Орден Змей

Глава 13 Битва и простуда

Огромный черный пес, сливаясь с темнотой сумерек, осклабившись, прыгнул в раскрытое окно. Я почти машинально передал топор Генке, и тот недоуменно принял вдруг показавшийся таким крошечным топор. «Что за проклятый дом! в сердцах подумал я. — Опять кто-то норовит тут нас слопать». Не успел я додумать эту, без сомнения, очень важную в сложившейся обстановке, мысль, как Заморыш потянул меня за рукав и мы побежали в нашу бывшую с Машкой комнату.

Демон же, приземлившись в кухне, по инерции продолжил движение вперед и влетел в стену напротив того места, где мы только что стояли. Забежав в комнату, мы закрыли дверь и, повернув щеколду, лихорадочно огляделись. Можно было выбраться через окно, но мы не успели даже добежать до него. Огромный пес с наскоку выбил дверь и оказался прямо перед нами. Генка принял боевую стойку и выдвинулся вперед, но смотрелось это несерьезно: мальчишка с топором против чудовища.

Я же не мог позволить псу разорвать нас на клочки. Мой час пришел. Несмотря на риск, я должен был попытаться. Желая порвать Демона, я запустил превращение, одновременно цепляясь за сестру Машку, как якорь в мире людей, которая не должна была остаться одна, и я не мог допустить, чтобы со мной или с друзьями что-то случилось. Мое сознание привычно поплыло, растворяясь в голове зомби.

Пес бросился на мальчишку впереди меня, но видимо, тренировки не прошли даром, и тот сумел увернуться от страшной лапы, при этом зацепив ее по касательной топором. Сам топор при этом вылетел из рук Генки, и он остался перед зверем беззащитным. Пес издал истошный вой, захромал, приземлившись на раненую лапу, и поднял на Заморыша красные, горящие злобой глаза.

Но внезапно он что-то почувствовал, его взгляд метнулся на меня, и Демон в нерешимости замер. А я, концентрируясь на звере и пытаясь освободиться от желания вцепиться в мальчишку, с трудом сделал шаг вперед. Из моей глотки также вырвался нечеловеческий рык. Пес, тем не менее, не спешил убегать. Возможно, его не впечатлили мои размеры, оставшиеся теми же, что и в человеческом облике. А вот Генка оказался умней — забился в самый дальний угол комнаты и не отсвечивал.

Мы со зверем одновременно прыгнули друг на друга. Моя сила и скорость многократно возросли, я не был больше слабым ребенком. Пес доставал меня своими лапами, а я калечил его отросшими когтями. Было темно, но в облике зомби я прекрасно всё различал. Возжелал добраться до теплой крови существа и съесть его тупые мозги. Зверь калечил меня, и я полностью растворился в сознании мертвяка.

Хотел только убить это чудовище, уничтожить его, разорвать на мелкие клочки. Не знаю, кто победил бы в итоге, но, как всегда помогли друзья. Генка, справившись со страхом, бил топором, прибежавшая Барышня посылала стрелы в тушу зверя, Илья с Васькой раздобыли какие-то деревяшки и колотили Демона. Моя злоба была направлена на собаку, но сильно отвлекали более желанные тушки моих друзей, особенно их сладенькие тепленькие мозги.

В какой-то момент я понял, что пес мертв и ничто наконец не мешает мне закусить мелкими человечишками. Алчно оглядев их, двинулся было вперед, но смутная неправильность происходящего заставила меня остановиться. Что-то было не так. Я оглядел комнату, почувствовав страх, настороженность, надежду, направленные на меня. Вспомнил какую-то мелкую девчушку, к которой нужно вернуться.

Из собравшихся в комнате откровенный страх исходил только от одного объекта, самого большого. Взглянул на него, державшего палку, отчего он попятился и свалился, зацепившись ногой за какой-то мусор. Мне стало смешно, и я засмеялся-захрипел, внезапно понимая, что этот увалень — Шамон. Остальные были моими друзьями, которых я также вдруг узнал. Посреди комнаты валялись кровавые ошметки Демона. Смотреть на них было противно, и особенно — осознавать, что это моих рук дело.

— Нужно срочно уходить! — воскликнул Васька Старик, когда стало понятно, что я пришел в себя.

— Бежим уже отсюда! — вторил Шамон.

— Только надо выдернуть стрелу из аптекаря, — прохрипел я. Горло несильно, но саднило. Как всегда после превращений, меня охватила слабость, так что Васька с Генкой поддерживали меня под руки.

