Остров, зовущий к себе

ГЛАВА 10

Проснулся Валера от криков, смеха и звона посуды. Несколько минут он смотрел в потолок, на котором колыхались блики от воды, и пытался понять, где он и что это за крики. Потом тихонько встал, оглянулся и в трусах и майке подошел к окну. На берегу, возле кустарника стояли палатки, рядом горел костер, и с полотенцами бегали и дурачились какие-то туристы.

Откуда они?

Вчера берег в том месте был безлюден и тих.

Комната уже наполовину опустела: в ней не было ни архитекторов-«повышенок», ни рыбака и его грязных сапог с вонючими портянками, ни Жени, ни Архиповых, и Валера почувствовал легкость.

Лежали на койках, как и следовало ожидать, Зойка, ее папаша и Валерин отец. Он всегда вставал рано, возможно, он и сейчас не спал.

Зато не было никакого сомнения, что Лошадкин спит по-настоящему: он шумно отдувался, складывая и растягивая губы, а потом снова подбирал их; не отставала от него и Зойка, но спала она тихо: слегка посапывала, и ее темные волосы даже не слишком свалялись на подушке.

Неожиданно Валера увидел рядом уже просохшую, приколотую к фанере акварель, которую ночью рисовала Анна Петровна: берег с вытащенными лодками, банька, а за ней часовня Успения с двумя главками — сейчас она не казалась жалкой; все тона были приглушены, таинственны, слегка смазаны... Красиво!

Валера посмотрел туда, куда смотрела ночью женщина, и только теперь увидел, что берег и в самом деле красив. Правда, уже было утро, и исчезла таинственность, приглушенность красок, но он теперь видел этот берег новыми глазами.

У палаток стало тише, слабо дымил костер, и до Валеры едва доносился ребячий говор и хохот: видно, у туристов был завтрак. Валера вспомнил о просьбе Василия Демьяновича. Поспешно оделся и с авоськой в руках заспешил вниз. В буфете за столиком сидели два человека и в молчании тянули из бутылок пиво. Буфетчица тряпкой смахивала с прилавка крошки, и Валера быстрым взглядом осмотрел витрину под стеклом и полки.

— Дайте десять пачек печенья, — попросил он, — пять пачек сахару и тридцать яиц.

— Сколько? — переспросила буфетчица, худенькая женщина в белом, не первой свежести халате.

— Тридцать, — повторил Валера.

— Куда тебе столько? — Буфетчица смерила его глазами с ног до головы. — Высиживать их собрался?

Валера даже не хмыкнул.

— Я не один... — В это время в буфет кто-то вошел, поздоровался, и Валера узнал Кирилла. Кирилл подошел к стойке и бросил ему: «Привет, призер!» Валера едва заметно кивнул и стал смотреть, как буфетчица роется где-то внизу, под прилавком, выкладывая пачки печенья и сахара. Потом она неторопливо отсчитывала яйца, и скоро у прилавка образовалась небольшая очередь: понабежали прыткие ребята в свитерах, ковбойках и куртках — не они ли раскинули этот лагерь?

Буфетчица пододвинула яйца.

— Ой, а нам хватит? — испуганно спросила тоненькая длинноносая девчонка в полосатой кофточке и узеньких брючках. Мы из похода и все поели.

— Яичек на всех может не хватить, — предупредила буфетчица.

— Слышал? — Кирилл громко постукал пальцами по стеклу витрины. — И здесь хочешь, быть первым?

— Ничего я не хочу.

— Тогда умерь, пожалуйста, аппетит. Прошу от имени общественности.

— А я не только себе беру! — огрызнулся Валера. — И здесь не висит объявление, сколько можно брать и сколько нельзя.

— А тебе нужно, чтоб висело?

— Нужно! — И вдруг Валера почувствовал, что на него смотрит не один Кирилл, а все туристы — конечно, это школьники, может быть, они и вправду голодные. Валера стал медленно и непоправимо краснеть. — Нас пятеро...

— Видал, какие у вас рюкзаки! — кажется, решил доконать его Кирилл. — На месяц продуктов захватили!

— А вам кто мешал захватить? — гнул свое Валера. — У нас взрослые люди, и...

— И поэтому едят, как удавы? — сказал кто-то, и в очереди громко прыснули.

— Один ваш толстяк с японским браслетом запросто проглотит десяток яиц вместе со скорлупой! И не крякнет.

Очередь опять грохнула. Уж это отпустил не школьник, а незнакомый очкастый старожил, видевший их вчера на дебаркадере. Валера уже был не рад, что начался спор. Он решил не сдаваться до конца.

— А я что, виноват? — сказал он.

