Орден Змей

Глава 17 Итальянские птички

За прошедшие три года, а мне было уже четырнадцать лет, в Ломокне мало что поменялось. И в то же время изменилось всё. Жизнь вошла в привычное русло, чему я сильно радовался поначалу, даже не веря, что всё может идти вот так просто: день сменяется днем, неделя неделей, месяц месяцем. И ничего не происходит. Вслед за Ормаром я завел питомца — огромного пса, которого я назвал Митрофаном, а сокращенно Митрой. Потом, также по примеру моего друга из снов, большого кота Тимофея.

Сны давно стали привычкой и обыденностью, но они были в то же время для меня ежедневным, а вернее, еженощным напоминанием о том, что зомби и прочая нечисть — несомненная реальность. День за днем это толкало меня на утренние пробежки, занятия в подвале бабы Нюры, на превращения в зомби, а потом и в пса. Учтя все ошибки и обойдя все грабли, на которые наступил Ормар в далеком замке Золт, у меня всё прошло гораздо проще. Митра вел себя подобно Клыку, и также постепенно привыкал к тому, что его хозяин может вдруг оказаться мертвяком или псом.

Заморовы никак не хотели соглашаться заводить огромного пса в дополнение к уже имеющейся обязательной в каждом ломокненском доме дворняги. Мне пришлось выдумать, где взять денег на корм псине. Первое свое коммерческое предприятие я начал с того, что взял кулек и отправился с ним по берегу реки собирать битый хрусталь и фарфор. Отнес его в посудную лавку и предложил купить. Мне заплатили за него три копейки: это мне понравилось.

Я начал еще усерднее собирать фарфор, и за него мне продолжали платить каждый раз по три копейки. Тогда я решил расширить это выгодное предприятие. Для этого взял другой кулек, поболее, наполнил его хрусталем и фарфором и, согнувшись в дугу, понес свою тяжелую ношу в посудную лавку, где мне за нее заплатили пять копеек. С тех пор я носил в лавку только большие кульки. Вырученные деньги шли на содержание Митрофана.

Изыскивая дальнейшие средства для приобретения денег, я пустил в ход экономию. Она заключалась в следующем. Меня посылали за деньгами купить один фунт мыла за восемь копеек или фунта сахару за четырнадцать копеек. Я приходил в лавку и просил отпустить мне мыла «около фунта» на семь копеек, или сахару тоже «около фунта» на тринадцать копеек, и мне отпускали.

Экономические копейки я, приходя домой на Владимирскую улицу, закапывал в землю во дворе, а потом прибавлял к вырученным за продажу фарфора. Впрочем, скоро мне стало совестно обманывать новых родителей, и я прекратил «экономить». К тому же я стал помогать в приготовлении хлеба или же в хлебной лавке Заморовых, стоя за прилавком, где меня всему обучала старшая сестра Саша, которой было уже семнадцать и она превратилась в писанную красавицу. Ее знали в городе под именем «маленькой купчихи», потому что она частенько торговала хлебом, привлекая в семейную лавку множество молодых людей, внезапно подсевших на свежий ароматный хлеб.

Свои копейки приносили и покойники в Петропавловской церкви. Мы с бабой Нюрой являли теперь слаженную пару профессиональных провожатаев в мир иной. Шутя, я сравнивал себя с Хароном — перевозчиком через реку мертвых, а старушку-плакальщицу — с Нюктой, богиней ночи. Богатые новопреставленные легко обеспечивали ежедневный рацион Митрофана с Тимофеем, да еще и на свои нужды оставалось.

А вот Орден Змей потихоньку сдулся. После происшествия с Юхневичем мы сначала с новыми силами бегали и тренировались, но рутина обыденности, оказывается, действует не хуже ржавчины на оружие в подвале бабы Нюры. Илья Шамонкин всё больше превращался в бурсака и семинариста, окопавшись в своем духовном училище. Вера, похоже, просто старалась держаться подальше от нас и где-то через год стала вновь ходить по городу одна.

Генке было откровенно скучно. Он постоянно пропускал бег и тренировки, зато составлял карту таинственных калиток Ломокны и мастерил всякие штуки. Теперь угол подземелья Ордена Змей напоминал то ли мастерскую сумасшедшего ученого, то ли лавку средневекового алхимика, о которой рассказывал нам гимназический учитель истории Загорский.

