По ту сторону от тебя (СИ)

Глава 16. Встреча

Потребовалось несколько мгновений, чтобы на лице матери тоже отразилось узнавание. Не знаю, как ей удалось во взрослой версии меня разглядеть оставленную ею в прошлом дочь, но факт оставался фактом: пока я стояла напротив неё и отчаянно соображала, что делать дальше, её глаза вдруг широко распахнулись, а рот слегка приоткрылся.

— Кира, — едва слышно выдохнула она и протянула руку вперёд. Тёплые кончики пальцев коснулись моей щеки, и я… испуганно отшатнулась назад.

Мама поняла всё верно и, сжав руку, отвела её назад.

— Прости… — совсем негромко проговорила она. — Я не… ожидала тебя увидеть… вновь.

Фраза прозвучала виновато, и это подействовало на меня отрезвляюще. Первый шок от нашей встречи начал отступать, а на место растерянности пришла злость.

— А, собственно, почему?! — упрямо вздёрнула нос.

Её вид был таким пугающим… От красавицы Элины из моих воспоминаний осталась лишь тонкая тень. У меня просто в голове не укладывалось: почему, зная о том, что я могу являться потенциальным донором, она так и не обратилась за помощью ко мне? Неужели я настолько ей противна?! Если даже на пороге смерти она не захотела вспоминать о моём существовании?!

Волна ярости оказалась настолько жгучей, что казалось, я сейчас попросту утону.

Спасла нас медсестра, таки не стерпевшая моих гонок по отделению.

— Девушка! — хорошо поставленным голосом воскликнула она, подходя в нам. — Что вы себе позволяете?! Устроили тут балаган. Знаете ли вы, что по негласным правилам больниц, если кто-то бежит, значит, где-то нужно помощь…

Вся моя бравада тут же сошла на нет. Я действительно вела себя хуже маленького ребёнка, впадая из крайности в крайность. То требую, чтобы меня привезли к матери, то пытаюсь сбежать отсюда, сверкая пятками.

— И вообще, сегодня неприёмный день! Что вы здесь делаете?!

Потупила взор, собираясь промямлить что-то в своё оправдание, но мать меня опередила:

— Прости нас, — на удивление бодрым голосом затараторила она, — это моя оплошность. Сама перебаламутила… Киру, — казалось, что произнести моё имя вслух стоило ей определённых усилий. — Но нам очень нужно поговорить. Пожалуйста.

Понятия не имею, какое тут отношение к пациентам в принципе, но от слов Элины строгая медсестра дрогнула:

— У вас двадцать минут до начала обхода.

Мама кивнула, после чего повернулась ко мне:

— Пойдём.

Её рука ещё раз дёрнулась, едва не коснувшись моего предплечья, но вовремя остановилась.

***

— Холодная, безэмоциональная и расчётливая — окрестил меня однажды Борис, прежде чем навсегда уйти из моей жизни. И если с первыми двумя пунктами я была вполне согласна, то в чём именно мой расчёт — понять так и не получилось. А спросить… как-то не решилась.

Сделав непроницаемое лицо, я тогда просто указала ему на дверь:

— Тебе пора.

На этом мои отношения в несколько лет были окончены.

Лишь проревев полночи в подушку, поняла, что рыдаю отнюдь не по утраченной любви. Одиночество. Острое, жгучее и безысходное… уже очень давно разъедало мою душу.

***

И вот теперь, следуя за тонкой фигурой женщины, которая когда-то была для меня самым близким человеком на земле, я силилась откопать в себе эти качества.

Холодность. Безэмоциональность. Расчётливость.

Ведь столько лет получалось!

Десятилетие бесчувственного вакуума, чтобы… что? Закатить истерику смертельно больному человеку? Добить? Разорвать то, что было ещё не разорвано?

Я ненавидела себя за охватившие меня эмоции. Зачем они сейчас, когда трезвая голова нужна как никогда?!

— Кира, ты — эгоистка, — в конце концов припечатал меня внутренний голос, когда мы дошли до нужной палаты, и мать чуть посторонилась, пропуская меня во внутрь. На какое-то мгновение наши глаза встретились вновь. Казалось, что я едва ли не физически ощущаю боль и страх, которые плескались в глубине карих глаз. — Только и можешь, что думать о себе.

Тряхнула головой, заставляя совесть заткнуться хотя бы на время.

