Орден Змей

Глава 5 День мертвых

— Зомби! Зомби! — визжал радостный детский голосок моей, кажется, сестры. — Мама, мы же пойдем смотреть зомби?! А можно я их покормлю?! Ну пожа-а-алуйста!

А я сидел, пришибленный, и пытался сообразить, кто я такой. Опять эти сны из другого мира. Противостояние с Эйнаром, дар к превращению — и главное, всё такое реальное, яркое, сочное, такая настоящая боль и такой знакомый вкус напитка, напоминающего масленичный сбитень.

Быстро же сестра Машка отошла от потрясения, когда нас чуть не слопали два милых вампира. Интересно, они только кровь выпивают или действительно шинкуют на кусочки и кушают. Из снов про меня-Ормара я ничего не знал про вампиров, там с ними я не сталкивался, по крайней мере, лицом к лицу, и из занятий за партами тоже не помнил. Надо будет в следующий раз попробовать вспомнить, когда провалюсь в тот мир или в прошлое, не знаю, где я на самом деле оказываюсь. Тут на ум пришел рассказ отца об убийстве в трактире Егора Героева: там явно орудовал вампир, но труп был цел, только множество порезов и укусов отправило бедолагу в мир иной.

Последний день Мертвой седмицы подошел к концу, выловили последнего зомби, но гости города не спешили разъезжаться. Кульминацией был день сегодняшний — День мертвых. Все друзья, кто пострадал в схватке с вампирами, а также мама, поправились. Я тоже, хоть еще и не бегал, но уже достаточно уверенно ходил на своих двоих. Отец Спиридон, продолжавший посещать наш дом на Ломокненской улице, меняя повязки и обрабатывая раны святой водой, шутил, что в Ломокне не двенадцать, а тринадцать двунадесятых праздников. День мертвых — эдакий переходящий праздник незадолго до Пасхи — дня воскресения из мертвых.

— Батюшка, вот эти мертвяки, зомби то есть. Да и вампиры — они воскреснут из мертвых? — спросил накануне Илья Шамон священника.

— Конечно, Илья, — уверенно отвечал Спиридон, — Господь и Бог наш Иисус Христос пришел в мир, чтобы спасти всякую душу заблудшую, а они — такие вот души, потерявший свет истины, и ходящие во тьме и сени смертной.

— Получается, мы их убиваем, чтобы они потом могли воскреснуть? — сделал вывод Илья, чем сильно удивил всех. Парень не отличался башковитостью, а тут неожиданно показал признаки интеллекта.

— Правильно говорить «упокоиваем». Ведь они были когда-то людьми, потом умерли, но не до конца, видать, грехи их на земле держат, не дают уйти. И мы их окончательно отправляем в обитель смерти, откуда их в свое время Господь выведет.

— Это что же за грехи надо совершить, чтобы превратиться в таких вот чудовищ, — воскликнула Вера.

— Вот это нам неведомо. Болтают-то разное, но не знает никто, — отвечал священник, — только Сердцеведец то знать может.

— А как вы сами думаете, батюшка? — это уже Генка, внимательно слушающий разговор, вклинился.

— Сам я много, что думаю. Да от думок этих ничего путного. Если живешь себе по совести да по Божьим заповедям, людям зла не делаешь, то охранит Господь от темной участи, — со вздохом произнес священник.

А мне показалось, что батюшка просто уходит от ответа.

— Батюшка, почему же у нас, в Ломокне вся эта нечисть? И туристы съезжаются к нам? Чем Ломокна так провинилась? — озвучил я мучившую меня всю неделю мысль, которую не раз пытались мы обсуждать с друзьями.

— Так, всех обработал? — обвел глазами нас священник, игнорируя мой вопрос. — Отлично, ну тогда все здоровы, больше никому перевязки не нужны, а завтра увидимся на Дне Мертвых. Мир дому сему!

И пошел на выход, но уже в дверях, будто вспомнив о чем-то, обернулся и сказал:

— Ваня, у тебя завтра важный день. Будешь читать Последование на упокоение твоего знакомого мертвяка. Вот, — он вернулся и передал мне потрепанную церковную книгу, раскрыв ее на нужной странице. — Почитай, чтоб без ошибок было.

Я только кивнул и с любопытством заглянул в книгу: «Последование мертвенное на упокоение души мертвой». Мама провожала священника, остальные облепили меня с книгой.

— Братик, ну что там? Читай вслух! — канючила мелкая Машка.