— А браслет у него от высокого давления? Гипертоник? — не прекращал натиска очкастый. — Бедняга! На юг врачи ездить запретили, так он прикатил на Север, на старину? Да?

— Сами спросите у него.

— А кому берешь яички, не ему? — не унимался очкастый.

— Кому хочу, тому и беру, — отрезал Валера. — Хорошо, давайте двадцать яиц, а то эти дистрофики сейчас испустят дух.

— Наконец-то! — вдруг засмеялся Кирилл, он был выше Валеры на полголовы, и голос его раздавался сверху.

Лицо у Валеры горело. Он нечаянно коснулся локтем горячей руки Кирилла, стоявшего рядом, и отодвинулся от нее.

— Все? — буфетчица пододвинула к Валере пачки с печеньем и сахаром.

— Еще хлеба. — Валера хотел попросить, как велел Василий Демьянович, три буханки черного и три белых батона, но, покосившись на заметно выросшую очередь, попросил две буханки и два батона.

Получил сдачу и стал укладывать в авоську груз.

— Заготовитель! — сказал Кирилл. — Оптовик!

— Для обжор нужна карточная система! — опять подала голос длинноносая девчонка в полосатой кофточке, ее активно поддержали, буфет наполнился гамом и смехом.

Валера бочком двинулся к дверям.

— Не свались! — крикнул кто-то. — Всмятку разобьешься!

Валера вышел из дверей и столкнулся со старшим Архиповым. Поздоровался с ним, улыбнулся и, весь красный, неловкий и униженный, полез по трапу вверх, резко толкнул коленом дверь и услышал громкий всхрап Василия Демьяновича.

И вдруг рассердился на него и на Зойку, на этих безнадежных лежебок и лодырей, из-за лени которых он только что терпел столько насмешек.

— Подъем! — закричал Валера. — Через пять минут не встанете — пожалеете.

Лошадкины зашевелились под одеялами, стали зевать и потягиваться. Прихватив вафельные полотенца, Валера с отцом вышли из комнаты.

Надо было, наверно, предупредить его, что на палубе они могут наткнуться на Павла Михайловича; надо было, наверно, рассказать отцу, что Валера вынужден был поздороваться с ним, и о том, как высмеяли его Кирилл и очередь, но...

Но отец так быстро сбегал по трапу, что говорить обо всем этом было как-то неловко.

Умывались они, как и другие жители дебаркадера, с больших крапчатых валунов, занесенных сюда, очевидно, еще в ледниковый период. Валуны лежали у берега, рядом со сходнями. Вода была ледяная, но они мылись до пояса, а потом, чтоб согреться, долго и тщательно вытирались полотенцем с казенным штампиком на краю.

Валере стало хорошо от этого холодного ветра с Онеги, покрывшего его тело гусиной кожей, от плеска воды у камней, от радостных голубых просветов в сером, пасмурном небе, от реденьких стаек мальков, шнырявших внизу, у каменистого дна, а может, и от звончатой девчоночьей песни, доносившейся от палаток.

— Пап, а мне здесь нравится, — сказал Валера, — здесь даже воздух какой-то иной.

— Смотри не простудись на нем, — намекая на что-то, ответил отец. — Готов! — И, не дождавшись ответа, легко прыгнул с валуна на заскрипевшие сходни.

Когда они вошли в комнату, с коек нехотя сползали Лошадкины, и Валера презрительно посмотрел на них. Отец полез за механической бритвой, завел ее, и комнату наполнило ровное металлическое жужжание.

Тут на пороге появился Женя. В расстегнутой до пояса штормовке, небритый, уже не с тихими, а какими-то бесшабашными глазами. Мальчишка, а не ведущий конструктор какого-то там НИИ!

— Полпленки снял! — доложил Женя отцу. — Сегодня много света по сравнению с вчерашним днем, и даже на слабой цветной пленке должно получиться.

— Молодцом, — сказал отец. — Вы, я вижу, завзятый фотограф?

— Что вы, не завзятый... В отделе приказали: один кадр для себя, другой — для общества, в специальный фонд отдела. У нас такая традиция — в обеденный перерыв или после работы в институтском клубе показываем на экране диапозитивы или кинокартины для поднятия общего гуманитарного уровня ИТР, ну то есть инженерно-технических работников.

— А что вы снимали сегодня, если не секрет? — спросил отец.

— Часовенку Успения. Во всех ракурсах схватил и заодно поближе познакомился с нашими соседями.

— С кем? — отец выключил бритву.

— Ну с теми, что вчера прибыли за нами, — отец и сын. Ничего, занятные оба. Не думал, что встречу таких.

Отец отвернулся, большим пальцем нажал кнопку — ножи бритвы зажужжали — и, с силой вдавливая круглую головку в худую щеку, продолжал бритье.