***

Палата была одноместной и явно платной. Судя по количеству личных вещей, госпожа Бауэр находилась здесь достаточно давно. На тумбочке у окна расположилась всякая мелочёвка: кружка, расчёска, книга, рамка с фотографией, на которой счастливо позировали трое — ещё молодая и здоровая мама, непривычно улыбчивый академик в своих извечных очках и совсем юный Новгородцев.

— Глеб искренне верит в то, что я могу подойти в качестве донора, — посетовала я неожиданно для нас обеих.

За моей спиной раздался тяжкий вздох:

— Он всё-таки тебя нашёл. Я просила его этого не делать.

Обернулась и уставилась на бледное лицо матери, пытаясь понять, насколько ей были известны планы своего… сына. Прочитать что-либо за безжизненной маской усталости было практически невозможно. Разве что… уголок рта, нервно дёрнувшийся вниз, словно от боли, намекал на искренность.

— Но почему? Почему ты не хочешь воспользоваться этим шансом? Чем я не устраиваю тебя в качестве донора?

На этот раз я куда лучше контролировала себя, но вопросы всё равно звучали слегка истерично.

Мама ещё раз улыбнулась… мягко и печально.

— Кир, а как ты сама думаешь?

— Ужасная привычка — отвечать вопросом на вопрос, — повторила я наставления, которые мне так усиленно вдалбливали в детстве. — Тебе настолько… неприятно видеть меня?

Голос дрогнул, выставляя все мои переживания напоказ.

Родительница обхватила себя руками, пытаясь то ли согреться, то ли отгородиться.

Между нами повисла звенящая тишина, как если бы мы разом оглохли от напряжения.

А потом… потом она призналась.

— У меня нет никаких прав просить тебя о чём-либо.

Она старалась говорить ровно, но всё равно было слышно, что каждое последующее признание стоит ей огромных усилий.

— Донорство — само по себе вещь малоприятная, а если учитывать всю нашу с тобой историю… то разве я могу просить тебя об этом спустя столько лет?

Желудок скрутило болезненной судорогой.

— То есть ты готова умереть, но не поступиться своей гордостью?

Удивительно, но мама даже нашла в себе силы изобразить улыбку.

— Кирюш, ну какая гордость…

В ушах зашумело. Кирюш.

— Пожалуйста, — только и смогла выдавить из себя, моля неизвестно о чём. То ли не называть меня так больше, то ли… о повторении.

— Всё куда банальнее, — слеза скатилась по её щеке. — Стыд… и вина. Я так перед тобой виновата, девочка… моя, — ещё одна слеза очертила вторую щёку.

Мои глаза тоже болезненно жгло от невыплаканного.

— Настолько, что готова умереть и оставить… ещё одного своего ребёнка без матери?!

Мои слова попали в цель. Элина отшатнулась назад как от удара. И в этот момент я словно увидела нас со стороны. Мать, едва стоявшую на ногах и прижавшуюся к стене, себя, жестокую и безжалостную, изваянием застывшую посреди маленькой комнаты.

Ох, не прав был Борис, ох не прав…

— Прости… я… я не это совсем сказать хотела, — сделала пару резких шагов по палате. Смотреть в сторону мамы было невыносимо. — Прости… Это всё слишком сложно. Я… просто хочу, чтобы ты знала. Я попробую. Сделаю всё, что от меня потребуется. Сдам кровь, пройду все анализы… И если… если мои клетки подойдут для донорства, то… — слова окончательно перемешались в голове, поэтому закончила я как-то совсем рвано: — Мы обязательно со всем справимся. Ты только держись. Дождись… меня.

Короткое прикосновение к её руке, и я выскочила за дверь, разрываемая на части от переполнявших меня эмоций, чтобы почти тут же врезаться в крепкую грудь Новгородцева и услышать его скрипящее:

— Что ты ей сказала?!

***

Я сидела в машине Новгородцева и уже минут пятнадцать ждала её владельца. Сбросив обувь, поставила босые пятки на край сиденья и обхватила колени руками. Как-то отрешённо глядела в никуда, а душе — пусто. Пустыня Гоби.

По-хорошему, нужно было уйти. Благо с современными технологиями найти в чужом городе дорогу не проблема. Но я упрямо оставалась на месте.

Перед мысленным взором до сих пор стояло перекошенное от гнева лицо, с которым он меня встретил в коридоре.

— Что ты ей сказала?!

