Остров, зовущий к себе

ГЛАВА 20

Валера понимал: в общем-то это мелочь, что Архиповы уступили койку какому-то старику, мелочь это, да... Но сколько их было, вот таких, казалось бы, мелочей, и эта как последняя капля, и у Валеры вдруг на многое открылись глаза: на жизнь отца и на его, Валерину, жизнь. Как же они не догадались? Ведь он, Валера, мог подсказать, намекнуть отцу... И нечего радоваться: ничего еще не утряслось и не наладилось у них. Это плохо, это очень плохо, что отец снова в добром расположении духа, что он веселится и острит; ведь все оттого, что завтра — нет, уже не завтра, а сегодня, сегодня! — пришвартуется к кижскому причалу экскурсионный теплоход.

Наверно, отец лишь на словах, лишь внешне простил все Павлу Михайловичу, потому что, если б он по-настоящему все понял, не искал бы больше поддержки разных влиятельных людей.

Нескоро удалось Валере отогнать все эти мысли и уснуть.

Проснулся он от яркого солнца и веселого крика Зойки:

— Ну и соня же! Вставай, не то оболью!

Валера не хотел вставать: ему стыдно было посмотреть в глаза Павла Михайловича и Кирилла.

Отец между тем, сидя на койке, тщательно обрабатывал свои энергичные, втянутые щеки жужжащей механической бритвой; Зойка смотрелась в круглое зеркальце, держа его в одной руке, другой причесывалась; Лошадкин, громко шурша бумагой, сосредоточенно рылся в рюкзаке. Неужели они ничего не поняли, и в комнате все так же, как и вчера? Нет, не все: Женя, сгорбившись, сидел на своей койке, локоть правой руки упер в колено, подбородок — в кулак. И при этом смотрел в пол, в одну точку, в темную шляпку гвоздя.

Кирилл с Павлом Михайловичем и тем самым старичком пили за столом чай.

— Доброе утро, — Кирилл посмотрел на Валеру. — Иди скорее смой онежской водицей недовольство и лень со своей физиономии. Хороша сегодня водица!

Он что, смеется над ним? Делает вид, что ничего не случилось?

— Ладно, — произнес Валера и кинул взгляд на стол: Архипов и компания с аппетитом жевали черствый черный хлеб, скудно посыпанный сахарным песком. Значит, совсем обеднели, обнищали, даже консервы у них вышли!

— А где Ярослав? — спросил Валера.

— Все пытается что-то подцепить на крючок, «Каракумы» его давно кончились — съел, наверно, вместе с обертками, насилу мы упросили его взять кусок хлеба.

— Ясно... — Валера нестерпимо покраснел и посмотрел на Василия Демьяновича, который, продолжая шуршать бумагой, что-то выкладывал из одной и другой тумбочки, заворачивал в газету и прятал в небольшую сумку.

— Андрей Георгиевич, ну возьмите яйцо, — обратилась Анна Петровна к старичку. — У нас с Таней еще одно есть... И вы, Павел Михайлович. Кусочек копченой, из НЗ... Простите, что больше нечего предложить...

— Ну что вы, что вы! — стал отказываться Павел Михайлович. — Большое вам спасибо, надо думать, через день-два кончится наша голодуха.

— Конечно, — сказала Татьяна. — Жаль, в Ямках ничего нельзя купить: местные все, что могли, уже продали.

В это время Василий Демьянович встал с пола, поднял сумку и деловито бросил своим:

— Поехали.

— Куда? — Валера почувствовал, как уже не только лицо, но и шея и даже руки его стали медленно наливаться густой, тяжелой, стыдной краской.

— На свежий воздух... Чего торчать взаперти?

— А я бы позавтракал здесь, — сказал Валера и посмотрел на отца, который ладонью поглаживал гладкие, досиня выбритые щеки.

— И я, — мгновенно отозвался Женя, и твердым, сильным взглядом, вобравшим в себя все тепло, всю благодарность и доброту, на которую был способен, посмотрел на Валеру.

— А что ж — идея! — не растерявшись, кинул отец. — Толково! Демьяныч, вываливай на стол снедь.

Все это случилось так неожиданно, Лошадкин был так огорошен, что застыл на полдороге к двери и глаза его недоуменно моргнули.

— Здесь? Ну давайте, здесь... — смущенно пробормотал он.— Я же не против... Как хотят все... — Он подошел к столу и принялся выкладывать из сумки кульки и свертки с колбасой, сыром, плавлеными сырками в серебристых обертках, банку с паштетом и напоследок поставил коробку с миндальным печеньем.

— Ого! — ахнули в один голос «повышенки».

— А вы что ж думали, — с места в карьер стал оправдываться Василий Демьянович. — Еще в Москве все предусмотрели, позаботились и тащили на себе... Мало ли что бывает в дороге!

