Подменыш

Глава 10

Полная луна, висевшая точно за головой Игеля, напомнила мне изображения святых в нашей приходской церкви. Рядом с ним стоял Лусхог. Оба в плотных куртках, тяжелых ботинках и с рюкзаками. Они явно куда-то собрались.

— Энидэй, вставай и одевайся. Идешь с нами, — сказал Игель.

— С вами? — Я попытался прогнать сон. — Но рано же еще.

— Скоро рассвет, так что поторопись, — посоветовал Лусхог.

Мы пошли по тайным тропам через лес, прыгая, как кролики, и продираясь сквозь кусты ежевики, словно медведи, быстро и без остановок. Тучи то и дело закрывали луну, и окрестности то сияли в ее лучах, то погружались во мрак. Тропа несколько раз пересекла автомобильную дорогу — наши башмаки громко стучали по асфальту. Мы пронеслись через луг, потом через кукурузное поле, где сухие стебли и листья громко шелестели, когда мы пробирались между рядами, мимо амбара, который торчал громадой на фоне темного неба, и мимо фермерского дома, казавшегося желтым в неверном свете луны. Корова в стойле, завидев нас, мотнула головой. Залаяла собака. Игель нашел канаву, шедшую параллельно дороге, и мы укрылись в ней. Небеса из черных превратились в темно-фиолетовые. Раздался шум мотора, и вдалеке показался грузовик, развозивший молоко.

— Слишком поздно вышли, — вздохнул Игель. — Теперь надо поосторожнее. Энидэй, сейчас проверим, стал ли ты одним из нас.

Приглядевшись, я заметил, что грузовик останавливается на окраине городка возле невзрачного домика. Рядом стоял небольшой магазинчик с бензозаправкой. Молочник, одетый во все белое, вылез из кабины, занес в боковую дверь ящик молока и вернулся к машине с пустыми бутылками, которые позвякивали о металлические ячейки. Увлеченный созерцанием этой сцены, я едва не упустил момент, когда мои друзья небольшими перебежками бросились вперед. Я догнал их только в десяти ярдах от заправки: они сидели, спрятавшись в дренажной трубе, о чем-то шептались и на что-то мне показывали. В утренних сумерках я разглядел объект их желаний. Белая кофейная чашка на заправочной колонке светилась, будто маяк.

— Тащи ее сюда, — приказал Игель. — И чтоб тебя не заметили.

Всходило солнце, разгоняя ночные тени, и все вокруг было видно как на ладони. Задание казалось простым — перебежать через газон и тротуар, взять чашку и вернуться назад, в наше убежище. Но я испугался.

— Сними обувь, — посоветовал Игель. — Тогда тебя никто не услышит.

Я скинул башмаки, побежал к колонке, на которой неслись ввысь лошади с красными крыльями, схватил чашку и повернулся, намереваясь рвануть назад, но туг вдруг раздался какой-то непонятный звук. Я замер на месте. Звякнуло стекло о стекло. Я представил себе, что владелец автозаправки, наклоняясь за бутылкой молока, заметил меня и теперь собирается поймать. Но тревога оказалась ложной. Скрипнула москитная сетка, и дверь со стуком захлопнулась. Я проглотил комок в горле и подбежал к приятелям, торжествующе держа перед собой кофейную чашку.

— Отлично сработано, считай, повезло…

— Пока ты там копался, — насмешливо заметил Игель, — я надыбал молока.

Бутылка была уже открыта. Не взбалтывая полудюймовый слой сливок, лежащий сверху, Игель налил мне первому, и вскоре мы, как трое пьяниц, распили полгаллона божественного напитка, произнося тосты в честь поднимавшегося светила. От холодного молока живот у меня вспучило, захотелось спать, и мы продремали в канаве все утро.