Чуть ли каждую неделю мы испытывали всё новые виды оружия, которые делал Заморыш. «Технологический журнал или Собрание сочинений и известий, относящихся до технологии и приложения учиненных в науках открытий к практическому употреблению» — было любимым чтением Генки. Его отец выписывал множество журналов и прочитывал их все. Я же выбирал из них те, что рассказывали об истории или о современных событиях, описаниях стран света.

Лишь один Васька вместе со мной продолжал поддерживать в полной мере все тренировки Ордена Змей. Старик работал в кузнице, и для него вырваться к друзьям было отдушиной. Однажды он попросил меня принести учебники из гимназии. Я пожал плечами и притащил. С тех пор Васька стал заниматься еще и своим образованием. Каждый из нас, когда был в подземелье, помогал ему осваивать программу гимназии, а также духовного училища и женской гимназии, когда Вера и Илья все-таки снисходили до логова ломокненских бегунов. Так что, можно сказать, Васька, не обучаясь в школах, был в чем-то даже более образованным, чем каждый из нас.

А по Генкиному заказу Старик мастерил в кузнице детали для арбалетов, старинных и просто фантастических видов колюще-режущего оружия, самодельного парового движителя. Подземелье было украшено выкованной эмблемой Ордена Змей — в круге раскрытая книга, на ее фоне извивающаяся змея с короной, а по бокам красовались меч и совня. Отец Спиридон всё также обучал поредевших змеенышей бою с различными видами оружия.

Проснувшись весенним утром и лежа в кровати, я прогонял в голове приснившийся сон. Рутина, особо записать нечего. Тренировки, уроки, превращения. Как и у меня в Ломокне. Скучно. На соседней кровати спала заметно подросшая Машка. Она с сентября учится в женской гимназии, где и Барышня Вера.

Вдруг снизу послышались встревоженные голоса, шум, топанье, беготня. Я лениво приподнялся на кровати — опять, похоже. С конца прошлого года, со Святок, стало неспокойно в доме Заморовых, и всё из-за старшой сестры Саши, маленькой купчихи. Дверь с шумом отворилась и в комнату вбежал запыхавшийся Генка.

— Надо чаще тренироваться, Заморыш, а то так заморышем и помрешь, — не дал я ему ничего сказать.

— Да иди ты, Зло, в пекло! — привычно отмахнулся Генка. — Побежали цыганенка бить!

Тут надо начать немножко или даже множко издалека.

Однажды в детстве отец рассказал Саше Заморовой, что она названа в честь мученицы Александры Римской — ее память как раз приходилась на день рождения дочери. Саша узнала, что Александра была царицей в Риме, и видя страдания Георгия Победоносца, открыто объявила себя христианкой, за что и была жестоко убита своим мужем — злым императором Диоклетианом.

— А Рим — это далеко? — спросила Саша.

Николай Иванович ухмыльнулся и достал географический атлас. Он любил узнавать всё новое, и когда освобождался от дел, его порой можно было увидеть в будущей комнате Назловых с книгой или журналом, сидящим в высоком кресле-качалке и с удовольствием читающим новое издание. Губы его беззвучно шевелились во время чтения, а Саша с интересом разглядывала своего папеньку, которого все же привыкла больше видеть в белом от муки фартуке с закатанными рукавами.

— Вот Москва, а мы совсем рядом, — отец указал на карту, — а здесь — Рим, до него очень далеко ехать.

— А на чем ехать? — спросила Саша.

— Ну, сначала нужно на ямщиках добраться до Москвы, потом на пароходе до Царьграда, а дальше, как душе угодно — хочешь, опять плыви по морю, а хочешь, сначала по железной дороге, а потом все равно на пароходе, — Николай водил пальцем по карте, а дочка следила за его движениями.

— Далеко… — вздохнула Саша.

— Зато Италия похожа на сапог! — засмеялся отец.

— Как это?

— Ну-ка, тащи мои сапоги! — дочь тут же полетела вниз в прихожую. — Только сначала почисть их хорошенько! — крикнул вдогонку отец.

Потом они долго сравнивали отцовский сапог с сапогом Италии, отец рассказывал дочери, как из этого самого Рима на Русь приехал Карл Ломокка и основал город Ломокну, и в честь него теперь у города на гербе изображен лом, как итальянцы строили ломокненский кремль, а до этого воевали с Карфагеном и покоряли другие страны…

В итоге маленькая Саша прямо-таки заболела Италией, и теперь, в честь пятого дня рождения, мама Ефросиния вылепила ей из теста в подарок итальянский сладкий сапог. По форме он, конечно, больше походил на сапог Николая Ивановича, но Сашиным восторгам не было предела.