— Молодцы! — проговорил Павел Михайлович. — Ничего не скажешь! Вот с кого, Кирилл, будем брать пример в грядущем!

— Гениально! — сказал Кирилл. — Турист — это прежде всего носильщик... Чем больше за спиной, тем ярче кажется окружающее! Верно?

«Повышенки» и старичок рассмеялись.

— Прошу, — сказал отец и покрутил рукой над столом. — Прошу почтенное общество разделить с нами трапезу.

Все, как по команде, принялись благодарить и отказываться, но отец и слушать не хотел:

— Валера, перекрой все выходы отсюда! — распорядился он. — Будем кормить насильно... Павел, — вдруг обратился отец к сидевшему в сторонке Архипову-старшему, и то, что он назвал его по имени, всех удивило, — не заставляй приглашать тебя дважды...

Тот понимающе кивнул и придвинулся к ним.

— Что ж делать, коли принуждают, — тяжко вздохнула Анна Петровна и первая потянулась к нарезанной кружками колбасе.

Короче говоря, через несколько минут ели все, в том числе и Ярослав, которого позвал Валера. За столом стоял шум и хохот, и даже Василий Демьянович, придя в себя, принялся делать бутерброды и галантно угощать дам. Хорошо причесанная, умытая, с голубыми бантиками в волосах, Зойка излучала радость и благополучие. Павел Михайлович держался легко, свободно, перекидывался словечками с отцом, и казалось, между ними ничего и не было. Все пили чай, вкусно похрустывали миндальным печеньем, пересмеивались и не переставали восхищаться «гениальной» предусмотрительностью и запасливостью Лошадкина, и он заслуженно сиял своими крепкими красными щеками.

— Хватит насыщаться! — вдруг сказала Анна Петровна. — Надо и совесть знать... Вас же пятеро! Что будете есть завтра?

— Не беспокойтесь! — поспешил успокоить ее Валера. — Это не последнее! И потом, сегодня должен прийти теплоход. — И заметил, как отец беспокойно вскинул на него глаза. — Мы пополним свои запасы!

— Кстати, мне тоже надо будет забрести на него, — внезапно сказал отец, — старинный приятель будет проездом, звонил мне в Москве, давно не виделись.

«Ловко придумал — не подкопаешься!» — подумал Валера, и словно острый нож вошел в его тело.

— А между прочим, — сказал Ярослав, вставая, — один человек, ваш старый знакомый, на все сто использует ситуацию, сложившуюся на дебаркадере.

— То есть? — вскинул голову Кирилл.

— Сходи на палубу.

Кирилл вскочил из-за стола и бросился к двери. За ним и другие, все, кроме Василия Демьяновича, завертывавшего остатки снеди в бумагу.

Спускаясь по трапу из своей комнаты, они услышали громкий голос Кирилла:

— Мало, дерешь! Продешевишь! Жена недовольна будет!...

Выйдя на палубу, они увидели своего рыбачка. Он сидел на корточках возле разостланной у ног тряпки, на которой лежало несколько окуньков, плотвичек, ершей и одна скользкая пятнистая щука. Некоторые рыбы были еще живы, вздрагивали и судорожно хватали воздух. От рыбачка сильно попахивало спиртным, и он что-то говорил с хрипотцой Кириллу и жильцам дебаркадера.

Увидев Зойку с Валерой и его отца, Кирилл вызывающе спросил у них:

— А вы не хотите купить? Трешка полкило... Всего-навсего!

— Не хотим, — отрезал отец.

Павел Михайлович развел руками:

— А ты ждал чего-нибудь другого?

— Не ждал, но и не думал, что он докатится до этого!

— Ну тогда устрой дискуссию с ним, авось что-то докажешь...

— Нет уж, спасибо.

И тут они услышали, как с берега им кричат и машут руками те самые студенточки, раздобывшие где-то червей Ярославу:

— Идите скорей, открыли часовню!

Все, кто был на палубе, тотчас ринулись к сходням: так не терпелось заглянуть внутрь часовни Успения, которая с утра до вечера маячила перед глазами.

Когда Валера вошел в нее, первое, что бросилось в глаза, — Павел Михайлович и отец стояли рядом и, о чем-то вполголоса переговариваясь, рассматривали «небо» — центральный медальон и шестнадцать ярких икон с ангелами, летавшими меж декоративных звезд. Все-таки хороши они были, красивы и сказочны, эти древние картины на дереве, как советовал их называть Кирилл. Странно, но хороши! Что-то сползло, исчезло, сдернулось с Валериных глаз, и он увидел уже не грубый примитив, а свежесть, необычность, праздничность цвета.

В часовне был знакомый по ансамблю экскурсовод с указкой: он рассказывал, а молодая женщина переводила на незнакомый язык небольшой группе иностранцев, и они восхищенно покачивали головами.

— Пошли, — Зойка коснулась пальцами руки Валеры. — Все одно и то же, ничего нового.

