Орден Змей

Глава 1 Ранний мертвяк

— Зомби! Зомби! — визжал радостный детский голосок моей, кажется, сестры. — Мама, мы же пойдем смотреть зомби?! А можно я их покормлю?! Ну пожа-а-алуйста!

А я сидел, пришибленный, вылупившись на эту картину маслом, и пытался сообразить, кто я такой. Мне снилось, что я ребенок, и что никакой сестры у меня нет, и что своих родителей я никогда не знал. И вот я в каком-то тренировочном лагере: подъем в пять утра, я просыпался на верхней полке двухэтажной грубо сколоченной кровати от криков нашего командира, и начинался бесконечный день упражнений, разминок, бега с препятствиями, драк с другими такими же злыми мальчишками — с оружием, без оружия, с помощью чего-то странного… Не знаю, как это назвать: волшебство?

— Ваня, вставай, зомби! — радостно кричала мне в ухо Маша. — Вставай, соня! Братик, как можно валяться в такой день?!

И начала тормошить меня, а я, не успевая вспомнить что-то важное из своего сна, уставился на нее сердитым взглядом.

— Ваня, зомби, мы идем кормить зомби! — не унималась эта пигалица.

Неделю, как мне снился странный сон, отчего я встаю разбитым и невыспавшимся. А сегодня вообще ни свет ни заря разбудили криками про этих треклятых зомби. Или это не один сон, а разные, просто в них происходит всё примерно одно и то же? Не знаю, всё время ускользает что-то. И почему он так привязался ко мне? Я рассказал маме про свои сны, и она стала на ночь мазать мне лоб святым маслом, но это как будто совсем не помогло.

У нас в Ломокне раз в год по весне вылавливают кучу зомби, когда наступает паводок и сквозь трескающийся лед на Смокве-реке начинают вылазить мертвяки. Детей тогда держат по домам, а мужики разбиваются на группы, берут дубинки, мечи, вилы, ружья — кто во что горазд — и неделю дежурят, сменяя друг друга. Я тоже рвался ловить зомби, но еще мал, видите ли — «вот будет тебе двенадцать, тогда пойдешь, но только смотреть, перенимать науку». Еще три года! Но я обязательно на следующий год вырвусь и хоть одним глазком издалеча посмотрю на это представление.

Зато я в этом году самым первым заметил раннего мертвяка. Было это ровно неделю назад.

Проснулся в холодном поту (так и узнал, что это выражение означает). Смотрел вокруг и не понимал, где я и что я. Комната, в комнате две кровати — на одной я сидел и глаза таращил, на другой какая-то девчушка спала, лет пяти. Сквозь тусклое стекло пробивался рассвет, а я не понимал, где длинный зал, где двухъярусные кровати, почему командир не разбудил на рассвете. И тут понял, что это был сон. Странный сон, такой яркий, будто и правда я там был… Понял, что девчонка на соседней кровати — моя сестра, а в другой комнате спят родители.

Встал, поправил одеяло у Машки, погрелся у остывающей печи — видать, батя ночью подтапливал, а то бы совсем холодная уже была, оделся и пошел куда глаза глядят. Когда подходил к торгу, там уже полно народа всякого было, сегодня четверток — день торговый на нашей Нижней площади. Крестьяне с окрестных деревень съехались на своих лошаденках, запряженных телегами с разным товаром. Сам не заметил, как дошел до Смокварецкого моста. Еще холодно, но робкое солнышко уже будто по-весеннему начинало пригревать. И новый запах, тоже будто весенний сквозь зимнюю стужу.

Пошел по льду, я легкий, меня выдержит. Разбежался, прокатился по белому покрывалу, упал. Как хорошо! И тут заметил, как в каком-то аршине от меня вспучивается и трещит лед. И всё так медленно, медленно, медленно, что я сам себе думаю — дай-ка гляну поближе — интересно же, что там такое. Ну и подошел поближе. Будто река дышит — то есть хруст, то нету, и лед то поднимается, то обратно опускается, будто и не было ничего. И совсем всё затихло — вот скука!

