По ту сторону от тебя (СИ)

Глава 19. Исповедь

— Ты взрослая, — наставляла я сама себя, — ты сильная. И ты ни в чём не виновата.

Последнее утверждение, конечно, звучало сомнительно, но я всё равно твердила его себе под нос, как мантру.

Дорога до клиники заняла больше часа. Собрав все обеденные пробки, я едва не сдалась. Уж больно велик был соблазн развернуть автомобиль на сто восемьдесят градусов и рвануть домой, к папе под крылышко.

Наверное, я всё же была слегка не в себе: шок от полученных новостей то и дело накатывал волнами, раз за разом угрожая погрести меня под лавиной отчаяния. Но несмотря на всю бурю эмоций, которая клубилась у меня на душе, я… так или иначе справлялась. И даже умудрялась совершать вполне конкретные действия: вести автомобиль, вполне ловко перестраиваясь из ряда в ряд, дабы хоть сколько-нибудь ускорить своё движение по загруженным дорогам, и предпринимать слабые попытки связаться с Глебом, который так и оставался вне зоны доступа.

Застигнутая врасплох очередным приступом паники, я схватилась за телефон, благо светофор горел красным и поток машин безропотно замер на месте. Мне нужно было хоть кому-то излить свою боль, поэтому пальцы сами собой принялись печатать Глебу: «Я не буду донором».

Наверное, нужно было добавить что-то ещё, но мир вокруг снова пришёл в движение, и я надавила на педаль газа.

***

В отделение меня впустили без особой радости.

— Не положено, — как заведённая твердила медсестра. — Девушка, есть часы приёма.

— Но мне очень надо!

— Тут всем надо.

Я тяжко вздохнула, запрещая себе раздражаться. Ещё не хватало начать ругаться с медиками. Попыталась вежливо улыбнуться женщине, но, видимо, до очарования Новгородцева мне было далеко.

— Не положено.

От досады топнула ногой, вызвав очередной осуждающий взгляд в свою сторону.

Кажется, меня уже всерьёз хотели отчитать, а может быть, и вовсе бесславно вытурить за дверь, когда за спиной у медсестры вдруг появилась крепкая мужская фигура:

— Я почему-то не сомневался, Кира, что вы приедете.

***

Шаги у Олега Георгиевича были размеренные и вроде как неспешные, но я всё равно едва поспевала за ним, семеня за мужчиной по больничным коридорам, при этом испытывая жгучее чувство неловкости.

— Вам главное выдохнуть, — наставлял меня мужчина.

— Да, я понимаю, — щебетала взволнованно, — маму нельзя тревожить.

— Я не про это, — резко остановился он, из-за чего я чуть не врезалась в облаченную в докторский халат спину. — Вам нужно выдохнуть, иначе ранний инсульт вам обеспечен.

Он покачал головой, заметив мою растерянность.

— Кира, понимаете… больным с онкологией непросто, но, как это ни поразительно, обычно они принимают свой диагноз гораздо лучше своих родных. Вот тем бывает действительно непросто принять собственное бессилие. Поэтому выдохните. Ваша мама — сильная женщина, и вы на самом деле предприняли очень важный шаг, чтобы помочь ей.

— Но этого оказалось недостаточно, — не удержалась и шмыгнула носом.

— Это оказалось всем, что было в вашей власти. Но, к сожалению, а может быть, и к счастью, далеко не всё в этом мире подвластно нам. К тому же вы здесь, а это уже многое значит.

Я не имела ни малейшего представления, что доктор знал о нашей истории, но его слова неожиданно откликнулись во мне… Легко, тонко и хрупко… И на какие-то мгновения я смогла поверить в то, что моё присутствие здесь — это главное.

***

Мама спала.

Олег Георгиевич предлагал подождать в его кабинете, но я отказалась, смело заявив, что побуду в палате с мамой до последнего. Что я подразумевала под «последним», было неясно.

Мама спала.

