Орден Змей

Глава 21 Призрачные сомнения

На время в подвале воцарилось молчание. Призрак, казалось, вспоминал и вновь переживал события последнего дня своей человеческой жизни, а мы — я, Генка и Франческо — были просто в шоке от судьбы нечисти, сидевшей с нами на ящиках с провизией, держащей в руке стакан со сбитнем, окончательно превратившимся в лед.

«Кто тут еще нечисть, — подумалось мне, — этот несчастный архитектор, построивший прекрасную ломокненскую крепость, или князь Василий, безжалостно убивших сотню итальянцев, когда они стали не нужны?»

Становилось холодно. Сбитень давно остыл, да и очень хотелось есть. Я собирался объявить перерыв, но меня опередил молчавший почти всё время Демарко.

— Надо уезжать отсюда, покуда не поздно!

— Сидеть! — приказал Рикардо, и положил ледяную руку на голову своего соотечественника, который послушно опустился обратно, после чего призрак продолжил. — Иван, ты обещал отстать от Франческо, верно?

— Да, было такое, — скривившись, ответил я, а Генка, которого я не посвятил в эту деталь, возмущенно уставился на меня.

— А я не обещал отстать от этого цыганенка… — начал было Генка, но призрак схватил его за шею, но тут же сам, вскрикнув, отшатнулся.

— Чёртова клятва, забыл, как бьется, — причитал Рикардо Вилла.

После горячего обсуждения и взаимных упреков, в первую очередь, между Заморышем и Демарко, было решено временно заключить мировую. Генка никак не хотел отпускать Сашу в Италию «непонятно с кем». Призрак же убеждал Франческо остаться в Ломокне на время, говоря, что не готов потерять единственного человека, с которым впервые за сотни лет может говорить по-итальянски. К тому же в этом подвале, по уверению призрака, комедианту ничего не грозило: «в своих кирпичах мне никто не соперник».

Мне же пришлось пообещать, что я тоже буду учить итальянский язык, беря уроки у ухажера Саши, да и у самого Рикардо Виллы. Генка же пытался задать призраку миллион уточняющих вопросов, но тот отказался отвечать, что на его, что на мои вопросы до тех пор, пока он не смириться с Демарко. Скрипя сердце, ему пришлось на это согласиться и, всё еще неприязненно глядя друг на друга, они вновь пожали руки.

Заявившись после этого втроем с Демарко в дом, мы шокировали всех присутствующих. Саша по привычке сначала попыталась накинуться с обвинениями на нас, видя синяки и довольно жалкий вид замерзшего возлюбленного. Мне вновь пришлось всех успокаивать. Не знаю, чем так не угодил семье Заморовых итальянский ухажер. Как по мне, он был не так уж и плох, а что католик — так это дело поправимое. Вот что Сашку увезет с родной стороны — то да, расставаться с ней не хотелось.

После этого навестили Шамона в больнице Силковых и Решапова на Репинской улице. Замотанный с головы до ног в бинты, он лежал и смотрел в потолок. Пахло лекарствами, вместе с нашим другом в палате лежало еще несколько человек, все взрослые, с которыми ему особо не о чем было говорить. На тумбочке рядом с кроватью стояла погашенная восковая свеча на подсвечнике, потрепанное раскрытое Евангелие. Мы пытались ободрить друга, но всегда веселый и добродушный парень не реагировал.

— Надо было тренироваться, — горько проговорил он, — а я…

На это нечего было ответить. Тренируйся Илья, как прежде, глядишь, Нерестов с ним и не справился бы. Хотя как знать, скорее всего, подловил исподтишка. В любом случае вот уже пару лет Шамон сначала просто отлынивал от утреннего бега и тренировок в подземелье, а потом и вовсе прекратил.

Наклонившись к другу, я шепотом спросил у него:

— Илья, ты пробовал исцелиться?

— Что ты несешь?! — гневно воскликнул он на всю палату. — Еще друг называется! Втягиваешь в эти свои бесовские штучки!

— Какие еще бесовские? — шепотом возмутился я. — Кто тебе это наплел?

— Кто наплел? По-твоему, я такой тупой, что сам не могу догадаться? — зло говорил парень.

