Печать султана

Глава одиннадцатая КИСТОЧКА И ШНУРОК

Улыбка держится лишь мгновение на губах Нико, когда он открывает массивную, обитую медью дверь и видит Камиля, а рядом с ним худощавого человека с лицом цвета йогурта и огненно-рыжими волосами.

— Очень рад вашему визиту, — улыбается Нико беззубым ртом, над которым растут роскошные черные усы. На первый взгляд банщик, хамам-баши, кажется толстым, но у него объемная и мускулистая грудь — ведь он профессиональный массажист, а такое занятие требует недюжинных сил. У него густые мокрые черные волосы. Красное полотенце прикрывает его от талии до колен.

— Приветствую тебя. — Камиль поворачивается к Берни и приходит в замешательство, видя широкую ухмылку на его лице. — Этикет, соблюдение приличий, — говорит он, не сдержавшись, — очень важная вещь в жизни.

— Да, ты прав. Извини, друг. — Берни изображает на лице карикатурную серьезность.

Камиль испытывает некоторую тревогу. Впервые он взял кого-то с собой в хамам. Он до сих пор не понимает, почему сейчас рядом с ним стоит Берни. Сам ли он предложил ему вчера вечером пойти сюда или это была инициатива американца? В любом случае бутылка крепкой раки сыграла свою роль. В итоге он привел Берни в баню и должен позаботиться о том, чтобы все прошло гладко. Он идет за Нико в прохладную комнату. Берни, оглядываясь по сторонам, семенит за ними. Люди в помещении сначала очень удивлены, однако тотчас придают лицам безразличные выражения.

Слышится шепот:

— Гяур, язычник.

Камиль видит Толстого Орхана, лежащего на боку на диване, прикрывшись простыней. Его красное лицо неподвижно, однако глаза следят за происходящим в комнате.

Нико выделяет Берни кабинку рядом с Камилем.

— Вешай одежду вон там, — Камиль показывает на шкаф, — а потом обвернись полотенцем.

— Каким полотенцем? А, ты имеешь в виду эту ткань. — Берни берет пештемаль. — Тут хватит материи на отличный костюм. Можно сшить килт. — Он начинает смеяться, но тотчас сдерживает себя. — Извини, извини. Понимаю — этикет. — Он гладит Камиля по спине. — Не волнуйся. Тебе не придется краснеть за меня.

Камиля коробит такая непривычная фамильярность. Однако он заставляет себя улыбнуться.

— Я нисколько не волнуюсь. — Он идет к своей кабинке и с облегчением закрывает дверь. В соседнем помещении слышится постукивание и шуршание. Очевидно, Берни осматривается. Судья думает, что на его месте вел бы себя точно так же. Эта мысль бодрит пашу. Рациональность и научный подход — вот что вдохновляет его. Тем не менее необходимо соблюдать приличия. Без этого никак нельзя. Правдивость и этикет. Тычинка и пестик цивилизации, которая воссоздает себя через них. Разъединенные, они теряют силу.

Он снимает одежду и открывает шкаф. Вдруг слышит, как скрипит дверь за его спиной. Резко поворачивается и хватает пештемаль, чтобы прикрыть себя. На пороге стоит Берни, волосы на лобке горят ярким огнем на фоне худых бледных бедер. Камиль тащит его внутрь кабинки, сгорая от стыда при мысли о том, что могут подумать другие люди в бане. Выхватывает пештемаль из рук Берни и довольно грубо приказывает ему укрыться. Камиль крайне возмущен. Мало того что американец разгуливает нагишом, он еще и не обрезан.

Берни неумело повязывает полотенце на талии, так что оно достает до самого пола.

— Сделай как у меня, — советует Камиль, показывая на свое аккуратно подвернутое одеяние.

— Хорошо. — Берни закутывается заново. — Когда я вошел, у тебя был такой вид, будто ты узрел привидение. — Он слегка краснеет. — Знаешь, я никогда раньше не посещал такие веселые места. Ведь это баня, не так ли? Люди должны здесь раздеваться.

— У нас не принято полностью обнажаться.

— О! — недоумевает Берни. — Я видел много картин и гравюр, на которых женщины расхаживают по турецкой бане в костюме Евы.

— В костюме Евы?

— Да, абсолютно голые.