После того, как она научилась сносно читать, то изучила все книги про Италию, до которых только могла дотянуться. Журнал «Всемирная иллюстрация», выписываемый Заморовыми, был зачитан и засмотрен до дыр, а статьи, посвященные «Итальянскому полуострову», аккуратно вырезались и подклеивались в особую тетрадку. Туда же отправилась тщательно переписанная табличка, висевшая в столовой родительского дома на почетном месте. Она гласила:

«Ломокна сей город, некоторых летописцев по уверению, построен вышедшим из Италии знатным человеком, нарицаемым Карлом Ломоккою, около тысяча сто сорок седьмого года».

В гимназии Сашу преподаватель истории Загорский поправил, что город на самом деле основан на тридцать лет позже, и к тому же к итальянцу Ломокке не имеет ровным счетом никакого отношения. Александра согласилась, что датировка, быть может, и не совпадает, и что тридцать лет погоды не сделают. А вот за Ломокку билась до последнего, за что ей был выставлен низший балл (после этого и дома получила нагоняй от отца с матерью, но осталась при своем мнении).

— Купчиха-глупчиха! — рассмеялась одна из гимназисток, а другие подхватили ее издевку.

Одним из самых ярких впечатлений детства для Саши остались летние события, когда в Ломокну на два месяца приехал самый настоящий итальянский цирк. Для него специально расчищали огромное пространство на Нижней площади. Расчистка и установка цирка продолжалась целую неделю и весь город специально приходил посмотреть на невиданное зрелище. Тогда Саша впервые вживую увидела итальянцев.

— Ну вот твои итальяшки! Любуйся! — ворчливо проговорил отец, обращаясь к Саше.

Утром любимая дочь и сестра замучила всё семейство, рассказывая, как познакомится с итальянцем, выйдет за него замуж и уедет в Италию.

— Погоди, кочерга, — смеялась Ефросиния, — подрасти сначала, замуж она собралась!

— И подожду! А он за мной вернется и мы все равно уедем! — с обидой отвечала Саша.

— Скорей бы, — пробурчал старший брат Виктор.

И вот, глядя на чумазых итальянцев, которые устанавливали на главной торговой площади города свой цирк, Саша не смогла сдержать слез. Она знала славных сынов Апеннинского полуострова по мудрым и строгим портретам Джузеппе Гарибальди, Леонардо да Винчи, Данте Алигьери. А тут были какие-то…

— Какие-то цыгане! — сквозь слезы пробормотала Саша.

— А что, и правда похожи, — засмеялся Николай Иванович.

Но разочарование сменилось восторгом, когда цирк все-таки заработал и начал давать представления. В первый же день вместе со старшим и младшими братьями туда попала и Саша. Пульчинелла, арлекины, мимы, клоуны, ходуны на веревках и ходулях, и конечно-же — пятнадцать дрессированных лошадей. Восторгу ломокненцев не было предела, цирк давал представления четыре дня в неделю на протяжении почти двух месяцев.

Саше за это время удалось всего пять раз сходить на представления, всё же для большой семьи было довольно накладно покупать билеты чаще. Девочка мечтала о том, что вырастет, разбогатеет, станет купчихой первой гильдии, и будет ходить в такой цирк каждый день, и может быть, не по одному разу.

Но время шло, пришла пора первых влюбленностей, и манящий образ Италии померк, растворился, затерся об окружающую действительность уездного города, о привычные, тысячи раз виденные улицы и дома, тысячи раз слышанные выкрики торговцев на Нижней площади, скрип телег и ржанье лошадей, запах свежего хлеба и выпечки, близкой реки. И даже кремль, по преданию построенный итальянцами, становился лишь частью обыденного, уютного и серого.

У Франческо Демарко, уже два года путешествующего по миру, защемило сердце. Стоя перед ломокненским кремлем, ему казалось, что он вернулся домой в северную Италию, и путешествует не по холодной далекой стране, а находится перед городскими стенами Монтаньяны. Но в декабре месяце много не настоишься на морозе, и наваждение быстро прошло. К тому же время странствий и лишений научило Франческо, что никогда не стоит расслабляться, и что в первую очередь дело, а уж потом все остальное.

