Орден Змей

Глава 3 Неудачная шутка

В церковно-приходской школе меня обучили чтению и письму, и я помню, как нашел дома между книгами лист бумаги, исписанный аккуратным почерком канцелярского служителя. Это оказалось секретное предписание полицейским чинам Ломокненского полицейского управления прежнего городского головы — Карла Максимилиановича Бергути. Датировалось оно двадцатью годами до моего рождения, и я удивился, найдя такой старый документ у нас дома. Ясно дело, что возвращать постановление на место я не стал.

Мой отец — Назар — служил в городском управлении полиции, и порой притаскивал разные бумаги домой для разбора, видимо, он принес и этот лист. В том предписании указывалось, что нижние чины полиции города Ломокны должны наблюдать за тем, чтобы в каждом доме хранились связки чеснока, в прихожей стояли осиновые колья, и обязательно находилась банка со святой водой из церкви. Полицейским служителям предписывалось производить негласный надзор за теми жителями, кто намеренно и неоднократно игнорировали предписания начальства.

После произошедшей схватки с вампирами я сразу вспомнил странное постановление — ведь в нем не указывалось, для чего именно нужно было иметь в каждом ломокненском доме чеснок и колья. Теперь всё становилось ясно, и мне стало интересно, есть ли и сейчас такие постановления в нашем городе. Решил поделиться позже с друзьями, но пока что мы сидели на кухне и тихо разговаривали, а мама успокаивала младшую сестру. Из раздумий меня вывел голос Генки, который видимо отвечал на какой-то вопрос.

— Да я до конца и не был уверен, что это вампиры. Так, подозрение возникло, — рассказывал Заморов.

— То есть ты кинул в человека табуреткой, чтобы проверить, не вампир ли он? — уточнил отец Спиридон.

Заморыш на это лишь с довольной усмешкой пожал плечами.

— А как ты вообще догадался? — спросил Шамон.

— Ну, сначала я смотрю, что чужие они, и явно приезжие, не из наших, — Генка задумался, и продолжил, — На вопросы не отвечают, смотрят на нас, будто мы еда. И еще подумал, вот странно — сначала вежливо постучались, дождались приглашения, а потом стали вдруг вести себя как в мясной в лавке.

— Молодец, Геннадий, хвалю, — продолжал священник, — я давеча прочитал у одного писателя немецкого, Карла Маркса, что «практика — это критерий истины». Хорошо, что решил проверить, а то бы оставили эти кровососы дом, полный маленьких трупиков.

— Батюшка, ну что вы такое говорите! — всплеснула руками мама.

— Ничего, ничего, пусть знают, особенно эта маленькая, которая лезет куда не нужно, пусть запоминает, что сначала спрашивать нужно, а потом уже дверь отпирать, — возразил священник.

Сидящих рядком и обсуждающих фразу «Табурет — критерий истины», и застал нас вернувшийся с реки мой батя — Назар. Все, кроме Машки и Веры, замотанны в бинты, а во главе стола чинно восседает отец Спиридон. Когда Назару рассказали о произошедшем, он схватился за голову, но священник его успокоил, что повреждения у всех небольшие, только у Ольги руки были расцарапаны сильней других.

Мы же неслучайно сидели чинно — раны, которые наносила нечисть, закрывались быстро, но зато очень легко расходились от малейшего движения. Поэтому батюшка запретил всем напрягаться и выносить вампиров из комнаты. Да к тому же надо было дождаться отца семейства, а следом за ним, очевидно, и остальную полицию.

Назар быстро пришел в себя, убедившись, что все в относительном порядке, к тому же Спиридон вызвался побыть сиделкой у нас, пока всё не уляжется. Отец ушел, и вскоре вернулся с большой делегацией: полицейский пристав города Ломокны Яков Клоков с командой служителей и Арнольд Бумтергский со своим огромным фотографическим аппаратом. Недавно у нас в городе открылась его фотография, и Генка Заморов уже хвастался перед нами своим портретом.

Арнольд Борисович был стар, высок, размашист, строг и недоволен тем, что его оторвали от выгодного дела — фотографировать приезжих рядом с выловленными и доставленными в его фотомастерскую на Астраханской улице зомби. Ему пришлось оставить своего помощника и молиться всем лютеранским богам, чтобы тот ничего не сломал и не испортил.

