После сеанса гипноза, устроенного Макиннсом, мое давно забытое прошлое стало лезть изо всех щелей. Фрагменты подавленных воспоминаний начали активно вторгаться в мою жизнь. Во время исполнения одной из песен Саймона и Гарфанкеля я вдруг запел на немецком языке. Парни подумали, что я забыл текст и стал вместо него нести какую-то чушь. Извинились перед аудиторией и начали заново. Все девушки, с которыми я знакомился, рано или поздно начинали напоминать мне какую-нибудь из знакомых фей. Если я слышал плач ребенка, то думал о том, что его или уже украли, или собираются вот-вот украсть. Глядя на фотографию настоящего Генри Дэя в шестилетнем возрасте, когда он первый раз пошел в школу, я видел себя таким, каким был сто лет назад. Я мучительно пытался вспомнить свое настоящее имя, но тот немецкий ребенок из моего далекого прошлого никак не хотел подпускать меня к себе.
Когда голова начинала трещать от всех этих мыслей, я пытался сочинять музыку. Часто возвращался в бар, поспав всего пару часов, наливал себе кофе, садился за пианино и представлял себя на сцене с большим оркестром. «Оскар-бар» стал моим домом. Я проводил здесь больше времени, чем где-либо еще. Сам Оскар приходил часа в два, потом подтягивались Джордж и Джимми, и мы начинали репетировать. Правда, к репетициям они относились с прохладцей и в основном курили и пили пиво.
Это случилось летом 67-го. К бару подъехал зеленый пикап Льюиса Лава, брата Оскара. Вскоре на пороге появился и сам Льюис. По его сгорбленным плечам сразу было понятно: что-то произошло. Оскар подошел к нему, и они некоторое время тихо разговаривали. Льюис при этом приложил пальцы к глазам, словно сдерживая слезы. Потом Оскар подвел брата к стойке, налил полный стакан виски, и тот залпом выпил.
— Племянник пропал, — сказал Оскар. — Полиция, спасатели и пожарные всю ночь искали, но так и не нашли. Ему всего восемь лет, блин.
— Как его зовут? — спросил Джордж. — Как он выглядит? Где его в последний раз видели?
— Оскар, как и брата, — заговорил Льюис. — Мы назвали сына в его честь. Темные волосы, темные глаза, примерно вот такого роста, — он приподнял ладонь над полом фута на четыре. — В голубой футболке и шортах, как говорит жена. На футболке — надпись «Чак Тейлор».
— Когда он пропал? — спросил я.
— Вечером он допоздна играл в песочнице перед домом. Когда стемнело, жена вышла, чтобы позвать его домой… — Льюис посмотрел на брата, — Я звонил сюда, но никто не брал трубку.
— Прости, чувак, я не слышал.
— Не время для разборок, — вскочил со стула Джордж и бросился к двери. — Надо искать мальчика.
И мы отправились к дому Льюиса.
Оскар и Льюис ехали в кабине, а я, Джордж и Джимми забрались в кузов. Пикап, подняв облако пыли, остановился на том месте, где заканчивалась дорога и начинался лес. Там уже стояла пожарная машина. Я понял, что мы находимся примерно в миле к западу от моего дома. Где-то далеко в чаще залаяла поисковая собака. Мы пошли на лай, выкрикивая имя мальчика. На вершине небольшого холма остановились.
— Поиски толпой нам ничего не дадут, — Оскар покрутил головой, — нужно разойтись.
Мне не очень нравилась идея остаться одному в лесу, но я не стал с ним спорить, чтобы не показаться трусом.
— Встретимся здесь в девять, — он посмотрел на часы. — Сейчас полпятого.
— У меня — четыре тридцать пять, — сообщил Джордж.
— А у меня — четыре двадцать, — почти одновременно с ним сказал я.
— Четыре двадцать пять, — произнес Джимми.
Льюис посмотрел на свои часы, потом приложил их к уху, потряс:
— А у меня вообще стоят, — он обвел всех потерянным взглядом. — Семь тридцать. Это когда я видел сына в последний раз.
Мы недоуменно переглянулись, но Оскар быстро нашелся:
— Сейчас четыре часа тридцать пять минут. Все переводим часы.
Я не мог не восхититься: вот как надо обращаться со временем.
— План такой, — продолжал Оскар. — Мы с Льюисом идем прямо, Генри — туда, — он указал мне рукой направление. — Джимми и Джордж — налево и направо. Через каждые сто метров ломайте ветку на дереве, чтобы не заблудиться. Встречаемся в девять. Если что, возвращайтесь к пожарной машине.