А я сидела на жестком стуле и разглядывала её, судорожно прислушиваясь к каждому её вдоху-выдоху.

Однажды Оля рассказала, что когда их с близнецами выписали из роддома, она не могла нормально спать с мальчишками в одной комнате несколько дней, так как без всё время старалась контролировать их дыхание. Тогда мне это показалось до безумия милым, но чересчур пароидальным. Сейчас же… сейчас мне было страшно от осознания, насколько же хрупка человеческая жизнь.

Мама спала, а я жадно старалась впитать и запомнить для себя каждую её чёрточку. Прозрачная, заметно обвисшая кожа, глубокие морщины… От былой красоты не осталось и следа.

Но тут же на ум приходили скорбное лицо академика и то отчаяние, с которым Глеб бился за жизнь матери.

Наверное, она была хорошим человеком. Никогда об этом не задумывалась, каждый раз утыкаясь в свои мысли о том, что роль «моей мамы» она провалила. Но ведь, как ни крути, помимо этого Элина Бауэр была ещё кем-то. И я рисковала так никогда и не узнать другие стороны её личности, если бы не болезнь…

И это тоже меня немного пугало. Потому что если бы не страшный диагноз, то я бы никогда не увиделась с матерью снова. Смогла бы я это себе простить в будущем? Не знаю.

К тому же, если бы не угроза её жизни, я бы никогда не познакомилась с Глебом. А его роль в своей судьбе мне ещё предстояло понять.

Жизнь и смерть. Они словно всё время ходили где-то рядом друг с другом, то и дело играя то ли в шашки, то ли в поддавки, при этом не прощая ошибок.

Не знаю, сколько времени просидела в этом странном оцепенении, но в итоге момент маминого пробуждения я упустила. Погрузившись глубоко в свои думы, не замечала ничего вокруг, пока сухие шершавые пальцы не коснулись моей ладони, заставив вздрогнуть.

— Напугала? — извиняюще улыбнулась мать, отодвигая свою руку, словно не решаясь дотронуться до меня вновь.

— Я… всё в порядке, — тряхнула головой.

Между нами повисла неловкая пауза. Мама завозилась на постели, пытаясь принять более вертикальное положение, я было кинулась ей помогать, но растерялась и нелепо отступила назад.

Наконец, Элина сидела на кровати, а я опустилась на уже облюбованный мною стул. Наши глаза оказались на одном уровне. Ощущение было такое, словно взгляд — это единственное, что осталось неизменным от моей мамы, от того, какой я её помнила. Будто взрыв из прошлого. Сколько раз в детстве она смотрела на меня вот так — с теплом, нежностью и едва уловимой снисходительностью. Вот только раньше это воспринималось как что-то само собой разумеющееся, а сейчас вызывало целый сноп эмоциональных искр, где одно чувство непременно противоречило другому.

— Ты приехала, — мать первая нарушила тишину.

— Я же обещала, — повела плечом, пытаясь изобразить пустяшность своего поступка, из последних сил играя в безразличие.

Элина мягко кивнула головой, и мне показалось, что сейчас она видела меня насквозь.

Мы помолчали ещё немного. Я отчаянно подбирала слова, чтобы признаться, что ничем не смогу ей помочь, но те никак не желали находиться.

Мама вновь заговорила первая:

— Знаешь, больше всего на свете я боялась, что уйду из этого мира, так и не увидевшись с тобой вновь.

Её неожиданное признание пробрало меня до костей. Стало холодно, в нелепом желании согреться обняла себя за плечи.

— Но и попыток со мной увидеться ты не предпринимала, — я не хотела нападать, не хотела обвинять — какой смысл добивать лежащего? — но и смолчать у меня тоже не получилось. Потому что я честно хотела понять, хотела — и не понимала.

— Не предпринимала, — согласилась госпожа Бауэр. — И наверное, никогда бы не решилась.

— Тебе настолько было неприятно видеть меня?!

Она задумчиво провела высохшей ладонью по губам.

— Мне было нелегко видеть тебя, да.

