Орден Змей

Глава 8 Грязные ругательства

— Иван Назлов! Отвечай, кто ты такой?! — раздался громкий и резкий вопрос отца Спиридона за спиной, отразившийся от белокаменных стен пещеры.

Я отдернул руку от оружия, повернулся, оглядел всех собравшихся. Генка Заморыш в напряжении грыз ногти, Васька стоял, очень прямой, и внимательно смотрел на меня, баба Нюра, как ни в чем не бывало, поправляла неизменный цветной платок. Священник же, достав большой серебряный крест, которым давеча проткнул вампиршу, пытавшуюся закусить моей семьей, казалось, защищался этим крестом от раздавленного горем мальчишки. И я просто пожал плечами, равнодушно смотря на всю эту компанию разоблачителей. В другой раз, я, может быть, и испугался бы, но сейчас весь этот пафос подземелья, неведомо откуда взявшегося в уездной Ломокне, совсем не трогал меня. Но тишина затягивалась, и я произнес бесцветным голосом:

— Видимо, теперь я сирота, — и добавил, ощущая подступающий комок к горлу, — мы с сестрой сироты.

— Иван Назлов, не води меня за нос! — воскликнул священник. — Ты превращался в мертвяка, в нечисть!

Я вновь пожал плечами. Как и предполагал, всё же это произошло тогда, когда я хотел уничтожить ямщика, повинного в смерти родителей.

— Что же вы меня прям тогда этим крестом не закололи? — упрямо смотря на попа, ядовито поинтересовался я.

Священник от этого вопроса вдруг потерял боевой настрой и бросил взгляд на моих друзей. Хотя, друзья ли они мне теперь, я даже на знал. Стоят, молчат, участвуют в этом дурацком допросе в антураже пыточной. Видимо, что-то прочитав в моем взгляде, Генка сказал:

— Ваня, ты не злись, но это я тебя тогда вырубил. Ты уж в зомбяка стал превращаться, вот я и подумал…

— Ха-ха-ха. Опять табуретка? — меня вдруг накрыл смех, который, однако, никто не поддержал. — Опасный ты человек. Где ее нашел?

— Не, палка под руку попалась, — смущенно ответил Заморов, разводя руками.

— И мы не дали тебя добить, — твердо сказал Старик.

— Да, твои друзья убедили меня, что не стоит с тобой торопиться, — продолжил священник, а я благодарно кивнул друзьям, — рассказали, как все было на самом деле, и что ты не набросился на Василия, когда была возможность. Поэтому я решил подождать и всё выяснить. Но сейчас нам нужно понять, что с тобой происходит и что со всем этим делать.

Что мне говорить? О чем рассказывать? Про сны, в которых я превращаюсь в Ормара, знали мои друзья, но похоже, священнику ничего не говорили, он об этом не упоминал. Что будет делать батюшка, когда узнает? Или после моего обращения в зомби ничего хуже быть не может? Одни вопросы. Может, начнет бесов изгонять, раз не прибил на месте?

Я молчал, священник хмурился, мгновения тянулись, факелы отбрасывали пляшущие тени на стены подземелья. Эти тени то превращались в какие-то извивающиеся причудливые фигуры, в которым мне виделись зомби и вампиры, а то на мгновение вновь становились обычными человеческими силуэтами. Неожиданно ожила неподвижная старуха и прошелестела:

— Не бойся, Ваня. В тебе нет бесов. Пока ты спал, над тобой провели обряд изгнания поганых, пособоровали тоже, — пробормотала она, а отец Спиридон нехотя кивнул, подтверждая сказанное.

Я вообще до этого мгновения не задумывался, есть ли во мне бесы — было о чем другом подумать — но теперь вдруг как-то сразу стало легче. Представил, что а ведь действительно это могли быть бесы, обрадовался, что нет, и даже перекрестился здоровой левой рукой.

— Вань, хочешь, я расскажу про… — встрял Генка, видя мое замешательство.

— Хорошо, давай, — решился я.

И Заморыш рассказал про мои сны и Ормара, про обучение в каком-то странном мире, про проявившиеся способности, про замок, из которого опасно выходить. Он так всё разложил по полочкам и делал логичные выводы из тех обрывков, что я рассказывал своим друзьям, что я даже сам для себя узнал кое-что новое. Видимо, Генка успел хорошенько всё обдумать, пока я находился в отключке.