К полудню мы проснулись и переместились еще ближе к городу, скрываясь в тени деревьев и замирая всякий раз при малейшем намеке на человека. Останавливались мы только в безлюдных местах. Однажды забрались на высокий каменный забор и нарвали целые охапки груш. Воровать было так приятно, и мы набрали гораздо больше, чем могли съесть. В итоге нам пришлось побросать фрукты обратно через забор и оставить гнить на солнце. С бельевой веревки мы стащили несколько чистых рубашек, а я даже взял белый свитер для Крапинки. Лусхог положил в карман один непарный носок.

— Традиция, — произнес он многозначительно и улыбнулся как Чеширский Кот. — «Тайна пропавшего носка».

Когда солнце повернуло за полдень, на улице показались дети, возвращавшиеся из школы, а еще через пару часов на больших автомобилях начали приезжать с работы их родители. Мы дождались вечера: в окнах зажглись, а потом стали гаснуть огни, послышались пожелания спокойной ночи, и дома стали исчезать в темноте, как лопающиеся пузыри. Горящие в ночи лампы выдавали романтиков, сидящих над книжками, или холостяков, грустящих в одиночестве. Игель, словно боевой генерал, долго изучал обстановку, прежде чем позволил нам выйти на улицу.

Много лет прошло с тех пор, как я смотрел в витрину магазина игрушек и трогал рукой кирпичную стену. Город стал мне чужим, хотя каждый его угол будил во мне ассоциации и воспоминания. У ворот католической церкви я словно слышал церковный хор, который пел на латыни. Возле дверей парикмахерской чувствовал запах одеколона и слышал щелканье ножниц. Почтовый ящик на углу напомнил мне, как я бросал туда «валентинки» и рождественские открытки. У дверей школы видел радостную толпу детей, с криками выбегавших на улицу после уроков. Но сам я изменился: улицы раздражали меня своей прямотой, здания — неестественностью, окна — прямыми углами. Мне казалось, что я угодил в лабиринт. Особенно раздражали дорожные знаки, рекламные плакаты и предостерегающие надписи — «Стоп», «Ешь здесь», «Стирка и сушка», «Установите цветной телевизор» — они больше не содержали в себе какой-то тайны, а просто раздражали своей тупостью. Наконец мы пришли куда и направлялись.

Лусхог пролез в едва заметную щель, куда и обыкновенная мышь не протиснулась бы. Мы с Игелем остались ждать снаружи. Наконец тихонечко щелкнул замок, и Лусхог, с видом завзятого мажордома, торжественно впустил нас в магазин. При этом он широко улыбнулся, а Игель радостно взъерошил себе волосы. Мы прошествовали мимо «Овалтино» и «Бо-ско», упакованных в блестящие обертки, мимо полок с консервированными фруктами, овощами, мясом, рыбой — я останавливался через каждые два шага, не в состоянии налюбоваться всей этой красотой, но Игель шипел на меня: «Вперед, вперед!» Наконец они присели на каких-то мешках, и Игель надрезал упаковку своим острым ногтем. Он сунул палец внутрь, потом лизнул его.

— Тьфу! Мука.

Взял другой мешок, повторил процедуру.

— Черт! Сахар!

— Когда-нибудь ты отравишься, — ухмыльнулся Лусхог.

— Прошу прощения, — перебил я их, — но я умею читать. Скажите мне, что вы ищете?

Лусхог уставился на меня, словно я задал самый нелепый вопрос, который он когда-либо слышал:

— Соль, чувак, соль!

Я посмотрел на нижние полки, где обычно лежала соль, и сразу же обнаружил пакеты с изображением девочки под зонтиком. Дождь лился на нее и превращался в соль. «Сыплется даже в дождь»[30], — прочитал я рекламный слоган. Парни ничего не поняли. Мы набили рюкзаки солью до отказа и пошли к выходу. Двигаться с такой тяжестью было гораздо труднее, так что мы добрались до нашего лагеря только на рассвете. Соль, как я понял позднее, требовалась для заготовки мяса и рыбы, но в тот момент мне казалось, что мы вернулись из кругосветной экспедиции и наши трюмы нагружены золотым песком.