— Мужчины ведут себя по-другому, более ответственно. — Камилю не нравится собственное объяснение. На самом деле он не знает, почему мужчины должны придерживаться таких правил. Тривиальные причины — вроде того, что такова традиция, а женщины, как и дети, не отвечают за свои поступки, — кажутся ему ненаучными. Он решает быть честным. — Вообще-то я не знаю. Так уж принято в мужском хамаме. Нельзя снимать полотенце.

— Я понял тебя, друг.

Камиль не хочет покидать кабинку. Можно представить себе, что подумают люди в зале при виде двух мужчин, выходящих из одного помещения. Такие вещи нередко случаются, и, в общем, к ним относятся спокойно, однако Камиль не желает подвергать себя неудобствам. Ему не хочется, чтобы посторонние вторгались в его личную жизнь и наблюдали за ним. Судья сам любит наблюдать за другими.

Сидя в баре отеля «Люксембург», Камиль размышляет о том, как быстро может измениться отношение человека к жизни. Вот он, вместо того чтобы читать книги или ухаживать за орхидеями, сидит здесь и ждет друга. После неудачного похода в баню Берни во всем следует указаниям Камиля. Рыжеволосый гяур порой бросает на товарища удивленные взгляды, однако ничто не омрачает их отношений. Берни явно испугался, когда Нико начал делать ему жесткий массаж. Пробыв около часа в парном отделении, обдаваясь горячей водой из тазика, Берни стал задыхаться, и приятели удалились в свои кабинки. Отведав прохладного шербета и вздремнув, они дружески расстались у дверей бани, взяли каждый свой экипаж и отправились по домам. Несколько дней спустя Берни прислал судье записку, приглашая его сыграть партию в бильярд.

После игры Берни поднимает стакан раки, чтобы выпить за товарища.

— Плохая игра, приятель. За твое здоровье.

Камиль опускает край стакана, так чтобы он соприкоснулся со стаканом Берни. Тот опускает свой. Наконец они со смехом чокаются уже почти возле ковра. Американец побеждает в соревновании, кто проявит больше уважения.

— Мне не следует учить тебя нашим обычаям. Ты будешь пользоваться своим знанием, чтобы унижать меня. Ведь ты наш гость, и мы должны почитать тебя.

— Я приму твое предложение, если ты поклянешься приехать в Соединенные Штаты, чтобы я отплатил тебе той же монетой и научил американским обычаям гостеприимства.

— А как американцы принимают гостей?

— Ну, — говорит Берни с нарочитым акцентом, — мы делимся с ними последним глотком виски. И мы точно не раздеваем их догола, не льем им на голову горячую воду и не выбиваем из них все дерьмо в бане.

Камиль смеется:

— Ты с честью прошел все испытания. Теперь ты почетный османец.

Берни вынимает портсигар и предлагает сигарету Камилю, который вставляет ее в мундштук из слоновой кости, инкрустированный серебром. Дает прикурить Берни, а потом затягивается сам.

— Как идет расследование?

— Уже прошло одиннадцать дней, а у нас пока только один свидетель — рыбак, который слышал шум на берегу той ночью: лаяли собаки, и что-то упало в воду. Мы с помощником, Мишелем Севи, осмотрели место. Там есть женская морская баня-хамам с огражденной заводью. Неподалеку мы обнаружили дохлую собаку с проломленной головой. И больше ничего.

— Твоего помощника зовут Мишель Севи?

— Да. А что? Он полицейский хирург.

— Я спрашиваю из чистого любопытства. Где это случилось?

— Между Шамейри и Эмирганом. Недалеко от населенной деревни. Тело нашли в нижней части Босфора, однако преступление имеет какое-то отношение к Шамейри. Восемь лет назад в том же месте убили еще одну англичанку, гувернантку Ханну Симмонс. Возможно, убийства связаны между собой.

— Шамейри в переводе значит «сосновая роща», не так ли? — задумчиво спрашивает Берни.

— Да. Не знал, что ты так хорошо владеешь турецким.

— По работе мне необходимо читать оттоманские тексты. Однако разговаривать я так и не научился. Ни фига.

Камиль медленно повторяет:

— Ни фига.

Берни смеется:

— Не заучивай это выражение, друг. Я не возьмусь объяснить тебе его значение.

Камиль вдруг вспоминает слова Сибил о том, как она скучала по Берни после переезда в Стамбул. Подумав, что новый приятель мог встречаться с жертвой убийства в посольстве, судья спрашивает:

— Ты знал ее?

Берни вздрагивает.

— Кого?

— Ханну Симмонс.

