свою защиту и вызывать своих свидетелей.

– Милорд и господа присяжные, – сказал он, – позвольте мне первым делом высказать, как я глубоко огорчен, что в связи с этим делом упоминалось имя моей бедной молодой жены. Из чувства справедливости к ее памяти, я должен сказать, что хотя ей льстили и нравились эти более утонченные манеры, которым я не желал подражать, и я временами выражал свое неудовольствие, но что я никогда не чувствовал себя серьезно оскорбленным, чтобы встать на защиту своей и ее чести. Если в тот вечер я выразил неудовольствие, то причиною тому были опасения, что, вопреки предостережениям, она слишком утомляла себя. Я могу сказать вполне откровенно, что в то несчастное утро, когда я вышел из дому, я не чувствовал ни малейшей ненависти ни к одному живому существу, что у меня не было никаких политических целей и мне в голову не приходило лишать кого-нибудь жизни. Я был тогда беззаботным мальчиком девятнадцати лет. Я могу доказать, что моя жена действительно дала мне поручение, на что ученый джентльмен считал нужным набросить тень сомнения. Что до остального, то м-рис Анна Вудфорд была подругой моей сестры с самого детства. Когда я вошел во двор замка, то увидел, как она спешила скрыться в башню от преследований Окшота, которого, как я знал, она не любила и боялась. Естественно, я остановил его. Он стал оспаривать мое право на это и напал на меня со шпагою в руках. Хотя я был выше и сильнее, я знал, что он гордился своим искусством в фехтовании; может быть, поэтому я наступал сильнее, и я сознаюсь, что в эту минуту чувство ненависти направило мой удар. Но до этого момента у меня не было никаких мыслей убить его. По своей неопытности я считал его мертвым, и в своем ужасе и смятении сбросил в склеп, в чем я страшно раскаивался потом; ради моей матери и жены я просил мисс Вудфорд сохранить все это в тайне.

Я сел на лошадь и, не сознавая, что делал, ездил, пока она готова была пасть подо мной. Наконец остановился в первой попавшейся на дороге корчме; тут я лежал в кустах, пока лошадь настолько отдохнула, что я мог вернуться домой. Кажется, это место называется Белая лошадь, близ Вальтама, но с тех пор хозяин там другой, так что, в доказательство моих слов, я могу привести только измученное состояние моей лошади по приезде домой, о чем вы уже слышали. Я ничего не могу сказать относительно останков, найденных в склепе; я не прикасался к несчастному после того, как сбросил его туда. Моя жена умерла через несколько часов после моего возвращения домой, где я оставался целую неделю; мне не приходила в голову мысль о побеге, хотя я с радостью воспользовался предложением моего отца послать меня за границу в сопровождении наставника. Здесь я должен прибавить, для устранения всяких недоразумений, что я посетил Париж, потому что м-ра Феллоуса, члена коллегии Магдалины, изгнанного бывшим королем и теперь ректора Порчестера, просили позаботиться о возвращении домой мисс Вудфорд, и он, находясь здесь, может подтвердить мои слова, что я не принимал никакого участия в политике. Я действительно ездил с ним в Сен-Жермен, но с единственною целью разыскать там молодую Девицу и в отсутствие бывшего короля и королевы я не имел никаких отношений с лицами, принадлежавшими к их двору. Проводив ее до Остенде, я отправился в Венгрию, где поступил на службу в армию нашего союзника, императора австрийского, сражавшуюся с турками, общими врагами всего христианского мира. Получив тяжелую рану, я вернулся на родину ничего не зная о заговорах, и по прибытии в Винчестер был поражен известием, что мой родственник невинно обвиняется в том преступлении, в которое я был вовлечен в порыве гнева, причем, с моей стороны не было никакой преднамеренной цели, кроме защиты молодой девицы. Поэтому я отрицаю всякое злое намерение в моем преступлении и требую, чтобы те лица, которые обвиняют меня в смерти Перегрина Окшота, привели доказательства, что он действительно умер.