Когда мы вышли из дома, на Ломокненской улице продолжал раздаваться лай собак, а во дворе было полно людей. Наша компания — Верка с луком и колчаном стрел, мальчишки с палками и я — остолбенели на пороге чужого дома. Мы попались. Изначально было глупо пытаться вот так с наскоку, без нормального плана пытаться выкрасть дневник, уже не казавшийся, после всего произошедшего, таким уж ценным. Но умная мысля, как говорится, приходит опосля.

Меня же больше всего поразил бледный вид Казимира Юхневича, стоявшего, опершись на ворота. Из него будто ушла вся кровь, и в свете фонарей он выглядел словно оживший покойник. Стрелы не было. Накинутый на плечи полицейский китель скрывал место раны. Аптекарь смотрел на нас, переводя взгляд пустых глаз с одного на другого, и остановился на Барышне. Медленно и будто воспоминание из давно позабытого прошлого, на его лицо наползла страшная улыбка. Краем глаза я увидел, как Вера прячется за спинами Васьки и Ильи.

— Так, кто у нас тут? Вся компания знаменитых ломокненских бегунов! Кто бы сомневался, — такими словами поприветствовал нас полицейский пристав Яков Клоков.

Мужчина был в рубашке, несмотря на холод и дождь. Видимо, именно его китель был сейчас на аптекаре. Глава городской полиции неприязненно осматривал нас, также остановившись на Вере, которая прятала за спиной лук и стрелы.

— Здравствуйте! Мы… — хотел было начать Генка, но был перебит.

— Ворвались в чужой дом, напали на хозяина, ранили его, стащили что-нибудь, судя по тому, что я не вижу пса, вы его убили. Всё перечислил? — грозно произнес полицейский.

— Мы не вор… — хотел сказать я, но удар локтем в бок от Заморыша прервал меня, и я с удивлением уставился на него.

— Мы хотели вернуть украденный Ванин дневник, но господин аптекарь не желал возвращать его, — сказал Васька.

Конечно, эти слова ни на что не повлияли. Мы были кругом неправы, и сознавали это. Было стыдно, особенно когда на Ломокненскую улицу привели родителей всех детей, когда все увидели разгром, учиненный в доме, когда нескольких человек вывернуло наизнанку от вида растерзанного Дружка. Я хотел провалиться сквозь землю, когда из портфеля Заморыша достали несколько книг и рукописей, которые он, оказывается, успел прихватить во время обхода дома.

Яков Клоков допрашивал нас, сидя на кухне, а мы с родителями стояли, не зная, куда деться от сжигающего стыда. Впрочем, не только стыд и страх наказания давил меня. Полицейский ничего не спрашивал о том, как мы ранили Юхневича — его будто это не интересовало. Наши слова о том, что аптекарь спустил на нас пса, желая убить, пристав просто обозвал наглой ложью — «все в городе знают добрый нрав Казимира Казимировича и его помощь бедным больным в отпуске бесплатных лекарств».

Также и слова про дневник не были восприняты всерьез. Впрочем, тут Яков Герасимович вполне резонно заметил: «почему же вы сразу, как получили портфель и обнаружили пропажу дневника, не вернулись за ним?» Ответить на это было особо нечего. Не пересказывать же наши рассуждения о том, что мы сразу записали Юхневича в законченного негодяя и решили, что дневник он не отдаст.

Мне было стыдно, что я подвел своих приемных родителей, а все мысли о странном поведении полицейского пока что топтались где-то в полуоформившемся виде, как смутные сомнения. Васька, судя по его виду, готов был понести любое наказание, но не сомневался в своей правоте. У Заморыша было упрямое выражение на лице, говорившее: «я всё равно докопаюсь до истины». Один Илья Шамонкин то и дело смахивал кулаком слезы. Вера, бледная и растерянная, казалось, была не здесь.

Домой мы вернулись уже под утро. Ругали нас не сильно, но было очевидно, что это до поры, до времени. Так и оказалось. В ближайшую неделю жизнь наша превратилась в некую версию жизни Ормара из моих снов, но только в ухудшенную версию. Если мой сонный друг и был занят двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, но он хотя бы знал, для чего всё это. Нас же с Заморышем заняли всем тем, отчего хотелось лезть на стенку: бесконечные и бесполезные занятия по дому и огороду, пекарне и хлебной торговле.

