Глава 16

Когда в зимний холодный день раздается ружейный выстрел, лес отзывается эхом, которое слышно на многие мили вокруг, и каждое живое существо замирает и прислушивается. При первом выстреле, знаменовавшем начало охотничьего сезона, все мы — эльфы, феи, хобгоблины — вздрогнули, а потом пришли в полную боевую готовность. В лес отправили разведчиков, чтобы те отыскали оранжевые жилеты и камуфляжи и проверили, что за люди пришли охотиться на оленей, фазанов, индюков, тетеревов, кроликов, лис или черных медведей. Иногда вместе с людьми в лесу появлялись собаки, бессловесные и прекрасные: пестрые пойнтеры, легкохвостые сеттеры, крапчатые гончие, ретриверы. Собаки гораздо опаснее своих хозяев… Нам пришлось прибегать к множеству уловок, чтобы они не смогли нас учуять.

Я не решился уйти и жить один в большой степени из-за страха встретиться с бездомной собакой или с кем похуже. Через много лет, когда наша компания стала меньше, свора охотничьих собак учуяла нас и застала врасплох в тенистой роще, где мы расположились на отдых. Собаки взяли след и гнались за нами с лаем, сверкая острыми зубами, и мы инстинктивно ринулись в заросли ежевики. Мы отступили сразу — их было вдвое больше, чем нас, и это были бойцы, готовые к драке, подбадривавшие себя боевым кличем. Мы спаслись только потому, что выбрали шипы, пожертвовав голой кожей. Зато мы были счастливы, когда они встали перед ежевикой, поскуливая от растерянности.

Но в тот зимний день собаки были далеко. Мы слышали только визг, иногда выстрел, сердитое бормотание или радостные возгласы. Однажды я видел, как с неба упала утка, на глазах превратившись из устремленной вперед птицы в комок перьев, который шумно плюхнулся в воду. Браконьерство уже несколько лет как исчезло из этих мест, и потому причины опасаться за свою жизнь у нас появлялись только во время охотничьего сезона, который по времени примерно совпадал с поздними осенними и зимними праздниками. Когда деревья стряхивали яркое убранство и становилось по-настоящему холодно, мы начинали ждать людей и выстрелов. Двое или трое из нас уходили на разведку, а остальные ждали их, съежившись под одеялами, скрытыми слоем опавших листьев, или отсиживались в ямах и в дуплах. В это время мы изо всех сил старались стать невидимками, притвориться, что нас нет. Отдохнуть удавалось лишь в сумерках или в совсем уж сырые, промозглые дни. Запах нашего страха смешивался с ароматом первого снега и ноябрьскими запашками гниения.

Мы сидели на вершине холма, треугольником, прижавшись спинами друг к другу — Игель, Смолах и я, — и смотрели, как над хребтом поднималось утреннее солнце в низких, плотных облаках. В воздухе чувствовался снег. После того случая, когда я едва не заговорил с человеком и чуть не выдал наш клан, Игель предпочитал как можно реже общаться со мной. С южной стороны послышались шаги: тяжелые, под которыми хрустели ветки, и легкие. Люди остановились на лугу. От взрослого так и веяло раздражением, а мальчик лет семи или восьми явно хотел ему угодить. Отец держал заряженное ружье, а оружие сына было разломлено и мешало ему продираться сквозь кустарник. Они были оба одеты в клетчатые куртки и кепки с козырьком и ушами, завязанными под подбородком. Мы насторожили уши, чтобы послушать, о чем они говорят. К тому времени я, благодаря усердию и многолетней практике, научился понимать их речь.

— Я замерз, — сказал мальчик.

— Ничего страшного, — ответил его отец. — Рано расслабляться, смотри по сторонам. Тут полно дичи. Мы ничего не видели за весь день.

— Оск, здесь полно зверья.

— Лучше бы пошли в зоопарк, — заныл мальчик. — Нет, ты должен увидеть дичь на мушке прицела, чтобы почувствовать себя мужчиной. Хватит ныть, пошли дальше.

И они нырнули в чащу.

— Вперед, — скомандовал Игель.

