По ту сторону от тебя (СИ)

Глава 9. Рядом

Ночь пролетела незаметно. Уснув на рассвете, мы провалялись в постели до полудня. Яркие солнечные лучики, пробивавшиеся даже через завесу сосновых веток, бессовестно плясали по комнате, ложась длинными световыми полосами нам на кожу.

Просыпаться не хотелось от слова «совсем». Было что-то умиротворяющее в этом лесном уединении, в котором не существовало ничего другого, кроме Глеба, меня, солнца и вековых сосен.

— С добрым утром, — ворвался в моё сознание тихий шёпот, когда нам обоим уже надоело притворяться спящими. На моих губах сама собой расцвела улыбка. Сладко потянулась и… тут же оказалась в крепких объятиях Новгородцева. И пусть он не позволял себе ничего такого (хотя, как говорится, чего он там не видел за эти дни?), но внутри меня всё затрепетало.

— С добрым, — выдохнула я.

Глеб подмял меня под себя, а сам принял стойку на руках так, что мы оказались буквально нос к носу.

— Ты как? — вопрос прозвучал слегка обеспокоенно, что, конечно же, не оставило меня равнодушной. Всё-таки получать заботу от нужного человека — бесценно.

— В порядке, — отчего-то вышло с хрипотцой. — А ты?

— А что я? — удивился Глеб, показательно изогнув бровь.

— Ну, выслушивать все мои душеизлияния, — старалась говорить как можно более беспечно, но волнение всё равно давало о себе знать, поэтому мой взгляд то и дело убегал с его лица куда-то в область шеи. Мне нравилось наблюдать за движениями его кадыка.

Ненадолго задумался, после чего просто кивнул головой. А я же чуть не застонала в голос, сейчас я бы отдала многое, чтобы узнать, что творится в его голове.

Несмотря на внешнюю браваду и тщетные попытки нивелировать серьёзность момента, всё происходящее являлось для меня крайне важным. Уже не один год я в тайне мечтала о том, чтобы кто-то с пониманием и уважением отнёсся к моим детским воспоминаниям.

Новгородцев не подвёл и на этот раз, когда нарушил тишину своим сбивчивым заявлением:

— Если захочешь рассказать что-то ещё, то я… здесь. Рядом.

Моё бедное женское сердечко затрепетало с новой силой.

***

Дальше день прошёл в ленной праздности. Приняв один на двоих неспешный душ, мы дошли до столовой. Кухня здесь посредственная, — отметил мой внутренний ресторанный критик, — да и выбор для позднего завтрака ограничен. Но всё это не имеет никакого значения, когда можно сидеть на летней веранде, залитой солнцем, и воровать еду с тарелок друг у друга.

Потом была долгая прогулка по лесу. Тихая, молчаливая, задумчивая…

Жизнь словно встала на паузу… На какую-то очень правильную паузу. Из-за чего неожиданное желание бросить городскую жизнь и переехать куда-нибудь за город вдруг показалось достаточно привлекательным.

***

Из состояния ленности на этот раз вывела нас я. Тёмное время суток действовало на меня странно, пробуждая во мне страсть к новой порции откровений. На этот раз не моих.

— Твои родители, они какие?

Вопрос сорвался случайно. Если честно, то я весь день размышляла о том, как завязать с Глебом очередной разговор, чтобы узнать его получше. Но всё не находила нужных слов. А тут… выпалила и замерла.

Мы сидели на ступеньках нашего «вигвама», как мы в шутку прозвали выделенный нам домик в форме буквы «Л», и смотрели на закатное небо, которое напоминало акварельную палитру художника.

— Родители, — по сложившейся традиции повторил за мной Новгородцев, казалось, совсем не удивлённый моим любопытством. Без лишних слов мы оба понимали, что в виду я имела его приёмную семью.— Родители — они классные.

Проговорил он с теплотой и замолчал. Я подождала какое-то время, после чего решила возмутиться, тыкнув его в бок:

— И это всё? Я тут, значит, ему по ночам едва не всю свою биографию рассказала…

Он усмехнулся, но как-то невесело.

— А что тебе интересно? Ты спрашивай, я расскажу.

За эти дни меня не раз посещало ощущение, что я словно имею дело с двумя Глебами. Один из них словоохотлив и открыт, а из другого всё время приходилось что-то доставать клещами, ибо открывать свои тайны первым он не желал.

Впрочем, вполне вероятно, что и я демонстрировала что-то подобное…

— Э-э-э, сколько им лет? Чем они занимаются? — спросила первые банальности, пришедшие мне на ум.

Новгородцев задумчиво почесал нос.

— Им около пятидесяти… Плюс-минус.

— Ты прямо мистер Конкретика.

— Знаю, — короткий смешок. — Мама в прошлом повар, очень крутой повар. Но она давно не работает. Сейчас у неё новая страсть — садоводство. Они с отцом живут в пригороде, и мама разбила там целый цветник. Одних роз там только видов… двадцать.

— Ух ты. А папа?

— А папа у меня учёный. Самый настоящий. Академик наук. Он даже выглядит как Шурик из фильма — этакий заучка в очках. Но, клянусь, это один из умнейших людей, которых я когда-либо встречал.