Во мне всё натянулось как тетива, болезненно срезонировав по всему телу. Но прежде чем я успела прошептать своё «почему», она продолжила:

— Кир, я правда не знаю, как объяснить тебе случившееся так, чтобы это не выглядело как оправдания. Потому что оправдаться мне нечем. Ты когда-нибудь совершала в своей жизни такие поступки, за которые тебе было бы безумно стыдно, но и поступить по-другому ты тоже не могла?

Задумалась, судорожно стараясь прошерстить в голове ленту своей жизни. На ум, как назло, не шло ничего, кроме той злосчастной встречи в сквере. Ну ещё где-то там на задворках памяти то и дело всплывал образ Новгородцева.

— Хотя нет, вру, — горько усмехнулась родительница, — по-другому тоже можно было. Можно было попробовать быть честной по отношению к твоему отцу, сказать Юре сразу всё как было.

— Что ты влюбилась?

Мама кратко кивнула головой.

— Что влюбилась, да.

Мне понадобилось время обдумать её слова, после чего я задала один из самых волновавших меня вопросов:

— А ты когда-нибудь любила папу?

В мамином лице ничего не изменилось, но интуитивно, каким-то шестым чувством, я уловила, что говорить ей не хочется. Можно было пойти на попятную, но я неожиданно решила проявить упорство:

— Я помню вас. Вы жили хорошо. У вас не было скандалов, всё было… — долго искала нужное слово, пока не выпалила: — спокойно.

Сказала и поняла, что моя догадка была верна. Спокойствие вряд ли является прямым синонимом любви.

— Не знаю, — в итоге призналась мать. — Не знаю. Я благодарна Юре за многое, в первую очередь — за тебя, но дальше… дальше всё очень сложно. Времена были сложные.

— Не понимаю.

Женщина напротив меня тяжело вздохнула.

— Это были девяностые, и тогда спокойствие и стабильность казались залогом счастливой жизни, уж слишком тревожно было в нашей стране. А твой папа… он был очень настойчив, он так упорно добивался меня, что отказать ему было практически невозможно.

— Ты была счастлива с ним?

— Поначалу я думала, что да. Но я особо и не задумывалась об этом. Мы слишком были заняты выживанием, чтобы рефлексировать. К тому же у меня на руках была маленькая ты, и этого казалось достаточно.

— А потом ты встретила этого своего академика?

Голос мой звучал зло и обиженно, в какой-то момент я даже перестала следить за тем, что и как говорю.

— Не совсем, — мама покачала головой. — Там вообще всё сошлось. Ты подросла, начала жить своей интересной подростковой жизнью, дела в кафе наладились, жизнь стала… безопаснее, что ли. Не приходилось больше переживать о завтрашнем дне… И вот тогда меня действительно впервые посетила мысль, а что же творится в нашей семье.

— И что же творилось в нашей семье?

— Ничего. Ничего не творилось. Был твой отец, который всегда знал, как лучше, и шёл напролом. У Юры были грандиозные планы на эту жизнь. Он хотел строить бизнес, хотел больших денег и был готов поставить на это всего себя.

— И у него получилось.

— Получилось, — не стали спорить со мной. — Но мне ничего из этого не было нужно. Я вообще боялась высовываться выше. По телевизору каждый день показывали, как кого-нибудь похищают или убивают. Мне вполне хватало нашей кафешки и нашего маленького мирка.

— Ты говорила об этом папе?

— Однажды попыталась, но он даже не стал слушать. Сказал, чтобы я не боялась и что всё обязательно будет в ажуре. Юра — он же такой, если поставил цель, то уже не отступится.

— То есть во всём виноват бизнес?!