Первой свидетельницей со стороны Чарльза была м-рис Лэнг, собственная горничная его жены, которая, не дожидаясь его вопросов, пустилась в длинный рассказ о том, какую работу ей задала маленькая мадам с этой розовой тафтой, заставив ее разыскивать образчик, как только вернулась с огней, и как она приставала к мужу, пока тот не обещал передать его м-рис Анне, как он поднялся в четыре часа и, позвав ее (м-рис Лэнг), поручил ее заботам госпожу, которая, добившись его поездки из-за этого шелка к Порчестер, может быть, соснет теперь на несколько часов.

Этой свидетельнице со стороны обвинения не было предложено никаких вопросов, кроме времени возвращения м-ра Арчфильда. Вопрос о ревности также больше не поднимался.

О появлении призрака у пруда ничего не было сказано. Анна сообщила об этом Чарльзу, но тождественность его мог доказать только Седли, и участие его в этом было слишком мучительно для него. Вызваны были три другие лица, видевшие дух: горничная м-рис Феллоус, часовой и могильщик; но из них только один могильщик видел в живых мастера Перри, и тот под присягой говорил только, что это был кто-то похожий на него; часовой поневоле должен был объявить, что это было сверхъестественное явление; а горничную обвинителю легко было убедить в том, что она и сама не знала, что видела, да и вообще видела ли что-нибудь. Из свидетелей оставался один только м-р Феллоус, который и показал о полном непричастии своего воспитанника к политическим интригам, вместе с удостоверением, вовсе не требовавшимся судом, что веселый раньше юноша внезапно изменился и сделался крайне серьезен под влиянием удара, сильно подействовавшего на состояние его ума.

Судья Гатсель сделал крайне спутанное и полное противоречий нерешительное резюме дела. Он сказал присяжным, что молодежь всегда останется молодежью, особенно когда в деле замешаны красивые девушки, и что всем было известно, что чувства обострялись, когда тори и виги жили по соседству. Затем он сделал обзор свидетельских показаний вначале, как бы склоняясь в ту сторону, что столкновение было почти случайное и что удар был нанесен в порыве запальчивости. Но потом он прибавил, что ему казалось странным и он не мог понять, каким образом эти два молодца и молодая девица сошлись в такое время, когда добрые люди еще не подымались с постелей; также скрытие трупа в склепе и состояние платья на останках казалось странным и не сходилось с тем, что говорил подсудимый, и с показаниями свидетелей. Все это отчасти имело вид заговора, в котором еще никто не сознавался. С другой стороны, подсудимый был такой видный молодой джентльмен, к тому же единственный сын, и сражался с турками, хотя и было бы лучше, если б он вместе со своими соотечественниками принял участие в войне против французов. Он сам отдался в руки правосудия, чтобы спасти своего родственника, чего не сделал бы настоящий убийца, хотя он, может быть, и ожидал, что отделается легко. Если это был несчастный случай, то почему же он не постарался оказать помощь покойному или не уверился, что он не дышит, прежде чем сбросить его в этот склеп? Хотя, с другой стороны, он был неопытен, как юноша. Что касается остального, этих видений покойного или похожего на него, то он (судья), хотя и не верил в привидения, все-таки не мог вполне отвергать это, а потому господа присяжные должны сами решить были ли это шутки, разыгрываемые юношей, оставшимся в живых, или в самом деле дух его преследовал тех, кто более всего способствовал его преждевременной кончине. Такова была напутственная речь судьи, которая скорее должна была сбить с толку присяжных.

Присяжные удалились весьма не надолго и, как выяснилось позже, в мудрости своей они скоро решили, что молодой джентльмен был заодно с этими французами, которые только и думали, как бы ввести в страну папство, кровопролитие, грелки и деревянные башмаки. Он считал пустяком зашибить камнем курицу; к чему он только не был способен после этого? Разумеется, он уходил бедного парня, как же могло быть иначе, если дух взывал о пролитой крови? Ужасное ожидание продолжалось недолго, и было прервано словами: «Виновен, милорд».

– Намеренное или ненамеренное убийство?

– В намеренном убийстве.

Подсудимый стоял спокойно, как ему, вероятно, не раз приходилось делать под турецкими пушками.

Судья спросил его по обыкновению, имеет ли он что возразить против присуждения его к смертной казни?