— Эй, никто не говорил, что ты тупой, — теперь уже Генка вклинился в спор, но прозвучало это не слишком искренне, поскольку частенько в своей компании мы подшучивали над Шамоном и его твердолобостью.

— Шамон, ну при чем тут бесы? — попытался воззвать я к разуму. — Я хожу в церковь, постоянно причащаюсь, чаще всех вас, вообще, да похоже, чаще всех в этом городе. Отец Спиридон за этим дюже следит.

— Ну и что? Нашел тоже авторитет! Спиридон вообще ненормальный. Бегает, дерется, — начал Илья.

— А еще он преподает в приходской школе. А еще он отпевает всех ломокненцев, провожает их в последний путь. — настаивал я.

— Я ему не верю. Мало ли что — священник. Нашел мне доказательство. — усмехнулся мальчишка. — Я сам, может, лет через пять стану священником, и что — будешь мне в рот заглядывать, что бы я ни сказал?

— Ну и думай, что хочешь! — мне это уже надоело. — Я хотел тебе помочь, а ты упрямишься, даже попробовать не хочешь. Дело твое.

Оглянувшись вокруг, я попытался кое-что найти, но не обнаружил и вышел в коридор. Генка что-то втолковывал Шамону, а больные вокруг призывали нас уже заткнуться. Найдя, что искал, я вернулся в палату и, оттолкнув Генку, спросил:

— Ты себя в зеркале-то видел?

Он отрицательно покачал головой, а в глазах промелькнул страх.

— Так полюбуйся! — я выставил перед ним зеркало, но он зажмурил глаза. — Давай, посмотри, в кого ты превратился, слабак!

Генка ткнул меня в бок, но мне было всё равно. Этот баран Шамон выбесил меня своим упрямством.

— Смотри, я всё равно не уйду, так и буду стоять, — вновь злым шепотом потребовал я.

Еще несколько секунд Илья также лежал, а потом резко открыл глаза. Гамма эмоций в одно мгновение пронеслась на его лице: неузнавание собственного отражения, момент, когда он понял, что смотрит на себя, ужас, сознание непоправимости, боль, слезы.

— Проняло? Подумай еще раз о том, что я говорил тебе про исцеление. Держи зеркало. — я вложил его в руку Шамону, и потянул на выход Генку, который застыл, шокированный сценой.

— Зло! — начал было возмущаться Заморыш.

— Отвали, Генка! — огрызнулся я, и больше мы не произнесли ни слова по пути из больницы.

Рикардо Вилла осознал себя свежеиспеченным призраком, заключенным в построенной по его проекту и под его руководством Свибловой башне. Следующие две недели были худшими в его жизни, если такое посмертное существование можно было назвать жизнью. Итальянец мотался по своей пещере, с размаху влетая в непреодолимые границы башни, размеры которой он знал от и до. Он орал, но его никто не видел и не слышал. Он хотел бы забыться сном, но сон не входит в привилегии призраков.

А через две недели в ломокненском кремле вновь объявился великий князь Василий. На Свибловой башне зажгли костер. Глядя сквозь стены, словно через мутную воду, Рикардо видел костры на ближайших стенах и башнях — дальше обзора не было. Вновь Василий Иванович проходил по уже полностью законченной постройке, совершая еще один ритуал. Вновь резал себе ладонь и капли крови падали в огонь, вспыхивая множеством ярких брызг.

На последнем костре волна неземного света пронеслась через крепость, и распространилась дальше в город, насколько мог видеть Рикардо. Включился слух — впервые за две недели призрак мог слышать не только собственные плач, крики и проклятья.

— Слуги города! Я, от крови Рюриковой, обращаюсь к вам. — говорил князь. — Слушайте мог приказ. Охраняйте крепость сию и град сей Ломокну. Берегите ее от нечисти во плоти приходящей — от мертвечины и кровь сосущих вампиров. Ходите по путям, проложенным Карлом Ломоккой от семени Ормова, и завершенным мной, Василием Рюриковичем, и не давайте нечисти перейти к миру живых.

