Орден Змей

Глава 18 Собранье пестрых глав

Что дальше — предсказать несложно. Франческо Демарко задержался в Ломокне гораздо дольше, чем планировал. Уже давно прошли Святки, а итальянец все гостил в небольшом уездном центре с огромным кремлем, выстроенным его соотечественниками. Дабы быть благонадежным и не вызывающим подозрений в глазах полиции, он устроился работать в колесную мастерскую.

А по особому разрешению полицейского исправника по воскресеньям выкатывал свой шкапчик на Нижнюю площадь (если, конечно, в это время не было постов), да к тому же вспомнил всё, что видел во время странствий по ярмаркам и уличным площадям: жонглировал, ходил на ходулях, разыгрывал Петрушку-Пульчинеллу.

Старший брат Виктор Заморов вместе с нами ходили бить «цыганенка», чтобы он отстал от бедной сестрицы. «Маленькая купчиха» Саша, как называл ее теперь вслед за ломокненцами, Франческо, была на седьмом небе от счастья, мать проливала слезы над непутевой дочерью, отец хмурился и неоднократно имел серьезные, но безрезультатные разговоры с «итальянским подданным» Демарко.

«Хоть какое-то развлечение», — подумал я, со вздохом поднимаясь и отправляясь вновь бить Франческо. Ему было больше двадцати лет, но против нас, даже один на один, он проигрывал — сказывалась наша подготовка. Цыганенок прятался сбоку от ворот нашего дома на Владимирской: ушлый Генка высмотрел его с крыши. Выскочив из калитки, взяли незадачливого ухажера в клещи.

— Ага, попался! — воинственно заорал Заморыш.

— Санта Мария! — закатил глаза итальянец. — Да что вам от меня надо?!

— А ну — отстань от сестры! — кричал Генка, а меня это всё просто смешило.

— Дурак малолетний! — коверкая слова, не остался в долгу «цыганенок».

— Ну всё, ты напросился! — мой друг воинственно двинулся на итальянца.

Началась потасовка. Мне даже хотелось, чтобы Генка получил хорошую встряску и вернулся бы к тренировкам. Но, к сожалению, этому не суждено было случится. Франческо, непривычный к холоду и укутанный в десять одежек, был совершенно неповоротлив. Быстрый Заморыш легко надавал ему лещей, повалил на землю и стал бить ногами, так что мне пришлось даже его останавливать, дабы горящий благородным гневом друг не отправил незадачливого ухажера к его итальянским богам.

Я зря переживал: как только Генка прекратил экзекуцию, Демарко вскочил на ноги и вновь бросился драться.

— Надо охладить его пыл, — мне пришла в голову идея, — кинем в подвал!

— Точно, — глаза Генки загорелись.

Вдвоем мы подхватили бодающегося парня, и потащили в подвал, куда тот и был благополучно препровожден. Дверь со скрипом закрылась, оставляя итальянца наедине с темнотой и съестными припасами семьи Заморовых и Назловых, если уж вспомнить про нас с сестрицей Машкой. Вслед нам неслись длинные ругательства, требования выпустить на волю и стук в закрытую дверь.

— Засеки час, — сказал я Генке, указывая на его наручные часы. Друг обожал любые механизмы, и даже порой помогал часовщику Вульфу Поллеру в его работе.

— Может, два? — предположил Заморыш, отмечая, сколько сейчас времени.

— Не, лучше не рисковать. Кто его знает, этого теплокровного, замерзнет еще насмерть, — возразил я.

— Так и быть, — сморщившись, неохотно согласился друг.

Поднявшись по ступенькам вверх, мы закрыли большой откидной люк.

— О! Почти не слышно, — довольно сказал Генка.

Сегодня была суббота, и уроки в гимназии отменили из-за болезни учителя. Потому я позволил себе поспать подольше, и отправился на пробежку с Васькой. Она как раз занимала около часа, так что к моменту вызволения пленного я должен был вернуться. Но, прибежав домой, Генку я не обнаружил.

— Ваня! — на пороге меня встретила встревоженная «купчиха» Саша, чему я страшно удивился, ведь она с нами не разговаривала из-за итальянца. — Ваш Илья Шамонкин пропал. Пришла Вера и они с Генкой убежали его искать.