Добежал до берега, нашел палку побольше — и обратно. Уж я бил, ковырял, стучал в том месте, аж весь взмок, скинул с себя тулупчик. Опять начала речка дышать, и прямо в том месте, где я бил. Вот думаю — пошли дела кое-как, сейчас докопаюсь. Опять бил, стучал, как ломом размахивался. Опять умаялся, и встал, опершись на палку. И тут, безо всякого «вздыхания» рука сквозь лед пробилась и схватила меня за левую ногу.

Я заорал что есть мочи, и давай бить по этой руке, а она меня не отпускает, всё держит, да корябает, и пытается выше и выше схватить, к себе всё подтаскивает. А я бью палкой и ору, что есть мочи. И по руке этой, и по своей ноге — не разберешь. Всё тянет, не отпускает, я давай другой ногой ее сбивать, и вроде начало получаться — уже и до валенка сбил эту руку. А потом и вовсе рука дернулась и оставила меня без обувки, но я-то освободился!

Побежал со всей мочи оттуда, и ору: «Зомби! Мертвяки! Первенец народился!» — и всё палкой размахиваю. Всю Владимирскую улицу всполошил, что круто вверх от Смокварецкого моста поднимается, а потом и Нижнюю площадь переорал, пока не сорвал голос. И сам не заметил, что бежал без тулупа да без одного валенка. Торг весь как ураганом смело. Полиция побежала на речку, крестьяне, особенно из Рорбенево, что через Смоква-реку, быстрей ветра полетели со своими телегами, чтобы успеть домой вернуться. Ведь если первый мертвяк пошел, то всё — седмицу житья не будет. Местный народ по городу побежал весть разносить да в команды собираться.

Площадь уже пустеть начала, а я всё кричал, как оглашенный. От подзатыльника в себя пришел. Это наш батюшка Спиридон меня благословил.

— Что разорался, окаянный?! — и уставился на меня.

— Так ведь зомби! — отвечал я.

— И что — не видишь — уже все поняли. Или до глухих докричаться хочешь? Имеющие уши уже услышали.

— Так это… А вообще да, конечно, вы правы.

— Палка тебе зачем? Мертвяков бить? — с прищуром спросил поп.

— Уж я его поколотил! Обратно в Смоква-реку загнал! — ответил с гордостью.

— А это что такое?! — воскликнул священник и показал на мою ногу.

Только сейчас я заметил, что штанина на левой ноге у меня разодрана и окровавлена. Пришла боль. Видать, это от холода не так больно было. Но вот заметил — и тут же аж пошатнулся.

— Откуда рана? — спросил Спиридон, а сам в глаза мне смотрит.

— Так, пока бежал, об кусты…

Опять подзатыльник, да посильнее, чем прежде, так, что я на землю свалился. И так обидно стало, что слезы из глаз.

— А ну отвечай, поганец! — навис надо мной священник.

А я плачу, и сквозь слезы:

— Схватил он меня, падаль… Чуть под лед не уволок.

Что тут началось! Я еще больше заплакал от обиды, что расплакался на глазах у людей, а батюшка какую-то телегу остановил, меня туда как мешок закинул, сам тоже забрался, крестьянина, запоздавшего на площади, в оборот взял: «Гони на кладбище!»

На кладбище! Зачем на кладбище? Меня везут хоронить? Почему? Потому что я тоже теперь стану мертвяком? Черт, каким мертвяком — тем, что зомби, и буду ходить, пока меня лопатой по голове не огреют? или просто самым обычным мертвым? Обычным! Мертвым!

Я попытался вырваться, но отец Спиридон крепко держал меня, прижав со всей дури к каким-то мешкам, лежащим в телеге. Я истошно орал, священник подгонял крестьянина, крестьянин, тоже перепугавшись, нещадно нахлестывал лошадей, то и дело подбадривая их благим матом, бедные лошадки летели как орловские скакуны по Алексеевской улице, а ломокненский народ успевал только уворачиваться от бешено скользящей телеги, так и норовившей прокатиться по какому-нибудь зеваке.

С Алексеевской на Кузнецкую, поворот на Семеновскую, оттуда на Петропавловскую — и вот телега влетает полузакрытые ворота Петропавловского кладбища, снося их с петель. Крестьянин пытался изо всех сил тормозить, лошади шли вразнос, телегу занесло и она перевернулась на бок. Я выкатился из телеги, а когда остановился, перед моими глазами возник деревянный крест с надписью «Вечная память».