Но увидев залитую кровью комнату с двумя трупами вампиров: порванная одежда, нечеловеческий лик, длинные когти, торчащие клыки, вспученные волосы, торчащие из одного вампира серебряный крест, а из другого осиновый кол (его воткнули на законное место от греха подальше) — Бумтергский просветлел и стал настраивать громоздкую аппаратуру. Пристав Клоков, начальник моего папы, опрашивал нас, помощники записывали показания. Вся кутерьма продолжалась пару часов, потом вампиров завернули в тряпье и куда-то унесли, соседи помогали очищать и отмывать комнату.

Следующие дни до конца Мертвой седмицы прошли для меня буднично — зомби не пытались меня схватить, и не пытались убить вампиры, Генка не задвигал новые теории про лишние калитки. Лишь зачастили гости, и каждый раз мы вздрагивали от стука в дверь, но каждый раз это были соседи, сначала ближние, а потом захаживали и с другого конца города, и все хотели посмотреть на малышей, в одиночку поборовших нежить.

Рапространению слухов не могли помешать ни полиция, ни кладбищенский священник Спиридон, строго-настрого запрещавший болтать про вампиров. Хотя, может быть, именно строгие запреты, рассказы мамы и наш потрепанный внешний вид в бинтах как раз и поспособствовали тому, что про ораву вампиров, ворвавшихся в дом, пять из которых лично разорвала в клочья пятилетняя Машка, знал весь город.

Ломокненцы массово закупали чеснок, чем изрядно обогатили торговцев овощного ряда с Нижней площади, строгали осину и бочками несли святую воду из церквей. Во всех храмах священники без устали служили водоствятные молебны и погружали серебряные кресты в огромные бадьи с водой. Носились слухи, что несколько приезжих поглазеть на мертвяков и остановившихся при трактирах и в частных домах, внезапно испарились из города, часто даже не забрав какие-то вещи и не потребовав назад плату за непрожитые дни.

Всеобщая истерия не обошла и знаменитый трактир Героева на углу Астраханской и Спасской улиц, выходивший на верхнюю сторону Нижней площади, который пользовался дурной репутацией. Говорили, что там часто пропадают бедные пьянчушки, привлеченные дешевой выпивкой. О качестве горячего вина и ароматных водок ходили легенды.

Егор Героев, невысокий неопрятный пузатый трактирщик и владелец постоялого двора, располагавшегося в том же двухэтажном доме — комнаты сдавались на втором этаже, а во дворе находились стойла для лошадей и места для телег — старательно поддерживал распускаемые страшные слухи. Для местных пропойцев всё равно не было места лучше, а приезжие ценители старины, насмотревшиеся на все ломокненские знаменитости, часто отваживались посетить и дурнопахнущее в прямом и переносном смысли заведение.

Посетителей встречали подпитые половые — других по стандартам качества держать было не положено, приветствуя нерешительных туристов словами, что в Ломокне пьют много, очень много, но с патриотизмом — всё свое доморощенное. И проводили посетителя к свободному столику, накрытому несвежей скатертью, предлагая водки и настойки под именами великих россиян, обессмертивших себя сочинением этих питий наравне с изобретателями железных дорог и электрических телеграфов, и наливки разных цветов по теням ягод, начиная от янтарного до тёмно-фиолетового.

Янтарного цвета жидкость оказывалась изобретенной самим Рюриком, прибывшим с Янтарного края. Фиолетовую водку, настоянную на черной смородине, изобрел Иван Грозный, оплакивая несчастных жертв собственной расправы над врагами Отечества. Кутузов числился первооткрывателем малиновки, которую распивал со своими генералами во время совета в Филях. Самым смелым предлагалась настойка на коре знаменитой ломокненской березы с луга Любвечко. Мутноватая жидкость поджигалась и горела зеленым пламенем, и по легенде, восходила к самому Карлу Ломокке, основателю города, прибывшему из далекой страны Италии и первым открывшим необыкновенные свойства луга на высоком берегу Смоква-реки.