— Нет… да. Кир, понимаешь, именно в тот момент я вдруг чётко осознала, что мы с Юрой разные люди. Ну вот совсем-совсем разные. И хотели мы тоже разного. Были желания твоего отца, а я… а меня словно не было. Да я и сама толком ничего не понимала — кто я, где моё место… Этакий кризис среднего возраста. И вот уже тогда я встретила Серёжу. Он был в нашем городе в командировке, забрёл в пельменную пообедать… Кажется, кто-то из девочек-официанток тогда в очередной раз заболел, я сама кружила по залу. И… это было как гром среди ясного неба. Один взгляд, одна улыбка, и… мы оба пропали.

Я не хотела ничего из этого слышать, не хотела… и при этом боялась упустить хоть что-то, болезненно сжав руки в кулаки.

— Любовь с первого взгляда, — фыркнула зло.

— Любовь с первого взгляда, — спокойно подтвердила мама. — Не думаю, что кто-то из нас этого хотел или ждал. Даже скорее наоборот. Серёжа тогда тоже был в отношениях и вряд ли собирался изменять своей невесте, не такой он человек. Но случилось так, как случилось. Только он сразу же порвал с ней, а я… А мне так и не хватило смелости поговорить обо всём честно с Юрой. Тогда это казалось чем-то страшным — разрушить собственную семью.

— Что ты, собственно, и сделала.

— Да. То, что я, собственно, и сделала.

Медленно стравив воздух из лёгких, запустила пальцы в волосы и нервно зачесала их назад. Густая грива непокорно распалась на локоны, упав на глаза, словно занавес.

Удивительно, но всю свою жизнь я считала нашу семью едва ли не образцово-показательной. Даже после той злополучной встречи в сквере, разделившей жизнь на до и после, я предпочитала думать, что у моих родителей было всё прекрасно, и что если бы не злодей-очкарик, то мы бы и дальше были все счастливы.

Сейчас же выяснилось, что в нашем доме всё было далеко не так радужно. Большую часть жизни я скорбела и горевала по тому, чего никогда не было.

— Хорошо, — отчеканила не своим голосом. — Папу ты не любила, очк… Сергея Аркадьевич любила. Тогда, как я вписываюсь или не вписываюсь в эту историю?

Элина, всё это время внимательно слушавшая меня, задумчиво покивала головой, при этом всеми силами избегая возможности, пересечься со мной взглядом.

— Ты, наверное, знаешь, что я была беременна…

Её голос звучал глухо, у меня же было такое ощущение, что мы сейчас с ней вместе бредём по зыбучим пескам, то ли навстречу друг к другу, то ли наоборот…

— Да, папа говорил. А ещё он сказал… что ваш ребёнок… не выжил.

После этих слов во рту остался привкус чего-то горького и вязкого. Это было странно, говорить о трагедии семейства Бауэров, словно это не имело ко мне никакого отношения. А ведь если разобраться, то у меня сейчас мог быть ещё брат или сестра.

— Не выжил, — едва слышно прошептала мама, отчего становилось ясно, что она до сих пор переживала потерю. Правда, уже в следующий момент она взяла себя в руки и сумела поднять на меня голову. — Случившееся буквально размазало меня. И в тот момент, когда мне нужно было бороться за тебя, я… Наверное, это называется депрессия. Сейчас принято в ситуациях горя обращаться к врачам за помощью. А тогда… Тогда считалось, что только время лечит. Шли недели, месяцы… А я даже не каждый день находила в себе силы встать с кровати. Куда уж мне было противостоять твоему отцу?

Мне сделалось тошно. Что можно было на это ответить, я не знала. Впрочем, кажется, мама и не ждала.

— Когда я немного пришла в себя, и постепенно стала оживать, пришло осознание, что мы с тобой не виделись уже полгода. Каждый божий день я давала себе клятву, что вот сейчас… что ещё один день, и я напишу тебе, позвоню, приеду… но так и не решилась.

— Но почему?

— Стыд, — мама печально улыбнулась. — Банальный стыд. Кир, я же прекрасно понимаю, что я сотворила. Я бросила тебя, ушла… И никакими красивыми словами, это не прикроешь. Я так боялась твоего гнева, боялась вновь столкнуться с осуждением в твоих глазах, что… предпочла убедить себя, что мне больше нет места в твоей жизни.