Надо ли говорить, что что-то подобное проходили все неустрашимые участники славного и знаменитого Ордена Змей. Мы могли пересечься друг с другом буквально на несколько минут только после учебы, и то не все. Шамон почему-то сторонился нас, только раз за всё время мы смоги выцепить его, придя к самой семинарии. Что-либо обсуждать с нами он не захотел, сказав, что ему срочно надо домой. Ваську вообще не видели, похоже, теперь пропадает целыми днями в кузнице.

Заморовы, Шамонкины, Старцевы и Лобановы теперь сообща выплачивали компенсацию аптекарю Юхневичу, назначенную Яковом Клоковым. Моим приемным родителям платить приходилось за двоих межеумков. Впрочем, Николай Заморов прямо мне объявил, что мою часть он будет отдавать из нашего с Машкой наследства — «чтобы научился ценить деньги». Как по мне, вполне справедливо.

Во всем этом был единственный плюс. Я с Генкой по много раз проговорил все те сомнения, которые копошились уже тогда, в ту памятную ночь. Мы сошлись на том, что нам все эти странности не показались. Заморыш еще заметил, что не случайно Юхневич был укутан в китель полицейского пристава и скрывал рану от стрелы.

Вере было очень тяжело вспоминать ее неудачный пуск стрелы. Она хотела поразить пса, но из-за дождя тетива лука потеряла свои свойства, сам лук и стрелы тоже намокли, да и стрелять, пытаясь удержаться на заборе, было непросто. В итоге стрела угодила в грудь Юхневича. Барышня рассказывала и плакала, а мы как могли утешали ее, убеждая в том, что верим ей. Нам с ней обоим показалось, что стрела угодила прямо в сердце аптекарю, но похоже, это было не так.

— В любом случае — как бы он мог без медицинской помощи так быстро прийти в себя? — вопрошал Генка.

— Действительно, ведь врачей там не было, — задумчиво подтвердил я, — если было пробито легкое…

Заморыш вновь ткнул меня в бок, кивая головой на стремительно бледнеющую Веру. В тот день мы проводили ее до дома, пытаясь развлечь всякой чепухой, и это, кажется, даже получилось. От родителей, конечно, получили нагоняй и усиленные трудовые подвиги. В общем, чем больше вдумывались в происходящее, тем больше нестыковок и сомнений было видно.

Генка, слава богу, не оказался помешанным клептоманом. Он действительно хотел утащить пару книг, листов и рукописей, но только потому что они показались ему очень странными. В этих бумагах он увидел те же странные символы, что были на заборе Юхневича — песочные часы и прочее, в других были слова типа «ритуал», «жизнь и смерть», «орден», «захват времени». Всё это добавило уверенности Заморышу, что что-то не так с этим известным «своим добрым нравом» аптекарем.

От постоянных размышлений про Юхневича, который, видимо, икал теперь день и ночь не переставая, нас отвлекло происшествие, вновь живо напомнившее мне про родителей. Сначала мы услышали об этом на семейном ужине, а на следующий день разузнали подробности в гимназии. Вновь пьяный ямщик с пением гимна Российской империи наехал на толпу ломокненцев. Как итог — семь погибших и полтора десятка покалеченных людей.

Всё было как тогда, на День мертвых. Пьяный ямщик гнал лошадей, что есть мочи, и влетел в толпу людей, собравшихся на четверговый торг на Нижней площади. Зачем и куда он гнал, с чего так напился, кого вез — на все эти вопросы чуть не растерзанный толпой ямщик не мог дать вразумительного ответа.

Учитель истории в гимназии, Загорский, с которым мы уже были знакомы, благодаря поискам Зигрида (так-то история начиналась позже, с третьего класса) посетовал, что вот уже не в первый раз такое случается в Ломокне. «Два-три раза в год, а бывает, и чаще. Уж сколько не проверяли ямщиков, сколько не пытались предотвратить — ничего не помогает». Задумавшись, мы с Генкой поняли, что учитель прав. Действительно, такие наезды случались и раньше, просто как-то проходили мимо сознания. Раньше, до родителей…

И вот в воскресенье похороны. Снова Петропавловская кладбищенская церковь, действительно ставшая, как и предрекала баба Нюра, «моим храмом». Снова ряд богато и бедно украшенных гробов. Плачущие родственники, профессиональная плакальщица задает тон. Я читаю неусыпающую Псалтырь, дьякон кадит, отец Спиридон совершает отпевание. Всё тоже самое, всё, как и всегда.

А потом заболела Машка. Обычное дело. Все вокруг болели, осень с ее дождями и промозглым ветром принесла в город простуды. Почти всё семейство Заморовых слегло, я тоже шмыгал носом, но держался. У сестрицы поднялась температура, и сбить ее не получалось. Вызвали городового врача Золовского. Это был невысокого роста мужчина, полный, с толстыми проворными пальцами.