В другое время пропажу очередного пропойцы могли и не заметить, но в конце Мертвой седмицы вся Ломокна стояла на ушах, трактирщику Героеву не удалось скрыть тело несчастного. Временные жители постоялого двора заметили Егора Героева, тащившего через двор какой-то большой сверток, и подняли тревогу. Прибежавший на зов полицейский, которым оказался Назар Назлов, застал картину мордобития Героева с одновременным требованием бесплатной выпивки.

Остановив самосуд с далеко идущими алкогольным целями, Назар обнаружил лежащее на земле безжизненное тело в порезах и укусах, очень напоминавших порезы своей жены и мальчишек после происшествия в его доме. Позвали других полицейских, обыскали трактир и постоялый двор, и обнаружили запертую комнату. Вскрыв ее, нашли явно в суматохе покинутую комнату и распахнутое окно.

Подозрительного Героева, под напором недовольных постояльцев и пропойцев, заставили под внимательными остриями направленных на него осиновых кольев есть чеснок, запивая святой водой. Пришедший из близлежащей Иоанно-Богословской церкви священник окропил все уголки трактира и постоялого двора. Также чеснок был разложен по всему заведению, а Егор Героев, чтобы закрепить свое спасение от лютой смерти, обещал достать из закромов знаменитую чесночную настойку (изобретенную, как сказывают, Петром Великим во время подавления вампирского бунта), и поить ей сегодня всех желающих бесплатно. Став, таким образом, вновь всеобщим любимцем и героем, Героев был на руках внесен в трактир.

Эту историю рассказал нам вечером отец, и обсудив с друзьями всё случившееся, а также давнее постановление градоначальника Бергути, мы пришли к выводу, что он, несомненно, знал о вампирах. Но отец, когда я решил поделиться с ним открытием, обругал меня и забрал документ. Мне было интересно, что знает отец про Карла Бергути, но он лишь сказал, что это был древний дед, который умер десять лет назад, за год до моего рождения. Про то, кем был тот сбежавший из трактира вампир, Назар тоже не ответил, пожелав нам сидеть тихо и не отсвечивать. Больше от него ничего не удалось добиться, и мы с друзьями остались несолоно хлебавши.

А ночами мне продолжался снится другой я — Ормар. Длится это почти неделю, и я начал привыкать к такому положению дел. Трудно сказать, как и кем я ощущаю себя во сне. Я вроде бы понимаю, что Ормар — это я, но как это может быть? Я смотрю его глазами, воспринимаю себя как его. Но я лишь зритель, который со стороны наблюдает за действиями другого себя, без возможности как-то влиять на события.

На Масленицу, которая в этом году была незадолго до моего глупого похода на Смоква-реку и встречи с «первенцем», к нам в город приезжал раёшник. Важный мужик в красной шапке установил на Нижней площади аршинный во все стороны ящик с двумя увеличительными стеклами впереди. И сразу народу набежало! «По копейке с рыла!» — кричал мужик, а мы, заплатив и прильнув к ящику, глядели в стекла.

Раешник передвигал картинки и рассказывал присказки ко всему, что мы видели: «В сей космораме показывается всякий город и разные виды житейски, страны Халдейски, и город Париж, как въедешь, так от шуму угоришь. И страны Американски, откуда привозятся калоши дамски». И правда — перед глазами проносились халдеи в тюбетейках, важные парижские господа, и смерть Наполеона, виды Московского кремля, дамы в калошах — чего там только не было.

А во сне также, только еще лучше. Конечно, разнообразия мало, но вот видишь всё, будто в жизни. Снилось всё какими-то отрывками — то бежишь, то тренировку видишь и дерешься, то за партой сидишь, то просыпаешься в длинном зале на двухъярусной кровати. Вокруг в основном всё одногодки, но в замке — я уже понял, что всё это происходило в огромном замке с высокими стенами, за которые мы не выходили еще ни разу — то и дело мелькали лица мальчишек и младше нас, но в основном старше.

Вот те, кто постарше, уходили куда-то, а когда возвращались, мы смотрели на них — опять вернулись не все. И ненавистью загоралось сердце Ормара, других ребят, а наставники начинали гонять нас еще сильнее, еще беспощаднее, еще строже наказывали за проступки, лень и тупость.