Мы стали следить за ними. Когда они останавливались, останавливались и мы. Они начинали двигаться, и мы шли за ними. Во время одной из таких остановок я спросил Смолаха:

— Что мы делаем?

— Игель считает, что мы его нашли.

— Кого — его?

— Ребенка.

Мы ходили за ними по пятам весь день, но они лишь кружили по лесу по пустынным тропкам. Не было ни дичи, ни выстрелов, ни разговоров. Они и обедали в неловком молчании, а я не понимал, зачем мы за ними таскаемся. Наконец, угрюмые и усталые, они двинулись назад, к зеленому пикапу, припаркованному на обочине на склоне; мальчик сразу пошел к пассажирскому месту. Отец пробормотал, глядя ему в спину: «Ошибка, блин, вышла». Игель дотошно фиксировал каждую мелочь и, когда машина отъехала, прочел вслух цифры номерного знака, чтобы лучше запомнить. На обратном пути он шел, глубоко погрузившись в свои размышления, а мы со Смолахом тащились сзади.

Когда мы возвращались в лагерь, я не выдержал и спросил:

— Что это все значит? Зачем я тебе?

— Сколько ты с нами, Энидэй? Вытащи свой календарь и посмотри, какой сейчас год.

— Тысяча девятьсот шестьдесят шестой.

— Я примерно сто лет ждал, пока ты появишься, чтобы моя очередь сдвинулась. И вот она подошла. Я прошу тебя, делай то, что должен делать. Следи за мальчиком. Мы должны знать о нем все. Мама, папа, братья, сестры, где кто работает, учится, с кем встречается, что любит, чего не любит. Все. И докладывать мне любую мелочь о нем, которую ты узнаешь.

Когда мы вернулись в лагерь, Игель и Смолах завалились в общую кучу, под шкуры, и почти сразу же захрапели. А мне хотелось остаться одному, и я пополз в один из прокопанных Игелем коридоров, но тут же наткнулся на чьи-то ноги.

— Кто здесь? — спросил я и услышал в ответ только какое-то приглушенное пыхтение. Я спросил еще раз.

— Энидэй, вали отсюда.

Это был голос Беки.

— Сам вали, придурок. Я промок насквозь.

— Иди откуда пришел. Тут занято!

Я попытался договориться с ним:

— Пусти. Я проползу подальше…

Вскрикнула девчонка, потом и сам Бека:

— Черт, она укусила меня за палец!

— Кто там с тобой?

В темноте я узнал голос Крапинки:

— Идем, Энидэй. Я с тобой.

— Поганцы, — выругался Бека.

Я протянул наугад руку в темноту, и Крапинка за нее ухватилась. Мы выбрались на поверхность. Там лил обжигающий дождь, волосы у Крапинки прилипли к голове, покрывшись тонким слоем льда. Она была будто в шлеме, с ресниц срывались капли и текли по щекам. Мы стояли молча, не в состоянии сказать ни слова. Казалось, она то ли хочет что-то объяснить, то ли попросить прощения, но губы ее дрожали, зубы клацали. Она схватила меня за руку и потащила за собой к другой норе. Мы забрались внутрь и сели на корточки почти у входа, было сыро, но все же не так холодно. Молчание меня тяготило, и я стал рассказывать о людях, за которыми мы следили весь день по приказу Игеля. Крапинка слушала, потом посоветовала:

— Отожми волосы, быстрее высохнут.

— Что он имел в виду, когда сказал, что мы нашли нужного ребенка? — этот вопрос ужасно занимал меня.

— Перестань, Энидэй, что ты как маленький. Поговорим завтра, — Крапинка свернулась в клубочек и, как ни в чем не бывало, заползла мне под мышку.

— Почему он сказал, что ждал его после моего появления?

— Потому что теперь его очередь. Этот ребенок его замена. Мы украдем мальчишку, а Игель вернется к людям вместо него.

Она стянула с себя мокрую куртку. Белый свитер было видно даже в темноте, и ее присутствие рядом стало заметнее.

— Не понимаю, почему ему пора уходить?