— Правду, — заартачилась я, с вызовом вскинув голову.

Его кадык пару раз дрогнул.

«Херовый вы адвокат, Глеб Михайлович, — мстительно подумалось мне. — Раз не умеете контролировать эмоции».

— Жди меня в машине, — рыкнул он, сунув мне в руки ключ, и скрылся за дверью материнской палаты.

И вот, спрашивается, куда делись мои злость и гордость? Неизвестно.

Минуты тянулись медленно, словно издеваясь. Хотелось домой. К папе, Оле, мальчикам… А ещё лучше — вновь сидеть с Кристинкой на моей кухне и пить просекко, сплетничая и пьяно хихикая над всяким бредом.

— Нужно дождаться завтрашнего утра, — шепнула себе под нос в попытке хоть немного приободриться. — Сдам кровь и уеду домой, хотя бы на пару дней.

Сейчас обещание вернуться, данное матери, казалось сильно преждевременным. Жизнь всё больше становилась похожей на качели: шаг влево, шаг вправо… и все неправильные. Вот и теперь, оказавшись наедине с собой, я словно иначе начинала видеть и всю нашу встречу, и наш разговор. И чем дольше думала об этом, тем меньше они мне нравились.

Глеб появился как-то неожиданно. Пройдясь по парковке своей типичной деловой походкой, сел в машину, закрыл дверь, пристегнулся, завёл мотор и начал выруливать со стоянки.

Злости я в нём больше не чувствовала. Впрочем, это ничего не меняло.

— Куда мы едем? — меланхолично спросила я минут через пять, устав наблюдать за мелькающим перед нами автомобильным потоком.

— Пообедаем где-нибудь, — без особых эмоций пояснил он, не отрывая взгляда от дороги.

— Не хочу.

— Кир… — усталый вздох.

Вот тут я уже не выдержала.

— Что Кира?! Как вы уже меня все достали со своими придохами. Может, уже хватит из меня делать неразумное дитя?! Согласись, у меня есть причины вести себя… так.

Пару раз повёл челюстью из стороны в сторону.

— Я не должен был так реагировать. Прости.

— Ты вообще много чего не должен был делать!

Мою шпильку он проглотил стоически, лишь повторил:

— Давай просто пообедаем где-нибудь.

Спорить я не стала.

***

Через полчаса мы расположились на веранде небольшого ресторанчика, выбранного Глебом. Брать меню в руки я отказалась, и не было в этом ничего показного или истеричного, просто сейчас любой кусок пищи не полез бы мне в горло. Для проформы попросила воды со льдом.

Новгородцев принял это с натяжкой, пытаясь просверлить меня своим взглядом, но я не поддалась. Пусть думает что хочет.

Официант, приняв заказ, наконец-то оставил нас наедине с нашими драмами.

Молчали долго. Обсуждать было нечего. Только вот недосказанностей и претензий скопилось предостаточно.

— Мне страшно, — вдруг нарушил он тишину. — И я… не знаю, что мне делать. Если бы я только мог стать донором, то…

— О нет! — резко перебила его. — Это самое ужасное, что ты сейчас можешь сказать. Если бы не болезнь матери, то мы бы про тебя никогда и не вспомнили.

— Это не так, — Глеб нахмурился. — Она никогда про тебя не забывала.

— Точно. Даже не знаю, что хуже: это или то, что она просто предпочла вычеркнуть меня из своей жизни…

— Как и ты её, — Новгородцев в очередной раз напомнил мне, что он далеко не белый и пушистый.

Я поморщилась, но признала:

— Как и я её.

Новгородцев немного подумал и резюмировал:

— Можно долго спорить, кто прав, кто виноват.

— Наверное, — пожала плечами. — И ни к чему мы не придём. Поэтому предлагаю закончить этот разговор. Завтра я сдам кровь, дождёмся результатов. Если всё… хорошо, то я пройду процедуру донорства и… попрощаюсь с мамой, уеду домой. Так что, видишь, тебе не обязательно со мной больше видеться и терпеть мои истерики. Можешь не контролировать, рыбка с крючка уже не соскочит.

На его лице проскользнуло странное выражение, которое я так и не смогла расшифровать.

Но следующая фраза меня буквально прибила:

— А если я не хочу, чтобы ты уезжала?

Вздрогнула.

— Тогда ты псих. Потому что в нашем случае поддерживать хоть какое-то общение — значит лишь продлевать общую агонию.