Каждое слово Рюрикова потомка огнем проходило через существо итальянского зодчего. После двух недель ада он обретал новый смысл существования. Разум, где бы он ни заключался в бестелесном призраке, противился, но сердце восприняло приказ как свой собственный выбор. Сумев двигаться после затихшей речи правителя и волны света, Рикардо понял, что видит в прясле стены рядом с собой своего собрата-итальянца.

Медленно, не веря своему счастью, он двинулся в его сторону, и тот тоже, заметив, полетел навстречу. Сажень, аршин, вершок — и вот зодчий проходит за границы Свибловой башни в стену — красный кирпич по бокам и белый камень внутри. Разговаривает с собратом по несчастью и загробной участи, находит других — как и предполагал Рикардо, вся сотня итальянцев превратилась в призраков, чтобы охранять покой ломокненцев.

Вскоре призраки выяснили, что могут также передвигаться и по улицам города, выходя через построенные ими ворота — трое больших и двое малых. Когда в городе появлялись зомби или вампиры, все призраки-защитники тут же узнавали об этом и летели по улицам уничтожать их. Так вскоре вся нечисть, особенно вампиры, таившиеся по домам и ведущие в неотличимый от человеческого образ жизни, были уничтожены. Мертвяки же просто десятилетие за десятилетием появлялись в городе всё меньше и меньше, покуда их не стало вовсе.

После этого Рикардо стал стонать по ночам от невыносимой скуки и молил только о том, чтобы забвение пожрало его. Люди обходили облюбованную им Свиблову башню, говоря, что там воют черти. Если бы они знали, как близки были к своей догадке. Постепенно в городе даже сложилась легенда, что на башне сидит черт и от нечего делать воет по ночам и мотает ногами. Так Свиблова башня стала называться Мотасовой.

Бродя по улицам города и слушая разговоры ломокненцев, Рикардо Вилла с удивлением узнал, что, оказывается, черт Мотас вел интересную жизнь на его башне. Одна тетушка увлеченно рассказывала другой, что «на башне сидел черт несколько сот лет и мотал ногами. Напротив башни нее, за рекой, на лугу, окруженный избами крестьян красовался Рорбеневский монастырь. На противоположной стороне за три версты, на стрелке между Смоквой-рекой и Окой — монастырь Логутвин.

Как-то летел сатана из Рорбенева. Видит его с башни Мотас.

— Откуда и куда, друг, — спрашивает Мотас.

— Да вот рорбеневских монахов соблазнял. Там кончил, теперь к вам в город.

— Э, голубчик, — отвечал Мотас, — я тут уже четыреста лет от нечего делать мотаю ногами. Здесь нас с тобой поучат грешить, ступай в Логутвин».

Этот рассказ, облепленный потом множеством самых фантастических подробностей, несколько лет к ряду смешил итальянских призраков. Но и он приелся, и от скуки некуда было деться. Рикардо давно потерял счет месяцам, годам, а потом и десятилетиям. Одно и то же, одно и то же — и так до бесконечности. Давно были выплаканы все призрачные слезы по родине, родителям и невесте. Давно были забыты их лица.

Но в какой-то момент, не вдруг, а как-то незаметно что-то стало меняться. Дело их рук, ломокненский кремль, стал приходить в упадок. Осыпались зубцы стен, а потом и прясла стен. Рикардо видел, что его башня, стоящая на берегу Смоква-реки, подмывается ее волнами, и всё больше накреняется, да так, что грозит упасть прямо на головы проходящим людям.

С дорогами, по которым могли передвигаться призраки, тоже было всё неладно. Некоторые из них перекрывались возникшими прямо посреди домами. Так пошло довольно давно, насколько мог вспомнить Вилла, когда после каждого крупного пожара деревянного города он немного сдвигал сеть своих улиц. Призраки не могли больше попасть в некоторые части города, да и сам город, насколько они могли видеть, разрастался.

Вновь появились вампиры, обитавшие там, где защитникам города было до них не добраться. Вновь из реки стали подниматься зомби. А потом город перестроили, уничтожив все старые улицы, лишь по указанию городского начальства жители оставили калитки по пути следования старых улиц.

