Подменыш

Глава 2

Я ушел.

Это не сказка, а подлинная история моей двойной жизни, которую я записал на тот случай, если меня снова найдут.

Все началось, когда я был семилетним мальчишкой, далеким от моих нынешних желаний. Около тридцати лет назад, одним августовским вечером, я убежал из дома и больше не вернулся. Я уже забыл, что заставило меня это сделать, но помню, как готовился к долгому путешествию, как набивал карманы печеньем, оставшимся после обеда, как выскользнул из дома до того тихо, что моя мать не сразу, наверное, обнаружила мое отсутствие.

Я вышел через заднюю дверь и осторожно, пытаясь быть незамеченным, пересек залитую солнечным светом опушку. Лес после нее показался темным-претемным и безопасным, и я смело двинулся вглубь. Вокруг стояла тишина, птицы смолкли, и насекомые спали, пережидая жару. От зноя вдруг заскрипело какое-то дерево, словно пытаясь вырваться из земли и сбежать. Зеленая крыша из листьев над головой томно шелестела при каждом дуновении ветерка. Когда зашло солнце, я наткнулся на огромных размеров каштан с большущим дуплом, которое идеально подходило для первой ночевки в лесу. Я решил спрятаться и послушать, как будут меня искать. Я не собирался отзываться, даже если они пройдут рядом. Взрослые кричали, звали меня весь день, и на закате, и в сумерках, и продолжали всю ночь. Я не отвечал. Лучи фонариков метались среди деревьев как сумасшедшие, когда люди из поисковой группы продирались сквозь заросли, спотыкаясь о пни и упавшие стволы, и кто-то несколько раз прошел совсем рядом со мной. Вскоре голоса их удалились, стали похожи сначала на эхо, потом — на шепот, и, наконец, наступила тишина. Я был полон решимости потеряться окончательно.

Я забрался в дупло поглубже и прижался щекой к его стенке, наслаждаясь сладковатым запахом гнили и сырости, чувствуя кожей древесную шероховатость. Внезапно вдалеке послышалось какое-то шуршание, потом оно стало ближе, превратилось в неясный говор. Затрещали ветки, зашуршали листья, будто кто-то подбежал и остановился рядом с моим укрытием. Сдержанное дыхание, шепот, переминание с ноги на ногу… Я сжался от страха, и тут что-то вскарабкалось в дупло и наткнулось на мои ноги. Холодные пальцы сомкнулись вокруг моей голой лодыжки и потащили наружу.

Они выволокли меня из дупла и прижали к земле. Я попытался закричать, но чья-то маленькая рука зажала мне рот, а потом другие руки всунули в него кляп. В темноте я не мог разглядеть нападавших, но все они были примерно одного со мной роста. Они мгновенно стащили с меня одежду и спеленали паутиной, как мумию. Я с ужасом осознал: мои похитители — дети, какие-то невероятно сильные мальчишки и девчонки.

Они подняли меня и побежали куда-то. Мы мчались по лесу с бешеной скоростью, я лежал на спине на чьих-то костлявых плечах, и несколько пар рук удерживало меня от падения. Звезды над головой мелькали в просветах между листьями как метеоритный дождь, и мой мир стремительно уносился от меня в темноту. Неведомые силачи двигались легко, несмотря на свою тяжелую ношу, замечательно ориентировались и с легкостью обходили препятствия. Я, словно сова, летел через ночной лес и был взволнован и напуган. Мои похитители переговаривались друг с другом на каком-то странном языке, напоминавшем то ли цокание белки, то ли фырканье оленя. Время от времени чей-то грубый голос шепотом произносил то ли «Ну давай», то ли «Генри Дэй». Почти все они бежали молча, хотя то и дело кто-нибудь начинал тявкать по-волчьи. И, как будто это был сигнал, вся группа замедляла бег, выходя, как я узнал позже, на утоптанную оленью тропу, которой пользовались и другие обитатели леса.

Комары безбоязненно садились мне на лицо и на открытые части рук и ног. Я был связан и потому не мог их отогнать. Очень скоро я оказался весь искусан, тело зудело, но почесаться я не мог. Вскоре к звукам сверчков и Цикад добавилось квакание лягушек, и я различил плеск и бульканье воды. Маленькие чертенята начали что-то петь в унисон и пели до тех пор, пока вдруг резко не остановились. Я понял, что рядом река. И тут они бросили меня, спеленутого, в воду.