— Когда? Куда?

— На кудыкину гору, — ответила Саша, недовольно скрестив руки на груди, — в семинарию для начала, конечно. Минут десять назад.

На разговор вышла сестра.

— Машка, беги к Васькиному дому на Кузнецкую, скажи ему, — попросил я, — только Лёшку возьми.

— Хорошо, братик, — согласилась озабоченная Машка.

Захватив с собой своего пса Митрофана, сломя голову я побежал на Соборную площадь, где в Ново-Логутвенском монастыре располагалось духовное училище. Там Генка бил какого-то семинариста, а Вера и соученики избиваемого стояли рядом. Будущий поп был старше и больше щуплого Заморыша, но наш малыш избивал его, видимо, наверстывал пропущенные тренировки. «Если так дело продолжится, то к вечеру Генка побьет полгорода», — усмехнулся про себя я.

А испуганная Вера рассказала мне, что стряслось. Я-то первым делом подумал на аптекаря Юхневича, но оказалось, что он ни при чем, по крайней мере так пока казалось. Барышня поведала, смущаясь, что Шамон каждое утро заходил за ней и они вместе отправлялись на учебу. Илья доводил Веру в Женскую гимназию, а сам бежал на площадь в Училище.

Вот только сегодня он за ней не зашел, и она, почувствовав неладное, побежала на Никольскую улицу к Шамонкиным, но выяснилось, что Илья пропал еще вчера вечером, а полиция уже искала пропавшего мальчишку. После этого Барышня и прибежала к Заморовым, а Генка потащил ее в семинарию. Там щуплый Генка пригрозил собравшимся во дворе ученикам арбалетом, и они быстренько сдали виновного.

— Генка, погоди, остановись, — попытался я образумить разошедшегося друга.

— Ублюдок, — Заморыш еще раз зарядил по лежащему телу, и наконец прекратил экзекуцию.

— Расскажи еще раз, — обратился я к ученику и помог его встать.

— Демоны проклятые! — начал было незадачливый ученик, но Генка навел на него арбалет, и тот с истинно христианским смирением продолжил. — В общем, вчера мы с Шамоном захотели выпить. Ну то есть я его развел, чтобы он пошел и попробовал купить водки или вина. Он вон какой лоб огромный. Ну и пошли мы в ренсковый погреб к Нерестову.

— И? — недоуменно поднял я бровь.

— Что и? Всё, он оттуда и не вышел. Я его подождал еще сколько-то, ну и пошел домой.

— Ты нормальный вообще? почему никому не сказал? — кулаки зачесались уже у меня, но чудом сдержался. — Погреб на Астраханской?

— Да, Нерестов Сергей Ферапонтович, любитель Пушкина, — сжавшись под моим взглядом, отрапортовал парень, видать, меня он больше испугался. Я в последнее время пошел в рост, в отличие от Генки, но отставал от Васьки Старика.

— Надо идти туда, скорее! — воскликнула Вера.

— Я с тобой еще не закончил, — пригрозил, уходя, воинственный Генка поповичу.

На выходе из семинарии столкнулись с запыхавшимся Васькой и уже по дороге обрисовали ему ситуацию.

— Придется вламываться, — недовольно скривился Старик.

— А что еще делать-то?! — бросил Генка, бежавший впереди.

— Почему он «любитель Пушкина»? — спросила Барышня.

— Да говорят, вечно цитирует Александра Сергеевича, еще у него в лавке портрет его висит, — ответил я.

— И стихи на стенах развешаны, будто в избе-читальне, — добавил Старик.

— Вы-то откуда знаете? — подозрительно глядя на нас, ну, насколько это можно сделать на бегу, спросила Вера.

— Да это всем известно, — пожал плечами Васька.

— Лимонад у него, и бакалея — чай, сахар, кофе, — сказал я.

«Ренсковый погреб и бакалейная торговля Нерестова», гласила выцветшая вывеска над заведением Сергея Ферапотновича. На открытых створках деревянных дверей красовались по центру портреты Пушкина, выше и ниже которых — бутылки, пачки с чаем, сахарные головы. В окне, богато украшенном, можно было убедиться, что всё это и многое другое действительно присутствует. Был даже и Пушкин, вернее, его бюст.