Уже вполне освоив русский язык, хоть и говоря, конечно, с так смешившим местных жителей акцентом, Демарко расспросил, как ему пройти в Ломокненское полицейское управление. Там молодой итальянец был крайне удивлен тем обстоятельством, как дешевы в городе взятки в сравнении с московскими тарифами и тому, как быстро могут делаться дела. Уже через час он шел по улицам города, вооружившись предписанием ломокненского полицейского пристава Якова Клокова. Оно гласило:

«Итальянскому подданному Франческо Демарко мною сего числа выдано свидетельство в том, что разрешается ему в городе Ломокне на Молочной площади на время Святочной недели поставить шкапчик, из коего птички вынимают пакетики со стихами и фотографическими карточками».

Наступили Святки. В течение недели проходил сумасшедший итальянский карнавал — так казалось Франческо. Проносились тройки лошадей, вино лилось рекой, согревал горячий сбитень, тут и там слышались выкрики балаганщиков, зазывавших народ. Основное веселье проходило, конечно, на Нижней площади, а не там, куда определили Демарко — на Молочную, еще одну торговую площадь, но гораздо меньшую по размерам. Как только начались праздничные дни, итальянец сразу сообразил, почему ему так «повезло» с небольшой взяткой и быстрым получением разрешения. Но грех было жаловаться, и обосновавшись на Молочной площади, он все равно был в центре внимания публики.

Птички Демарко привлекали народ. Еще бы — сам Франческо стоял, нарядившись в утепленный костюм арлекина и валенки, «шкапчик» в разложенном виде оказался выше человеческого роста, дрессированные кенары за звонкую монету доставали из него предсказания. Кому-то доставалась фотография Москвы, Рима или Берлина — это означало, что вскоре ему предстоит туда отправиться.

Кто-то получал предсказание в стихах: строчки из известных поэтов, которые можно было толковать по своему усмотрению, или же за отдельную плату этим занимался сам итальянец. Так, строки «мой дядя самых честных правил…» превращались в предсказание близкой болезни у родственников, а «умножайте шум и радость, пойте песни в добрый час» — в скорое радостное событие.

Про каждый город у Демарко тоже была своя присказка или примета: фотокарточка Астрахани, например, означала торговые дела с иностранцами (если клиент походил на богатого купца) или то, что человек натерпится страху, ведь название «Астрахань» происходит от слова «страх» (так он сказал мне, потратившему на предсказание свои копейки). Ну а что означал, скажем, Верхнеудинск, сами догадайтесь в меру своей благовоспитанности.

Народ покатывался со смеху, кенары получали награду за усердную работу, денежки копились в карманах Демарко, предсказательный шкапчик радовал итальянским пейзажем, и Саша Заморова также решилась испытать судьбу. Под вечер подружки потащили ее на Молочную площадь, прознав про дрессированных итальянских птичек. Она сразу приглянулась Демарко и он взял с нее плату в два раза меньше тарифа.

Хитро ей подмигнув, арлекин запустил канарейку в шкапчик, но та дольше обычного не показывался, так что пришлось постучать по ящику и отпустить по этому поводу шутку, что, мол, ищет истинную судьбу. Кенар вернулся, держа в клюве фотокарточку.

— «Алессандрия», — прочитала Саша по слогам написанное латиницей слово.

Франческо, уже в клюве птицы узнавший фото родного города, остолбенел, и смог «предсказать» только то, что барышня будет много путешествовать. Это фото было подарено ему матушкой, когда она давала свое последнее благословение в дорогу. Фотокарточка всегда лежала у Демарко за пазухой, ближе к сердцу, и согревала его в русскую зиму. Как она могла оказаться в шкапчике с другими фотографиями, он совершенно не понимал. По инерции предсказав судьбу еще нескольким гулякам, Франческо понял, что не может думать ни о чем, кроме барышни и фотокарточки итальянской родины.

Быстро свернув свою предсказательскую деятельность, он откатил шкапчик, оставив его на сохранение у торговца сбитнем, с которым уже успел свести близкое знакомство. И побежал догонять молодую барышню с фотографией его родного города. Пытался спрашивать про нее у гуляющей публики, но только усложнял себе поиски: каждый норовил увидеть от него представление, ведь шутовской костюм он так и позабыл снять. Несколько часов прошло в бесплодных поисках, к тому же то и дело мысли возвращались к шкапчику, утерянной выгоде и голодным, поди, кенарам.

А Саша тоже была ошарашена внезапной встречей с уже померкшей в ее глазах Италией и странной реакцией на нее Балтассаре Амброзио, если, конечно, надпись на шкапчике не врала и это было настоящее имя итальянца. Она вернулась домой и только к вечеру вновь пошла прогуляться по Нижней площади. Там, замерзший и растерянный, обретался и господин предсказатель.