— Подожди, я сейчас...

Валера не столько слушал голос экскурсовода, сколько пытался расслышать, о чем отец разговаривает с Павлом Михайловичем. Они говорили о треугольных иконах, размещенных в углах, с аллегорическими фигурами: каждая обозначала сторону света — север, запад, юг, восток...

— Красиво в ней, — сказал Валера, выходя из часовни.

— Очень, — Зойка нараспев зевнула. — А снаружи и не скажешь, сарай сараем, только с крестиком... Что бы нам такое придумать? Нельзя же все время...

Она не договорила, потому что за спиной послышался голос Павла Михайловича:

— А мы с Кириллом решили еще на недельку остаться здесь — когда опять вырвешься. Живешь в полном окружении воды, неба, дерева, бескрайних пространств...

— И тишины, — добавил отец. — Здесь начинаешь понимать, что такое тишина и как она бывает нужна человеку.

— Да, от нее здесь никуда не денешься! — подтвердил Архипов-старший. — Оглушает, забирает всего и поневоле остаешься наедине с собой.

«А ведь это верно», — согласился Валера, внимательно слушая их. Никогда он столько не думал, как здесь. Такой уж это был остров. Ему вспомнились слова Жени: «Просторно здесь. Молчаливо. Задумчиво. Словно остров думает о чем-то». Думает! Точней и не скажешь.

— И эта тишина возвращает истинную цену тому, о чем ты забыл в шумной сутолоке и суете, — продолжил мысль Архипова отец, — восстанавливает смещенные масштабы, и здесь до тебя начинает доходить, что в жизни крупное, а что мелочь... — Голос у отца слегка напрягся. — Ты не пойдешь к теплоходу?

— А что на нем делать? Разве что купить снеди.

— Ну с этим справится и твой Кирилл. — Валера вдруг подумал, что отец, наверно, не хочет и даже отговаривает Павла Михайловича идти к теплоходу, потому что уж Архипов-то, конечно, знаком с Андриевским, может увидеть с ним отца и помешать встрече.

Судя по всему, сейчас отец пойдет переодеваться.

Все-таки он решил. Да, да, решил...

Все-таки он не понял, что это унижение — идти к высокопоставленной особе и представляться в надежде на покровительство, что есть в этом что-то несолидное, жалкое, а говоря попросту, холуйское. Надо не так, надо иначе, как-то по-другому все делать и жить.

— Ну я пойду, — сказал отец. И пошёл к дебаркадеру.

Валера двинулся за ним.

Отец вынул из рюкзака черные, немнущиеся, плотно облегавшие его брюки без манжет и мягкий, пушистый, серо-белый итальянский свитер, надел все это и стал просто неузнаваем: молодой, подобранный... Валера исподтишка наблюдал за отцом и видел, как помрачнело, встревожилось его лицо.

Анна Петровна прямо ахнула, глянув на отца: «Красавчик!» — и сказала, что теперь он может сойти за сверстника Валеры. Отец ответил ей улыбкой, но эта была не очень радостная, а говоря точней, насильственная улыбка. Он был и впрямь красив в этих плотных брюках, в просторном, хорошо сидящем свитере, и лишь одно не очень шло сейчас отцу — выражение лица. В нем была скованность, горечь и даже нервозная бледность, совсем уже не свойственная ему.

В отдалении послышались корабельные гудки, и в комнату стали поспешно собираться жильцы.

Первыми ушли с причала наиболее голодные и легкомысленные из них — Ярослав, «повышенки» и студенточки, чтоб взять теплоход штурмом и захватить в нужном количестве продукты. Что касается Лошадкина, так он не очень волновался и не торопил ребят: у них еще оставалось немало всего. Тем не менее он дал Зойке деньги, листок из блокнота с перечнем нужных покупок и вручил ей и Валере по вместительной, растягивающейся чуть не до земли авоське.

— При желании в нее можно теплоход уместить, — сказал Женя. — Со всеми продуктами...

— Но-но, не подтрунивать, — одернул его Лошадкин.

Валере было не до шуток.

«Отец, не ходи, — шептал он про себя. — Ну зачем тебе идти? Сам же недавно сказал: здесь лучше начинаешь понимать, что в жизни крупное, а что мелочь, ведь не хочешь же идти, силой гонишь себя...»

Но отец уже касался рукой дверной ручки.

И тогда Валера сказал:

— Пап, мы тоже пойдем с тобой.

— Кто это — мы?

— Ребята.

— Зачем? — повернулся к нему отец. — Зачем на этом островке ходить демонстрацией?

Он бесшумно спустился по трапу, и, когда Валера посмотрел в окно, он уже шел по сходням, быстрый, нервный, ловкий. Потом ступил на землю и зашагал, такой же быстрый и легкий.

Валера неслышно вздохнул, глядя на его стремительно уменьшающуюся фигурку.