По рассказу Генки выходило, что я вижу всё глазами моего одногодки, некоего Ормара. Поэтому мне и кажется, что я — это и есть Ормар. На самом деле — это какой-то другой мальчик. Хотя тут у меня возникло сомнение — ведь у меня проявилась та же способность, что и у Ормара. Генка предположил, что замок, в котором всё происходит, находится где-то далеко — в Скандинавии, в Азии или даже в Америке, а может быть, на острове, окруженном водой. И на него наседает нечисть — мертвяки и зомби. Поэтому из замка детям нельзя выходить, и только обученные подростки во главе с опытными наставниками отваживаются воевать против поганых.

— Не знаю, почему он всё это стал видеть, но похоже, из-за этих снов он узнал, как превращаться в зомби. Судя по рассказам Вани, тот парнишка, Ормар, тоже сначала не умел контролировать себя в форме мертвяка, но постепенно учится, и у него получается всё лучше, — закончил Генка, по привычке теребя волосы.

— Черти что, прости Господи! — воскликнул священник. — И мы должны в это поверить?

— Ваня, а этого мальчика точно звали Ормар? — спросила баба Нюра.

— Да, это точно, я много раз слышал, чтобы к нему так обращались, — ответил я с удивлением.

— Тебе надо развивать этот дар… — продолжила старушка, но священник перебил.

— Это не дар, а проклятье! — отрезал он. — Нужно научиться держать себя в руках, избегать драк. С этого дня будешь ходить ко мне на исповедь и причастие каждую неделю!

— Но что, если он не уследит, превратиться и задерет кого-то? — спросил Старик.

— А если он будет уметь, как Ормар, оставаться в человеческом сознании даже в облике зомби, то будет гораздо меньше опасности, — подхватил Заморыш.

— Я согласно, отец Спиридон, — подтвердила старуха, — а на исповедь и причастие, конечно, пусть походит.

— Хорошо. Да будет так, — священник был вынужден признать правоту остальных.

После этого все заметно расслабились, а я задал мучивший меня вопрос:

— Что это за место?

— Это подвал моего дома, — вновь подала шелестящий голос баба Нюра, ставшая необычайно словоохотливой.

Удивленные возгласы наполнили подземелье:

— Это ваш дом?

— А откуда оружие?

— Ничего себе!

— Баба Нюра! Отвечайте, кто вы такая?! — последний вопрос, подражая священнику, задал уже я.

Старуха рассмеялась своим осенним смехом.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал священник, — заканчиваем балаган!

— Баба Нюр, а сколько вам лет? — всё же влез Генка.

— Восемнадцать, — не раздумывая, ответила старушка, вновь рассмеявшись, и будто даже помолодела. Не до восемнадцати, конечно, но я бы больше не дал ей ни триста, ни сто девяносто, и может быть, даже не девяносто, как прикидывал раньше. Вспомнив, как решил сожрать милую, в общем-то, старушку, мне стало неловко.

Там же в подземелье мы попробовали превратить меня в зомби, предварительно заковав мои ноги в оказавшиеся тут же кандалы, но ничего не вышло. Наверное, слишком много потрясений выпало на мою долю за последние сутки, или же способность, неожиданно проявившись, так же внезапно ушла.

Дальнейшие события этого и следующего дня остались в моей памяти отдельными эпизодами, сплетенными между собой тянущей душевной болью, заплаканными глазами моей сестры, запахом ладана и восковых свечей, полумраком церкви, участливыми лицами ломокненцев, вбивавших в мою голову слово «сироты», тяжелым сном с выматывающими снами про Ормара, чтением неусыпающей Псалтыри по очереди с Ильей Шамоном и другими, плачем бабы Нюры.

Еще неделю назад я узнал, что старушка была при кладбищенской церкви постоянной плакальщицей, не пропускавшей ни одни похороны. Она плакала, рыдала, причитала над гробами уходивший в мир иной горожан. К ней присоединялись родственники усопших, и плач тянулся вверх, вместе с дымом кадила и заунывным пением «Со святыми упокой». Сегодня Ломокна хоронила шестнадцать погибших на Дне мертвых.