Митра остался на улице, а стеклянная дверь отворилась, звякнув колокольчиками, и с широкой улыбкой за стойкой материализовался сам хозяин, мужчина средних лет, изысканный и свежий.

— как заправский декламатор начал Нерестов.

Говоря это, хозяин светился от удовольствия. Я заткнул рот попытавшемуся крикнуть что-то резкое Генке, а Васька вежливо спросил.

— И вам здравствуйте, Сергей Ферапонтович. У нас тут друг пропал, Илья Шамонкин. Говорят, он к вам вчера вечером заходил. Не видели его? Крупный такой.

— Знаю, знаю. Тот еще богатырь. Как же там было… — он задумался.

От восторга он чуть не подпрыгивал и захлопал в ладоши. Выглядело это очень странно. Нерестова я знал, покупая порой у него бакалейные товары для Заморовых, и он всегда был эксцентричным, но сейчас будто был не в себе. Генка вырвался из моих рук, и начал, не стесняясь в выражениях, обвинять Нерестова в пропаже Шамона. Тот лишь отсмеивался в ответ, каждый раз цитируя что-нибудь подходящее из Пушкина.

Я огляделся. Справа на стене привычно висела цитата из «Евгения Онегина», вырезанная на дереве по заказу, вместе с таким же профилем поэта:

Васька тоже вмешался в спор, пытаясь перевести его в более спокойное русло. Вера также растерянно оглядывалась, не зная, что же теперь предпринять. Потянув меня за рукав, она кивком указала на противоположную сторону лавки. На полу были следы разлитой жидкости, наклонившись, я увидел осколки стекла и какие-то крошки, еще дальше, в самом углу — наскоро заметенные осколки, чай, опять крошки.

Остальные были сильно увлечены спором, и Нерестов цитировал уже что-то воинственное («Враги мои, покамест я ни слова… И, кажется, мой быстрый гнев угас…»). Пододвинув к стойке один из ящиков, я встал на него и перегнулся через стойку — там, невидимый для посетителей, царил полный бардак. Похоже, руки до уборки не дошли.

Я еле увернулся от бутылки, которой с размаху пытался меня огреть бакалейщик. При этом он кричал:

Я свалился на пол, Васька с Генкой бросились на Нерестова, а Вера впустила лаявшего Митрофана. Всё произошло настолько быстро, что, когда я поднялся на ноги, мне пришлось только остановить пса, чтобы он не разорвал хозяина ренскового погреба. Друзья надежно удерживали мужчину, который не унимался:

— Заткните его кто-нибудь, — крикнул я, имея ввиду, что надо вставить Нерестову кляп в рот.

Но Генка понял по-своему и, пока никто не успел и глазом моргнуть, разбил бутылку вина о голову хозяина.

— Остановите уже этого садиста! — взмолился я. — Васька, входная дверь!

Дверь закрыли и оставили сторожить Митру.

— Вроде дышит, — Генка, как заправский врач, проверил пульс у Нерестова.

— Добивать не надо, — схватил Старик его руку, — Заморыш, правда, остановись уже.

— Что я, сумасшедший что ли? — возмутился тот.

— Дверь в погреб, — сказал я, попытавшись ее открыть, — закрыто.

— Ключи должны быть у стихоплета, — Старик по-хозяйски обшарил мужчину и действительно, на поясе висела солидная связка ключей.

Попытавшись открыть дверь, Васька перебирал ключ за ключом, но они не подходили.

— Дай сюда, — Заморыш выхватил ключи, осмотрел их, и с первой же попытки открыл дверь.

Внутри было темно и, найдя чудом уцелевшую в побоище лампу, я стал спускаться вниз, молясь, чтобы застать Шамона живым. У Нерестова явно поехала крыша, и что он сделал с нашим другом, оставалось только гадать. Впрочем, недолгий спуск окончился, потом следовали стеллажи с бутылками, а за ними… Когда я огляделся вокруг, то с трудом удержал в руках лампу, а вчерашний ужин — в животе. А вот Вере так не повезло, ее вывернуло наизнанку.