Видно было, что он вымотан множеством вызовов к больным. И хоть народ в городе предпочитал лечиться в основном народными средствами, всё равно врачей явно не хватало. Модест Александрович долго осматривал сначала младшего Заморова — Лешку, а потом и сестру Машу. Качал головой, выписывая рецепты.

Золовский пах лекарствами и дождем. С удовольствием угостился горячим чаем, да и от стопки водки не отказался. Его шприцы, трубочки, порошки и микстуры, какие-то странные железяки вызывали у меня подспудный страх. Генка же, заодно со всеми подвергнувшийся осмотру, хоть и был почти здоров, чуть не довел врача до инфаркта, пытаясь схватить всё это и осмотреть со всех сторон, беспрестанно задавая вопросы — «а что это? а это зачем?» Лишь пригрозив Заморышу душеспасительной клизмой, Модест Александрович смог освободиться от него.

Рецепт для младших детей был выписан в аптеку Юхневича в доме Тыровых.

— У него скидки на лекарства для детей, — заметил Золовский.

— Да как-то неудобно… после происшествия, — начала Ефросиния, но врач перебил ее.

— Слышал, слышал, хе-хе. Но вы не сомневайтесь. Идите к нему, здоровье детей важнее. У него всё качественное, — разубедил доктор мать семейства.

Заплатив Модесту Александровичу и долго благодарив его, Ефросиния сама сбегала за лекарствами для младшеньких. Как она рассказала нам, прилипшим с допросом, аптекарь сначала довольно холодно встретил ее, но потом, когда узнал, для кого лекарства, переменился. «Дети — это самое важное!» — горячо воскликнул Юхневич и стал собирать лекарства, удалившись в лабораторию. И действительно сделал большую скидку — почти на треть дешевле продав пилюли и микстуры.

На следующий день детям немного полегчало, но потом началось ухудшение. Вновь был вызван Золовский, удивлялся, что лекарства не помогают, выписал новые, но больным становилось всё хуже и хуже. Приходил отец Спиридон и соборовал Лешку с Машей. И родители, и мы не знали, как себе найти место. Температура не спадала, лекарства не помогали, у детей начался жар, они бредили.

Машка всё звала маму, папу и меня. Я сбегал в ближайшую церковь и молился, в остальное время не отходил от сестры и от Лешки, которого уже воспринимал, как младшего брата. Учеба и всё остальное было заброшено. Каждое мгновение я боялся, что сестра может умереть. Не мог представить себе, как переживу это. Ефросиния, похоже, вообще не спала несколько дней. Николай выглядел ненамного лучше. В эти дни я начал называть их мамой и папой вместо «тети» и «дяди».

Целый день сестру бросало то в жар, то ее охватывал озноб. Вновь пришло время давать лекарства. Я сидел на кровати и держал сестру за руку. Мои мысли еле ворочались, наступило какое-то отупение. Видел, как Ефросиния читает рецепт городового врача, как наводит микстуру, разводит теплую воду, чтобы запить микстуру, как с надеждой смотрит на градусник и грустнеет, как садится на стул рядом с кроватью, как наливает микстуру в чайную ложку, как одной рукой приподнимает голову Машки, а другой подносит ложку с лекарством к ее рту.

Что-то перемкнуло внутри меня. Еще до конца не понимая, что я делаю, я закричал: «Нет!», и выбил ложку с микстурой из руки Ефросинии. Она в шоке посмотрела на меня. С соседней кровати вскочил сидящий с младшим братом Генка.

— Ты что делаешь, Зло? — выпучив глаза, сказал Заморыш.

— Это… не лекарство… Не надо его давать… это Юхневич, Золовский… надо промыть желудок, — я бессвязно бормотал, не зная, за что схватиться, — надо вызвать другого врача, пусть сделает промывание желудка!

Ефросиния сидела на стуле, не в силах пошевелиться и только смотрела на мечущегося меня. Я же выхватил у нее воду и попытался напоить Машку. Она вдруг пришла в себя, прошептала: «братик, ты пришел».

— Надо выпить, давай, Машка, давай, — я, почти плача, пытался напоить ее.

Мама наконец очнулась от ступора и убежала. Генка тоже стал поить теплой водой своего брата. Наконец, пришел какой-то человек в белом халате, наскоро осмотрел детей, и поставил обоим клизмы, выписал новые лекарства. На следующий день детям стало лучше и они постепенно пошли на поправку.