— «Уготованному на упокоение кому от мертвых душ, устрояют дрова для костра и клеть для мертваго, в кою и помещают…» — начал я читать, пытаясь понять, что имеется ввиду.

Так, в разборе Последования и прошел завершающий день Мертвой седмицы. Оказалось, что Илья Шамонкин лучше всех читает по-церковнославянски, чем удивил всех еще раз. Вскоре вернулся отец и сообщил, что выловили последнего мертвяка, на реке оставили караулить немного людей, мало ли что, но в основном уже разошлись и стали готовиться к празднованию Дня мертвых. Украшалась Нижняя площадь, купцы готовили лучший товар к продаже, продавцы съестного готовили постную (Великий пост на дворе, все-таки), но самую изысканную, насколько это возможно, снедь.

На ужин в наш дом собрались родители всех детей, гостивших у нас. Назар рассказывал, как ловили мертвяков и спасали заподозренного в вампирстве трактирщика Героева. Отец Васьки Старцева хвалился, как самолично упокоил пятерых зомби, причем в течение вечера их число возросло до пятнадцати. Смущавшуюся от внимания Машку пытали, как она разделалась с пятью вампирами.

Стол ломился от яств: знаменитный ломокненский чесночный борщ, рыбное тельное, парная гречка, квашеная капуста, огурцы и редька в патоке, пироги с капустой, луком и грибами, левашники, пастила, мармелад. Даже настоящий китайский чай с маленьким кусочком сахара вприкуску. Генку просили держать себя в руках и не кидаться табуретами на вопрос «Что есть истина?».

Про вампиров взрослые говорили, что сами их и не видели никогда, а только по рассказам бабушек да дедушек знали о такой напасти. И всегда думали, что это не более, чем глупые россказни. Все сошлись на том, что теперь от вампиров не стоит ждать скорого визита: вся Ломокна превратилась в один большой зубчик чеснока, а осиновые колья и колышки, торчащие теперь из любого угла, не говоря уже о святой воде, надолго отвадят позабытую нечисть от города.

Мертвяки же, в отличие от пришлых вампиров, были своими, почти что родными, долгожданными и понятными. Иногда приключались несчастья, что мертвяк доставал и даже убивал кого-то, но это случалось крайне редко, и чаще всего тогда, когда очередной «витязь» шел на мертвяка под шафе. Вот и в этом году трое мещан отделались небольшими порезами и укусами, которые тут же залечили дежурившие на Смоква-реке священники.

Все ждали Мертвую неделю, чтобы похвалиться перед соседями силой молодецкой, да наварить барыши на приезжих. В Ломокне даже вошло в обиход иноземное слово «турист», произносившееся с известной глумливой интонацией и потиранием ладошек в предвкушении заработка. «Мертвая неделя год кормит», — говаривали в городе. Туристам вешали небылицы о знаменитых ломокненских… Да обо всем, что только в голову могло прийти. Особо отличался на выдумку один мужичок, в остальное время перебивающийся грязными подсобными работами — Герасим из Щемиловки, района города недалеко от Смокварецкого моста.

Герасим водил целые толпы туристов по городу. Он мог, например, подойти к первому подвернувшемуся забору, выдрать из него палку, и с упоением рассказывать о том, что это кость прадеда местного домохозяина, который воевал с французами, героически погиб при Бородино, был похоронен в братской могиле, но не пожелал оставаться вне родного города, выкопался из сырой земли, доковылял до ближайшей речки, водным путем добрался до Смоквы реки, на Мертвую неделю выбрался в виде зомби, и когда его внук хотел рассечь его бедовую головушку лопатой, человеческим голосом рассказал о своих треключениях, и завещал из костей своих сделать забор вокруг дома, дабы нашел упокоение у себя дома, а потомков своих защищал от стрелы, летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго.

Между пораженными туристами разыгрывались целые аукционные баталии за обладание берцовой костью бородинского ветерана. Деньжат перепадало и Герасиму, и хозяину дома, который тут же подтверждал кровное родство с доской из своего забора, и со слезами на глазах расставался с прадедушкой. Николай Заморов, отец Генки, как раз и был тем самым правнучком, заработавшим на берцовой кости своего героического предка.

Так прошел этот вечер, навсегда оставшийся в моей памяти. Мы смеялись вместе со взрослыми, подшучивали друг над другом, ели знаменитую причуковскую пастилу, запивая ароматным черным чаем. Казалось, посреди Великого поста вдруг наступила Пасха или день Тезоименитства его Императорского Величества Александра Николаевича, всегда с огромным размахом отмечавшийся в Ломокне.