— Ничего себе, — искренне восхитилась я. — А какая у него область наук?

— Физик-ядерщик, — с неприкрытым самодовольством ответил он, вызвав очередную мою восхищённую реакцию:

— Обалдеть! Никогда вживую не встречала физиков-ядерщиков, тем более академиков наук.

— Зато я в своё время с лихвой их повидал — и академиков, и член-корреспондентов…

Я не удержалась и в очередной раз толкнула его в бок.

— Я смотрю, кто-то продолжает хвастаться?

— Хвастаться? — насмешливо сморщился он. — Как можно?! Куда уж нам до вас, рестораторов…

Шутки я не поняла.

— Это намёк? — настала моя очередь выразительно выгибать брови.

Глеб задумчиво нахмурился, после чего тряхнул головой.

— Не обращай внимания, у меня порой… проблемы с логикой.

— Не верю, — как можно более расслабленно констатировала я, но получилось всё равно… напряжённо.

Мужчина рядом со мной почесал кончик носа, после чего буквально выбил из под меня землю, неожиданно признавшись:

— Я не хочу тебе делать больно.

Мой рот открылся сам собой, но вот нужные слова никак не находились. Отчего-то стало очень тревожно. Я даже поёжилась.

— А… а… а что, есть то, чего мне стоит опасаться?

— Всегда есть, — впервые Глеб предстал передо мной столь мрачным. — На будущее: тебе следует быть осторожнее.

— Если продолжишь в том же тоне, я решу, что ты маньяк.

— А если правда маньяк? — зловещим тихим голосом спросил Новгородцев, заставив моё сердце уйти в пятки, и молниеносно рванул ко мне, схватив мою коленку, повалил меня на крыльцо и принялся… щекотать. Я закричала. Сначала нервно, потом истерично, а потом… а потом залилась громким смехом.

— Дурак, — со слезами на глазах фыркнула я. — Напугал!

И от души треснула его по спине.

Глеб сегодня был порывист и переменчив, ибо уже в следующий момент он прижал меня к себе, чтобы шепнуть на ухо:

— Всё, что тебе нужно знать обо мне, это то, что ты мне безумно нравишься. Настолько, что я уже третий день творю всякую хрень и ничего не могу с этим сделать.

— Это не сильно успокаивает, — замечание получилось с привкусом горечи.

— Знаю, прости меня. Обещаю, что как только я… как только мы оба будем готовы к этому, я сам всё тебе расскажу.

— Нужно ли понимать твои слова как… предложение дальнейшего будущего?

— Нужно понимать мои слова как попытку остаться в настоящем.

***

Остаток вечера мы провели в огромной кедровой бочке, наполненной горячей водой с разными травами и ароматными маслами. Много целовались, обменивались чувственными ласками, с неким надрывом заново исследуя и открывая тела друг друга. Движения были нетерпеливыми и томительно неспешными. Я и не догадывалась до сегодняшней ночи, что умею быть настолько бесстыдно раскрепощённой. Глеб оставался мрачным, что придавало происходящему некий налёт драматизма и невольно наводило на мысль, что эта ночь всё-таки последняя между нами. Из-за этого внутри меня всё начинало сжиматься в тугой узел, но я всеми силами гнала эти мысли от себя, стараясь быть верной указанию Новгородцева «оставаться в настоящем».

***

Уже когда мы перебрались в кровать, истомлённые и обессилевшие, а за окном начинало светать, Новгородцев задал самый неподходящий моменту вопрос:

— Так что стало с твоей мамой? Ты так и не дорассказала.

Сегодня говорить было куда проще, словно трещащее по швам «сейчас» затмевало собой любые разочарования прошлого.

— Не знаю. Мы больше не виделись. Первые несколько дней в больнице дались мне крайне непросто. Я почти двое суток провела в бреду с высоченной температурой. Иногда мне казалось, что я слышала голоса родителей. Они опять ругались, кричали… Мамин голос был отчаянный и надломленный, а отцовский — яростный и уничижающий. Когда я окончательно пришла в себя, возле меня был только папа. На вопросы о маме он отвечал односложно и нехотя. Мне даже страшно стало. Представляешь, мне иногда думалось, а не убил ли он её. Не то чтобы папа на такое способен, но эта глупая фантазия была единственным, что худо-бедно примиряло меня с реальностью. Отношения с папой сами собой испортились, мы могли неделями не разговаривать. Пока однажды к нам не приехала бабушка, попрощаться и сообщить, что она уезжает — к маме. Так я узнала, что в какой-то момент моей болезни, а потом восстановления, моя матушка со своей новой любовью покинула город, даже не сказав мне гудбай.

Я, наконец, замолчала. Странно, мне даже стало легче оттого, что кто-то сторонний теперь в курсе этой дурацкой истории. Словно смогла трезво взглянуть на неё, и обнаружилось множество слепых пятен, которые мне ещё только предстоит восполнить. А для этого… для этого нужно собраться с духом и задать папе правильные вопросы, даже если ответы на них вряд ли приведут меня в восторг.

— А дальше? — будто не совсем веря в столь бесславный конец моего повествования, уточнил Новгородцев.

— А дальше мы с папой учились жить и справляться со всем вдвоём. И даже преуспели. Точка.