Она рассмеялась над моей наивностью.

— Таков порядок. От старшего к младшему. Игель у нас принимает решения, потому что старший, и значит, теперь его очередь.

— Сколько ему лет?

Она прикинула в уме.

— Не знаю. Лет сто, наверное.

— Ты шутишь? — эта цифра не укладывалась у меня в голове. — А остальные? Вот тебе, например, сколько лет?

— Не знаю. Давай спать. Утром посчитаем. А теперь иди ко мне, согреемся.

Утром Крапинка рассказала мне историю волшебного народа, и я все записал в свою тетрадку, но тетрадка эта, как многие другие, к сожалению, не сохранились. Так что теперь я пишу по памяти, а у хобгоблинов, как известно, память короткая.

Факт, что со временем одни будут уходить, а вместо них появятся другие, опечалил меня. Мне почему-то казалось, что мы так и будем жить все вместе до скончания веков. А теперь я стал прикидывать: Игель уйдет первым, это хорошо, он мне никогда не нравился. Потом Бека, Бломма и Киви. За ними — близнецы Раньо и Дзандзаро, которых у крал и в самом конце девятнадцатого века. Луковку утащили в юбилейный 1900 год, Смолаха и Лусхога выкрали у ирландских эмигрантов в первом десятилетии двадцатого века, Родители Чевизори, французские канадцы, умерли во время эпидемии гриппа в 1918 году. Крапинке было всего пять лет, когда ее украли хобгоблины во второй год Великой депрессии.

— Лусхог назвал меня Крапинкой, потому что я обкакалась от страха, когда они меня украли. Все мое платье было в пятнах.

Мы пролежали в выбранной нами норе несколько дней, выползая из нее лишь затем чтобы набрать еды из хранилища.

— И что же нам теперь делать?

— Помогать Игелю.

На здании горели красные буквы «Оскар-бар», зеленый пикап охотника стоял рядом. Бека и Луковка выследили его, дождались, когда он поехал домой, и забрались в кузов. Дом охотника стоял в лесу, далеко за городом, Луковка едва сдержала смех, когда увидела на почтовом ящике фамилию домовладельца — Лав[41]. Как только они принесли в лагерь весть о том, что обнаружили, где живут охотник и его сын, Игель сразу же начал разрабатывать стратегию похищения. Он разбил всех на группы, которые должны были посменно, двадцать четыре часа в сутки наблюдать за мальчиком, и каждому дал подробные инструкции, как и что делать.

— Мне нужна самая полная информация о его жизни. Есть ли у него братья и сестры? Тети-дяди? Бабушки, дедушки? Друзья? Во что он любит играть? Какие у него любимые книги и фильмы? Особенности его характера и поведения. Любит ли он мечтать? Гулять один по лесу? Обратите самое серьезное внимание на его взаимоотношения с родителями.

Я записал речь Игеля в тетрадку Макиннса, усомнившись, что мы сумеем выполнить такое сложное задание. Игель подошел ко мне, по своему обыкновению ткнул в грудь пальцем и велел:

— А ты будешь все записывать. Станешь его биографом. Пусть каждый расскажет Энидэю все, что узнает о мальчишке. Это будет самая безукоризненная подмена в новейшей истории. Вперед! Найдите мне новую жизнь!

Несмотря на то что я очень редко видел нашу будущую жертву, я знал мальчика лучше, чем самого себя. Чевизори, например, каким-то образом сумела разузнать, что его назвали Оскаром в честь дяди. Смолах научился говорить его голосом. А Киви выяснила его точный рост и вес. Меня удивлял энтузиазм, с каким все взялись за дело.

Мать мальчика иногда брала его с собой, когда шла в библиотеку, и всегда оставляла на улице, играть на детской площадке. Мне поручили выслеживать их там. Из нашего подвала эту площадку было не видно, но я сквозь щель мог наблюдать за отражением Оскара в витрине магазина на другой стороне улицы.