— Ваня, вставай, зомби! — радостно кричала мне в ухо Маша. — Вставай, соня! Братик, как можно валяться в такой день?!

И правда, почти все уже были на ногах. Генка после вчерашнего ужина из маленького и щуплого превратился в маленький колобок и с трудом передвигался, Шамон продирал глаза, другие тоже подтягивались. Один за другим друзья вскоре разбежались: по городу можно было уже ходить, не опасаясь наткнуться на случайно прорвавшегося зомби. Наша семья Назловых тоже отправилась на Нижнюю площадь, где будет проходить празднование ломокненского Дня мертвых.

Я как-то пытался понять, где в городе находится Верхняя площадь, раз уж есть Нижняя, но никто не знал — ни наш умник Заморов, ни родители, ни Архангельский священник отец Максим, обучавший меня и Веру Лобанову грамоте. Многие объясняли непутевому мальчишке, что никакой Верхней площади и не было никогда, а Нижней площадь называется, потому что она не ровная, а спускается вниз, переходит во Владимирскую улицу, которая уже оканчивается Смокварецким мостом. Вроде бы логичное объяснение, но мне все-таки хотелось думать, что я когда-нибудь найду затерявшуюся Верхнюю площадь.

Мы вышли из своего дома, одноэтажного на каменном фундаменте, все вместе. Редко нам удавались такие совместные прогулки. Во время народных гуляний и праздников, когда на главной площади собирался чуть ли не весь город, отец, как полицейский служитель, с самого утра находился там, пресекая драки и другие происшествия. Сегодня же я был одним из главных героев праздника, поскольку первым увидел зомби-«первенца». Обычно первоглядцем становился кто-то из полицейских, поскольку именно они следили за появлением зомби из реки. Мой отец, Назар, по рассказам, тоже несколько раз был первым.

Теперь же его освободили от работы на Дне мертвых, поскольку героем стал его сын. Но на праздник полицейский служитель, помощник пристава, был наряжен по всей форме: черная шапка, кафтан темно-зеленого сукна, стоячий воротник, серо-синие шаровары, юфтовые черные сапоги, шашка драгунского образца, замшевые белые перчатки, офицерская серая шинель. Я с восхищением поглядывал на отца, представляя, как вырасту, и буду тоже носить эту великолепную форму, как буду важно вышагивать, такой же стройный, под руку с дамой.

Мама Ольга по случаю праздника была наряжена в теплый сарафан и шугай, на голове красовался огромный кокошник в виде лопаты, покрытый канаватным платком ломокненских шелковых фабрик. Сестричка же была маленькой копией мамы. И все мы важно, раскланиваясь со знакомыми и прохожими, шествуем по Ломокненской улице до Спасской, оттуда направо через два квартала, мимо Героевского трактира, и дальше на Нижнюю площадь.

Окруженный несколькими зеваками и стаей мальчишек, расхаживает Никитка — наш местный блаженный. В легкой серой рубахе и таких же штанах, заложив руки за спину, иконописный, рыжий, синеокий, ходит в веригах, наг и бос. Подходит к калашному ряду, а калашники не продают свой товар до тех пора, пока не подойдет Никитка. Вот проходит мимо юродивый, и берет у кого-нибудь калач — и тот купец, у которого был взят калач, считается счастливым, и покупатели рекомендуют его друг другу:

— Нельзя не взять калача, сам Никитушка взял — стало быть калачи хороши, да и продает их человек благочестивый, потому что к неблагочестивому Никитка не пойдет.

Блаженный жевал калач, дети дергали его за одежду. Оглянулся по сторонам, и тут нас увидел. Чуть не бегом к нам кинулся:

— Бедные вы, бедные! — сказал, и на родителей смотрит.

Потом на меня взгляд перевел и в глаза посмотрел, а я будто проваливаюсь в его взгляд. Распрямился, да как крикнет на всю площадь: «Всё не то, чем кажется!» И потом тихо мне на ухо: «И ты тоже». Развернулся, и как ни в чем не бывало по своим делам пошел, руки опять за спиной, чуть сгорбившись, босыми ногами по мерзлой земле.

— Ну, пойдем что ли, — задумчиво сказал отец, и мы дальше по Нижней площади через Гостиный двор и ряды лавок, магазинов, ренсковых погребов, колбасной торговли Варинского, рыбной Весшниковых, фруктового ряда — почти до самого конца.