Тонуть связанным — неприятное занятие. Больше всего меня напугало не падение и даже не удар о воду, а звук, с которым мое тело вошло в нее. И внезапный переход от теплого воздуха в холодную реку. Во рту у меня был кляп, руками не шевельнуть. Под водой я ничего не видел. Какое-то время я пытался сдерживать дыхание, но почти сразу грудь больно сдавило, и легкие наполнились водой. Моя жизнь не промелькнула у меня перед глазами — мне было всего семь лет, — и я не воззвал ни к отцу, ни к матери, ни к Господу Богу. Последнее, что я осознал, было не то, что я умираю, а то, что уже умер. Вода поглотила не только мое тело, но и мою душу, пучина сомкнулась, и водоросли обвились вокруг моей головы.

Много лет спустя, когда история моего обращения стала легендой, мне рассказывали, что когда меня откачивали, из меня хлынул поток воды с головастиками и мальками. Первыми моими воспоминаниями в новом качестве были импровизированная постель, одеяло из тростника и противные засохшие корочки слизи в горле и в носу. Вокруг на камнях и пнях сидело несколько странного вида детей. Они тихо переговаривались между собой и вели себя так, словно меня здесь и не было вовсе. Я пересчитал их. Вместе со мной нас было двенадцать. Я не шевелился не столько от страха, сколько от смущения, ведь лежал-то под одеялом совсем голый. Всё это походило на дурацкий сон, если, конечно, я не умер взаправду и не родился заново.

Наконец они заметили, что я очнулся, и возбужденно зашумели. Сначала я не понимал, на каком языке они говорят. Их речь, казалось, состояла из одних глухих согласных. Но прислушавшись, узнал несколько видоизмененный английский. Они стали по одному осторожно подходить ко мне, чтобы не напугать, будто я был птенцом, выпавшим из гнезда, или олененком, отбившимся от матери.

— Мы уж думали, что ты не очухаешься.

— Ты голодный?

— Пить хочешь? Принести тебе воды?

Они подобрались ближе, и я смог их рассмотреть.

Они были похоже на племя потерянных детей. Шесть мальчиков и пять девочек, худые и гибкие, с кожей, потемневшей от солнца и грязи. Они были одеты в потертые шорты или старомодные бриджи. Трое или четверо носили потрепанные кофты. Никакой обуви, подошвы их ног были твердые и мозолистые, как и ладони. У всех — длинные лохматые волосы, свободно вьющиеся у одних или завязанные в узлы у других. У большинства во рту виднелись молочные зубы, хотя у некоторых на месте выпавших зияли дырки. Только у одного, который выглядел старше остальных, в верхнем ряду красовались два взрослых зуба. У всех были приятные, мягкие черты лица. Когда они всматривались в меня, в уголках их блестящих глаз собирались морщинки. Они не были похожи на тех детей, которых я видел раньше. Скорее они напоминали стариков с телами беспризорных детей.

Они называли себя феями и эльфами, но были совсем не такие, как в книжках и фильмах. Ничего похожего ни на гномов из «Белоснежки», ни на мальчиков-с-пальчик, ни нажевунов, разных там брауни, карликов или тех полуобнаженных духов с крылышками, как в начале диснеевской «Фантазии». Никаких рыжеволосых лилипутов в зеленом, которые ходят по радуге. Никаких помощников Сайты и прочих огров, троллей и монстров из книг братьев Гримм или Матушки Гусыни. Просто мальчики и девочки, застрявшие во времени, вечно юные, дикие, как стая бездомных собак.

Девочка, коричневая, как лесной орех, села рядом со мной на корточки и пальцем стала чертить на земле узоры.

— Меня зовут Крапинка, — фея улыбнулась и взглянула на меня. — Тебе нужно поесть.

Взмахом руки она подозвала к нам своих друзей. Те поставили передо мной три миски: в одной оказался салат из листьев одуванчика, водяного кресса и грибов, в другой — целая гора ежевики, а в третьей — куча жареных жуков. От жуков я отказался, а салат и ежевику съел с удовольствием, сполоснув их холодной водой из выдолбленной тыквы. Они пристально наблюдали за мной все время, пока я ел, о чем-то перешептывались и улыбались, когда сталкивались со мной взглядами.

Затем три девочки подошли ко мне, чтобы забрать посуду, а еще одна принесла мне штаны и захихикала, когда я начал натягивать их на себя под одеялом. А потом и вовсе расхохоталась, когда я принялся неловко застегивать пуговицы на ширинке. Я был этим занят и потому не смог пожать протянутую руку их лидера, который решил, что пора познакомиться и представить всех остальных.

— Я — Игель, — сказал он и рукой откинул со лба прядь светлых волос. — А это Бека.

Бекой оказался невероятно похожий на лягушку мальчик, который был на голову выше всех остальных.