Когда Крапинка увидела свитер, глаза у нее округлились от радости и удивления. Она скинула с себя потрепанную кофту, которую проносила, не снимая, несколько месяцев, сунула в рукава руки, и они скользнули туда, будто два угря. Я смутился, заметив мелькнувший передо мной кусочек ее голой кожи, и отвел глаза. Она села на одеяло, скрестив ноги, и велела мне сесть рядом.

— Расскажи, о Великий Охотник, о своих подвигах в Старом Мире. Расскажи о всех трудностях и невзгодах. В общем, рассказывай.

— Да тут особенно нечего рассказывать. Сходили в магазин за солью. Я видел свою школу и церковь, а еще мы стырили бутылку молока, — я засунул руку в карман и протянул ей мягкую, спелую грушу: — И вот я еще это принес.

Она положила ее рядом с собой.

— Расскажи еще что-нибудь. Что еще ты там видел? Что почувствовал?

— Я там будто одновременно что-то вспоминал и забывал. Под фонарем у меня появлялась тень, иногда сразу несколько теней, но как только выйдешь из круга, они сразу исчезали.

— Тени ты видел и раньше. Чем ярче свет, тем резче тени.

— Странный это свет, и все линии и углы из-за него резкие. Угол дома казался острым, как лезвие ножа. Понятно, что не настолько, а все равно страшновато.

— Это просто игры твоего воображения. Запиши это все в своей тетрадке, — Крапинка разгладила подол нового свитера. — Кстати о книгах: библиотеку видел?

— Библиотеку?

— Место, где хранятся книги. Энидэй, ты что, никогда не бывал в библиотеке?

— Я забыл.

Но за разговором в памяти всплыли стопки книг, потертые корешки, шиканье библиотекарши, безмолвные мужчины, склонившиеся над столом, женщины, погруженные в чтение. Меня водила туда мама. Моя мама.

— О, что-то такое вспоминаю вроде бы. Мне там давали какие-то книги, и я должен был потом приносить их обратно, когда прочитаю. Там еще были разные бумажки, на которых я писал свое имя.

— Вспомнил.

— Но я же не мог писать «Энидэй». Я писал какое-то другое имя…

Она взяла грушу, осмотрела со всех сторон:

— Дай мне ножик, Энидэй, я с тобой поделюсь. А потом, если будешь себя хорошо вести, покажу тебе библиотеку.

Обычно мои друзья отправлялись в путь перед рассветом, но в тот раз вышли ровно в полдень. Мы, Лусхог, Крапинка и я, шагали не спеша, наслаждаясь прогулкой, чтобы попасть в город в сумерках. У шоссе нам пришлось долго ждать перерыва в плотном потоке машин, чтобы перебежать на другую сторону. Я внимательно присматривался к каждой машине: вдруг за рулем окажется та самая женщина в красном плаще? Но наша канава была слишком далеко от дороги, и, конечно же, я ничего не увидел.

На заправке двое мальчишек гоняли на велосипедах, освещенные закатными лучами солнца. Их мать выглянула из дверей и позвала на ужин, но я не успел разглядеть ее лицо. По команде Лусхога мы пошли через дорогу. Но вдруг на полпути на асфальте он остановился, навострил уши и посмотрел куда-то на запад. Я ничего не услышал, но меня будто током ударило, так отчетливо я ощутил опасность, приближавшуюся к нам со скоростью летней грозы. Мы задержались там на мгновение, но и этого было достаточно. Из темноты на нас бросились две собаки. Крапинка схватила меня за руку и закричала:

— Беги!

Я видел оскаленные зубы, разинутые пасти, из которых неслись лай и рычанье. Собака побольше, молодая овчарка, рванула за Лусхогом, который дал стрекача в сторону города. Мы с Крапинкой побежали к лесу, и вторая, гончая, бросилась за нами. Когда мы добежали до деревьев, она поддала мне так, что я опомнился, только уже забравшись на платан футов на шесть от земли. Крапинка остановилась, повернулась лицом к собаке, которая бросилась на нее, отступила на шаг в сторону, схватила эту зверюгу за шиворот и отшвырнула в кусты. Собака взвизгнула, упала, ломая ветки, и в смятении заскулила от боли. Оглянулась на Крапинку, кое-как поднялась на лапы и, поджав хвост, заковыляла прочь.

