Опергруппа, на выезд!

А. Грачев Всегда был на посту

Николай Бабюк родился на Украине, под Киевом, а похоронен в Ярославле, на Леонтьевском кладбище. Проводить его в последний путь вышли сотни горожан, в торжественно-печальном строю шла конная милиция. Что ж это? С чего такое стечение людей в тот хмурый предзимний день ноября 1947 года?

Николай Бабюк был сотрудником уголовного розыска, старшим оперуполномоченным Ярославского городского отдела милиции. Он был талантливым и преданным своему делу сотрудником милиции. Большинство из тех, кто вступает на этот путь, талантливы, мужественны и преданны своему делу. Николай Бабюк был к тому же популярен в народе. Его хорошо знали жители Ярославля — от Полушкиной рощи и до Демидовского парка. Знали, уважали.

Я прихожу к одному из ветеранов милиции, на улицу Салтыкова-Щедрина, в двухэтажный бревенчатый дом. Жена его возле дома чистит дорожку от снега. Узнав, с какой целью пришел я к ним, она говорит:

— Бабюк? Как же… Ходовый был…

Повторяет задумчиво и с великим уважением:

— Ходовый был… Сама я, конечно, не знала его… Но так говорили в народе.

Сотрудница Красноперекопского РОВД Александра Михайловна Соболева вспоминает:

— Он был очень смелый человек, не боялся опасности.

Н. И. Бабюк.

О Бабюке ходили легенды. Одна из них гласила, что будто бы он был из уголовного мира и оттого так легко ему удавалось раскрывать многие дела. Это в корне неверно. Николай Бабюк, я повторяю, родился на Украине, под Киевом, в селе Дзюньково. Там и сейчас стоит на краю, на отшибе, старенькая хата. В ней он жил, учил историю и географию, математику и ботанику. Возле хаты — большой сад. По весне густо и пахуче распускаются вишни и яблони, к лету подымаются травы. В этих травах бегает и резвится сейчас уже внук Бабюка…

После школы были курсы ветеринаров. Николай любил животных. Любил ухаживать за лошадьми, слушать пение птиц, возился со щенками. Потому и выбрал себе эту профессию.

В середине тридцатых годов его призвали в армию. Он закончил в Москве курсы командного состава войск внутренних дел. Из Москвы его прислали сюда, в Ярославль, на охрану важнейшего объекта. И быть может, здесь родилась у него любовь к древнему русскому городу. Шагал в предрассветные часы по широким улицам, любовался волнами реки, о которой он слышал столько песен там еще, посреди пыльных украинских шляхов, посреди садов.

В свободное время он уходил в город, бродил по улицам, по площадям. Приходил на танцы в Полушкину рощу. Здесь на танцах и познакомился со своей будущей женой Анной. Провожая, напевал песни русские, украинские, подсвистывая, улыбаясь задумчиво…

После службы, поженившись, они остались жить в Ярославле. Бабюк становится сотрудником областного управления внутренних дел, отдела уголовного розыска. Есть фотография того времени — крепкое волевое лицо, весь в каком-то напряжении, в готовности, весь сплетенный из мускулов и нервов, напоминающий чем-то боксера. Ну, он таким в общем-то и был в жизни — всегда в напряжении, всегда в стремлении идти вперед и только вперед, невзирая ни на какие опасности…

Мирный период работы в управлении был недолог — началась война. В сорок втором году организовался отдел по борьбе с безнадзорностью. В него вошли четверо — Аристов, Анна Ульяновская, учительница по профессии, Александр Рябов и Николай Бабюк. Работа у них была мучительна, работали, можно сказать, со стиснутыми зубами, с жутко напряженными нервами. Дети… На их лицах муки и страдания… В глазах пламя горящих домов, взрывы бомб. Их руки, ждущие кусок хлеба… Их одежда — рванье. Их души, искалеченные, измученные. Сотрудники отдела искали их, выброшенных войной, на берегу Волги под лодками, на чердаках, в железнодорожных тупиках, в подвалах, по поездам.

Александр Михайлович Рябов, рассказавший о том времени, в одном месте прервал разговор, попросил с виноватой улыбкой:

— Дайте я помолчу немного…

И было видно, как переживает этот уже пожилой человек, и были видны в его глазах коридоры, полные этими детьми, были видны бегущие по базарам мальчишки, были видны они сами, сотрудники, — усталые, измученные.

Странные мысли приходят в голову — ведь есть где-то мальчишка тех лет. Взрослый человек, понятно. А по тем годам мальчишка. И нет-нет, вспомнит он тот подвал, где спал, окутавшись в тряпье. Нет-нет, да и вспомнит тихие шаги и руку, которая легла ему на плечо, и голос:

— А ну-ка, парнишка…

Вспомнит, как рвался из этой руки, а голос был добр:

— Что я тебе, плохого хочу, а?..

