Оборотень

Глава XXX В "ВОЛШЕБНОМ ЦАРСТВЕ

Было февральское утро, когда Анна, с большою надеждою в сердце, села на лошадь позади слуги м-ра Феллоуса; такой способ езды был признан скорейшим. Она видела, как поднялось солнце за С-т-Катерин Гилем и глядела на серые туманы, еще наполнявшие долину Итчена, и на башни собора и коллегии, едва видневшиеся за ними. Выйдет ли когда ее собственная жизнь из окружавшего ее тумана! Мимо изгородей, белевших от мороза, они выехали на покатые равнины, уже начинавшие зеленеть на более высоких местах, куда падали лучи солнца, но еще белые внизу. Проезжая по узкому проходу между двумя холмами, над которым свесились ветви нескольких тисовых деревьев, они внезапно были окружены толпою всадников в черных масках. Ехавший с нею слуга был свален на землю ударом по голове в то время, как ее схватил кто-то, набросив платок на лицо.

– О, сэр, – закричала она, – отпустите меня! Я еду по делу жизни и смерти.

Наброшенным платком ей заткнули рот и несли ее некоторое время; когда произошла остановка, она освободила свой рот от душившего ее платка и смогла произнести:

– Возьмите все, только отпустите меня! – и она стала искать деньги, которыми снабдил ее на дорогу сэр Филипп, и часы, подарок бывшего короля.

– Нам ничего не нужно, кроме вас самой, – отвечал какой-то голос. – Не бойтесь, вам ничего не сделают: но вы должны следовать за нами.

После того ей связали руки и завязали глаза; когда она закричала:

– М-р Феллоус! О! где вы? – ей ответили:

– Никакого вреда не сделано попу; его освободит первый проезжий. Нам нужны только вы. Теперь я должен предупредить вас, потому что мы не желаем вас душить; крику вашего никто не услышит. В противном случае, мы должны будем заткнуть вам рот; так что вам лучше хранить молчание и никакого вреда вам не будет сделано.

Теперь, с вашего позволения, мистрис…

При этом ее подняли на лошадь и привязали поясом к всаднику, сидевшему впереди. Тут опять она стала молить отпустить ее, потому что всякая задержка ее грозила смертью человеку.

– Мы все это знаем, – был ответ. Отвечавший ей голос, судя по тону и произношению, видимо, принадлежал воспитанному человеку и потому все это казалось совершенно необъяснимым и наводило на нее еще больший страх. После того лошади быстро двинулись; она слышала звук копыт, и по их мягким ударам догадалась, что они ехали по дерну; она знала, что на много миль вокруг Порчестера тянулись равнины, держась которых можно было избежать всякой встречи. Она пробовала угадать по солнечному свету, проникавшему через повязку, в каком направлении они ехали, и ей показалось, что к югу. Все дальше и дальше, поляна, казалось, не имела конца. Она не могла судить о времени, но ей казалось, что полдень уже давно прошел, когда она услыхала прежний голос.

– Сейчас будет остановка, и мы пересадим вас на другую лошадь, мистрис; но опять предупреждаю вас, что наши здешние товарищи не обратят на ваши слова никакого внимания, и всякий крик и сопротивление только повредят вам. Потом, судя по звуку, почва под ними изменилась на более твердую, наконец, последовала остановка – послышались грубые голоса, ржанье и топот лошадей; и к ней подошел прежний ее похититель со словами:

– В этом проклятом месте ничего не достанешь; приходится выбирать между плохим пивом и молоком, Что вы предпочитаете?

Она должна была согласиться на это предложение и попросила немного молока; ее сняли при этом с лошади и вместе с молоком подали кусок грубого ячменного хлеба, причем послышался тот же голос;

– Я предложил бы вам ветчины, но она так отдает гарью, как будто сам Старый Ник коптил ее в своей печке.

Все это показывало, что она была окружена не грубыми людьми, но какой могла быть цель похищения бедной, зависимой девушки? Уж не захватили ли ее по ошибке вместо какой-нибудь богатой наследницы. В ней промелькнула такая надежда, и она спросила:

– Сэр, знаете ли вы что я – Анна Вудфорд бедная девушка, бесприданница…

– Мне известно это, мистрис, – был ответ, – Позвольте мне опять подсадить вас?