И мы отправились каждый в своем направлении. Я впервые оказался один на один с лесом с тех пор, как стал Генри Дэем. Это было странно и очень непривычно, но постепенно забытые ощущения стали возвращаться. Я вдруг понял, как неуклюже передвигаюсь: под моими ногами трещали ветки и шуршала палая листва. Все навыки пропали. К тому же мне было страшно.
Через двадцать минут я присел на ствол упавшей сосны, огляделся и прислушался. Где-то вдалеке дятел отбивал стаккато, по стволу ползли муравьи, таская туда и обратно свой таинственный груз…
Я достал платок и вытер вспотевший лоб. Маленькие красные цветы подняли головки над зарослями мха. Я перевернул ногой какую-то корягу и поразился буйству кишащей под ней жизни: бросились врассыпную встревоженные внезапной опасностью длинноногие пауки, жирные, блестящие черви попытались зарыться поглубже в землю, засуетились испуганные букашки… Я посмотрел на циферблат: до возвращения оставалось еще четыре часа. Чем их занять? Я ни секунды не сомневался в тщетности поисков и все же зашагал дальше.
Я шел, смотрел по сторонам и ощущал, как просыпаются во мне воспоминания о жизни в лесу. Каждый шаг отзывался чем-то забытым и одновременно новым. Наконец я наткнулся на ручей и приник к нему губами.
Вода текла между камней, скрывая их наполовину. Сверху они были серыми и тусклыми, но под водой — блестели и играли всеми красками. Вода влияла на камни, веками обтачивая их, но и камни влияли на течение маленькой речки, делая ее бурной, заставляя журчать и извиваться между ними. Симбиоз камней и воды сделал ручей таким, каким он стал. Я прожил в этом лесу почти сто лет как хобгоблин, а теперь стал человеком, но это были две части меня; я походил на камень, который наполовину находится в воде, наполовину — на воздухе. Это внезапное откровение наполнило меня живительным теплом, в журчании ручья я услышал музыку и понял, как нужно ее играть. Сколько я просидел так, не знаю, но какое-то едва уловимое движение заставило меня отвлечься от своих дум.
— Кто здесь? — спросил я и вскочил на ноги. И этот кто-то, невидимый для меня, застыл на месте. Какое-то время мы оба стояли неподвижно. Отыскать его взглядом я не мог. Но он, наверно, неплохо видел меня. Я тщетно вглядывался в сгущавшийся сумрак. Цикады и сверчки замолчали, словно прислушиваясь к нашему немому диалогу… Потом мой визави шевельнулся, сделал пару шагов и бросился наутек, мелькая между стволами. Я так и не понял, кого встретил в лесу: олененка, одну из собак, что рыскали в чаще, вынюхивая пропавшего ребенка, или кого-то из них? Но мне стало тревожно, и я отправился к холму на полчаса раньше, чем обозначил Оскар.
Потом пришел Джордж. Он почти сормл голос от крика, его джинсы были изодраны. Он в изнеможении повалился на землю.
— Как дела? — спросил я его.
— А сам не видишь, что ли? Есть закурить?
Я вытащил две сигареты и прикурил их, одну для себя, другую для него. Он закрыл глаза и затянулся. Минут десять спустя появились Оскар и Льюис. Они тоже никого не нашли, что читалось по их лицам и походке. Мы стали ждать Каммингса, но его все не было и не было.
В половину десятого Джордж сказал:
— Надо что-то делать.
Уже совсем стемнело. Жаль, что мы не догадались взять фонарики.
— Нам надо вернуться к пожарной машине.
— Нет, кто-нибудь должен подождать Джимми, — возразил Оскар. — Вы с Генри идите.
— Ну, веди меня, Макдуф[42], — сказал Джордж.
Вскоре мы увидели отблески красных и синих огней в кронах деревьев. Затем услышали, как кто-то тревожным голосом говорит по рации. Что-то пошло не так. Вместо одной пожарной машины мы увидели несколько разных: полицейские, санитарные… Перед нами предстала сцена из сюрреалистического фильма: множество людей сновало по освещенной разноцветными огнями поляне — в толпе я заметил Тесс Водхаус в белом халате — человек в красной бейсболке загонял собак в фургон, кто-то привязывал мокрое каноэ к крыше автомобиля, полицейские стояли кольцом вокруг кареты скорой помощи; и при этом картинка казалась застывшей, как на репортерской фотографии. Шеф полиции, увидев нас, мрачно произнес:
— Мы нашли тело.