Подменыш

Глава 34

Я собрался узнать все, что только возможно об этом так называемом Генри Дэе. История моей жизни тесно переплетена с историей его жизни, и только узнав все, что случилось с ним за эти годы, я мог понять, чего был лишен. Мои друзья согласились мне помочь, а так как нам все равно приходилось шпионить и подглядывать, это не составило труда. Поскольку мы не применяли своих способностей с той поры, как приключилась неудача с Оскаром Лавом, мысль пошпионить за Генри Дэем пришлась всем по вкусу. В конце концов, он ведь сам был одним из нас.

Смолах, Лусхог и Чевизори проследили однажды за его машиной, когда он поехал не своим обычным маршрутом. Он долго кружил по окрестностям, словно заблудился, а потом остановился и побеседовал с двумя очаровательными старушками, которые играли в куклы перед своим домом. Как только он уехал, Чевизори подошла к ним, чтобы поговорить — она была уверена, что это Киви и Бломма, которых всунули в человеческие тела, — но те сразу опознали в ней фею, стали кидать в нее фруктами, и ей пришлось убежать. Спустя полчаса наши разведчики увидели, как Генри Дэй разговаривает с какой-то дамой. Та пригласила его войти, а когда Генри Дэй вернулся к своей машине и сел в нее, то склонился к рулю, и его плечи тряслись так, словно он рыдал.

— Он выглядел так, будто она высосала из него всю жизненную энергию, — сказал Смолах.

— А по-моему, он боится своего прошлого и мечтает о лучезарном будущем, — добавил Лусхог.

Я спросил их, может ли быть эта старуха моей матерью, но они в один голос сказали, что нет.

Лусхог выпустил кольцо дыма.

— Я скажу вам вот что: к ней он зашел одним человеком, а вышел — другим.

Чевизори подбросила веток в костер.

— Мне кажется, у него раздвоение личности.

— Или он просто получеловек, — добавила Луковка.

— Знаете, кто он? Он — пазл, с одной потерянной частью. — выдохнул дым Лусхог.

— Эту часть можно найти, — сказал Смолах.

— Давайте узнаем, что он делал все эти годы, — предложил я.

— Да что делал?! — усмехнулся Лусхог. — Жил себе не тужил с мамой-папой и с двумя сестрами.

— Наш Шопен выиграл еще кучу призов на всяких там соревнованиях пианистов, — Чевизори вытащила откуда-то маленький сувенирный рояль с памятной надписью. — Вот, стоял у него на столе.

— Я наблюдал за ним на его уроках. Учитель из него никакой, — заявил Смолах.

Мы рассмеялись. Они рассказали мне еще много чего о моей семье, но главного я так и не узнал. Жива моя мать или она присоединилась к моему отцу, лежащему на кладбище? Что с моими сестрами? Есть ли у них дети? Я до сих пор думал о них как о младенцах.

— Я уже говорил, что он нас видел? — спросил Лусхог. — Мы с Чевизори бежали по нашей старой поляне, а он сидел на своем крыльце и смотрел на нас. Не сказал бы, что он выглядел дружелюбно.

— Чего уж там, — скривилась Чевизори, — он выглядел еще хуже, чем когда жил здесь.

— Постарел к тому же.

— И ходит в чужих обносках, — добавил Смолах.

А я представил его себе в эту минуту лежащим в постели с любимой женщиной, и тотчас мои мысли унеслись к Крапинке. Я поднялся и пошел спать в свою постылую нору.

Мне приснилось, что я карабкаюсь по бесконечной лестнице. Сердце колотилось как бешеное, а вокруг была бездонная голубая пропасть. Я боялся туда заглянуть и беспомощно цеплялся взглядом за ступеньки перед собой, упирался в них лбом, хватался за них негнущимися пальцами и лез дальше… Наконец я добрался до вершины, но это была всего лишь секундная передышка. Дальше стало еще страшнее: теперь нужно было спускаться. Я задыхался от ужаса и мечтал, чтобы все скорее закончилось. Не могу. Лучше я останусь здесь. Навсегда. Лишь бы не эта жуть. И тут передо мной появилась Крапинка. Она возникла из ниоткуда и висела передо мной в воздухе, улыбаясь.

— Ты же понимаешь, что этого ничего нет, — сказала она мне.

Я понимал только одно: если я ей отвечу или хотя бы моргну, она сразу пропадет. А я полечу вниз.

— Это не так страшно, как кажется.

Она обняла меня, и в ту же секунду мы очутились в безопасности, внизу. Но тут Крапинка закрыла глаза, и я сразу оказался на дне какой-то глубокой ямы. Некоторое время сидел в полной темноте, но потом вверху открылся люк, и в яму заглянул Генри Дэй. Сначала он выглядел как мой отец, а потом стал самим собой. Он что-то кричал и грозил мне кулаком. Потом люк закрылся, и яма начала наполняться водой. Я попытался плыть, но мои руки и ноги оказались связанными. Вода уже достает мне до шеи, до подбородка, до глаз… Не в силах больше сдерживать дыхание, я делаю вдох, и вода наполняет мои легкие.