Вернувшись к дороге, мы увидели Лусхога, который шел к нам через поле, а рядом, как старый приятель, бежал пес. Они остановились перед нами одновременно, как по команде, и пес завилял хвостом и лизнул Лусхогу руку.

— Крапинка, ты помнишь последнего подменыша? Немецкого мальчика.

— Не надо…

— Он к нам пришел со своим чертовым псом. Я уж думал, этот меня сожрет, и тут вдруг вспомнил ту старую колыбельную, которую он пел.

— Guten Abend?

Люкхог запел:

— Guten Abend, gut` Nacht, mit Rosen bedacht.. — и пес заскулил. Лусхог погладил его за ухом. — Похоже, музыка в самом деле «Утешит прожорливого зверя».

— Душу, — сказала Крапинка. — Там «Утешит музыка мятущуюся душу»[31].

— Только ему об этом не говори, — расхохотался Лусхог. — Auf Wiedersehen, Schatzi[32]. Иди домой.

Пес убежал прочь.

— Кошмар какой! — выдохнул я.

С показной беззаботностью Лусхог свернул самокрутку:

— Могло быть и хуже. Если бы тут оказались еще и люди.

— Если встретим кого-нибудь, притворись немым, — проинструктировала меня Крапинка. — Они подумают, что мы просто дети, и скажут нам, чтобы мы шли по домам. Говорить буду я, а ты опусти голову и молчи.

Я огляделся по сторонам в смутной надежде кого-нибудь встретить, но улицы уже опустели. Люди в своих домах ужинали, купали детей, готовились ко сну. Из некоторых окон лилось какое-то неземное голубоватое свечение. Здание библиотеки стояло в центре усаженного деревьями квартала. Крапинка двигалась с такой уверенностью, словно приходила сюда много раз. Проблема закрытых дверей также была с легкостью решена. Лусхог обвел нас вокруг здания и показал на зазор между строительными блоками.

— Боюсь, мне туда не пролезть. Голова слишком большая.

— А вот Мышь пролезет, — весело сказала Крапинка. — Смотри и учись!

Так я узнал секрет размягчения костей. Смысл процесса заключался в том, чтобы мыслить, как мышь, одновременно используя природную собственную гибкость всего тела.

Поначалу, конечно, будет больно, малыш, но так бывает с большинством приятных вещей. На самом деле все очень просто. Главное — вера в себя. И практика.

Лусхог исчез в трещине. Крапинка последовала за ним, сделав глубокий выдох. Протискиваться через этот узкий проход было так больно, что я даже передать не могу. Ссадины на висках заживали потом несколько недель. И еще после того, как полностью размягчишь кости, нужно не забывать держать все мышцы в напряжении, иначе велик риск потерять руку или ногу. Но Лусхог оказался прав — со временем изменять размеры тела стало легче.

Мы оказались в подвальном помещении. Внутри было темно и страшно, но когда Крапинка зажгла свечку, стало немного комфортнее. Кто-то попытался придать помещению домашний вид: связанный вручную половичок, чайные кружки с забавными рисунками, некое подобие дивана, сложенного из старых одеял. Лусхог снова начал набивать самокрутку, но Крапинка шикнула на него, и он, ворча, протиснулся через щель наружу.

— Ну, как тебе, Энидэй? Немного грубовато, но все-таки какой-никакой, а уют…

— Здорово!

— Ты еще не видел самого главного, — Крапинка подошла к дальней стене, потянула за какую-то ручку, и сверху спустилась лестница. Она полезла наверх, а я остался стоять, ожидая, когда же она вернется. Но тут раздался ее голос:

— Ты идешь, или как?

И я поднялся вслед за ней в библиотеку. Мягкий свет пробивался из подвала в главный зал, но я никак не мог сделать первого шага — сердце мое вырывалось из груди — ряд за рядом, полка за полкой, от пола до потолка, целый город книг. Крапинка дернула меня за руку:

— Ну, с чего начнем?