Это был очень странный мальчик. Он часами играл один, катаясь то с горки, то на качелях. При этом его лицо не выражало никаких эмоций. У него постоянно текло из носа, и он размазывал сопли по щекам тыльной стороной ладони, а потом вытирал ее о штаны. Все это время он напевал себе под нос какую-то песенку. Когда возвращалась мать, он приветствовал ее смутным подобием улыбки, брал за руку, и они, не сказав друг другу ни слова, уходили. Их поведение огорчало меня. Дети и родители имеют столько возможностей для выражения любви друг к другу, но не пользуются ими, откладывая тепло и радость на потом, словно у них впереди вечность.

Неужели мои родители не сумели понять, что меня подменили? Ведь тот мужчина, которого я встретил тогда утром на опушке леса, наверняка был моим отцом — значит, он должен был догадаться, что произошло со мной. Я решил, что после того, как Игель уйдет, я обязательно встречусь с отцом еще раз. А может, мне даже удастся увидеть свою мать и сестер… Я жалел мальчика, которого мы собрались украсть, но понимал, что таков порядок. К тому же очередь моя продвинется. Я оказывался ближе к цели, хоть и всего на один шаг.

Следить за Оскаром оказалось не трудно: родители мало уделяли ему внимания; скорее всего, они даже не обратят внимания на подмену. Друзей у него почти не было, в школе его тоже не хватятся — такой уж он обыкновенный, практически невидимый. Раньо и Дзандзаро, которые провели несколько месяцев на чердаке семьи Лавов, выяснили, что он ест все, кроме гороха и моркови, и запивает еду шоколадным молоком. Спит на непромокаемых пеленках и кучу времени проводит перед небольшой коробкой, из которой постоянно раздается смех. По выходным спит до двенадцати. Киви и Бломма сообщили, что он часто играет в солдатиков в песочнице перед домом. Маленький флегматик, похоже, принимал жизнь такой, как она есть. Я завидовал ему.

А с Игелем тем временем творилось что-то необычное. Мы выслеживали Оскара почти полгода и уже давно были готовы к подмене. Сведениями о жизни Оскара я исписал всю тетрадь Макиннса. Но Игель даже не удосужился в нее заглянуть, хотя я не раз предлагал ему это сделать. Казалось, желание вернуться к людям борется в нем с запредельным страхом быть обнаруженным. Игеля раздражала любая попытка поторопить события. Однажды Киви заявилась к обеду с огромным синяком под глазом.

— Что случилось?

— Этот гад меня ударил! Я просто сказала, что уже пора, а он… Я имела в виду, что пора обедать, а он, наверное, подумал, что пора начинать.

Никто не нашелся, что ей ответить.

— Я уже устала от этого козла. Не могу дождаться его ухода. Может, новый парень окажется получше, чем этот.

Я бросил еду и пошел искать Игеля, чтобы высказать ему все, что о нем думают остальные, но его нигде не было. Я заглядывал по очереди во все норы и убежища, которые он выкопал за последние годы, и окликал его, но ответа не получил. Несколько часов я рыскал в окрестностях лагеря и, наконец, обнаружил его сидящим на берегу реки и изучающим свое отражение. Он выглядел таким одиноким и беспомощным, что я сразу забыл о своей злости и тихонько присел рядом.

— Игель, с тобой все в порядке?

— Ты помнишь свою жизнь до того, как попал к нам? — ответил он вопросом на вопрос

— Смутно Иногда вижу во сне отца и мать, сестру или сестер, даже не знаю. И еще женщину в красном плаще. Вот и все.

— Я уже так давно здесь, что не уверен, смогу ли вернуться назад.

— Крапинка как-то сказала, что для нас есть три выхода, но подходящий только один.

— Крапинка, — произнес он с горечью, — она такой же глупый ребенок, как и ты, Энидэй.

— Тебе стоит прочесть мой отчет. Это поможет тебе собраться с духом.

— Как мне надоело общаться с идиотами. Не хочу говорить с тобой, Энидэй. Скажи ей, чтобы она нашла меня завтра утром. А отчет пусть читает Бека.

Он встал, отряхнул штаны и ушел. Как я хотел, чтобы он ушел навсегда!

Загрузка...