Ее опять посадили позади одного из всадников, привязав к нему кушаком, и они опять поехали по более крепкой почве и временами, как ей казалось, между кустарником. Опять потянулось то же бесконечное пространство, потом опять дерн и, наконец, ей послышался шум моря.

Другая остановка; опять ее сняли с лошади, но не надолго, и потом они поехали по воде. «Осторожнее!» – послышался голос. Чья-то рука, видимо, принадлежавшая джентльмену, поддержала ее, и скоро ее ноги почувствовали под собою доски – дно лодки; ее посадили на низкую скамью. Опустив за борт руку, она почувствовала плеск воды и по вкусу узнала, что эго была соленая вода.

– О, сэр, куда вы везете меня? – воскликнула она, когда отваливала лодка.

– Это вы скоро узнаете, – отвечали ей.

Ей вежливо опять была предложена еда, и она не отказалась; помня, что при упадке сил может только увеличиться грозившая ей опасность.

После того как они отъехали от берега, вместе с плеском весел она слышала звуки еды и грубые голоса. Раздавалась команда по-французски и слышались слова еще какого-то неизвестного языка. Наступала ночь; что они сделают с ней? А судьба Чарльза зависела от нее!..

Но, несмотря на испытываемые ею ужас и беспокойство, она так устала, что заснула и потеряла счет времени; ее разбудили сильные колебания лодки и голос команды. В первый раз в жизни она почувствовала мучения морской болезни; она не сознавала, как долго все это продолжалось; привязанная к скамье, она чувствовала только одно желание – потонуть и успокоиться, хотя временами ей приходила в голову смутная мысль о каком-то важном деле, – она уж не помнила о каком, – которое она должна исполнить прежде, чем умереть.

Слышались громкие голоса команды, проклятия, ругательства по-французски и по-английски и на каком-то еще другом языке.

Она смутно поняла, свет берегу указывал им место высадки, но сомнительно, чтобы они могли попасть туда.

– Развяжите ей глаза, – сказал кто-то, – пусть она хлопочет сама о себе.

– Не надо.

После этого налетела волна, лодка встала почти вертикально и моментально погрузилась, кто-то упал на нее и сильно ушиб; вторая страшная волна, потом тишина; удерживавшая ее веревка была развязана; лодка скреблась о дно: видимо, ее втаскивали на берег. Потом ее взяли на руки, как ребенка, и некоторое расстояние пронесли по воде; затем опять показался свет, она была в доме, ее посадили в кресло, к теплу у огня, среди говора нескольких голосов, затихших, когда упала ее повязка. Свет ослепил ее, голова ее кружилась; она чувствовала такую слабость, что все предметы завертелись перед нею, – и тут повторилось старое видение. Пред нею стоял Перегрин Окшот. Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресел.

– Выпейте это; вам будет лучше. – К ее губам поднесли рюмку и она сделала несколько глотков, и это оживило ее; она опять открыла глаза и при ослепительном свете, в богато убранной комнате, увидела ту же фигуру, стоявшую около нее, с рюмкой в руке.

– О! – вскрикнула она. – Вы живы?

В ответ он взял ее руку и поднес к своим губам.

– Тогда… тогда… он спасен! Благодарю тебя, Боже! – проговорила она слабым голосом, и опять закрыла глаза в совершенном изнеможении, не сознавая хорошенько, каким путем все это устроится и откуда должна прийти помощь.

– Где я? – проговорила она как во сне. – В стране эльфов?

– Да; чтоб сделаться ее царицей. – Слова эти мешались с ее отуманенным сознанием. Она почти ничего не чувствовала, кроме того, что около нее хлопотала какая-то женщина и что ее повели в другую комнату, где с нее было снято ее мокрое платье и ее положили в постель, дав ей при этом с ложки еще чего-то укрепляющего, и где она тотчас же впала в глубокий сон от полного изнеможения. Сон продолжался долго.