– Нет, милорд. Я виновен в том, что пролил кровь бедного Перегрина Окшота, и хотя я повторяю пред лицом Бога и людей, что не имел этого намерения и что это произошло в пылу борьбы, но я ненавидел его в этот момент, и потому признаю приговор справедливым. Да простит меня Бог, если человек не может этого.

Мужчины, окружавшие несчастного старика-отца, вывели его из залы суда до прочтения окончательного приговора; еле живую Анну также увели и посадили вместе с ним в карету. Старик крепко держал ее руки и не мог говорить.

– Сэр, не теряйте надежды. Бог спасет его. Я знаю, что сделаю. Я поеду к принцессе Анне. Она хороша теперь с королем. Она предоставит мне случай видеть его, и я расскажу ему все.

Она говорила быстро, стараясь, как и другие, поддержать надежду, чтобы сколько-нибудь ослабить страшный удар действительного исхода суда. Комната в гостинице Георга моментально наполнилась друзьями, уверявшими, что в конце концов все кончится хорошо, и совещавшимися о том, что предпринять. Ни сэр Филипп, ни д-р Вулфорд не могли ничего сделать, так как вследствие своего отказа принять присягу королю Вильяму они были на дурном счету. Первый из них только мог написать австрийскому посланнику с просьбою отстоять подсудимого как офицера императорских войск, но вряд ли это было возможно, так как он был англичанином. М-р Феллоус брался ехать с письмом и то же время употребить все старания, чтобы чрез архиепископа Тенисона дело в своем настоящем свете было доложено королю. Почти из одной жалости, чтобы избавить ее от томительного безнадежного ожидания, д-р Вудфорд согласился ехать с Анной на другой же день рано утром, чтобы застать короля, который мог неожиданно отправиться к своей армии в Голландию; промежуток же между приговором и казнью был короток.

Сэр Эдмонд, на счастье оказавшийся в дружественных отношениях с храбрым лордом Кутсом, губернатором острова Вайта, и одним из любимых генералов короля, предложил поехать в Кэрисброк-Кастль в надежде, что посредничество первого будет еще действительнее принцессы Анны. Кроме того, явился посланный от старого м-ра Кромвеля, желавшего видеться с сэром Эдмондом от имени майора Окшота; тот просил сэра Филиппа верить его крайнему огорчению, по поводу результата судебного дела и что его несчастный сын, без сомнения, сам вызвал столкновение. Они вместе с Ричардом Кромвелем приготовили просьбу о помиловании, которую наверное подпишут сэр Генри Майлдмей вместе с большинством выдающихся джентльменов Гемпшира обеих партий; шериф же согласился отсрочить день казни, насколько будет возможно. Прощения, в случаях дуэлей, были таким обыкновенным явлением в последние царствования, что даже приобретались за деньги, и об этом теперь приходилось пожалеть. Сэр Филипп тотчас же хотел отправиться в тюрьму, находящуюся близко к гостинице, но по неотступным просьбам всех окружающих согласился, чтобы ему предшествовал его зять.

Как ни хотелось Анне остаться на несколько минут одной, но она не решалась покинуть старика, который все еще держал ее руку и при каждом перерыве в разговоре повторял, что это убьет мать юноши; так что ей приходилось почти наудачу хвататься за малейшие поводы, чтобы выразить надежды на лучший исход, и она даже сказала, что можно было устроить так, чтобы маленький герцог Глостер, которого так любил король, попросил его за Чарльза. Для них было большим утешением, когда в комнату вошел д-р Вудфорд и предложил помолиться вместе с ними.

Через некоторое время явился сэр Эдмонд, хлопотавший о лучшем устройстве Чарльза. Простые арестанты были обыкновенно скучены вместе, при самой ужасающей тесноте, но с деньгами можно было сделать кое-что; главный шериф разрешил Чарльзу особое помещение, за что пришлось уплатить большие деньги тюремщику. Там его могли посещать друзья, он также мог получать все необходимое, уплачивая за это чуть не на вес золота. Сэр Эдмонд сообщил, что он нашел Чарльза бодрым и сердечно желающим увидеть отца; но так как мисс Вудфорд в своей бесконечной преданности и самоотверженности, уезжает скоро в Лондон, то он просит, чтобы она первая посетила его в этот вечер.