Там, на широком пространстве, всегда являвшемся центром праздничной и торговой жизни Ломокны, уже возвышался высокий помост, вокруг которого начинал толпиться народ. Помост возвышался над землей на две сажени, к нему с противоположных сторон вели две лестницы, деревянный каркас по кругу был обернут плотной серой тканью, а площадка наверху огорожена перилами.

За помостом на отдалении сложен большой квадратный сруб — будущий костер — также огражденный круговым забором. Наверху костра — железная клетка, в которой метался зомби, то и дело издавая хрипы сквозь замотанную пасть. Ему предстоит сгореть в костре и окончательно отправиться в мир мертвых, упокоиться и больше не тревожить живых.

Я смотрел на него и думал — действительно ли это тот самый «первенец», который схватил меня за ногу и чуть не уволок под воду. Трудно было сказать, ведь кроме руки, я ничего не видел. Но по рассказам, в тот день из реки вышли только три мертвяка. Видать, своим вторжением, я разбудил их слишком рано, так что, вполне возможно, это и есть тот самый мой старый приятель.

Мы прошли к самому помосту, поскольку я должен был принимать участие в упокоении мертвяка. Вскоре в сопровождении поющего церковного хора стали подходить важные лица и подниматься наверх: сам митрополит Московский и Ломокненский Аристарх, наш знакомый отец Спиридон из кладбищенской церкви, городской голова Ипат Велин, председатель городской думы Иван Поликарпов, главы купеческого и мещанского обществ, уездный предводитель дворянства, полицейский исправник Яков Клоков. Рядом с этой компанией поставили и робевшего меня, а Арнольд Бумтергский сделал памятную фотографию.

Началось последование на упокоение души мертвой, которая от этого стала хрипеть еще громче. Я, сначала запинаясь, но потом всё уверенней читал текст последования, выдержки из псалмов и специальных молитв.

— И очисти огнем вещественным все грехи его, убереги от огня геенского и от служения дьявольского. Прими страдание огненное и освободи, спаси и помилуй… — раздавался старческий голос митрополита над притихшей площадью.

Мужчины оголили головы, женщины набожно крестились. Подошел момент, и исправник Клоков передал мне горящий факел, которым я должен поджечь огромный костер с закрепленной на нем железной клеткой. Под пение хора «Со святыми упокой» я начал спускаться с помоста, чтобы пройти к погребальному очищающему костру.

Чувствовал, как сотни глаз смотрят на меня, как чуть заметный снег белыми мелкими мухами падает вниз, чтобы встретиться с лысой головой какого-то мужика и тут же растаять, или падает на ступеньку, и я наступают на маленькую снежинку, как сквозь снег пахнет весной, ладаном, конским навозом, рыбой, сбитнем, предвкушением праздника, когда вся площадь будет громкими криками и подбрасыванием шапок приветствовать взметнувшееся вверх пламя.

Вот последняя ступенька, и я ступил на промерзшую за зиму землю, на которую ложились снежинки, краем глаза заметил своих родителей и сестру, замерших неподалеку, шел под заунывное пение внутрь ограды упокоительного костра. От сруба с клеткой тянулась просмоленная веревка, которую мне нужно поджечь и тут же уходить обратно, чтобы жар костра не спалил мою бедную тушку.

Тут, где-то на самой границе восприятия заметил какое-то несообразие. Остановился, прислушался. Цокот копыт раздавался из соседней Няптицкой улицы, что проходит по краю Нижней площади, и слышался громогласный подгоняющий голос. Сообразил, что это ямщик гонит лошадей, видимо, везет запоздавших гостей города видеть ломокненский День мертвых. Понимая это, продолжил идти к веревке, до которой осталось сделать всего пару шагов.

Но тут с ужасом осознал, что ямщик даже не думает останавливаться и высаживать своих пассажиров. Более того, он несся теперь прямо на толпу, прямо на костер и помост, прямо на меня, а стоящие вокруг невысокой ограды люди, крича от ужаса, бросились во все стороны, пытаясь спрятаться от копыт тройки лошадей, запряженных в коляску. Послышались крики задавленных людей, с помоста спешили спуститься важные особы, а отец Спиридон что-то кричал мне, но я его не слышал. Зато громогласное «Боже, царя храни…» ямщика, продолжающего нахлестывать лошадей, перекрывало даже крики раздавленных мещан.