В дальнем краю ренскового погреба стояли полки и стеллажи, на которых рядком были сложены человеческие черепа и смотрели нас пустыми глазницами. Желтых и светлых оттенков, расставленные по размеру… В самом углу я заметил окровавленное тело и бросился к нему — это был Илья. В нерешительности остановился, но меня отодвинул Заморыш и тем же профессиональны движением приложил пальцы к шее. Мы замерли, ожидая самого худшего.

— Живой, — хрипло проговорил Генка, оглянувшись на нас и сжимая кулаки.

— Так, Зло, давай за врачом, ты быстрее всех бегаешь, — сказал Васька и перевел глаза на Барышню, — Вера, ищи любого полицейского и веди сюда. А я прослежу, чтобы Генка не убил Нерестова. Заморыш, сможешь помочь Шамону?

Мы стояли, глядя на Генку. Он сжимал и разжимал кулаки, потом глянул на раненого друга и проговорил:

— Да, я постараюсь.

Мы с Верой убежали. Когда на извозчике я привез городового врача Богдановича, оторвав его от помощи в больнице Силковых и Решаповых, около ренскового погреба уже толпились полицейские. Нас пропустили. Прошли мимо связанного Нерестова. «Собранье пестрых глав», — взгляд на мгновение остановился на цитате из Пушкина. Внизу лежал Шамон в окружении людей и черепов, уже в сознании, горели масляные лампы. Врач отогнал всех от истерзанного тела, лишь Генка остался рядом, помогая доктору.

Я смотрел на стонущего от боли Илью и на глаза наворачивались слезы. Порезы покрывали всё его тело. Часть из них были обработаны. Похоже, что Генка использовал водку из погреба для промывания ран. Полицейские во главе с Яковом Клоковым хотели вывести нас наружу, но мы не дались. В голове проносились мысли о том, что у Шамона теперь на всю жизнь останутся шрамы — на лице, на руках, везде.

Невольно вспомнились сны про мир Ормара, где целители могли бы справится с этими ранами за несколько минут, да и со шрамами тоже. Но то был другой, сказочный мир снов, где почти у всех людей мог проявиться тот или иной дар. Дар исцеления был преимущественно женский, но были также и целители-мужчины. Он возникал, когда человек получал какие-то раны. Все знали, что в этот момент можно попробовать представить, как происходит самоисцеление.

Если предрасположенность к дару исцеления у человека была, то именно на себе эта магия и проявлялась впервые. Зажегшись несуразной идеей, что вдруг у Ильи тоже есть такой дар, я еле дождался, пока врач закончит с другом. Богданович поднялся только через час, уставший, взмокший, и сказал, что Илью нужно вести в больницу, но жизни ничего не угрожает.

— Пожалуйста, на пять минут! — обратился к доктору и полицейским. — Мне нужно сказать что-то очень важное другу!

То ли мой тон был каким-то особенным, то ли все тоже хотели выдохнуть, прежде чем выносить стонущего больного наверх и допрашивать любителя Пушкина, но нашу компанию оставили с Шамоном. Я же зашептал ему в самое ухо, когда мы смогли, наконец, произнести слова утешения:

— Илья, слушай, помнишь, в мире Ормара есть целители. Для них такие раны — пустяки. Но я не о том. Вот как становятся целителем, — и я рассказал в подробностях всё, что знал про процесс инициации, — тебе всё равно терять нечего. Попробуй исцелиться, иначе шрамы останутся у тебя на всю жизнь.

Не знаю, слушал ли меня Илья и главное — прислушался ли ко мне, но я сделал то, что, как мне казалось тогда, был должен.

Когда Илью увезли в больницу, мы стояли перед Ренсковым погребом Нерестова и отходили от шока.

— Зло, зачем обнадежил его? — спросил Васька, а Генка с Барышней укоризненно посмотрели на меня.

— Я и сам точно не знаю, — ответил я, — просто показалось, что так хоть какой-то шанс есть. Может, совсем ничтожный, но всё же…

— неожиданно проговорила Вера, задумчиво качая головой.

— Чур меня! — выдвинул руки вперед Заморыш, но вдруг изменился в лице и испуганно посмотрел на меня. — Цыганенок в подвале!