Я проснулся от удушья. Вылез из норы наружу, под звездное небо. Все остальные нежились в своих берлогах. В кострище еще теплился огонь. Было так тихо, что я слышал дыхание своих товарищей. Я стоял в одиночестве и ждал, что кто-нибудь выйдет из темноты и обнимет меня.

Я вернулся к своей книге, остановившись на месте, где Игель собрался поменяться местами с Оскаром Лавом. Перечитав все, я понял, что там действительно полно несуразностей. Прежде всего, я ошибочно основывался на том, что мои родители все еще живы и скучают по своему единственному сыну. И, конечно же, в первоначальном варианте не было ничего сказано о мошеннике и самозванце, который занял мое место.

Чем больше мы наблюдали за ним, тем понятнее становилось, что перед нами человек, у которого не все гладко. Он постоянно разговаривал сам с собой, и его губы при этом двигались. Раньше у него была парочка друзей, но по мере того, как он впадал в безумие, они сами собой исчезли. Все свое свободное от работы время он проводил запершись в своей так называемой «студии», читая книги, играя на органе или рисуя закорючки на разлинованной бумаге. Он почти не обращал внимания на жену, и она часто сидела в одиночестве, уставившись в пустоту. Их сын, Эдвард, был идеальным объектом для подмены, у него не было друзей, его держали взаперти, не выпускали гулять, большую часть времени он проводил у телевизора.

Однажды, в одну из бессонных звездных ночей, я случайно услышал разговор Беки и Луковки об этом ребенке. Сидя в своем закутке, они, вероятно, думали, что их никто не слышит, но их слова доносились до меня так же отчетливо, как стук колес поезда, шедшего по недавно проложенной железнодорожной ветке.

— Ты думаешь, мы сможем это сделать сами, без них? — спросила Луковка.

— Главное, выбрать подходящий момент. Например, когда его папаша сядет за свой дурацкий орган. Он тогда вообще ничего не слышит.

— Но если ты поменяешься с Эдвардом Дэем, что тогда будет со мной? — жалобно спросила Луковка.

Я кашлянул, предупреждая их о своем присутствии, и полез к ним в нору, притворившись, будто только что проснулся. Они достаточно глупы и смелы, чтобы провернуть это дело. И мне нужно быть начеку, а возможно, и разузнать что-нибудь про их планы.

До сих пор непреложный закон — не общаться с теми, кто покинул племя — соблюдался неукоснительно. Каждый подменыш имел шанс прожить свою собственную жизнь. Но опасность разоблачения превращала их всех в параноиков, они начинали стыдиться того, что жили среди нас, и готовы были пойти на что угодно, лишь бы окружающие не узнали их тайну.

Никогда не встречаться с бывшими подменышами. Это было одним из правил, ограничивавших нашу жизнь, но нас осталось слишком мало, чтобы следовать им, и мы решили, что правил больше нет.

Я попросил своих друзей найти мою мать и сестер, и к Рождеству знал про них предостаточно. Лусхог и Чевизори решили сделать мне отдельный подарок и исследовать мой старый дом, чтобы найти там что-нибудь, что могло бы пролить свет на мое детство. На улицах творилось предрождественское безумие, и они, никем не замеченные, подошли к моему дому. Дом больше не стоял на отшибе. Соседние земельные участки были распроданы, и там шло оживленное строительство. Они заглянули в окно: праздник был в самом разгаре. Генри, его жена и их сын занимали свои места за столом. А также Мэри и Элизабет. В центре комнаты, рядом с елкой, сидела пожилая женщина, в которой Лусхог опознал мою мать. Он занимался именно ею, когда выслеживали меня. Лусхог влез на дуб рядом с домом, перебрался с него на крышу и приник к дымоходу, там было лучше слышно. Моя мать, как он рассказал позднее, пела рождественские песенки, а все ее слушали. Я был бы не прочь оказаться в их компании.

Потом она попросила Генри сыграть.

— Ну да, Рождество — это любимый праздник, когда все просят пианистов сыграть бесплатно. Что ты хочешь, чтобы я сыграл, мамочка? «Рождество в Килларни»? Или какую-нибудь другую муть?

— Генри, это не смешно, — одернула его одна из сестер.

— Ну, давай про ангелов, которых мы слышим в вышине, или как там… — сказал примирительно пожилой джентльмен, стоявший рядом с матерью Генри, и мягко положил руку на ее плечо.