Немного встряхнувшись в подземелье, я вновь погрузился в тупую отрешенность, и сам не заметил, как к концу недели мы с сестрицей оказались у Заморовых. Родители Генки приняли нас в свой дом, вызвавшись быть нашими опекунами, что и было утверждено решением Ломокненского сиротского суда.

Как мне объяснили, наш дом на Ломокненской улице будет продан с аукциона, а деньги пойдут на наше содержание и образование. Из родительского дома в жилище булочников перевезли кое-какие личные вещи, но в основном вся обстановка и мебель осталась там, в моем счастливом и беззаботном детстве.

Я поймал себя на этой мысли, когда Николай Иванович Заморов и его жена Ефросиния пытались в очередной раз вывести меня из оцепенения. Не отставал от них и Генка, придумывавший кучу разных занятий, к которым я был совершенно равнодушен. Пыталась заговаривать со мной и его старшая сестра Александра, бывшая года на четыре старше нас с Заморышем. Почти взрослый брат Виктор постоянно пропадал в пекарне и булочной, и лишь похлопывал меня по плечу, приговаривая, чтобы я держался. Младший брат — Леша — возраста Машки, около пяти лет, занимал своими детскими играми сестру.

Мне стало стыдно, что столько чужих, в общем-то, людей, пытаются окружить меня заботой, а я принимаю это как должное, совершенно забыв про маленькую сестру, которой так нужна моя помощь. Поэтому, сделав над собой усилие, я постепенно стал втягиваться в жизнь в своем новом доме. Заставлял себя двигаться, разговаривать с окружающими, играл с сестрой…

В доме Заморовых на Владимирской улице нам с Машкой выделили комнату на втором этаже, до того бывшую кабинетом отца семейства. Но она мало использовалась по прямому назначению, как рассказывал Генка, только иногда отец запирался там и сводил дебет с кредитом. Так что теперь в комнате, выходившей на спускавшуюся к реке улицу, стояло две кровати, большой шкаф, на стенах висели полки, сейчас очищенные от хранившихся там бумаг. А перед окном остался стоять деревянный стол, похожий на тот, что был в доме отца Спиридона, такой же резной и с зеленым сукном. Сначала его хотели вынести: места в комнате оставалось мало, но потом решили, что мне скоро поступать в гимназию, и потому оставили для занятий.

Если выглянуть в окно и посмотреть направо, то можно было видеть Смоква-реку с живым мостом и пристанью, с множеством рыбаков на берегу, а за рекой вдалеке синим и золотым переливались купола церквей Рорбеневского монастыря. Напротив дома Заморовых, на противоположной стороне неширокой улицы, тянулся такой же ряд двухэтажных домов, спускавшихся к реке, а слева дома упирались в Няптицкую башню ломокненского кремля.

Сами стены кремля, как и некоторые башни, были уже разрушены, другие прямо на глазах обваливались сами по себе — никто не следил за древней постройкой, да и зачем? Из кремлевского кирпича можно было построить очень хорошие дома.

— Мой прапрадед этот дом из Свибловой башни построил, — хвалился передо мной Генка.

— Ничего себе! Весь дом целиком? — я окинул глазами двухэтажную постройку, с общими стенами с таким же домами справа и слева.

— Ну, не весь прям, — смутился парень, — а подвал и часть первого этажа точно из башни. Вот, смотри. Мне дед рассказывал, когда башню рушили, то много охотников до кирпича нашлось. Так что на половину первого и второй этаж пришлось материал закупать у кирпичников со Старо-Кирбатской улицы. Вот, смотри.

Мы стали изучать кирпичи дома. С дворовой стороны дом не был оштукатурен и, забравшись немного по лестнице, мы сравнивали кирпич. Вот в середине этажа одна кладка — кирпич там большой, широкий, длинный. А вот явная граница, переход — кирпич совсем другой, меньше, и не такой бордовый, гораздо светлее.

— А подвал тоже из крепостного кирпича?

— О, там не только кирпич, еще камень. Свиблова башня была круглой, снаружи кирпич, а внутри — белый камень. Пойдем, покажу.