Тюрьма находилась по другую сторону улицы, и сэр Эдмонд быстро провел ее через грязный двор и ужасную комнату, наполненную табачным дымом и запахом пива, где они проходили между несчастными должниками, протягивающими руки, и видели со всех сторон нахальные и угрюмые лица; наконец, они поднялись наверх к тяжелой обитой гвоздями двери, которую открыл, повернув тяжелый ключ в замке, зловещего вида тюремщик, видимо, сдерживаемый в своей грубости только присутствием должностного лица. Спутник ее остался позади, и она увидела Чарльза, склонившегося при свете ночника над письмом к посланнику.

Он вскочил, протягивая руки и с радостной улыбкой на лице:

– Моя дорогая невеста, с каким благородством вы держали себя. Одна правда и преданность. Мое сердце радовалось, слушая вас.

Она склонила голову на его плечо. Она хотела говорить, но ее душили слезы.

– Верная до гроба, – продолжал он, – и вы все еще боретесь за меня.

– Принцесса Анна… – начала она, и слезы не дали ей продолжать.

– Пожалуй! – сказал он. – Будем ждать лучшего. Я еще не потерял надежды! Если посланник похлопочет, король вряд ли откажет; но нельзя рассчитывать на полное прощение… вероятно, предстоит изгнание еще на несколько лет… и тогда вы поедете со мной.

– Если вы непременно желаете быть вместе с той, которая была… могла быть… причиной вашей смерти. О, каждым своим словом я, казалось, наносила вам смертельную рану, – и она заплакала.

– Ничего подобного! Они только доказывал» верность моей невесты Божьей правде и мне, и мое сердце наполнилось гордостью за нее, слушая эти слова, ободрявшие меня в самую тяжелую минуту.

При виде его мужества, она как будто потеряла самообладание. До сих пор она старалась поддерживать дух сэра Филиппа и леди Арчфильд, но, увидев его, не могла уже более сдерживать своих слез.

– О, я вас погубила! – сказала она.

– Нисколько! Есть из-за чего и поплакать. Но не падайте духом, моя Анна. Мне случилось бывать в худшем положении, когда предо мною торчали жерла восьми турецких пушек. Ядра, благодарение Богу, пролетели через мою голову. Может, теперь пронесет беду!

На пути к Железным Воротам я, кажется, отдал бы все человеку, который покончил бы всe мои несчастия пистолетным выстрелом. Но вот я здесь! Может быть, Всемогущий Творец привел меня сюда не только для спасения бедного Седли, но и чтобы я мог очистить мою собственную совесть… и если прощение не выйдет, все же для меня это лучшая смерть. Нет, конечно; все шансы к тому, что вам с другими удастся отстоять меня. я только хотел сказать, что даже если б последовала неудача, то и тогда для меня лучше понести заслуженное наказание, чем умереть с тяжестью на душе; я постараюсь, чтобы они все осознали это, и теперь, облегчив мое сердце, я чувствую себя счастливее, чем в продолжение всех этих семи лет. Если б я только был уверен, что бедняга остался жив, я умер бы, кажется, спокойнее, хотя эти слова и звучат странно. Может быть, после того преследующий его дух беспокойства уляжется в нем.

– О, какое мужество в вас! – Я пришла с надеждой поддержать вас, а вместо того вы ободряете меня.

– Так будет лучше, моя дорогая. Сейчас я запечатаю и адресую это письмо, и вы отдадите его м-ру Феллоусу, для передачи посланнику.

Тем временем Анна могла несколько успокоиться. Окончив письмо, он поднял ночник и поднес его к стене со словами:

– Смотрите, – на шероховатом кирпиче было нацарапано: «Алис Лайл. 1685. Благодарю Господа за это убежище».

– Тюрьма леди Лайл! О, это ужасное предзнаменование!

– Я считаю это добрым напутствием даже и тому, кто не может, подобно ей, считать себя пострадавшим невинно, – сказал Чарльз. – Стучат… еще один поцелуй… мы скоро увидимся. Не оставайтесь долго в городе и лучше отдайте мне все свое время. Да, ведите ее домой, сэр Эдмонд; она должна отдохнуть перед поездкой. Бодритесь, моя дорогая, и не плачьте всю ночь; я уверен, что ваши мольбы перед Богом и людьми не пропадут даром.