Когда Лусхог и Чевизори вернулись в лагерь и поведали мне об этом, я был чрезвычайно обрадован тем, что моя мать жива. Но не понимал, кто же этот «джентльмен», стоявший рядом с ней, и кто все эти дети. Даже мельчайшие сведения о них пробуждали мои воспоминания. Да, я вспомнил, как она ударила меня с криком: «Почему ты не смотришь за сестрами?!», как я потом спрятался в дупле, но вспомнил и то, как она была нежна со мной, как читала мне сказки на ночь… Это несправедливо, лишать человека детства. И кто-то должен понести за это наказание.

Я стал писать одновременно и про себя, и про Генри Дэя. Работа шла медленно. Слова лились буква за буквой. Но бывало, и за целый день я не мог написать ни одной путной строчки. Я скомкал и выбросил столько украденной из библиотеки бумаги, что мой подвал, где я работал, превратился в хранилище макулатуры.

Раньше мне казалось, что если что-то написано в книге, значит, все это правда. Я с упоением читал про то, как Джек забирался на небо по бобовому стеблю, а потом стоял перед каким-нибудь тополем и недоумевал, как такое возможно. Гензель и Гретель, несомненно, храбрые дети, но зажарить бедную ведьму в печи это как-то уж слишком… Когда я просыпался от ночного кошмара, я бежал к отцу, и он говорил: «Не бойся, это просто сон». Но для меня этот сон был большей реальностью, чем сама реальность. Моя жизнь с подменышами — что это? Сон? Реальность? Ни один нормальный человек не назовет это реальностью. Но сейчас я описываю ее в своей книге. Значит, она тоже станет реальностью? Я писал это все, чтобы сказать, что мы есть, мы больше, чем миф, сказка, легенда. Мы существуем. Ау!

Наконец я решил встретиться с Генри Дэем лицом к лицу. Да, старые правила запрещают это. Но мы сами установили новые. Мы следили за ним, точно так же, как раньше мы следили за детьми, которых собирались украсть. Мы немножко издевались над ним, рисовали лишние ноты в его писульках, крали что-нибудь прямо у него из-под носа, а потом возвращали на место. Его это бесило, а нам нравилось. Нефиг забывать старых друзей!

Писать я ходил в наш подвал. Книга близилась к завершению. Неожиданно для себя я снова его увидел. Он вылез из машины и пошел к двери библиотеки, нахохлившийся, сутулый… Если бы Генри Дэем был я, я бы не выглядел так постыдно. Он шел, не глядя по сторонам, словно боялся, что его вот-вот разоблачат. Ко всему прочему, на ступеньках он уронил кучу бумаг, которую нес в руках, и стал ее собирать. Более жалкого зрелища я не видел в жизни. Сначала я хотел выпрыгнуть из кустов, чтобы напугать его, но потом передумал, он и так пугливый, как скунс, еще обделается… Так что я протиснулся в свою щель и занялся делом.

Вскоре я заметил, что он зачастил в библиотеку. Губы его, по обыкновению, шевелились. Однажды я услышал, как он напевает мелодию, которую якобы сочиняет, и мы выкрали его ноты. Лето стояло такое жаркое, что ни один нормальный человек не пошел бы в библиотеку. Все валялись на пляжах или в крайнем случае у бассейнов. А Генри садился в самом дальнем, темном углу и читал. Я чувствовал его присутствие, нас разделял лишь тонкий потолок. За исключением библиотекаря, мы были с ним одни в этом здании. Когда вечером библиотека закрывалась, я вылезал наверх и просматривал те книги, которые он читал днем. Так как он оказался чуть ли не единственным посетителем, ему разрешали не сдавать книги в хранилище на ночь, и они стопкой лежали на столе. Между страниц торчали закладки. Я сел на его стул и открыл одну из этих книг. На закладках его рукой было написано:

Не эльф, а подменыш.

Густав-гений?

Разрушенная жизнь.

Найти Генри Дэя.

Я ничего не понял, но на всякий случай засунул закладки себе в карман. Пусть поломает голову над тем, куда они делись. Утро началось с воплей Генри. Он спрашивал у библиотекарей, где его закладки. Мне было приятно. Но потом все как-то успокоилось, и он опять уселся в своем углу, погрузившись в чтение. Я тоже делал свое дело: дописывал последние строчки.

И вот я наконец-то освободился от Генри Дэя!

Я сложил рукопись в картонную коробку, сверху добавил несколько своих старых рисунков, засунул письмо Крапинки в карман и сказал последнее «прощай» столь дорогому для меня месту.

Не знаю, как это получилось, но, когда я вылез наружу, я столкнулся с ним лицом к лицу. Он стоял и смотрел на меня. Как он оказался на заднем дворе? Может, проснулись старые инстинкты? Я бросился в сторону, промчался сквозь кусты, пересек несколько улиц, и только оказавшись в лесу, спросил себя, зачем я убежал? Ведь я же сам хотел с ним встретиться. Все они, инстинкты…