Нет уже Аристова, куда-то далеко уехала учительница Ульяновская, на пенсии Александр Михайлович Рябов…

А тогда их пути разошлись в сорок третьем. Бабюка перевели в уголовный розыск на один из особенно опасных и тревожных участков, на борьбу с кражами. Ярославль был в непосредственной близости к фронту, по разным каналам в руки преступного мира попадало оружие.

Многие помнят его по тому времени — он ходил зимой в кубанке, в хромовых сапогах, в коротком полушубке, засунув руки в карманы. Ходил легкой походкой, кажущейся даже беспечной. Но идущий с ним рядом человек мог заметить, что он все время в тугом напряжении, что глаза его все время кого-то искали, кого-то ждали…

Это совершенно точная характеристика Бабюка.

Бывал он порой весел — где-нибудь в комнате милицейского клуба на улице Ушинского, собрав вокруг себя друзей, потешил их забавными россказнями. На каком-нибудь праздничном вечере вдруг даже отважится выйти в круг под вальс «На сопках Маньчжурии».

Но бывал угрюм и раздражен. Нередко это было связано с вестями с фронта. На Украине под оккупантами оставались его родители, как раз в это время погибла его мать. Он просился в ряды действующей армии, считая, что там его место. И когда приходила повестка из военкомата, как-то светлел. По рассказу Анны Николаевны, Бабюк собирался в военкомат, как на фронт, был праздничен, оживлен. Возвращался пасмурным, говорил:

— Управление не отпустило. Сказали, мол, ты, Бабюк, десятерых здесь заменяешь… Вот и заменяй…

И он снова выходил в свой трудный путь. Захватив в одном из магазинов однажды ночью взломщика, он не выдержал, закричал ему в лицо:

— Как же ты, паразит, можешь грабить в то время, когда народ льет кровь на войне… Как же ты можешь!..

Потом как бы опомнился, тихо сказал:

— Ну, там подумаешь… А сейчас выходи…

В один из осенних дней в квартире по улице Свободы перед ним на стульях сидели пожилые люди, которых только что под угрозой оружия ограбила шайка налетчиков. Были они родителями сына-фронтовика, орденоносца, совершившего немало военных подвигов. С какой-то укоризной, негромко и грустно говорил отец фронтовика:

— Так-то бы все ничего… Ладно уж… Но вот как он там, на фронте узнает… Что будет думать, что он будет говорить о здешнем житье…

— А вы не беспокойтесь, — сказал, наконец, Николай, — мы все вам вернем, и это я обещаю вам твердо…

Прошло несколько часов после вооруженного ограбления, а он уже шел по улице Собинова, где в одном из домов в потайном месте хранились краденые вещи. Как установил это старший оперуполномоченный, уже не узнаешь. Только одно можно сказать, что повидать ему пришлось за эти несколько часов, может быть, десятки разных людей… К вечеру того же дня милиция задержала двух грабителей, немного спустя еще семерых. Так в течение одного дня была ликвидирована шайка налетчиков из девяти человек…

Есть довольно уже тривиальная фраза — «он хорошо знал преступный мир». Бабюк не то что знал, он как бы властвовал до некоторой степени над ним, над этим преступным миром. В этом ему, видимо, способствовала и помогала та работа с беспризорными, которую он вел почти два года и от которой остались в городе и области обширные знакомства.

— На одном из вечеров, — вспоминает Александра Михайловна Соболева, — у какой-то из присутствующих девушек пропали перчатки. Поблизости оказался Бабюк. Узнав, что произошло, он тут же направился в коридор, где толкались мальчишки и подростки дворов.

— Ребята, — обратился он к ним, — здесь пропали перчатки. Их немедленно, в течение пятнадцати минут, надо вернуть…

Его пытались уверить, что никто не имел дела с этими перчатками.

— Вот что, — снова сказал Бабюк, — если не вы взяли, то кто-то, кого вы хорошо знаете. Сообщите ему, что Бабюк велел вернуть перчатки. Именно через пятнадцать минут…

Может, и не через пятнадцать минут, может, раньше или позже, но перчатки были в руках у потерпевшей.

Один из ветеранов, с которым я встречался, так сказал:

— Бабюк не работал, он воевал. Он чувствовал себя так, как будто он на фронте…

В сорок третьем году город терзали фашистские бомбы. Особенно яростным был один из налетов среди ночи. От фугасных и зажигательных бомб рушились, горели дома, стлался дым по улицам и переулкам, близлежащим к Волге, к железнодорожному мосту. Метеоритный дождь осколков метался над мостовыми, над тротуарами. Одна из бомб ударила рядом с третьим отделением милиции, дежурный отдела Корнилов был убит. Некоторые растерялись, не зная, что делать в такой обстановке. И вдруг появился Бабюк — спокойный, хладнокровный.