— Луковка, — показал он на девочку, одетую в полосатую мальчишескую рубашку и штаны с подтяжками. Она шагнула вперед и, защищая глаза от солнца ладошкой, прищурилась и мило улыбнулась мне.

Я тут же покраснел до самых корней волос. Кончики ее пальцев были зеленого цвета. Как оказалось позднее, это из-за того, что она постоянно рылась в земле, выкапывая дикий лук, который очень любила. Когда я закончил одеваться, то приподнялся на согнутых локтях, чтобы получше рассмотреть остальных.

— А я — Генри Дэй, — прохрипел я каким-то чужим голосом.

— Привет, Энидэй, — улыбнулась Луковка, и все одобрительно рассмеялись.

— Энидэй! Энидэй! — начали скандировать они, и крики их отзывались в моем сердце. С этого момента меня стали звать Энидэй, и вскоре я забыл свое настоящее имя, хотя иногда оно всплывало в памяти, но не отчетливо: то ли Энди Дэй, то ли Энивэй[6]. После того крещения моя прежняя личность начала исчезать — так младенец забывает все, что случилось с ним до рождения. Утрата имени — начало забвения.

Когда приветственные возгласы поутихли, Игель представил мне остальных, но их имена смешались у меня в голове. По двое и по трое они исчезали в замаскированных норах вокруг поляны, а потом появились снова с мешками и веревками в руках. Я испугался, не планируют ли они снова «крестить» меня в реке, но никто не обращал на меня внимания. Они явно к чему-то готовились, и вид у них; был озабоченный. Игель подошел к моей лежанке.

— Мы уходим на охоту, Энидэй. А тебе лучше остаться и поспать. У тебя была трудная ночь.

Когда же я попытался встать, рука его властно легла на мое плечо. Пусть он и выглядел как шестилетний ребенок, но сила у него была как у взрослого.

— Где моя мама? — спросил я.

— С тобой останутся Бека и Луковка. Отдыхай.

Он издал звук, похожий на собачий лай, и тут же вокруг него сгрудилась вся стая. Бесшумно, молниеносно, прежде, чем я успел хоть что-то возразить, они исчезли, растворившись в лесу, как оборотни. Задержалась немного только девочка по имени Крапинка. Она повернулась ко мне и сказала:

— Теперь ты один из нас.

И умчалась вслед за остальными.

Я смотрел в небо и боролся со слезами. Далеко в вышине плыли облака, заслоняя летнее солнце. Их тени скользили по верхушкам деревьев, перебегали через поляну, на которой находилась наша стоянка. Раньше я много раз бывал в этом лесу — один или с отцом, — но никогда не заходил так далеко. Каштаны, дубы и вязы были здесь гораздо выше, а лесной сумрак, окружавший поляну, казался почти непроницаемым. Дальше от кострища, тут и там, стояли замшелые пни, лежали поваленные деревья. На скале, на которой недавно сидел Игель, грелась на солнце ящерица. По ковру из палых листьев ползла черепаха. Когда я привстал, чтобы получше ее рассмотреть, она спрятала голову под панцирь.

Я встал. Мой побег оказался ошибкой, я был ошеломлен и растерян. Больше всего на свете мне хотелось сейчас очутиться в своей постели, и чтобы рядом была заботливая мама, слушать, как она поет колыбельные моим маленьким сестренкам, но мои мечты наткнулись на холодный, пристальный взгляд Беки. Рядом с ним Луковка, напевая что-то себе под нос, играла в «плетенку». Мелькание ее быстрых пальцев завораживало. Измученный, я снова лег. Несмотря на жару и влажность, меня бил озноб. Я провалился в тяжелый, прерывистый сон. Сторожа мои наблюдали за мной, наблюдавшим за ними, но не говорили ни слова. Тело болело и ныло, время шло. Я приходил в себя, снова засыпал, но и во сне не переставал думать о событиях, которые привели меня в эту рощу, и о тех неприятностях, которые ждут меня дома, когда я вернусь. Один раз я заинтересовался, услышав непривычную возню. Бека и Луковка боролись под одеялом. Он был сверху и как-то странно дергался и похрюкивал, а она лежала на животе и смотрела в мою сторону, прямо в глаза. Ее зеленый рот был приоткрыт, но когда она заметила, что я проснулся, широко мне улыбнулась. Я закрыл глаза и отвернулся. Любопытство и отвращение боролись во мне. Я не смог уснуть до тех пор, пока они не угомонились. Потом мальчик-лягушка удовлетворенно захрапел, а Луковка опять стала напевать что-то себе под нос. Желудок у меня сжался, как кулак, и подступила тошнота. Испуганный и одинокий, я хотел убежать домой, подальше от этого странного места.