Берни смотрит на стакан раки в руке, будто и впрямь хочет найти там ответ. Камиль заметил, что его мальчишеское лицо приобретает серьезное взрослое выражение, когда он задумывается. У него толстая, как у животного, кожа. Она скорее складывается, чем морщится. В старости на лице будет мало морщин, но пролягут глубокие складки.

— Нет, — наконец отвечает Берни, избегая смотреть в глаза товарищу.

Камиль подносит мундштук к губам, делает глубокую затяжку и ждет.

Через минуту Берни спрашивает как-то уж слишком оживленно:

— И что ты думаешь по поводу преступления?

Камиль размышляет о том, насколько откровенным он может быть с Берни.

— Не знаю. Покойная Мэри Диксон, по всей вероятности, дружила с мусульманкой, живущей в Шамейри, где восемь лет назад обнаружили труп другой англичанки. Дом принадлежит известному ученому. Девушка приходится ему племянницей. Странно, не правда ли? Обе убитые женщины служили гувернантками при дворце. — Он пожимает плечами: — Возможно, совпадение. — Камилю не нравится последнее предположение. Он не верит в совпадения. — Эта девушка, Янан-ханум, была совсем еще ребенком, когда случилось первое убийство. Сейчас она живет во Франции.

— А как насчет ученого?

— Исключено. Он один из самых уважаемых религиозных деятелей в империи. Не представляю, чтобы он поддерживал какие-то отношения с англичанкой и тем более убил ее. Ходжа никак не связан с иностранными общинами и не входит ни в одну из дворцовых партий. Он не принимает никакого участия в борьбе за власть. Этот человек возглавляет суфийский орден. Его положение неуязвимо, ибо основывается на отличной репутации. Ученого поддерживает влиятельный круг родственников и друзей. У него в роду есть знаменитые поэты, философы и учителя. Он богат и независим. Зачем ему убивать молодых англичанок? Нет, друг мой, убийцу нужно искать в другом месте.

Берни делает глоток раки и запивает водой. Затем откидывается назад и складывает руки на животе.

— Я захватил с собой кулон, — говорит Камиль, вынимает носовой платок с драгоценностями из кармана куртки и расстилает его на столе. — Ты знаешь много языков. Может быть, разберешь, что там написано. — Открывает кулон и протягивает его Берни. — Видишь буквы?

Американец берет серебряный шарик. На его ладони он напоминает маленькое гладкое насекомое.

— Иисус, Мария и Иосиф! — восклицает он с придыханием. На бледном лице выступают крупные веснушки.

— Что это? — нетерпеливо спрашивает Камиль.

Берни не отвечает. Подносит открытую серебряную раковину к свету и пристально разглядывает ее. Теперь судья отчетливо слышит звон стаканов и приглушенные голоса мужчин, сидящих неподалеку. Ощущает мускусный запах и видит клубы табачного дыма. Сигареты догорают в пепельнице. Наконец Берни закрывает кулон и любовно поглаживает пальцем его поверхность. Подняв глаза, он, кажется, удивляется тому, что рядом с ним сидит Камиль. Теперь его взгляд выражает испуг. Похоже, что-то угнетает американца.

Он переворачивает кулон, изучает его поверхность, затем держит на свету и вновь открывает, чтобы заглянуть внутрь. Наконец кладет предмет на стол и говорит со вздохом:

— Надпись сделана на китайском.

— Ты уверен? — Камиль сбит с толку.

— Конечно. Я прилично знаю этот язык и бегло читаю на нем.

Судья с любопытством смотрит на приятеля.

— Какое замечательное совпадение, что ты оказался здесь и сумеешь расшифровать текст. — В течение некоторого времени он рассматривает метки с таким видом, будто сам пытается понять их тайный смысл. — И что же там написано?

— Два иероглифа обозначают кисточку и шнурок.

— Что? — удивляется Камиль. — Есть ли в этом какой-то смысл?

— Отрывок старинного китайского стихотворения «Вижу первый иней»:

— Ты знаешь стихотворение наизусть.

Берни старается держаться скромно.

— Я изучал китайскую поэзию. Это стихотворение Чо-Линь Чу, наложницы маньчжурского принца. Очевидно, они разделяли любовь к стихам и к искусству каллиграфии. Говорят, она была его советницей и разбиралась в политике, что не нравилось родственникам принца. Чо-Линь также собирала произведения искусства. Можно вообразить, какой фантастической коллекцией обладала эта незаурядная женщина. Некоторые путешественники-европейцы упоминают ее в своих записках. Она была настоящая красавица.