— А-а-а-а!

Новый подзатыльник привел меня в чувство, батюшка вздернул меня на ноги, но я упал — на ногу невозможно было ступить. Пока мы неслись через весь город, нога болела всё больше, и вот теперь я кричал, опершись на нее, и от падения спас Спиридон, подхватив меня на руки и таща в церковь. «Уф, не в могилу, — облегченно подумал я, изображая из себя мешок, — конечно, сначала отпевать». Попытался вырваться, но священник необычайно крепкий мужик, даром, что кадилом машет целыми днями.

Ворвавшись в церковь, отец Спиридон положил меня на лавку, крикнул кому то: «Баба Нюра, присмотри, чтоб не сбег», — и полетел в алтарь. Я немного выдохнул. Вроде бы не собирались меня прямо сейчас отпевать, ведь тогда бы в гроб положили и на центр храма, как положено.

И вот я на скамеечке разлегся, тупо уставившись вверх, глядя на роспись. Запах ладана, воска, полумрак, хруст, на фресках и иконах благообразные лики святых. На стене у входа, что в западной части — огромный змей извивался от врат адовых, неся на себе грешников. Узнал сребролюбцев, убийц, вампиров, прелюбодеев, мертвяков, славолюбцев, призраков, чертей — весь набор. А это еще кто?!

Иссушенное лицо древней старухи, такой древней, что я даже не мог представить себе, сколько ей лет — девяносто, сто девяносто? Она похожа на скелет, такая высушенная и хрустящая при каждом шаге. Так вот что за хруст отвлекал меня от разглядывания адских мук. Этот хруст напомнил мне то, что было час назад на реке, а горящий пронзительный взгляд старухи заставил цепенеть. Я даже забыл, как сильно болела у меня нога, и попытался отодвинуться от страшного зрелища и сбежать, но это существо протянуло мне руку:

— Баба Нюра, — и улыбнулось. Лучше бы она этого не делала. Видимо, лицо давным-давно позабыло, как надо улыбаться, и получается так, что становится страшно.

— Ваня. Ваня Назлов, — еле прошептал я.

— Ты, Ваня, не бойся, сейчас батюшка тебя обработает, — голос прошелестел как листья в разгар осени, когда разлетаются под порывами ветра.

Неуверенно кивнул, страшило слово «обработает».

— Ты у нас был тут? — продолжила старушка.

— Всего один раз. Мы тогда бабушку хоронили, — ответил я.

— Ну ты заходи почаще. Теперь это твой храм, — опять попыталась улыбаться старушка.

— Не знаю. Далеко мне. Мы в Архангельский ходим, — здесь мне совершенно не хотелось показываться.

— Вот, посмотри, — старуха указала на адскую фреску, — мертвяки, их еще зомбями кличут. За что они в ад шествуют?

Я перевел глаза на фреску, где всё также громадный змей увлекал в ад людей и нечисть. Странный вопрос.

— Потому что они нечисть, почему же еще? — но тут же вскрикнул от боли. — Ай! Нога!

Баба Нюра положила свою руку, похожую на руку скелета, мне на больную ногу, и стало немного легче.

— А потому, что говорят, в зомбей превращаются те, кто в воде топился, — шамкала губами старуха. — Самоубийцы, значит… За то их Вельзевул в облике змеином и привечает в своей обители.

— И что же, все, кто утопился, потом у нас в Ломокне всплывают? Или в других местах тоже есть такие? — мне стало интересно.

— Зачем же все? — ответила старушка. — Только те, которых не выловили. А Ломокна — город известный и знаменитый — тянет их сюда, как пчел на мед.

— Баба Нюра, ну что ты голову мальчишке всякими бреднями забиваешь-то? — неожиданный громогласный голос отца Спиридона разрушил звенящую атмосферу тайны. — Не слушай. Доподлинно про зомби этих поганых неизвестно ничего. Грешники — вот и всё, что можно сказать. Идти можешь?

Отрицательно замотал головой, и священник подхватил меня с лавки и понес в центр храма, посадил на заранее приготовленный стул, левую ногу положил на подставленную табуретку, срезал остатки толстой зимней штанины. Я увидел глубокую корябанную рану, на которую мне страшно было смотреть. Спиридон встал перед аналоем, открыл книжку и начал монотонным голосом что-то читать, а баба Нюра, опершись на спинку моего стула, тихо подпевала своим трескучим осенним голосом.