Все это время ее преследовали ощущения качающейся лодки и все тело ее болело; вокруг нее, не умолкая, раздавался какой-то рев и грохот, и как в тумане представлялись какие-то странные видения, так что когда она наконец проснулась, то долго не могла отличить действительности от грезы, к тому же голова ее была тяжела и все тело страшно болело. Странный грохот все еще продолжался и, казалось, потрясал самую кровать, на которой она лежала. При слабом свете, проходившем через маленькое окно с занавеской, она увидела небольшую каморку с брусьями на потолке, в которой стояли большой сундук, стул и стол. На полу лежал соломенный матрац, и Анна подозревала, что ее разбудил кто-то, перед тем спавший на нем. Ее часы лежали на стуле около нее, но не были заведены, и свет в окне не усиливался, так что она не могла определить время. Постепенно припоминая все свои страшные приключения, она с ужасом сознавала, что была пленницей, между тем как все ночные видения отошли в область грез.

Захваты людей, которых отвозили на плантации, были одним из ужасов того времени. Но если это так, что же будет с Чарльзом? При этой мысли она поднялась на постели и хотела встать, но нигде не было видно ее платья, и она только заметила маленький дорожный мешок с необходимыми туалетными принадлежностями.

В этот момент в комнату вошла женщина с чашкою горячего шоколада, и на руке у нее была часть ее одежды. Это была толстая, добродушного вида женщина с обветренным лицом, в высоком белом чепчике и с золотыми сережками в ушах; на ней была короткая черная юбка и пестрый передник.

– Мсье хочет знать о здоровье мадемуазель, – сказала она точно заученную фразу, и когда в ответ последовало множество вопросов на этом же языке, она покачала головой и сказала:

– Не понимаю. – Однако она принесла остальную ее одежду, свечку и теплой воды, так что Анна могла встать и одеться. При этом она сильно недоумевала, где она могла быть, – если на корабле, то не было движения качки, хотя звуки и подходили. Уж не во Франции ли она? При всей казавшейся ей бесконечности путешествия, для этого все-таки слишком мало прошло времени, да и кто же, находясь в своем уме, решился бы сделать подобный переезд в такую погоду в скрытой лодке.

Она посмотрела в окно, маленькое отверстие с толстым стеклом, через которое можно было только разобрать темную стену перед ним. Увы. Она действительно была пленницей! Но в чьих руках? С какою целью? Что будет с другим пленником в Винчестере? То, что она видела в прошлый вечер, – была ли это действительность, или только фантазия ее расстроенного мозга? Что ей делать? Хорошо, что она верила в могущество молитвы.

Она не смела переступить порог комнаты, потому что до нее доносились грубые мужские голоса; но вот кто-то постучался в дверь, и к ее величайшему удивлению перед нею предстал Ганс, черный Ганс, показывавший свои белые зубы и сообщавший ей, что для мисс Ан готов завтрак. Занавес, закрывавшая дверь, была отдернута, и она вышла в другую комнату; здесь, в открытом камине, горел огонь, с потолочной балки спускалась лампа, все стены ее были покрыты коврами и толстыми материями ярких цветов, так что она имела вид палатки. Посередине ее, теперь уже без всякого сомнения, стоял Перегрин Окшот в таком костюме, который обыкновенно носили кавалеры того времени по утрам – просторный кафтан, но с кружевными манжетами и воротником, в шелковых чулках и башмаках, и в шелковой шапочке вместо парика, который обыкновенно надевали при полном костюме. Шапочка была оливкового цвета с красной кистью на боку, что придавало ему его обычный однобокий вид, напоминавший принца с хохлом. Время изменило его настолько, что фигура его стала еще тоньше, вертлявее и черты лица осунулись и побледнели.

Он низко поклонился ей с обычною иностранною вежливостью, всегда возмущавшею его сверстников, и протянул свою тонкую руку с множеством украшавших ее колец, чтобы подвести молодую девушку к маленькому столу, где для нее был приготовлен изящный завтрак, обнаруживавший искусство Ганса.

– Я надеюсь, что вы отдохнули и будете кушать о аппетитом.

– Сэр, что все это значит? Где я нахожусь? – сказала Анна, гордо выпрямляясь с природным достоинством, в котором было ее единственное спасение.