Я понял, что один из лучших: меня наряду с Эйнаром часто ставили в пример другим, и я пытался во всем превзойти его, как и он меня. Наше соперничество было нешуточным. Тот случай, когда он вывел меня из строя на несколько дней, ударив палкой по ноге, оказывается, был продолжением давней вражды. Об этом мне не применул напомнить сам Эйнар, когда я, хромая на левую ногу, впервые появился на тренировочном полигоне нашей группы. Я делал упражнения в стороне ото всех, с ненависть поглядывая на основную группу, а мой соперник, улучив минуту, приблизился ко мне и глядя своими мелкими черными глазками, бросил гадко:

— Ну что, понравилось, змееныш?

— Я тебя придушу, — ответил я, испытывая желание тут же бросится на него, и даже дернулся вперед, но тут же скривился от боли.

— Посмотрим, — усмехнулся он, и унесся к остальным.

А я во сне впервые за всё время подумал — а чьи это эмоции, меня — Вани из города Ломокна середины девятнадцатого века от Рождества Христова, или этого Ормара из какого-то непонятного дремучего века и непонятно из какой страны? Как только я задал сам себе этот вопрос, я понял — это чувства Ормара. Эйнар не казался мне кем-то особенно ужасным, по крайней мере за время моих снов я не смог заподозрить его в чем-то, что сильно выбивалось бы из царящих тут жестоких нравов — ни излишней злостью, ни обманом, ни еще чем этот мальчишка себя не проявлял. Просто был лучшим, как и я.

За что же я так сильно его ненавижу? И тут — снова озарение, ведь попытавшись ответить на этот вопрос, я «вспомнил». Ормар и Эйнар были тогда на год младше и только начинали свое соперничество, часто подшучивали друг над другом. Вот только однажды шутки перестали быть безобидными. И когда я увидел глазами Ормара, что произошло, я всерьез усомнился в своем душевном здоровье. Когда я сейчас говорю «в своем», то имею Ивана Назлова. Вообще всё это я-Ваня и я-Ормар и так слегка (или даже не слегка) смахивает на раздвоение личности.

В общем, оказалось, что Ормар умеет подражать разным существам. Возможно, не всяким существам и не полностью… В общем, пока точно не знаю, но я увидел, как Ормар, собираясь подшутить над своим другом-соперником, оделся в какой-то мешок, измазался в грязи, и с другими ребятами, которые поддержали его шалость, пошел к душевым кабинам, где, как им сообщил еще один заговорщик, Эйнар остался один.

Глядя глазами Ормара и воспринимая его чувства, я видел его задумку глупого розыгрыша — напугать мальчишку, притворившись мертвяком. Я подошел к перегородке, где лилась вода. Сам чуть ли трясся от смеха, как и мои подельники. Желая сыграть убедительно, представил, что я и есть зомби, я двинулся к Эйнару, подражая дерганым движениям мертвяков и начиная кричать его голосом.

Мне казалось, что я и есть зомби, так я вжился в свою роль. Эйнар вскрикнул, повернулся на звук моего голоса, и до меня не сразу дошло, почему он трясется от страха, закрываясь от меня рукой, почему кричат мальчишки сзади меня, почему Эйнар забивается в угол, закрывая голову руками.

В недоумении Ормар остановился и понял, что из его рта, а теперь пасти вырывался страшный рык мертвяка, а тело корчилось как у зомби. Ормар замер, наваждение сошло, Эйнар поднял на меня заплаканное лицо — слезы продолжали литься по его щекам. Оборачиваясь к своим спутникам, увидел глазами двойника их растерянные лица. Я и сам был в полном замешательстве. Но случай такой заманчивый. Показал пальцем на Эйнара:

— Слюнтяй! Святые динозавры! И это воин, который собирается с мертвяками драться? Плачешь, как девчонка!

Он подорвался с места, и голый убежал под мой смех.

Потом я жалел, что сказал эти слова, но недолго. Началось наше противостояние, когда в ход шли любые средства, чтобы унизить противника и причинить ему боль. Я всей душой возненавидел Эйнара.