Люди заметили наконец, что Мотасова башня сильно накренилась. Ее обнесли забором со стороны берега Смоква-реки, подперли, как могли. Видя это, Рикардо лишь качал головой — разве могло дерево удержать камень? И однажды раздался страшный грохот, башня рухнула, и вместе с ней полетел вниз и ее несчастный зодчий, увлекаемый падающим камнем. Всюду вокруг — на улицах, на берегу и в воде лежали глыбы камней на месте высившейся башни. Она рухнула с самого основания, подгрызенная временем и водой в своей подошве.

В последующие дни предприимчивые ломокненцы собирали камни и отвозили к себе. В самую большую повозку притянуло и призрака, и так он оказался на Владимирской улице в подвале дома Заморовых. Сначала он испытал то самое чувство заключенности в темницу, что сразу после смерти, когда не могу покинуть границы Свибловой башни. Он был заперт в пределах одного-единственно подвала и части первого этажа, отрезанный от всех остальных призраков. Впрочем, последнее его не сильно беспокоило: за сотни лет одни и те же лица не вызывали ничего, кроме скуки.

Но совсем скоро Рикардо понял, что его охватывает какое-то новое чувство — чувство совершенного отупения. Это стало спасением, наконец-то, через сотни лет он испытал что-то похожее на сон. И так было до момента, когда что-то не вырвало его из небытия. Сколько времени прошло до этого, призрак не мог бы сказать даже приблизительно. С удивлением он обнаружил, что материализуется перед мальчишкой, совершенно обычным человеком, а тот тыкает в него рукой.

Еще большим шоком оказалось то, что он может на него воздействовать, и призрак стал скидывать всё, находящееся на полках, и от счастья выругался вслух: «Филья ди путана!»

Призрак долго осознавал, что же случилось. Раньше он мог причинять вред лишь нечисти — мертвякам и вампирам. В его душе боролись противоречивые желания — мстить людям, раз уж теперь он может это делать, или всё же не совершать этого, ведь где ненавистный великий князь и эти люди, которых ему следовало охранять. Он прислушивался к разговорам в подвале, следил за спускавшимися людьми, и не мог определиться. Так ничего и не решив для себя, он решил для начала попробовать просто попугать их, раз уж может с ними общаться.

И тут в его подвал запихнули молодого мужчину, который бил кулаками в запертую дверь и требовал его выпустить. Рикардо проговорил страшные слова угрозы на итальянском языке, и к полному его шоку, ему ответили тем же. Сумев потом поговорить с Франческо, он понял, что хочет мстить. Русские убили его и других тогда, много веков назад, и продолжают этим заниматься.

Следующим шоком за один день — порой десятки лет его существования в бестелесном облике содержали в себе меньше событий, чем один-единственный день — стало превращение мальчишки в зомби. Тут Вилла понял, что почему-то не испытывает к мертвяку никаких негативных чувств, хотя должен был гореть к нему ненавистью. В этом стоило разобраться, и он произнес нерушимую клятву.

С клятвами же вообще получилось довольно забавно. Призракам никто не проводил инструктаж по загробному существованию, и нерушимость клятв выяснилась на практике. Еще в самом начале своего существования в кремле два призрака-зодчих поспорили из-за которой ерунды, и один из них в сердцах воскликнул: «Я, такой-то, торжественно клянусь, что ноги моей не будет в твоей башни».

И всё — больше он никогда не смог пересечь границы названной башни. От скуки призраки выдумывали всевозможные клятвы, завязанные на какое-нибудь дурацкое условие, и испытывали все прелести их нарушения. Рикардо усмехался, когда вспоминал, что поклялся одному каменщику, что будет биться десять раз о верх своей башни каждый раз, когда тот приходит к нему. После этого сотни лет приходилось биться, как последнему идиоту, иначе шибало его самого.

Вдоволь наговорившись с Франческо и двумя мальчишками, обитателями дома, Рикардо остался в блаженном одиночестве. Как оказывается, он привык к нему… И теперь думал, что же сломалось — мир или он сам? Из рассказов Вани и Генки он понял, что с миром, по крайней мере, с этими двумя людьми, всё нормально — они действительно не хотели убивать Демарко и даже переживали за него. Что же тогда происходит с ним, с архитектором Рикардо Виллой, раз он чуть не убил, как выяснилось, ни в чем неповинных детей?