— Что же случилось с ней?

— После смерти принца титул унаследовал его сын от раннего брака. Он прогнал Чо-Линь.

— Она вернулась в свою семью?

— Нет. Такие женщины обычно становились монахинями — буддистскими или даосскими. В монастырях их больше уважают, чем в родных семьях. Жизнь, постоянно занятую медитацией, нельзя назвать счастливой, однако многие находят ее вполне достойной. Иногда я думаю, не стать ли и мне монахом.

— Я понимаю, почему такая жизнь привлекает людей.

— Ты? В самом деле? — Он с интересом смотрит на Камиля. — Я не думал, что ты склонен к созерцанию. Почему-то не могу представить тебя часами размышляющим о цветении сливы.

Камиль смеется:

— Ты плохо меня знаешь.

— В таком случае позволь выразить мое почтение.

— Расскажи мне о стихотворении.

— Это горькие строки. Они написаны после смерти принца. — Берни делает большой глоток раки и запивает водой. — Однако стихотворение призывает к действию, а не к созерцанию. Меня всегда интересовало, к кому обращается поэтесса. Кто этот самый «он», кому принадлежит кисточка? Кого она имела в виду?

— Так вот чем занимаются исследователи литературы, — замечает Камиль, хитро улыбаясь. — Так коровы едят траву. Сначала жуют, потом переваривают, извергают пищу и жуют снова.

Берни разражается таким бурным смехом, что чуть не роняет стакан с напитком.

— И все мы знаем, что получается из еды в итоге! — Вытерев слезы, он добавляет: — Из тебя получился бы хороший литературный критик. — Насмеявшись вдоволь, Берни размышляет: — У нее был любовник, ученый по имени Кунь, который опубликовал несколько яростных статей, призывавших к проведению реформ. Он спешно покинул Пекин в тот же год, когда исчезла Чо-Линь. Предположительно отправился в Гуанчжоу. Интересно, не правда ли? Возможно, именно он владел чудесной кистью. — Берни поднимает стакан. — За любовь и революцию.

Камиль колеблется, затем чокается с Берни и ставит стакан на стол, не прикоснувшись к напитку.

— При чем здесь революция?

— Через несколько лет после того, как они покинули Пекин, была предпринята попытка избавиться от маньчжурцев. Она не имела успеха, но предала некий романтический флер отношениям между нашими любовниками.

— Это стихотворение хорошо известно?

— Вовсе нет. Не уверен, что оно опубликовано. Я нашел его в рукописном списке. Похоже, у одного из обитателей дворца Долмабахче есть такой же экземпляр. Хотя я не знаю здесь ни одного китаеведа, кто мог бы перевести такой текст.

— Почему ты считаешь, что кулон находился в замке Долмабахче? Может быть, он из дворца Йилдыз.

— Но там в основном живут женщины, правильно? Только они носят такие кулоны.

— И читают китайскую поэзию?

— Вряд ли. У некоторых из них отличные преподаватели, однако выучить китайский очень трудно. Не исключено, впрочем, что у султана есть наложница-китаянка.

— Во дворце предпочитают черкешенок. Хотя в имперском гареме содержатся сотни женщин разных национальностей.

Камиль смотрит в потолок.

— Полагаю, ожерелье не даст нам ключ к разгадке. Скорее всего владелец отличался изысканным вкусом. Вероятно, украшение иностранного происхождения. — Он переворачивает его. — А что можно сказать о печати?

Берни улыбается только губами, его глаза абсолютно серьезны. Взгляд задумчив, будто он погрузился в далекие воспоминания и настоящее уже почти ничего для него не значит. Потом американец качает головой и смотрит на Камиля.

— Странная вещь. Тут я тебе ничем не могу помочь. Возможно, кулон изготовлен за границей, где и расписан китайскими иероглифами. Затем он каким-то образом оказался в Стамбуле. Здесь и появилась монограмма тугры. Не исключено также, что во дворце есть любитель китайской поэзии, который сделал надпись, а потом подарил кулон Мэри.

Камилю кажется, что Берни недоговаривает.

— Возможно. Мэри прожила здесь почти год. Но кто же во дворце знает китайский?

За исключением Берни. Камиль хмурится. Нужно бы узнать побольше о своем новом друге. Эта мысль печалит его. Судья встает и откланивается, ссылаясь на то, что у него назначена деловая встреча.