Мы спустились в подвал. Вход в него был отдельный, снаружи, также с дворовой стороны дома. Поднималась широкая прямоугольная крышка и открывала спуск из каменных ступеней. Вспомнил наш подвал, в который надо было входить с кухни, подняв тяжелый люк, потом, зажегши свечу, спускаться по крутой лестнице. Быстро брать продукты, хранящиеся в холоде, и обратно. Долго внизу находиться было нельзя, иначе растает лед, который и создавал настоящий холод, в котором даже в самую летнюю жару можно было хранить любые скоропортящиеся продукты. Вновь накатила тоска, но я решительно скинул ее скользкую руку.

Как раз сейчас, когда весна начала входить в свои права после Дня мертвых, мы бы вынимали стали лед, выкидывая его прочь, и спускали большие куски свежего Смокварецкого льда, который прямо сейчас рубят на реке. В доме Заморовых постоянно теперь слышался треск и грохот с реки: вся Ломокна была занята обустройством своих холодильных подземелий. Зайдя с Генкой в подвал, я с удивлением увидел, как мало льда в их подвале. Да будь у нас так мало льда, то уже в июне всё бы растаяло, и продукты бы портились.

— И как вы продукты храните? — воскликнул я.

Генка непонимающие уставился на меня, а потом молча провел рукой, показывая, что на полках лежит много добра. И действительно, когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что все полки забиты мешками, банками, коробками. Подвал был больше нашего, но свободного места совершенно не было — всё забито разнообразной провизией. На крючьях висело даже несколько крупных туш мяса. Я прошел и прикоснулся к висящему мясу — холодное, аж пальцы сводят. Изо рта идет пар, я чувствовал, что замерзаю.

— Ничего себе! — восхитился я. — Так мало льда и так холодно. Как это у вас получается?

— Мало льда? Никогда бы не подумал. Всегда так было, — пожал плечами Заморыш, и я рассказал ему, как выглядит ледник у нас.

— Да, это странно, — задумчиво ответил он на мой рассказ, — надо будет у отца спросить. Пойдем, а то холодно.

Мне показалось, что в дальнем углу подвала я заметил какое-то движение. Генка пошел на выход, а меня что-то повлекло туда, в дальний темный угол. С каждым шагом становилось явственно холоднее. Пальцы начали коченеть. В углу будто опять сдвинулась какая-то тень.

Если бы меня в тот момент спросили, зачем, коченея, идти в неизвестность и таращиться на странные движения воздуха, то я вряд ли бы сразу нашелся, что ответить. Возможно, подумав, я бы сказал, что все эти события прошедших двух недель, сны про странный замок и меня — второго я, смерть родителей и превращение в зомби — выбили любые сдерживающие клинья.

— Эй, Зло, ты чего? — спросил от выхода Генка.

— Сейчас, погоди, — ответил я, продолжая медленно продвигаться вперед и всматриваясь в расплывающееся нечто, которое вдруг перестало расплываться, трепыхаться и болтаться из стороны в сторону.

— Ну что там забыл? — в раздражении опять подал голос Заморыш и похоже, пошел вслед за мной.

Неясная тень начала принимать какой-то человекообразный облик, а потом рванулась в мою сторону и столкнула с ближайшей полки, к которой я прижимался, обходя подвешенные туши, какой-то мешок. Он упал мне прямо передо мной и отдавил ногу. Похоже, это было мешок с зерном, так что особо больно не было.

— Ваня, что на тебя нашло? Не трогай мешки! — крикнул Генка.

— Я и не трогаю! — огрызнулся я. — Ты что, его не видишь?

— Кого? — опешил Заморов.

— Вот это, — я вытянул руку, ткнув пальцем прямо в сгущение воздуха, зависшее прямо передо мной.

Моя рука будто окунулась в холодную крещенскую купель, погрузившись в нее по локоть. Воздух от этого взбеленился и стал метаться из стороны в сторону, закидывая нас с как раз подошедшим Генкой содержимым верхних полок подвала.

— Бежим! — крикнул Заморыш, потянув меня как назло за правую руку, которая еще не до конца зажила от удара шашкой.

— А-а-а! — заорал я со всей мочи от боли и уворачиваясь от коробки, норовившей упасть мне на голову. Уже добежав до выхода и захлопывая дверь в подвал, я услышал оттуда будто бестелесный голос:

— Фильо ди путана!

Прислонившись к запертой двери в подвал и в ужасе взглянув на Генку, я встретился с таким же безумным взглядом и понял, что он тоже слышал странную фразу.