– В волшебном царстве, – сказал он, улыбаясь и накладывая на ее тарелку.

– Говорите серьезно, – просила она. – Я не могу есть, пока не пойму всего. Теперь не время шутить! От моего приезда в Лондон зависит жизнь человека! Если вы спасли меня от этих людей, то отпустите меня.

– Разве теперь возможно тронуться с места, – сказал он, – посмотрите сами.

Он отдернул при этом занавес и вывел ее из комнаты, открыв после этого сперва одну дверь, потом другую; и она увидела проливной дождь и громадные волны, верхушки которых ветер срывал и нес с такою силою, что он едва мог закрыть отпертые двери.

– Никто не может теперь тронуться с места, – сказал он в то время, когда они опять вернулись в теплую светлую комнату.

– Это ужасная буря. Такой, говорят, не бывало много лет. Окна изнутри должны были закрыть щитами, а то вышибло бы стекла. Попробуйте произведения Ганса, вы давно знакомы с ними. Будете пить чай? Вы помните, как ваша мать научила мою заваривать его, и как она простила мне мою злобную шалость, когда я прыснул в нее водой из спринцовки.

В манере этого странного существа было столько кроткого и успокоительного, что Анна, ввиду полной невозможности бороться с бурею и сознавая необходимость подкрепить свои силы, согласилась сесть к столу и приняла участие в предложенном завтраке, а также выпила чаю, который подавался без молока в удивительных китайских чашечках, но с неподходящими по рисунку блюдечками.

– Наши сервизы часто подучаются разрозненные, – сказал с улыбкою Перегрин, прислуживая ей как принцессе.

– Умоляю вас, скажите мне, где мы находимся! – просила его Анна. – Не во Франции?

– Нет, не во Франции! Я бы желал быть там.

– Тогда… Может быть, это остров?

– Да, это так называемый Остров, – сказал он. – это тот самый старинный сдвиг скалы, что зовут Трещиной Черной Шайки.

– Черная шайка! О! ведь это где скрываются пираты, разбойники!

Вы спасли меня от них. Может быть, мне грозили плантации.

– Вам нечего бояться. Никто не прикоснется к вам. Все будут являться к вам только по вашему желанию, моя царица.

– И когда этот шторм утихнет… О! – в это время налетел такой порыв ветра, что казалось волны должны были смыть их жалкое убежище, – вы поедете со мной и спасете жизнь м-ра Арчфильда? Вы еще не знаете…

– Я все знаю, – прервал он ее, – но зачем мне хлопотать о его жизни? Если я стою живой здесь, то, конечно, не по его милости, и зачем я буду отдавать свою жизнь за него?

– Вы не знаете о его раскаянии. И ваша собственная жизнь? Что вы хотите сказать?

– Люди не прячутся в Трещине Черной Шайки; если их жизни не грозит Биль Голландец[28], - отвечал он. – Не пугайтесь, царица моя; хотя я не могу, подобно Просперо, своими чарами поднять бурю, но она даст мне время рассказать вам, чтобы вы поняли, кто и что я такое и как мне удалось возвратить к себе моего доброго ангела. Пожалуй, так будет лучше, чтобы сразу не поразить вас своими действиями.

Новый ужас охватил Анну, не знавшую о его намерениях; но она не хотела предупредить того, чего смутно опасалась; уверенная, что только самообладание может спасти ее; так как бежать отсюда не представлялось никакой возможности, то она решилась выслушать его, сидя у огня камина в этой рыбацкой хижине, как она видела теперь, убранной разной добычею, вероятно, морского разбоя.

Рассказ его был длинный, далеко не последовательный и с перерывами, и все время его глаза, один желтый, другой зеленоватый, были устремлены на нее; она испытывала впечатление от этого взгляда, знакомого ей с детства, в котором было что-то отталкивающее и в то же время привлекающее, с одной стороны страх, с другой – влечение, как будто воля ее независимо от ее желания должна была подчиниться ему.

Несколько раз Перегрина вызывали и после полудня он просил позволения, чтобы его друзья обедали вместе с ними, так как другого удобного места в эту бурю для них не было.