Ещё один рваный выдох. До боли закусила губу. Мне столько всего нужно было сказать ей. Но произнести я смогла лишь больнючее:

— Я так тебя ждала.

Элина прикрыла рот ладонью. Её глаза чуть округлились, и кажется, наполнились слезами, но заплакать она себе так и не разрешила.

— Кир…

— Не надо, — перебила, быстро затараторив: — Не надо. Ничего не говори. Я тебя поняла. Ты не нашла в себе силы встретиться со мной, тебе было стыдно и страшно. Хорошо. Я принимаю это. Пусть будет так. Давай, просто закроем эту тему…

Копаться в прошлом оказалось так себе занятием. Я вдруг чётко осознала, что если услышу сейчас ещё порцию её признаний, то могу попросту не осилить.

Мы обе замолкли. Мамина рука было дёрнулась ко мне, но так и не коснулась меня. Я же никак не могла решить, чего хочу больше: почувствовать её снова, либо же держаться на расстояние.

Так мы и сидели друг напротив друга в тупом молчании и диком напряжение, пока в палату не заглянула медсестра, строго зыркнувшая в мою сторону:

— У вас пять минут. вашей матери нужно отдыхать.

— Всё в порядке, — попыталась опротестовать чужое решение мама. — Мы просто разговариваем.

«Просто» было последним словом, которым можно было описать происходящее между нами.

— Время, — не поддалась женщина и скрылась обратно за дверь.

— Кир, ты можешь оставаться столько, сколько хочешь. Я не устала…

Врала. Усталость теперь словно была вплетена в её ДНК красной нитью, но попытку держаться ради разговора со мной я оценила.

— Она права, — поднялась я на ноги. Тут же стало неловко, суетливо начала поправлять свою накидку, искать сумку, крутить головой… Ибо если наш разговор вышел на финишную прямую, то это означало только одно: пришло время для моих страшных признаний. — Мне нужно идти.

— Ты можешь не верить, — мама тоже начала медленно подниматься с кровати, — но я, действительно, очень рада тому, что мы с тобой смогли увидеться вновь…

— Я не смогу быть твоим донором, — выпалила резко и безапелляционно. — Я пыталась, честно. Но врачи… Врачи сказали, что совпадений недостаточно. Мне так жаль…

Говорила что-то ещё, окончательно потеряв свой самоконтроль. Крупные слёзы катились по моим щекам, я стояла перед мамой и пыталась хоть как-то оправдаться.

— Тс-с-с-с, — прервала мой безудержны поток извинений Элина. Она сумела подняться с кровати, и теперь стояла напротив, обхватив мои щёки своими шершавыми ладонями. — Тс-с-с-с, Кирюш, всё в порядке.

Нервно икнула и уставилась в её лицо, судорожно ища на нём следы разочарования или злости. Но мама улыбалась, мягко и немного печально.

— Перестань, тебе абсолютно не за что извиняться. Я никогда и не ждала, что ты сможешь стать донором.

— Но Глеб…

— Глеб не привык отступать. Ему сложно принять, что что-то находится вне его власти. Впрочем, согласись, не самое плохое для мужчины.

Это намёк на что-то или мне показалось?

— Но это означает, что ты… умрёшь, — последнее прозвучало совсем надрывно.

— Скорее всего, — спокойно согласилась мама. — Мы все когда-нибудь умрём, моё время уже почти настало.

— Но…

— Никаких но. Жизнь так устроена. Кто-то уходит, кто-то остаётся. Кирюш, ещё раз. Ты не в чём не виновата. И если моя болезнь была дана мне, чтобы я смогла увидеться с тобой ещё раз… значит, что-то хорошее я таки смогла из неё выжать. У меня есть двое замечательных детей, разве это не главное?

В качестве ответа я опять разревелась, некрасиво и громко. Мама притянула мою голову к себе и погладила по волосам, после чего тоже шмыгнула носом.