«…Защити от мановения вражескаго, от мертвячей длани, от укуса поганаго, от духа в домах заключеннаго, от бесовския прелести… Освяти воду сию для охранения, и спасения, и врачевания, и возрождения отрока сего…»

Мою ногу сначала окропили, а потом и полили святой водой, отчего рану сначала защипало, а потом начало так драть, что мне хотелось кричать. Баба Нюра на удивление крепко удерживала мою ногу, чтобы я не мог ее вырвать, а батюшка проливал тонкой струей все мои раны. Боль всё усиливалась и усиливалась — и наконец я провалился в спасительную темноту, напоследок замечая, как мое заваливающееся набок тельце подхватили чьи-то руки…

…И от удара по корпусу я свалился на землю, но сделал обратный кувырок и вновь вскочил на ноги, готовый к продолжению схватки. Оскалился, подпрыгнул и, зависая в воздухе, с разворота пробил ногой в голову своему оппоненту. Это такой же мальчишка моего возраста и роста, и он успел поставить блок, одновременно отклоняясь в сторону и отводя мой удар по касательной в бок. Но я достал его рукой, и вот уже он перекатился боком, и встал в боевую стойку.

— Палки! — кричит наставник.

Мы схватили приготовленные деревяшки и началась дуэль на палках: воин должен уметь сражаться как и чем угодно, от собственных кулаков до холодного оружия. Пока что мы не доросли до серьезного оружия, в девять лет оно еще не положено, но видели, как ребята на год и на два старше нас получали всё новые его виды. А уж в возрасте шестнадцати-семнадцати лет наши старшие товарищи являлись настоящими воинами, опорой человечества от орд нечисти. И наше желание показать свою доблесть и мастерство разгоралось, когда мы наблюдали схватки наших старших товарищей.

Мое тело в синяках, и после сегодняшних дуэлей на палках их станет еще больше. Но этот день приблизит меня к тому, чтобы стать на страже рубежей. Точно такие же мысли я читал в глазах Эйнара, мальчишки, с которым мы стояли друг напротив друга. Он кивнул мне, я в ответ ему, и начинался бой на палках.

Вокруг нас еще множество таких пацанов, разбившись по парам, отрабатывали свои навыки, слышался треск сталкивающихся палок, вскрики от пропущенных особо сильных ударов, ругань командиров, подбадривающие крики и советы от парней, которые уже закончили свои поединки, и теперь болеют за кого-то из оставшихся.

Меня зовут Ормар, мы с Эйнаром лучшие друзья и соперники, дубасили друг друга палками, и никто не хотел уступать. Каждый из нас нанес несколько ударов другому, сам пропустил, но никто не хотел сдаваться, битва поглотила нас, и вот я уже видел не своего друга, а будто сражался с вампиром, попадал ему по рукам, которыми тот держал свой боевой жезл. Я сражался с мертвяком, догоняющим меня, когда я отступаю, старался попасть ему по ногам, чтобы обездвижить его, а потом добить, поверженного, градом ударов в голову и сердце.

— Ормар, бейся с человеком! — закричал наставник.

И я заметил, что наш бой — последний на арене, вокруг нас образовался круг из кричащих мальчишек и внимательно наблюдающих командиров, а я сражался против своего друга, а не против вампира или зомби, и решил сменить тактику. Но тут Эйнар, уворачиваясь от моего удара в корпус, неожиданно упал плашмя на землю, чем привел меня в замешательство, и лежа, со всей дури с размаху ударил палкой мне по ноге, так, что палка сломалась пополам, а ногу разорвала боль…

…Я резко сел на кровати. Пытаясь прийти в себя, я оглянулся вокруг — какая-то комната, слабый запах ладана, в открытую дверь вижу кухню, там за столом сидели отец Спиридон, рядом с ним неизвестная мне женщина (попадья, наверное), и мои отец с матерью — вспомнил, что их зовут Назар и Ольга.

— Братик, ты победил зомби! — радостный визг Машки и она бросилась ко мне обниматься.