И вот второй пример. В городе появился дезертир, вооруженный автоматом, совершивший уже преступление по дороге. Было установлено, где он ночует. Группа оперативных работников из пяти человек окружила дом. Стали совещаться, как брать преступника. Решили было сначала пустить собаку.

— Он расстреляет собаку, только и всего, — возразил Бабюк.

— А что же тогда, — сказали ему. — Как быть?

— Самим надо. На фронте так вот и воюют… Пойду я первым…

Он вышиб дверь и кинулся в комнату, успев перехватить руку преступника, ухватившую автомат. Под подушкой обнаружили еще два нагана, гранату…

Много успел сделать Бабюк. Не все осталось известным, да оно и понятно — будни они и есть будни, которые не фигурируют в каких-то наградных документах. Все это считалось обычной работой, и кому надо было запоминать. Но вот у меня в руке пожелтевший листок, вырезка из газеты «На посту» за 1944 год. В заметке, озаглавленной «Активный борец за крепкий тыл», начальник ОУР Ярославского ГОМ А. И. Коханов рассказывает кратко о своем сотруднике Николае Бабюке. Из нее можно узнать, что «за несколько месяцев работы в ГОМ Бабюк, старший оперуполномоченный ОУР, три преступления предупредил, ликвидировал десять грабительско-воровских групп, вскрыл четыре вооруженных ограбления, несколько десятков краж, разоблачил и арестовал много уголовных преступников. Изъято большое количество вещей, свыше двадцати пяти тысяч рублей, вырученных от продажи краденого». И кончается она так:

Конечно, такая работа требовала сил, энергии, массы времени, которого почти не оставалось на семью. Но и в редкие дни отдыха он всегда был на посту. Был всегда бдителен, всегда зорок к окружающему. Придя в кино, вместо того чтобы встать за билетом, он мог подойти к подозрительному человеку и потребовать у него документ. Вспоминают, что, когда он входил, скажем, в кинотеатр «Арс» или в клуб «Гигант», в толпе начиналось движение. Кой-кто воровато пятился к дверям, кой-кто просто уходил, опасаясь «неприятного» разговора.

— Как-то поехали мы в город, — рассказывает Анна Николаевна Бабюк. — Решили купить что-нибудь из одежки. На повороте к Красной площади Николай в окно увидел человека с чемоданом. Тот шел быстро и свернул в какой-то из дворов… Вы, говорит мне, поезжайте дальше, а я пошел по делам. Выпрыгнул на ходу из трамвая (тогда еще не было автоматических дверей) и бегом побежал к тому двору… Вернулся уже вечером, пояснил, что и верно угадал он, из воров оказался тот человек…

Преступный мир боялся его. Шли всякого рода анонимки. Плелись вокруг имени Бабюка всякие нелепые слухи, сплетни, домыслы нагромождались на домыслы.

Улыбаясь, он говорил:

— Сплетня не вор, не задержишь…

В него стреляли однажды осенней ночью на улице, где он жил.

Вспоминает Анна Николаевна:

— Как-то Коля посадил на колени детей — мальчика и девочку, сказал им:

— Придет время, ребятки, и по нашему проспекту пойдут троллейбусы. Вот здесь, прямо мимо наших окон…

Бегут троллейбусы по проспекту Ленина, шурша шинами, шелестя проводами, мимо тех окон, за которыми когда-то жил Николай Бабюк…

В тот пасмурный ноябрьский день Бабюку выпало несколько свободных часов. Он поехал на вокзал, чтобы купить хлеба по коммерческой цене: с хлебом тогда было еще туговато. Возвращался домой на трамвае. На одной из остановок в вагон вошли двое. Он узнал их — оба из уголовного мира. Нет, за ними, по его сведениям, не числилось какого-то преступления. Но что-то заставило его приглядеться к ним. Особенно к одному из них, с подозрительно оттопыренными карманами. Что в них?

Бабюк ехал домой, он вез буханку хлеба, которую ждали его дети. Отвернуться к окну, смотреть, как бежит от колес город домами и улицами. Но чутье… Оно не изменило Николаю Бабюку и здесь, напоследок. Держа буханку под мышкой, он подошел к ним и сказал:

— Проверить вас надо…

Тот, с оттопыренными карманами, чуть заметно двинулся, выстрел последовал через карман пальто. Сначала один. И тут же второй. Обе пули в живот, смертельные…

Товарищи, приехавшие вскоре же в больницу, спросили в первую очередь:

— Кто стрелял в тебя, Николай?

Он ответил с мучительным усилием, но твердо:

— Я сам найду их…

В этих словах был весь Николай Бабюк — умирая, он верил, что будет жить.